Рыбы видимо-невидимо. Чем ниже, тем рыб
а крупней.
На самом дне я на матерушшого налима наскочил. Спал налим крепкой спячко
й. Разбудился налим да и спросонок к проруби. Я на налима верхом скочил, в п
рорубь выскочил, на лед налима выташшил. На морозном солнышке наскоро по
обсох, рыбину под мышку Ц и прямиком на соборну плошшадь.
А тут под раз и подходяшшой покупатель оказался. Протопоп идет из собора.
И не просто идет, а передвигат себя. Ножки ставит мерно, как счет ведет. Сап
ожками скрипит, шелковой одеждой шуршит.
Я хотел подумать: «Не заводной ли протопоп-то?» Да друго подумал: «Вот пок
упатель такой, какой надо».
Зашел протопопу спереду и чинной поклон отвесил.
Увидел протопоп налима, остановился и проговорил:
Ц Ах, сколь подходяшше для меня налим на уху, печенка на паштет. Неси рыби
ну за мной.
Протопоп даже шибче ногами шевелить стал. Дома за налима мне рупь дал и ве
лел протопопихе налима в кладовку снести.
Налим в окошечко выскользнул Ц и ко мне. Я опять к протопопу. Протопоп обр
адел и говорит:
Ц Как бы ишшо таку налимину, дак как раз в мой аппетит будет!
Опять рупь дал, опять протопопиха в кладовку вынесла налима. Налим тем же
ходом в окошечко, да и опять ко мне.
Взял я налима на цепочку и повел, как собаку. Налим хвостом отталкиватся, п
рипрыгиват-бежит.
На трамвай не пустили. Кондукторша требовала бумагу с печатью, что налим
не рыба, а есть собака охотничья.
Ну, мы и пешком до дому доставились.
Дома в собачью конуру я поставил стару квашню с водой и налима туда пусти
л. На калитку записку налепил: «Остерегайтесь цепного налима». Чаю напил
ся, сел к окну покрасоваться, личико рученькой подпер и придумал нового с
торожа звать Налим Малиныч.
Трюм
В прежне время нам в согласьи жить не давали. Чтобы ладу не было, дак дерев
ню на деревню науськивали.
Всяки прозвишша смешны давали, а другоряд и срамно скажут.
А коли деревня больша, то верхной с нижным концом стравливали, а потом и шт
рафовали.
Ну, вот было одного разу. Шли мы на пароходе с Мурмана, там весновали товды
и летовали. Народ был разноместной.
Заговорили да и заспорили Ц чья сторона лучше.
Одни кричат, что ихны девки голосистей всех. Ихных девок никаким не перев
изжать.
Други шумят, что ихны девки толшше всех одеваются. Сарафаны в поподоле по
восемнадцати аршин, а нижных юбок по двадцати насдевывают.
Третьи орут, что у ихных хозяек шаньги мягче всех, коробы жирней, пироги ск
усней.
Слов уж не хватат, криком берут. Силился я утихомирить старым словом:
Ц Полноте, робята, горланить. Всяка сосенка о своем боре шумит!
Да где тут! Им как вожжа под хвост попала.
Ц У нас да у нас!
Ц У нас бороды гушше да длинней. У нас в старостиной бороде медведь ползи
мы спал, на него облаву делали!
Ц А наши жонки ядреней всех!
Ц А вашу деревню так-то прозывают
Ц Ах, нашу деревню? Нашу деревню! А про нашу деревню…
И пошло. До того доспорили, что в одном месте ехать не захотели. Кричат:
Ц Выворачивай каюты, поедем всяк своей деревней!
Только трескоток пошел. Мы, уемски, трюм отцепили да в нем домой и приехали
.
Потом пароходски спохватились, по деревням ездили, каюты отбирали. К нам
за трюмом сунулись. А мы трюм под обчественну пивоварню приспособили. Дл
я незаметности трюм грязью да хламом залепили.
В этом-то трюму мы сколько зим от баб спасались. И пьем и песни поем Ц и хор
ошо.
Сахарна редька
Заболели у меня зубы от редьки. И то сказать Ц редька больно сахарна выро
сла в то лето. Уж мы и принялись ее есть.
