Мне же сие неведомо.
Ц О, возлюбленные мои братия! А материя, котору вы купите мне на подрясни
к, и подкладка к оному подряснику и с присовокупленною к ней материей тож
е шерстяной цвета семужьего, с бархатом для отделки подобаюшшей, Ц понр
авится ли все сие моей попадье Сиволдаихе Ц ни вам, ни мне неведомо!

Река дыбом

Запонадобилась моей бабе самоварна труба: стара-то и взаправду вся прог
орела, из нее огонь фыркал во все стороны. Пошел я в город. Хотя и не велико д
ело Ц труба, а все-таки заделье, а не безделье.
Купил в городе самоварну трубу бабе, купил куме, сватье, соседке. Подумал:
всем бабам разом понадобятся трубы Ц купил на всю Уйму. Закинул связку с
амоварных труб за спину и шагаю домой. День жаркий, я пить захотел. По доро
ге речка. В обычно время ее не очень примечал, переходил, и только. На тот ча
с речка к делу пришлась. Взял я самоварну трубу, концом в воду поставил, др
угой конец ко рту.
Не наклоняться же за водой в речку, коли труба в руках.
Мне надо было воду в себя потянуть, а я всем нутром, что было силы, из себя ду
нул!
Речонка всколыхнулась, вызнялась дугой высокой над мокрым дном. Я загляд
елся и про питье позабыл. Всяко со мной бывало, а тако дело в первой раз. А ре
чка несется высоко над моей головой, струйками благодаренье поет и будто
улыбатся, так она весело несет себя! Каки соринки, песчинки были в речке
Ц все вниз упали, солнышко воду просветило, ну будто прозрачно золото на
синем небе переливатся!
Вдруг полицейской налетел, диким голосом закричал:
Ц По какому такому полному бесправу выкинул речку сушить? Я тебя аресту
ю и заставлю штраф платить!
Я под речкой пробежал на ту сторону.
Ц Ты сперва меня достань, а потом про штраф толкуй!
Полицейской только успел на дно речкино обеими ногами ступить, я речку б
росил на землю. Речка забурлила в своих берегах, полицейского подхватила
и в море выкинула.
Одним полицейским меньше стало. А мне обидно, что не успел ново дело народ
у хорошему показать.
В Уйме обсказал мужикам. Словами говорил, руками показывал, а мужики все т
вердят:
Ц Да как так? Как река текла, как рыба шла?
Роздал всем мужикам по самоварной трубе, рассказал, что надо делать. Выст
али мы по берегу у самого города, трубы в воду поставили одним концом. По м
оему указу (я рукой махнул) и все мужики со всей мужицкой силой разом дунул
и!
Река и вскинулась над городом дугой-радугой.
Весь ил, весь песок на дно упали. Вода несется, переливатся, солнцем отсвеч
иват. Рыба вся на виду. Мелка рыбешка крутится во все стороны, крупна рыба
степенным ходом вверх по реке идет.
Река одним концом к морю, другим концом к нашей деревне, к Уйме. Которы рыб
ы жирностью да ростом для нас подходяшши, те сами к нам подходили. Мы их с л
асковым словом легким ловом перенимали на пироги, на уху, на засол, на угош
шенье хороших людей. В продажу не пускали.
Рыбу нам река дала в благодаренье за проветриванье. Река нам рыбу дарила,
а дареным мы не торгуем, а угостить хорошего человека всегда рады.
Городски купцы на мель сели: у которого пароходы, у которого баржи с товар
ом, у которого лес плотами сплавлялся, а которы около других наживались.

Забегали купцы к начальству с жалобами:
Ц Сколько нашего богатства в реке пропадат!
Купечески убытки чиновникам не в печаль. Чиновники найдут, что с купцов с
одрать. А вот рыба в воде вся на виду, а на речном дне всякого дорогого мног
о накопилось Ц это чиновники хорошо поняли. Ведь ишшо не было такого дел
а, чтобы реку с места подымали и богатства со дна реки собирали.
Скорым приказом по берегу стражу расставили. Строго заказали никого на д
но не пускать!
На высоки крыши лестницы поставили. Чиновники в реку удочки закидывали.
Просто дело для чиновников было ловить рыбу в мутной воде. А в проветренн
ой, солнцем просветленной кака рыба на удочку пойдет? Рыбья мелкота изде
вательски крутится, а крупна большим размахом хвостом махнет, чиновнико
в-рыболовов водой обольет Ц и дальше идет.
Чиновники приказы написали, к приказам устрашаюшши печати наставили.
В приказах рыбам были указы: каким чинам кака рыба ловиться должна. С высо
ких лестниц приказы в реку выкидывали.
Для рыб чиновничьи приказы были делом посторонним.
Приказы с печатями устрашаюшшими на мокро дно падали, грязи прибавляли.

