Сажусь у дверей, меня тащат в президиум и кричат всенародно:
Ц Товарищи председатели! Матвей Иванов Корельской здесь!
Над столом красны флаги и письмена, за столом товарищи из города, товарищ
и из уезда. Тут и мое место. Васька бы меня теперь поглядел…
Шепчу соседу:
Ц Зубов где?
А председатель на меня смотрит:
Ц Вы что имеете спросить, товарищ Корельской?
Я встал во весь рост:
Ц Василий Онаньев Зубов где-ка?
Народ и грянул:
Ц О-хо-хо-хо! Кто о чем, а наш Матюша о Зубове сохнет! ОЦ хо-хо-хо!!
Председатель в колокольчик созвонил:
Ц Увы, товарищ Корельской! Оставил нас твой желанный Василий Онаньевич,
усвистал за границу без воротиши.
Ц А судно-то егово? Это не шутка, трехмачтово океанско судно!
Ц Странный вопрос, товарищ Корельской! Вы Ц председатель местного рыб
опромышленного товарищества, следовательно, весь промысловый инвентар
ь, в том числе и судно бывшего купца Зубова, в полном вашем распоряжении…

Ц Я?… В моем?…
Ц Да. Вчера общее собрание Корельского посада единогласно постановило
просить вас принять председательствово вновь организованных кооперат
ивных промыслах, как человека исключительного опыта.
Я заплакал, заплакал с причетью:
Ц Я думал, мой корабль Ц о шести досках, думал, по погосту мое плаванье, а
к моему плачевному берегу радость на всех парусах подошла: «Полетим, гов
орит, по широкому морскому раздольицу!» Сорок восемь годов бился ты, батр
ак Матюшка Корельской, в кулацких сетях, а кто-то болезновал этим и распут
ывал сеть неуклонно, неутомимо…
И чем больше реву, тем пуще народ в ладони плещут да вопиют:
Ц Просим, Матвей Иванович! Просим!
Ну, и я на кого ни взгляну, слезы утирают. И вынесли меня на улицу и стали кач
ать:
Ц Ты, Матвей, боле всех беды подъял, боле всех и чести примай!
… Кому до чего, а кузнецу до наковальни: запустил Зубов, до краю заездил св
ой фрегат Ц и я по уши в ремонт ушел. Сам с робятами лес рубил для ремонта, с
ам тесал, сам пилил. Сам машину до последнего винта разобрал, вычистил, соб
рал. Сам олифу на краску варил. Перво охрой сплошь грунтовал, потом разукр
асил наше суденышко всякими колерами. До кильватера Ц сурик, как огонь, б
орта Ц под свинцовыми белилами, кромки Ц красным вапом, палубу мумией к
рыл по-норвецки, каюты Ц голубы с белыми карнизами.
Обновленный корабль наименовали мы «Радостью». На носу, у форштевня, имя
его навели золотыма литерами: «Радость». И на корме надписали: «Радость. П
орт Корела».
За зиму кончил я ремонт. Сам не спал и людям спуску не давал. В день открыти
я навигации объявили и нашу «Радость» на воду спущать. Народишку скопило
сь со всего Поморья. Для народного множества торжество на берегу открыло
сь.
Слушавши приветственные речи, вспомнил я молодость, вспомнил день выздо
ровленья моего после морской погибели… Сегодня, как тогда, чайка кричит,
и лебеди с юга летят, как в серебряные трубы трубят, и сияющие облака над м
орем проплывают. Все как тридцать пять годов назад, только Матюшка Корел
янин уж не босяком бездомным валяется, как тогда, а с лучшими людьми сидит
за председательским столом. Я уж не у зубовского порога шапчонку мну да з
аикаюсь, а, слово взявши, полным голосом всенародно говорю:
Ц Товарищи? Бывала у меня на веку любимая пословка: «Ничего, доведется и
мне, голяку, свою песенку спеть». Вы знали эту мою поговорку и во время рем
онта, чуть где покажусь, шутили: «Что, Матвей Иванович, скоро свою песню за
поешь?»