Ели редьку кусками,
редьку ломтями,
редьку с солью,
редьку голью,
редьку с квасом,
редьку с маслом,
редьку мочену,
редьку сушену,
редьку с хлебом,
редьку терту,
редьку маком,
редьку так!
Из редьки кисель варили.
С редькой чай пили.
Вот приехала к нам городская кума Рукавичка, она привередлива была, важн
ичала: чаю не пила Ц только кофей и первые восемнадцать чашек без сахару.
А как редьку попробовала, дак и первые восемнадцать, и вторые восемнадца
ть, и дальше Ц все с редькой.
А я до того навалился на сахарну редьку, что от сладкого зубы заболели и та
к заболели, что свету невзвидел!
По людскому совету на стену лез, вызнялся до второго етажа, в горнице по по
лу катался. Не помогло.
Побежал к железной дороге, на станцию.
Поезд стоял.
Я за второй вагон с конца веревку привязал, а другой конец прицепил к зубу
больному. Хотел привязаться к последнему вагону, да там кондуктор стоял.
Вот поезд все свистки проделал и пошел. И я пошел.
Поезд шибче, я Ц бегом. Поезд полным ходом. Я упал да за землю ухватился.
И знаешь что?
Два вагона оторвало!
«Ох, Ц думаю, Ц оштрафуют, да ишшо засудят».
В те поры, в старо-то время, нашему брату хошь прав, хошь не прав Ц плати.
Я разбежался, в вагоны толкнулся да так поддал, что вагоны догнали-таки по
езд и у самой-то станции, где им отцепляться надобно.
Покеда бегал да вагоны толкал, Ц зубна боль у меня из ума выпала, зубы и бо
леть перестали.
Домой воротился, а кума Рукавичка с жоной все ишшо кофей с редькой пьют.
Держал на уме спросить: «Кольку чашку, кумушка, пьешь, да куды в тебе лезет?
» Да язык в другу сторону оборотился, я и выговорил:
Ц Я от компании не отстатчик, наливай-ко, жона, и мне.
Вскачь по реке
А чтобы бабе моей неповадно было меня с рассказу сбивать, я скажу про то вр
емя, ковды я холостым был, парнем бегал.
Житьишко у нас было маловытно, прямо сказать, худяшшо. Робят полна изба, по
дымать трудно было.
Ну, я и пошел в отхожи промыслы. Подрядился у одного хозяина-заводчика лес
у плот ему предоставить.
А плыть надобно одному, плата така, что одного едва выносила. Кабы побольш
е плотов да артелью, дак плыви и не охни.
Но хозява нам, мужикам, связаться не допускали.
Знали, что коли мы свяжемся, то связка эта им петлей будет.
Ну, ладно, плыву да цигаркой дым пушшаю, сам песню горланю.
Вижу Ц обгонят меня пароходишко чужого хозяина. Пароходишко идет порож
няком, машиной шумит, колесами воду раскидыват, как и путевой какой. И что
он надумал?
Мой плот подцепил, меня на мель отсунул. Засвистал, побежал.
Что тут делать? Я ведь в ответе.
Хватил я камень да за пароходом швырнул. Камень от размаха по воде заподс
какивал. Коли камень по воде скачет, то мне чего ждать? Разбежался, размахн
улся, швырнул себя на воду. Да вскачь по реке!
Только искры полетели. Верст двадцать одним дыхом отмахал.
Догонил пароходишко, за мачту рванул, на гору махнул да закинул за баню да
задне огородов. И говорю:
Ц Тут посвисти да поостынь. У тебя много паров и больше того всяких право
в.
Плот свой наладил, песню затянул, да таку, что и в верховьях и в низовьях Ц
верст на пятьсот зазвенело! Я пел про теперешну жону, Ц товды она в хвале
нках ходила и видом и нарядом цвела.
Смотрю Ц семга идет.
Ц Охти! Да ахти! А ловить-то и нечем.
Сейчас штаны скинул, подштанники скинул и давай штанами да подштанникам
и семгу ловить. В воде покедова семга в подштанники идет-набивается, я из
штанов на плот вытряхиваю. Штаны в реку закину, Ц за подштанники возьмус
ь.