Собрались чиновники на берегу, сговорились, кому како место на дне обшар
ивать.
Бросились чиновники больши и малы с сухого берега по илистому дну ногами
шлепать, руками грязь раскидывать.
Мы, мужики, поглядели и решили: таку грязь, такой хлам оставлять нельзя,
Разом трубы отдернули.
Река пала на свое место, всех чиновников, больших и малых, со всей донной г
рязью подхватила и в море выкинула!
Без чиновников у нас житье было мирно. Работали, отжились, сытыми стали.
В старо время мы себя сказками-надеждами утешали.
В наше время при обшшем народном согласьи и реки с нами в согласьи живут. К
уда нам надо, туда и текут. И рыбу, каку нам надо и куда нам надо, туда и несут.


Месяц с небесного чердака

На военной службе я был во флоте. В морском дальном походе довелось быть н
а большом корабле.
Шли мы, шли и до самого краю земли дошли. Это теперь вот у земли края нет да н
ебо куда-то отодвинули. А в старо бывалошно время дошли мы кораблем до угл
а, где земля в небо упиралась, и мачтой в небо ткнулись, в небе дыру пропоро
ли.
Я на мачту, а с мачты на небо залез. А там Ц ну, как на всяком чердаке, Ц хлам
у разного навалено кучами. Старые месяца держаны, звезды ломаны, молньи р
жавы, громы кучами навалены, грозовы тучи Ц их я сторонкой обошел. Ну-ко т
ронь их Ц что будет?
Хотел было просту тучу взять на рубаху каждоденну, да подходячей выбрать
не мог: то толста очень, то тонка и в руках расползатся. Что взять для памят
и? Звезду? А что их с неба хватать!
Выбрал месяц, которой не очень мухами засижен, прицепил на себя. Как раз во
весь живот пришелся, как по мерке. Шинель застегнул Ц месяц не видно.
Высунулся с неба, а корабль отошел, до него сразу пропасть стала.
Что делать? Не сидеть же век на небе! Размотал шарф с шеи, распустил его в од
ну ниточку, кинул вниз и почти до корабля хватило. До палубы недостало как
их-нибудь верст полтораста. Такой-то кусок пустяшной и скочить не сколь х
итро!
Начальство переполошилось, что в небе дыру пропороло, и не заприметило, к
ак я на небо забрался и с неба воротился.
Вечером па поверке я шинель распахнул.
Что тут сталось! Свет от месяца на моем животе на полморя полыхнул. Это для
неба месяц вроде перегоревшей лампочки, а здесь, на земле, от него свет да
же свыше всякой меры.
Командиры забегали, себя руками хлопают, руками машут, кричат мне:
Ц Малина, не светь!
Я вытянулся, месяцем выпятился и рапортую:
Ц Никак нет, ваше командирство; не могу не светить. Это мое нутро светит т
оской по дому. Как получу отпускную, так свет сам погаснет.
Начальство сейчас написало увольнительну записку домой, печати настав
ило для пушшей важности. Я шинель запахнул Ц и свету нет.
А в нос мне всякой пыли с небесного чердака напало: и ветровой, штормовой,
грозовой, громовой. Я на корму стал да как чихнул ветром, штормом, грозой, г
ромом!
Разом корабль к берегу принесло.
В те поры, надо сказать, страсть уважали блеск на брюхе. Всякой дешевенько
й чиновнишко светлы пуговицы нацеплял, а который чином поболе, то всяки б
лестяшши отметины на себя лепил. У самых больших чиновников все брюхо бы
ло в золоте и зад золоченой. Им и спереду и сзаду поклоны отвешивали.
У кого чина не было, а денег много, тот золоту цепь поперек брюха весил. Нар
од приучен был золотым брюхам поклоны отвешивать.
Я это знал распрекрасно.
Вышел я на берег Ц и прямо на вокзал, и прямо в буфет. Шинель распахнул, мес
яцем блеснул.
Все заскакали, закланялись. Ко мне не то Ц с поклонами, а с присядкой подл
етели услужаюшши и говорят:
Ц Ах… Ц и запнулись, не знают, как провеличать, Ц не хотите ли есть? Вот и
выпивка готова!
Я сутки напролет сидел да ел, ел да пил, ел не только досыта Ц ел до устали.