Я отвечал вам: «Струны готовы, недалеко и до песни».
Товарищи, в сегодняшний день слушай мою песню. И это не я пою Ц моими уста
ми тысячи таких, как я, бывших голяков, поют и говорят…
Двенадцати годов я начал за большого работать. В двадцать пять годов уда
рила меня морская погибель. Сорок пять лет мне было, когда меня Зубов в яму
пихнул. Шестьдесят мне стукнуло, когда честная революция надунула парус
а купецких судов не в ту сторону и подвела их к бедняцкому берегу. Наши это
корабли. Все наше воздыхание тут. Каждый болт Ц наш батрацкий год. Каждая
снастиночка нашим потом трудовым просмолена, каждая дощечка бортовая н
ашими слезами просолена… Слушай, дубрава, что лес говорит: теперь наша Ко
рела не раба, ейны дети Ц не холопы! Уж очень это сладко. Не трясутся ваши д
ети у высоких порогов, как отцы тряслись: не надо им, как собачкам, хозяева
м в глаза глядеть.
Уж очень это любо!…
Мое сказанье к концу приходит. Ныне восьмой десяток, как на свете живу. Да
годы что: семьдесят Ц не велики еще годы… Десять лет на «Радости» капита
ном хожу.
Как посмотрю на «Радость», будто я новой сделаюсь, как сейчас из магазина.
При хозяевах старее был.
Оногды земляна старуха, пустыньска начетчица, говорит мне:
Ц Дикой ты старик, Ц все не твое, а радуиссе!
А я ей:
Ц Дика ты старуха, Ц оттого и радуюсь, что все мое!





Золотая сюрприза


Ц Уточка моховая,
Где ты ночь ночевала?
Ц Там, на Ивановом болоте.
Немцы Ивана убили;
В белый мох огрузили.
Шли-прошли скоморошки
По белому мху, по болотцу,
Выломали по пруточку,
Сделали по гудочку.
Тихонько в гудки заиграли,
Иванушкину жизнь рассказали,
Храброе сердце хвалили.

Ц Сидите, заезжие гости. Не глядите на часы. Вечера не хватит Ц ночи прих
ватим. Не думайте, что я стара и устала. Умру, дак высплюсь. Вы пришли слушат
ь про Ивана Широкого? Добро сдумали. Небо украшено звездами, наша земля та
ковых Иванов именами. И не Иваны свою силу затеяли Ц время так открывает
ся.
Иван Широкий был русского житья человек. Шелковая борода, серебряная гол
ова, сахарные уста. Он был выбран с трех пристаней наделять приезжающих р
ыбой, хлебом и вином. За прилавком стоит, будто всхоже солнышко. Поздравля
ет и здравствует, кого с обновкой, кого с наступающим…
Иван был вдовец, и моя сестра, Марья, честна вдова-баловница, против празд
ника набелится добела, нарумянится доала, ждет Ивана. Он прикатит с закус
ками, с гитарой. Учинится плясанье, гулянье, топот ножный. Я ругаться, они с
меяться: «Не тогда плясать, когда гроб станут тесать. Царь Давид плясал пе
ред ковчегом!»
У Ивана от первой жены был сын Вася; в городах учился, до большой науки дох
одил. Своим детищем Иван всенародно восхищался: «Сегодня Васенька письм
о послал с довольным наставлением, скоро сам прибудет. Я ему все расскажу
и обо всем спрошу».
Сын приедет в самую навигацию. Отец пароходы встречает, пароходы провожа
ет…
Вася строгий был:
Ц Отец, вы не того стоите, чтобы в столешницу стаканчиком колотить.
Ц Сын, напрасно вы будете обременять мои понятия. Я сам скажу експромту.