А рыба пушше пошла. Я и рубаху скинул под рыбну ловлю. А сам руками машу во в
сю силу Ц для неприметности, что нагишом мимо жилья проезжаю. Столько на
ловил, что чуть плот не потоп.
Наловил, разобрал, Ц котора себе, котора в продажу, котора в пропажу. В про
пажу Ц это значит от полицейских да от чиновников откупаться.
Хорошо на тот раз заработал. Бабке фартук с оборкой купил, а дедке водки че
твертну да мерзавчиков два десятка. (Была мелка така посуда с водкой, проз
ывалась Ц мерзавчики.)
Четвертну на воду, мерзавчики на ниточках по воде пустил.
А фартук с оборкой на палку парусом прицепил и поехал вверх по Двине.
Сторонись, пароходы,
Берегись, баржа,
Катит вам навстречу
Сама четвертна!
Так вот с песней к самой Уйме прикатил.
На берег скочил Ц четвертну, как гармонь, через плечо повесил, мерзавчик
ами перестукивать почал.
Звон малиновой, переливчатой.
Девки разыгрались, старики козырем пошли!
Не все из крашеного дома, не все палтусину ели, а форс показать все умели.
Моя-то баба в тот раз меня и высмотрела.
* * *
А пароходишко-то тот, которого я на гору выкинул, Ц неусидчив был, он коле
сами ворочал да в лес упятился.
Стукоток да трескоток там поднял.
У зверья и у птиц ум отбил.
А у птиц ума никакого, да и тот глупой.
Пароходски оглупевших зверей да птиц голыми руками хватали.
Тут мужики эдакой охоте живо конец положили.
С высокой лесины на пароход веревку накинули, пароход вызняли, артелью р
аскачали и в обратну стать на реку кинули.
Я в ту пору уж дома был. Бабке фартук отдал, дедку водкой поил.
С промыслом мимо чиновников
В старопрежно время над нами, малограмотными, всячески измывались да гра
били. К примеру скажу: приходили мы с промысла и чуть к берегу причаливали
Ц чиновники да полицейски уж статьи выписывали и сосчитывали, сколько в
зять:
Приходно,
Проходно,
Причально,
Привально,
Грузово,
Весово!
Это окромя всяких сборов, поборов, налогов да взяток.
Ну, и мы свои извороты выдумывали. Раз акулу добыли. Страшенна, матерушша у
вязалась за нами.
Акула в море, что шшука в реке, что урядник в деревне. Шшуку ловим на крючок
и акулу на крючок. На шшуку крючок с вершок, а на акулу аршин десять крючиш
ше сладили да для крепости с якорем запустили.
Акула дождалась, разом хапнула и попалась!
Сала настригли полнехонек пароход. Все трюмы набили и на палубе вровень
с трубой навалили. Шкуру акулью за борт пустили.
Налетел шторм. Ревет, шумит, море выворачиват! А мы шкурой от воды загороди
лись, нас и не качат. Едем, как в гостях сидим, чай распивам, песни распевам.
Вот к городу заподходили. Жалко стало промысел в чиновничью ненасытну ут
робу отдавать.
Мы шкурой акульей пароход и перевернули кверху килем. Едем, как аварийны,
переоболоклись во все нежелобно Ц староношенно. Морды постны скорчили,
Ц видать, что в бурю весь живот потеряли.
Ну, мы-то Ц мы, про нас неча и говорить, а пароход-то, пароход-то, Ц подумай-
ко-се! Ведь как смысляшшой, тоже затих, машину упустил втихомолку, а винто
м ворочал и вовсе молчком.
Нам страховку выдали и вспомошшествование посулили. Посулить-то посули
ли, да не дали, да мы не порато и ждали.
Проехали с промыслом мимо чиновников, Ц само опасно это место было. Паро
ход перевернули, он и заработал в полный голос, и винтом шум поднял, и засв
истел во все завертки!
* * *
Сало той акулы страсть како вкусно было. Мы из того сала колобы пекли, и та
ки ли сытны колобы, что мы стали впрок наедаться. И так ведь было, что колоб
съешь Ц два месяца сыт.
У нас парень один Ц гармонист Смола Ц наелся на год разом. И показывался
ездил по ярманкам. Сделали ему такой яшшик стеклянной с дырочкой для воз
духу.
