Делегаты конгресса большей частью
толпятся вокруг столов, и по их оживлению ясно видно, что там предлагают
не тезисы докладов. Сандвичи удивительно миниатюрны, но людям науки
прекрасно известно, что маленький размер всегда можно компенсировать
большим числом.
Иные не столь изголодавшиеся гости стоят несколько в стороне от этой
шпалеры сосредоточенно жующих челюстей и беседуют между собой. Резедовая
дама - сейчас, правда, она в лиловом платье - оставила меня на мистера
Хиггинса и мистера Берри, а сама беседует у окна с какой-то молодой
женщиной в черном костюме и с мрачным лицом. Оказавшись между двумя
почтенными учеными, я испытываю такое чувство, будто представляю собой
внутреннюю часть некоего социологического сандвича, и мне трудно выдержать
натиск, оказываемый на меня двумя ломтями хлеба.
- Как вы оцениваете доклад Монро? - спрашивает мистер Хиггинс,
устрашающе приближая к моему рту снабженное слуховой аппаратурой ухо.
- Скажите, что это было претенциозное пустословие, этим вы доставите
мне удовольствие - я буду знать, что у меня есть единомышленник, -
подсказывает мистер Берри, перестав на минуту вытирать потное темя.
Мистер Берри с трудом поднимает свои тяжелые веки и через
образовавшиеся щелки обращает на меня свой ленивый взгляд. У этого
человека не только веки, но и все прочее кажется тяжелым и отвислым -
мясистый нос, готовый в любую минуту отделиться от переносицы, мешками
свисающие щеки и особенно огромный живот, предусмотрительно стянутый
толстым ремнем, чтобы не плюхнулся к ногам владельца.
Этой телесной мешковидности своего коллеги мистер Хиггинс не без
кокетства противопоставляет свой импозантный скелет. Создается
впечатление, что у него значительно больше костей, чем у нормальных
индивидов. Впрочем, он весь состоит из одних костей, и даже его сухое лицо
как будто сработано из кости, желтоватой и блестящей от времени.
- Доклад Монро был не так уж плох, - осторожно замечаю я.
- Потому что ограничился общеизвестными положениями, - с трудом
шевелит губами Берри. - Излагая чужие мысли, не так трудно казаться умным.
- У Монро эта возможность сведена к нулю, - возражает мистер Хиггинс.
- Он ухитряется отбирать у своих предшественников одни глупости.
- Пожалуй, вы переоцениваете бедного Монро, - произносит Берри, сумев
поднять в знак протеста, хотя и не без труда, свою пухлую руку. - Он и
отобрать-то не умеет, он просто крадет.
- Дался вам несчастный Монро. Это в равной мере относится и ко всем
прочим? - слышу у себя за спиной голос Дороти.
Оставив свою мрачную собеседницу, она спешит принять участие в нашем
разговоре.
- Прошу прощенья, но понятие "все прочие" включает и нас, - возражает
Берри.
- О, вы всего лишь наблюдатели. Полагаю, что именно этим следует
объяснить вашу беспощадную критику, - замечает дама в лиловом.
- Нас внесли в списки наблюдателей, потому что наша делегация и без
того оказалась не в меру большой, - как бы извиняясь, поясняет мне Берри.
- Быть наблюдателем в любом случае лучше, нежели быть наблюдаемым, -
философски обобщает мистер Хиггинс. И, занеся надо мной слуховой аппарат,
добавляет: - Вы ведь тоже, мистер Коев, предпочитаете наблюдать, а не
оставаться под наблюдением?
- Разумеется, - отвечаю не колеблясь. - Особенно если иметь в виду
наблюдателей вроде вас.
- Почему? Что вам не нравится в нашей системе наблюдения? -
спрашивает мистер Хиггинс, и его тонкие костяные губы застывают в невинной
усмешке.
- Вы слишком придирчивы.
- Не ко всем, дорогой, не ко всем, - с сонным добродушием говорит
Берри. - Но когда ваше невежество сдобрено маниакальностью...
- Но ведь люди затем и стекаются на подобные сборища, чтобы выказать
свою маниакальность да полакомиться за счет хозяев, - отзывается Дороти.
- А не пора ли и нам чем-нибудь полакомиться? - спрашивает Берри.
- Да, да, пойдемте к столу, - с готовностью предлагает Хиггинс.