… В эту пору с Запада, из-за Корельских болот, припахнули к нам ненастливы
е ветры, приносили ратные вести: прусская аспида пивом опивалась, во хмел
ю похвалялась:
Ц Я сера липучая. У меня пушки скакучие и на ногах бегучие. Вы до смерти на
меня будете работать, до гроба мое дело делать. Я ваш ум растлю.
И Красная Армия ответила просто и не спесиво:
Ц Ты к нам за своей смертью приехала.
Вася Широкий ушел на войну добровольно, с товарищами. Иван разум сына люб
ит и хвалит:
Ц Пущай любодейцу тряхнут, выгонять хмель-то из сучки.
Когда Вася пал храброй смертью, Иван горе свое на люди вынес. Сядет в народ
е, руками всплеснет и слезами зальется. Люди ему слезы отирают:
Ц Твой сын в невеликие свои годы исполнил лета многа. Не тот живет больше
, кто живет дольше.
Иван скажет:
Ц Верно! Сын обо мне промышлял. Слово тайное, крайное мне припасал. Тепер
ь я слышу его слово… Горе мне! Я летами призаживши, годами призабравши, что
я живу?… Кисла шаньга деревенская!
И пришла пора-времечко, докатилась час-минуточка Ц сделали деревни выб
ор на Ивана, везти подарки на войну. Эта дорога Ивану под ноги попала, и он п
овеселел:
Ц Не до горя, когда дела вдвое. Теперь у меня много детей. Поплыву глядеть
… Марья, не реви, не держи меня. Дай от полной души вздохнуть.
На отъезде неведомо как Иван вередил свои серебряные часы. Марья говорит
:
Ц Обрадуй меня, прими от меня золотую сюрпризу, мои красного золота часи
ки.
С войны Иван писал, бойцов похвалял: «Много доброхотов наших, а все одного
моего сердца. Светло и статно промышляют воинским делом. Их ни дождь, ни сн
ег не держит. Болотами идут, по неделе бахилы с ног не скидывают, Отечеству
нашему радеют. На воинов глядя, и я молодею. Всего меня переновило, перепо
лоскало».
Теперь до главного дела доходит.
Пришвартовался наш Иванушко к госпитали. У Корельских пристаней. Тут леж
ал сбинтован молодой начальник Марко Дудин. Днем товарищей на совет созо
вет и так-то их щекотурит. А в ночи не спит, Ивана за руку держит, Иван ему ск
азку говорит. Будто сын и отец друг друга жалеют.
Гитлерова аспида тогда разъехалась, широко щеки разинула. Наши перешли д
о времени за озеро. Молодой
Марко уж на ноги попал. На него вся госпиталь опрокинулась.
Беспомощных людей сряди и соблюди и за озеро их на пароме переведи.
Марко на всякое дело сам кидался, сон и еду позабывал. Иван Широкий с Марко
м рядом бегает, его на ходу, как собаку, кормит.
Марко по должности своей приказывает и Широкому сплыть за озеро. Широкий
не послушался. Утаился на отводном дворе, и вести о Марковых скорых шагах
принашивал еврей-гостинник. Прежде госпитали тут гостиница стояла, и ст
аробытному гостиннику поставили кроватку для его древней немощи. Никак
ими манами не мог его Дудин сманить за озеро. Старичонко бородой тряхнет
да костылем махнет:
Ц Я еще перину буду зашивать. Кто рад без перин-то?
А у Дудина не то что часы Ц минуты сосчитаны. Некогда стало гостинника ня
нчить, о Широком обыскивать. Дудин Ивана давно за озером числил.
Марко, скажем, вечером остатную койку на паром погрузил, к рассвету сам из
ладился, а в полночь враг налетел.
Мятежно было в ту ночь. Иван прибежал в госпиталь, гостинника добыл. Тот ше
пчет по тайности:
Ц Пятерых попавших людей замкнули в палате. Марко в том числе. На заре им
будут языки тянуть Ц спрашивать.