Смолу смотрели, деньги платили, а он на гармони нажаривал. И все без еды, и е
сть не просит, и из яшшика не просится. Учены всяки наблюденья делали: и ка
к дышит, и как пышет.
А попы Смолу святым хотели сделать и доход обешшались пополам делить, да
Смола поповского духу стеснялся.
Год показывался, денег полну пазуху накопил и устал. Сам посуди, как не уст
ать: глядят да глядят, до кого хошь доведись Ц устанет.
А мне эти колобы силу давали. Жона стряпат да печет, а я ем да ем. Жона только
приговариват:
Ц Не в частом виданьи эки колобы, да в сытом еданьи. Ешь, ешь, муженек, я сал
а натоплю да ишшо напеку!
Я наелся досыта. И така сила стала у меня, что пошел на железну дорогу и ста
л вагоны переставлять, работал по составу составов. Вагоны гружены одной
рукой подымаю и куды хошь несу. Составы каки хошь в минуту составлял.
Раз слышу разговор. Губернатор с чиновниками идет и говорит:
Ц Потому это я ехать хочу, что оченно доходно Ц с каждой версты прогоны
получу за двенадцать лошадей.
«Ох ты, Ц думаю, Ц прогоны получит, а деньги с кого? Деньги с нас, с мужиков
, да с рабочих».
Стал свору губернаторских чиновников считать и в уме держу, что всякому
прогоны выпишут да выплатят.
А тут с другой стороны заголосили пронзительны голоса, а за ними толсты г
олоса как рявкнули. Я аж присел и повернулся.
К поезду архиерей идет, его монашки подпирают и визжат скрозь уши. За ними
следом дьякона-бассишши, отворят ротишши, духу наберут, ревом рыгнут, Ц
дак земля стрясется.
Монашки все кругленьки да поклонненьки, буди куры-наседки, Ц идут да клю
ют, идут да клюют, и поют, устали не знают.
Губернаторски чиновники блеск мундирной выпятили и завыступали индюка
ми перед монашками.
А я все счет веду: архиерею опять за двенадцать лошадей, монашки да дьякон
а тоже взять не опоздают.
Вот дождал, ковды все в вагон залезли. Хватил тот вагон Ц да и в лес, да в бо
лото губернатора с архиереем да со сворой ихной и снес. Сам скорей домой, ч
аю горячего с белыми калачами напился, и сила пропала. От чаю да от калачей
белых человек слабнет. Для того это сделал, чтобы по силе меня не разыскал
и.
Губернатор да архиерей с сопровожатыми из вагона вылезли, в топком болот
е перемазались, в частом лесу наряды да одежду оборвали, Ц до дому добрал
ись в таком виде, что друг на дружку не оглядывались. В тот раз и за прогона
ми не поехали.
Белуха
Сидел я у моря, ждал белуху. Она быть не сулилась, да я и ждал не в гости, а рад
и корысти. Белуху мы на сало промышляем.
Да ты, гостюшко, не думай, что я рыбу белуху дожидался, Ц нет, другу белуху,
котора зверь и с рыбиной и не в родстве. Может стать, через каку-нибудь кум
у камбалу и в свойстве.
Дак вот сижу, жду. По моим догадкам, пора быть белухину ходу. Меня товаришш
и артель караулить послали. Как заподымаются белы спины, я должон артели
знать дать.
Без дела сидеть нельзя, это городски жители бывалошны без дела много сиж
ивали, время мимо рук пропускали, а потом столько же на оханье тратили: «Ах
, да как это мы недосмотрели, время мимо носу, мимо глазу пропустили. Да каб
ы знатье, да кабы ум впору!»
Я сидел, два дела делал: на море глядел, белуху ждал да гарпун налаживал.
Берег высокой, море глубоко; чтобы гарпун в воду не опустить, я веревку кру
г себя обвязал и работаю глазами и руками.
Море взбелилось!
Белуха пришла, играт, белы спины выставлят, хвостами фигурными вертит.
Я в становишше шапкой помахал, товаришшам-промышленникам знать дал. Гар
пуном в белушьего вожака запустил Ц и попал. Рванулся белушьий вожак и т
ем рывком сорвал меня с высокого берега в глубоку воду. Я в воду угрузнул м
ало не до дна. Кабы море в этом месте было мельче верст на пять, я ведь мог бы
о каку-нибудь подводность головой стукнуться, а на глубе-то я только отф
ыркнулся.