- Но только не к этому, дорогой профессор. И не здесь. Я знаю, вы
человек бережливый, но есть стоя, как это делают лошади, не больно хорошо
для здоровья, особенно в вашем возрасте.
- А вы что предлагаете? Пойти в другое место? - недоумевает Хиггинс,
который, очевидно, ловко пользуется своей глухотой, когда представляется
случай.
К нашей компании приближается человек среднего возраста, с проседью,
с недовольной гримасой на лице.
- А, Уильям! - восклицает Дороти, изобразив приветливую улыбку. -
Познакомьтесь: мистер Коев, мистер Сеймур.
Сеймур сдержанно кивает, едва взглянув в мою сторону, и, задрав
прямой, хорошо изваянный нос, брезгливо говорит:
- До чего же душно, не правда ли? Да еще этот запах плесени и пота!
После чего медленно идет к выходу.

Если мистер Хиггинс человек бережливый, то надо признать, что Дороти
не дает ему ни малейшей возможности проявить это качество. Под тем
предлогом, что "дорогой профессор" только что опубликовал свой очередной
труд, она объявляет его виновником предстоящего торжества и тащит нас в
роскошный ресторан у городской ратуши, потому что-де "заведение совсем
рядом".
Поначалу мистер Хиггинс пробует намекнуть, что "совсем рядом" есть не
менее дюжины рестораций поскромней, но, поняв, что сопротивление
бесполезно, находит в себе силы мужественно нести свой крест до конца. И
пока дама в лиловом, вперив глаза во внушительное меню, предлагает нам
самые дорогие блюда и самые старые вина, тощему почти удается скрыть свое
кислое настроение, он время от времени роняет что-нибудь вроде "почему бы
нет, дорогая" или "разумеется, дитя мое".
Впрочем, как истый ценитель хороших вин, мистер Хиггинс вскоре сумел
утопить свою скаредность в хорошо охлажденном тридцатилетнем бургундском.
И когда два часа спустя "милое дитя" предлагает перекочевать в
какое-нибудь более веселое заведение, также находящееся "совсем рядом",
ходячий скелет воспринимает это как нечто само собой разумеющееся.
И вот мы сидим в красном полумраке "Валенсии", наш столик в двух
шагах от оркестра, и настроение у нас до того безоблачное, что его не в
состоянии омрачить даже адский вой джаза. И все же мистер Хиггинс не
выдержал.
- Единственно, о чем я сейчас сожалею, так это о том, что я не оглох
и на другое ухо, - говорит он.
- Не горюйте, через час и это может случиться, - успокаивает его
Дороти.
- Будем надеяться, - кивает оптимистично настроенный профессор. - В
этом мире, где, кроме механических шумов, приходится слышать
преимущественно глупости, глухота скорей привилегия, чем недостаток,
дорогая моя.
- Значит, после симпозиума вы еще останетесь здесь на некоторое
время? - слышу рядом с собой ленивое мурлыканье Берри, который не
прекращает разговор, начатый в целях познавания еще в ресторане.
- Да, хочу поработать в Королевской библиотеке. Говорят, в ней
насчитывается более ста двадцати пяти миллионов томов.
Хиггинс, уловивший эту фразу, несмотря на глухоту, торопится
заметить:
- А к чему они вам, эти сто с чем-то миллионов томов? Мне это
напоминает одного моего знакомого, коллекционирующего часы. У него сто с
чем-то часов, но он вечно опаздывает на работу, поскольку даже те часы,
что у него на руке, всегда врут. Приезжайте-ка лучше ко мне в Штаты, -
продолжает он. - Я предложу вам такую специализированную библиотеку по
социологии, которая хотя не насчитывает и миллиона томов, но гораздо
ценнее здешней с ее медицинскими справочниками да поваренными книгами
семнадцатого века.
- Верно, верно, - качает потным теменем Берри. - Вы, Коев, непременно
должны познакомиться с библиотекой института Хиггинса!
- С удовольствием. Как только проезд до Штатов подешевеет.
- Проезд не проблема. Мы вам устроим стипендию, - мямлит Берри,
шлепая полными губами.
- И по тысяче долларов в неделю на первое время, если будете
стажироваться в моем институте, - добавляет тощий, которого совсем
развезло.