Как платить запонадобилось, я месяцем сосветил и на поезд пошел. В вагон н
е полез: в вагоне с месяцем тесно, да никто не увидит моей нарядности. Сел я
на платформу. Меня подушками обложили. Шинель я снял. Ну и сияние пошло! Эт
о для неба месяц был не гож да прошломесячной, а для нас дак очень даже све
тел.
Светило не с неба на землю, а с земли до неба, и така была светлая ясность, чт
о всю дорогу встречали, провожали с музыкой и пели: «Светит месяц».
Только вот месяц на небе в холоду держался да ветром обдувался, а здесь на
земле тухнуть стал Ц и погас.
В хозяйстве все в дело идет. На том месяце наши хозяйки блины пекут. Как ск
овородка месяц и великоват, ну да большому куску рот радуется.
В гости приходи Ц блинами угостим: блины-то каждый с месяц ростом, поешь
Ц верить станешь.

Лунны бабы

Доняла меня баба руганью. И не пей, и не пой, и работай молчком. Ну, как это не
петь, как молчать? У меня и рот зарастет. Работа с песней скорей идет, а разг
овором от иного дела и отговориться можно.
Тут скочила мне в память стара говоря. Попал дедка в рай, бабка в ад Ц и рад
ы оба, что не вместе.
Ну, куда ни на есть, да надо от бабы подальше. И придумал убежать на луну. Отт
уда и за домом и за бабой присматривать буду.
Для проезда на луну думал баню приспособить, да велика. Обернуться не во ч
то было.
А лететь-то надо паром. Я самоваров пару к себе приладил: один спереду, дру
гой сзаду. Взял запас уголья, взял запас хлеба, другого прочего, чего надо.

Взял бабкину ватну юбку Ц широченна така, к подолу юбки парусину пришил.
Верх у юбки накрепко связал и перевернул. В юбке дыру проделал, в дыру банн
о окошко вставил. Окошко взял у старой бани, нову портить посовестился.
В ватной юбке сижу, парусиной накрылся, самовары наставил. Самовары заки
пели. Паром юбка да парусина надулись и вызнялись. И понесло меня изо дня в
день, изо дня в день, да скрозь ночь полетел!
Стукнулся на луну, в мягко место попал и не разбился. Угодил в деревню обли
ком на манер нашей Уймы. Из ватной юбки не вылезаю, только в окошко гляжу, к
ак на луне живут? Гляжу да место для своего жилья выбираю.
Вижу, из белого дому на белой двор зелена баба лунна выскочила, морда у баб
ы злюшша, зубы острюшши. Гонит баба мужика, что-то ругательно кричит, мужи
ка колошматит то с маху, то наотмашь!
И скорехонько измочалила, видать Ц дело привышно. Хватила зеленая гребе
нь редкой, вычесала мужика буди лен. За пряжу села, опосля и за тканье взял
ась Ц соткала лоскутну помене фартука и на зад нацепила Ц мужниной пам
ятью утешаться и для обозначения, что, мол, вдова и взамуж охоча.
Я тихим шагом, Ц в юбке да с двумя самоварами не пора-то заторопишься! Ц
да так тихим шагом по луне пошел житье да былье глядеть. Холодно там, все б
ело, только бабы лунные от злости зелены, да это и отсюдова видать.
Смотрю, бабы на мужиках землю пашут, на мужиках сидят да хворостиной подг
оняют. Дошел до гумна, а там хлеб молотят и опять-таки мужиками. Держит баб
а мужика за руки али за голову, над своей головой размахнет да как цепом и
вдарит. Бабы норовят молотить мягким местом, а мужики норовят пятками ст
укнуть.
Худо мужиково житье на луне! Правов у мужиков никаких нету. Жонки над ними
выхаживаются, как придумают. Мужиков в щепы шшиплют, из мужиков веретено
точат. С мужиков лыко дерут. Лунны бабы быкову трубу плетут. Уж длинную вып
лели, хотят ишшо длинней выплести, а для этого виновных мужиков надо изве
сти. Как выплетут до большого конца, так на землю нашим бабам прокричать х
отят лунны жонки, как над мужиками верх взять, мужиков в смирность привес
ти и чтобы по бабьей указке все делали и по бабьей дудке плясали.
Я решил, что для нас это не подходяшшо, и на луне я жить расхотел.
Гляжу Ц лунны жонки гулянкой идут, и у всякой на заду да на переду навешан
ы лоскутины из мужиков тканые, да не по одному Ц по пять да по десять виси
т. Жонкам и тепло, и нарядно, а каково мужикам?
Увидали меня лунны бабы зелены и заподскакивали и завывертывались. То кр
углы, как месяц полнолунной, то тонехоньки обернутся, как месяц на ущербе.
Это меня подманивают, то толстостью, то тонкостью пондравиться хотят. А м
еня от них в оторопь бросат, лихорадкой трясет.
Я маленькими шагами ушагиваю от лунных баб подале, из самоварных труб ис
крами сыплю, подступу не даю.
Вижу, лунны жонки, зелены рожи, каку-то машину ко мне прут. Жернова в разны с
тороны поворачиваются. К жерновам мельничьи розмахи прилажены. Розмахи,
как руки, размахались, меня зацепить норовят.
Кабы не самовары, тут и конец бы мой пришел. Молодцы самовары! Как раз впор
у закипели. Я самоварной кран из юбки высунул, на лунных баб кипятком прыс
нул. Да круто повернулся, меня на землю в обратный ход понесло.
Только успел заприметить, что зеленые жонки от теплой воды осели и присе
ли. Видел, как лунны мужики на лунных баб уздечки накинули, сели да поехали
поле пахать да всяку первоочередну работу справлять.
Меня несет, меня несет! Из ночи в ночь, из ночи в ночь! Домой прилетел как раз
поутру.
Тут меня ждут. Чиновники думают, не привез ли золота, руки ловчат отнять. П
оп ждет, чтобы узнать, на котором я небе был? И ему все обсказал, пока помню.
Ждут полицейски урядники, чтобы арестовать да оштрафовать.
Ждут, на дороге и место налажено, приманкой стакан водки да огурец с селед
кой положены. Моя жона окошки в избе настежь отворила, мне на лету и видно,
что она напекла, наварила, а водки четвертна на столе.
Народушку сбежалось меня глядеть множество, от народу темно кругом. Гляд
ят во все глаза, как увернуться? А увернуться беспременно надобно. Меня за
толкают, из ума вышибут, от полицейского допросу, от поповского расспрос
у, коли жив останусь, то в суд поведут, под штраф подведут.
Я самоварной кран из юбки выставил, горячу воду пустил, а сам верчусь, круч
усь, разбрызгиваюсь.
Народ, кто успел, в сторону шарахнулся, кто не успел, те подолами да пиджак
ами накрылись, полицейски в шинельки завернулись.
Я той порой от дороги в сторону, на огород за баню. Чтобы не стукнуться, сам
оваров не примять да кипятком не ошпариться, у меня к ногам раздвижна тре
нога прицеплена, мне ее для этого дела дал проезжий сымалыцик-фотограф. Я
треногу вытянул, в землю ткнулся. Ноги одна в одну, одна в одну Ц и стоп!
Я на землю. Из юбки выпростался, самовары трубами в разны стороны постави
л, в самоварах мешаю, искры пушшаю. Народ, как от окрика, осадил.
Я так возврату на землю обрадел, что с жоной наскоро обнялся. Жона меня лоп
ухами прикрыла, еды да питья принесла. Я за землю держусь крепко, ем да зап
иваю, выпиваю да закусываю, промеж лопухов смотрю, что творится около да в
избе.
Моя баба самовары долила, на стол поставила, юбку ватну да парусины на дру
гой стол положила. Сама баба моя плачет, заливатся и причет ведет:

Ох, соседушки, сватьи, кумушк
и!
Вы мово слова послушайте,
Да совет мне посоветуйте,
Как теперь: зватися мне
Вдовой али мужней жоной?
Муженек мой разлюбезной, ягодиночка,
Спела ягодка малиночка,
Остался на холодной луне одинешенек!
Скоро ль ночка настанет,
С неба мужнин глазок ласково глянет!
Век прожила Ц с тучами не спорила.
Теперича тучи будут разлучницами!
Закроют от меня ясной месяц,
Муженька любимого!
Уж вы, жоночки, подруженьки,
Скажите-ко тучам тем,
Пусть закроют от меня белой день,
Пусть оставят мне ясну ноченьку!
Не обнять мне мужа милого,
Дак погляжу на луну
Мужу в ясны оченьки!
Как остатной привет,
Послал мне муж юбку,
Ватну юбку теплую,
Не согреет меня сам
Мой сокол летный!

Столь ласково, столь жалостливо жона песней-причетом льется, что я носом
фыркнул, пирог с морошкой доел и заревел. Реву, что один без жоны остался н
а луне. От жониного плачу и я поверил, что там на луне сижу, позабыл, что на о
городе под лопухами водку заедаю шаньгами.
Гляжу, а поп Сиволдай с урядником секретной разговор произвели, ватну юб
ку объявили юбкой с первого неба, юбку на палку нацепили, лентами обвязал
и, цветами облепили и по деревне понесли.
Народ в те поры вовсе глупой был, попу да уряднику денег полны карманы нак
лали. Поп с урядником и по другим деревням юбочной ход сделали.
Городски попы это дело вызнали, архиерею рассказали. Архиерей говорит:
Ц Деревенски глупы, городски не умней, что тем, что другим Ц было бы погр
омче да почудней! Деньги сыпать станут, Ц только карман растопыривай!
Ты вот думашь Ц я все вру, а впрямь тако время было!
«Что со мной сделали?»
Да ковды дело дошло до доходу, про меня позабыли!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40