Иван спросил:
Ц Тебе-то не потянут языка?
Ц Мне, Иване, за восемьдесят. Умру Ц и все тут.
Ц Дедко, ты разумеешь немецкую речь. Как бы мне докупиться до Марко?
Ц Караулит нашего Марка немецкий Тырк Обезьянин. Чем ты его купишь, Иван
е?
Ц Есть у меня золотая сюрприза Ц червонные часы и с цепочкой.
Гостинник привел Ивана к дежурному Тырку и, хотя через порог едва ноги пе
револок, вежливо справил челобитье и сказал:
Ц Господин начальник, этот купец желает преподнести вам золотую сюрпри
зу. Взамен просит отпустить одного незначительного человека.
И в те поры Иван показывает из своих рук золотые часы. За перегородкой хра
пели другие немцы, и Тырк говорит осторожно:
Ц Можно. Имена и возраст арестантов еще не переписаны. Но я принял пять ч
еловек и должен сдать пять человек.
И тут дело преславно бывает. Иван говорит:
Ц Ежели надобно только пятичисленный комплект соблюсти, то возьмите ме
ня в это число, а молодого человека, Марко Дудина, отпустите.
Тырк говорит:
Ц Давай часы.
А Иван часы в пазуху прячет.
Ц Возьмешь, когда дело справишь. Станешь силой отымать Ц я зареву, приде
тся тебе с комрадами делиться. И еще ведай, немец: ни словом не заикнись Ду
дину, что его некто выменил. Немедля запри меня в сенях, в чулане: я услышу, к
ак Дудин побежит. Ежели по его следу стрелишь, или феверку пустишь, или гар
кнешь, не увидит часиков твоя немецкая фря!
Тырку Обезьянину лестно на себя одного схватить золотую сюрпризу. Он Ива
на Широкого спрятал. Марка Дудина тихомолком отпустил со двора.
Отдал Иванушко немцу золотую сюрпризу, купил доброму человеку свободу, а
себе, старику, горькую смерть.
Осенняя ночь скороталась. Стали Ивана вязать и ковать. Повели под допрос.

Рыжий фашист вопросил:
Ц Любопытствую знать: будешь ли к нам прихаживать и слова принашивать, ч
то в Советах деется?
Иван говорит:
Ц Любопытствую узнать про фашизму, где вы эту грязь покупаете.
Ц Я тебя муками утомлю! Выручки тебе из Москвы не будет.
Ц Будто вам из Москвы и писали, что выручки не будет. Столько волосов нет
на ваших головах, сколько силы Красной Армии идет на нашу выручку. Будет К
орела вашими головами рыб кормить.
Тогда прусская аспида исполнилась гнева и, рыкнув, как лев, осуждает Иван
а под расстрел. Небось каково было страшно и трепетно, но Иван взял силу бо
льше страха.
День ненастливый дождевой тучей покрывается. Иванушко в последний путь
снаряжается… хлопнули ружья немецкие. Пал Иван честным лицом в белый мох
. Того часу и снегу туча велика накрыла болото, и лежал снег три дня и три но
чи.
Безвестно уснул Иван, а слава его полетела на золотых крыльях. Вся река Ив
анов разум похвалила. Он верховную добродетель исполнил: положил свою ду
шу за Друга.
О смертном и славном труде Ивана Широкого узнали в деревне от Марка. Из-по
д немецкого замка Дудин выбежал в лес. Шел горою и водою, набрел на своих. И
скал Ивана и не нашел…
По зиме, по белому снегу, Красная Армия выдула фашистскую душину из Корел
ы. Марко Дудин стал обыскивать в народе про Ивана. Гостинник оказался жив,
только после немецкого быванья трясся всем составом и временем говорил
суматоху. Однако Иванову судьбину объяснил внятно.