- Узнаю моих милых соотечественников, - подает голос Дороти, с трудом
подавляя зевоту. - Любой их разговор обязательно кончается долларами.
Тут раздается предупредительный визг оркестра, и на площадке для
танцев появляется молодая особа в скромном сером костюме. Ее сопровождает
служанка, тоже в скромном костюме, если так можно назвать прозрачные
чулки, комбинацию ничтожных размеров и кружевную шляпку. Горничная катит
огромное зеркало в золоченой оправе, установленное на колесиках, ставит
его перед хозяйкой и, пока оркестр играет свадебный марш, достает эфирную
подвенечную вуаль. По всей видимости, женщина в скромном сером костюме
готовится к брачной церемонии и по этому случаю намерена облачиться в
соответствующий туалет, чему должно предшествовать раздевание. Опять все
то же. Вздрогнув от внезапного грома ударных инструментов, Хиггинс смотрит
в сторону "невесты", затем презрительно поворачивается к ней спиной.
- За двадцать столетий человечество не придумало ничего более
увлекательного, чем раздевание... - бормочет он.
- Дело не в раздевании, а в том, кто раздевается, - замечает Дороти.
- У этой малышки весьма недурная фигура.
- И что из этого? Дожив до моего возраста, вы поймете, что эти вещи
теряют всякое значение. Этот мир не гимнастический зал и не косметический
салон, и и людей не делят на категории по их физическим данным. Вы,
дорогой Берри, совершенно плешивы, но я полагаю, это нисколько не мешает
вам писать книги...
- А вы, Хиггинс, глухой, но я постоянно не напоминаю вам об этом, -
бросает слегка задетый толстяк.
- Ну вот, опять комплексы! - восклицает тощий, взмахнув с досадой
длинной костлявой рукой. - Человечество соткано из одних комплексов!
Подобно большинству людей с притупленным слухом, профессор говорит
очень громко, полагая, наверное, что окружающие его люди тоже страдают
глухотой. И так как мы уже перешли ко второй бутылке виски, Хиггинс
говорит во весь голос, словно он на трибуне симпозиума. "Невеста", уже
успевшая снять жакет и юбку, бросает недовольный взгляд в сторону шумного
клиента, но натыкается лишь на его равнодушную спину. Ловким движением она
освобождается и от черной кружевной комбинации и легкой танцующей походкой
идет к нам, останавливается перед Хиггинсом, ласково проводит рукой по его
короткому седому чубчику и неожиданно запечатлевает на пожелтевшей кости
его лба долгий страстный поцелуй. Вероятно, голая женщина рассчитывала
подкупить или пристыдить старого болтуна, но ее ждало разочарование.
Хиггинс лишь отечески хлопает ее по заду, после чего снова оборачивается
ко мне и продолжает столь же громко излагать свои мысли:
- Комплексы, мании... И только это должно заставить вас понять, что
социология приравнивается к психологии. Психология общества - вот что это
такое!
Обескураженная столь вопиющим пренебрежением, "невеста" скользит по
полу танцующей походкой, на сей раз в обратном направлении,
останавливается перед зеркалом и в ритм мелодии начинает методично
сбрасывать остатки своей одежды.
- Социальные конфликты невозможно объяснить одной психологией, -
отвечаю я не столь ради спора, сколько для того, чтобы отклонить нависший
надо мной скелет мистера Хиггинса.
Однако моя реплика оказывается тактической ошибкой. Скелет
наклоняется еще ниже и в ораторском пылу своим перстом чуть не выкалывает
мне глаз.
- Вы так считаете? Вот смотрите! - Он подносит руку к своему
слуховому аппарату. - Небольшой недостаток порождает у меня целый
комплекс... Другой недостаток, - тут он указывает пальцем на голое темя
Берри, - и у моего ближнего начинает проявляться комплекс иного рода...
- Хиггинс, вам вроде бы уже сказано... - пытается прервать его
толстяк, но безуспешно.
- А сколько всевозможных комплексов разъедает наше общество? Да их не
перечесть!..
Он замолкает на минуту как бы для того, чтобы нарисованная им картина
как следует оформилась в моем сознании, потом делает большой глоток виски
и продолжает:
- Бедность с той же неизбежностью порождает комплексы, что и
плешивость! - Берри недовольно ерзает в своем кресле. - А богатство? А
власть? А бесправие? Все это источники комплексов. И вот она, причина всех
ваших социальных конфликтов!