Дудин от Ивановых рассказов знал нашу пристань и деревню. Приехал к нам в
есной по первому пароходу. Стребовал Иванов портрет, припал устами и зап
лакал:
Ц Отцом ли тебя назову? Но ты больше отца, добрый печальник жизни моей! Уж
асается разум, и сердце трепещет, и слово молчит, похваляя твое великодуш
ие.
Огненными слезами плакал Марко. Не в обычай ему были слезы. Но эти мужеств
енные слезы усладили нашу горькую печаль…
…Утолила Марья свои причитанья и говорит:
Ц Коли Ивану так было годно, то и мне любо. Сердцу-то жалко, а умом-то я рада
. Марко, вези меня в свою гошпиталь полы мыть.
Он отвечает:
Ц Будешь ты моей маменькой.

Лебяжья река

Есть у Студеного моря Лебяжья река. На веках только гуси да лебеди прилет
али сюда по весне, вили гнезда. Потом пришли люди, наставились хоромами-до
мами. На одном берегу деревня Лебяжья Гора, на другом Ц деревня Гусиная Г
ора. Земля здесь нехлебородная. Того ради народ промышляет деревянным и
живописным делом. На продажу работают сундуки, ларцы, шкатулки и подписы
вают красками. Мастерство переходило от отца к детям. Бывали настоящие х
удожники. И все они жили скудно. Все зависело от скупщика. Все глядели в ро
т хозяину. Скупщики платили не цену, не деньги, злосчастные гроши-копейки
. Мастера гонялись за случайным покупателем. Из-за этого была рознь, завис
ть и вражда. Самолучшие живописцы Иван Губа да Иван Щека усилились однаж
ды, сколотили артель. Артель рассыпалась. Сами учредители, Губа да Щека, до
старости меж собой слова гладкого сказать не умели. Проезжающий в царск
ую ссылку человек выговорил им однажды:
Ц Не в ту сторону воюете, друзья!
Ц Против кого же воевать?
Ц Против тех, кому рознь ваша на руку.
Ц Золотое твое слово, Ц отвечали Губа и Щека. Ц Мы таких, как ты, согласн
ы уважать. Садись в нашу лодку, берись за кормило.
Но разумного человека угонили дальше, к Мерзлому морю. Оставленные царск
ой властью без призора самобытные деревенские художники зачастую брос
али свое художество.
Но пришла пора, ударил и час: царский амбар развалился от подмою живой вод
ы. Как трава из-под снегов, потянулись к жизни художники-сундучники, живо
писцы-красильщики. Говорливая Лебяжья пуще всякой сказки расскажет о ко
мсомольцах Гуле Большом и Васе Меньшом, которые помогли деревенским мас
терам собраться в складчину-братчину.
Гурий Большаков и Василий Меньшенин были комсомольцы из первых в то врем
я и по той далекой реке. Гуля председательствовал в сельсовете. Деревенс
кие хвастались:
Ц Настоящий председатель. Худых людей словом одергивает, добрых людей
словом поддерживает.
Гуля Большой собрал в артель остаточных мастеров Лебяжьей Горы. Вася Мен
ьшой и столяр Федор Деревянный связали в одну семью мастеров Горы Гусино
й.
Артельное дело пошло бы ходко, да не хватало хитромудрых живописцев Губы
и Щеки. Освободившись от хозяйской кабалы, оба Ивана ушли на дальние морс
кие берега, на промыслы.
В красные дни на песках у Лебяжьей реки сходились обе артели. Гуля предсе
дательствовал, Вася секретарствовал. Люди говорили:
Ц Всякий художный запас Ц краски, и масло, и клеймы добудем. Кисти и проч
ую художную снасть сами доспеем. А как ремесленную порядню вести, чтобы н
аше поделье в домовых обиходах было прочно и вечно? Это мы порастеряли, в э
том мы поослабли. Вид дадим, а не красовито.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40