Тощий делает новую попытку ткнуть указательным пальцем мне в глаз,
что побуждает меня - пусть это не слишком вежливо - осторожно повернуться
к исполнительницам.
"Невеста" тем временем уже сняла с себя решительно все, кроме туфель,
и, приняв от горничной длинную венчальную фату, прикалывает ее с невинным
видом к волосам. Огромное зеркало открывает перед публикой широкие
возможности созерцать фигуру женщины с двух фасадов одновременно, и она
кривляется перед ним довольно долго, чтобы даже самые придирчивые зрители
могли закончить свое исследование. Наконец, сделав последний тур вокруг
собственной оси, красотка в сопровождении служанки, поддерживающей край
вуали, направляется к воображаемой церкви, а в зале звучат заключительные
аккорды оркестра и вялые аплодисменты публики.
- Брак... это всего лишь миф среди множества других... - не унимается
Хиггинс, который после моего бесцеремонного поступка снова соблаговолил
взглянуть на "артисток".
- Мистер Хиггинс, когда вы наконец перестанете надоедать нам своими
банальностями? - не удержалась Дороти, до этого поглощенная стриптизом.
- Неужели аттракцион, который мы наблюдали затаив дыхание целых
десять минут, намного оригинальнее моих концепций? - спрашивает тощий,
щедро разливая виски в бокалы и на белоснежную скатерть.
- Во всяком случае, ее аттракцион куда интереснее вашего.
- Быть может, вы хотите, чтобы я тоже разделся догола?
- О, ради бога, не надо! - восклицает Дороти с гримасой ужаса на
лице.
- Над чем вы сейчас работаете, дорогой Коев? - возвращается Берри к
однажды начатому разговору.
- Над теорией индустриального общества, - отвечаю, не моргнув глазом,
поскольку подобного рода вопросы предусмотрены заранее.
- Это как раз то, что могло бы заинтересовать моего издателя! - снова
встревает в разговор Хиггинс, который ни минуты не может помолчать.
- Собственно, речь идет о критике упомянутой теории, - поясняю я,
чтобы охладить его энтузиазм.
- Все равно. Тема интересная, с какой стороны ни возьми, -
великодушно машет рукой Хиггинс, едва не свалив бутылку.
- А что вы получите за этот труд? - спрашивает Берри.
- Пока я его не закончил, не могу сказать.
- А все-таки, примерно?..
- Давайте его мне, и я вам обеспечу по меньшей мере двадцать тысяч...
- с прежним великодушием заявляет Хиггинс.
- Опять тысячи, опять доллары, - с досадой вздыхает Дороти. И
обращается ко мне: - Пойдемте лучше потанцуем.
То ли оттого, что сегодня понедельник, или потому, что это довольно
дорогое заведение, людей за столиками не так много, танцующих пар - тоже,
так что такому посредственному танцору, как я, есть где маневрировать. В
сущности, это моя дама маневрирует, а я лишь подчиняюсь ей да ритму танца.
Тактика не столь уж плоха для иных дебютантов: вместо того чтобы
шарахаться в сторону и тем самым вызывать подозрение, порой лучше
прикинуться наивным простачком и временно поплыть по течению, чтобы иметь
возможность сориентироваться в обстановке, точно определить особенность
танца и понять, зачем понадобилось тебя в него вовлекать.
Дороти плотно прижалась ко мне и смотрит мне в лицо своими большими
глазами, не боясь, что я прочту в них ее тайные мысли.
- Михаил... Это звучит совсем как Майкл...
- Потому что это одно и тоже имя.
- Правда? Ах, сколько воспоминаний вызывает у меня это имя!..
- Надеюсь, я не напомнил вам о вашей первой любви?
- Об одной из первых. Время бежит, и воспоминания множатся... Я ведь
уже, можно сказать, пожилая женщина, Майкл!
- Не клевещите на себя.
- Вы поверите, через месяц мне исполнится тридцать?
- Не может быть. Больше двадцати пяти вам не дашь.
- Вы ужасный льстец, Майкл. Вечно бы слушала вас!
Мимолетная тень, набежавшая на ее лицо, когда речь шла о неуловимом
беге времени, сменилась мечтательным выражением, и большие глаза глядят на
меня с подкупающей откровенностью опытной женщины.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31