Все белушье стадо поворотило в море в голоменье Ц в открыто место, значи
т, от берега дальше.
Все выскакивают, спины над водой выгибают, мне то же надо делать. Люби не л
юби Ц чашше взглядывай, плыви не плыви Ц чашше над водой выскакивай!
Я плыву, я выскакиваю, да над водой спину выгинаю.
Все белы, я один черной. Я нижно белье с себя сташшил, поверх верхной одежи
натянул. Тут-то я по виду взаправдашной белухой стал, то над водой спиной
выстану, то ноги скручу и бахилами, как хвостом, вывертываю. Со стороны пог
лядеть, дак у меня от белух никакого отлику нет, ничем не разнился, только
весом меньше: белухи Ц пудов на семьдесят, а я своего весу.
Пока я белушьи фасоны выделывал, мы уж много дали захватили, берег краешк
ом чуть темнел.
Иностранны промышленники на своих судах досмотрели белуху, а меня не при
знали; кабы признали меня Ц подальше бы увернулись. Иностранцы в наших м
естах безо всякого дозволения промышляли в бывалошно время. Они вороват
ы да увертливы.
Иностранцы погнались за белухами да за мной. Я в воде булькаю и раздумыва
ю: настигнут да на гарпун подцепят.
Я кинул в вожака запасной гарпун да двумя веревками от гарпунов правлю н
а мелко место. Мы-то, белушье стадо, проскочили через мель, а иностранцы с п
олного разбегу на мели застопорились.
Я шни-вожжи натянул и к дому повернул. Тут туман растянулся по морю и толс
то лег на воду.
Чайки в тумане летят, крылами шевелят, от чаячьих крыл узорочье осталось
в пустоте туманной. Я узоры эти в память взял, нашим бабам да девкам обсказ
ал.
И по сю пору наши вышивки да кружева всем на удивленье!
Я ногами выкинул и на тумане «мыслете» написал. Так «мыслете» и полетело
к нашему становишшу. Я дальше ногами писать принялся и отписал товаришша
м:
«Други, гоню стадо белух, не стреляйте, сетями ловите, чтобы мне поврежден
ья не сделать».
Мы с промыслом управились. Туман ушел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
а крупней.
На самом дне я на матерушшого налима наскочил. Спал налим крепкой спячко
й. Разбудился налим да и спросонок к проруби. Я на налима верхом скочил, в п
рорубь выскочил, на лед налима выташшил. На морозном солнышке наскоро по
обсох, рыбину под мышку Ц и прямиком на соборну плошшадь.
А тут под раз и подходяшшой покупатель оказался. Протопоп идет из собора.
И не просто идет, а передвигат себя. Ножки ставит мерно, как счет ведет. Сап
ожками скрипит, шелковой одеждой шуршит.
Я хотел подумать: «Не заводной ли протопоп-то?» Да друго подумал: «Вот пок
упатель такой, какой надо».
Зашел протопопу спереду и чинной поклон отвесил.
Увидел протопоп налима, остановился и проговорил:
Ц Ах, сколь подходяшше для меня налим на уху, печенка на паштет. Неси рыби
ну за мной.
Протопоп даже шибче ногами шевелить стал. Дома за налима мне рупь дал и ве
лел протопопихе налима в кладовку снести.
Налим в окошечко выскользнул Ц и ко мне. Я опять к протопопу. Протопоп обр
адел и говорит:
Ц Как бы ишшо таку налимину, дак как раз в мой аппетит будет!
Опять рупь дал, опять протопопиха в кладовку вынесла налима. Налим тем же
ходом в окошечко, да и опять ко мне.
Взял я налима на цепочку и повел, как собаку. Налим хвостом отталкиватся, п
рипрыгиват-бежит.
На трамвай не пустили. Кондукторша требовала бумагу с печатью, что налим
не рыба, а есть собака охотничья.
Ну, мы и пешком до дому доставились.
Дома в собачью конуру я поставил стару квашню с водой и налима туда пусти
л. На калитку записку налепил: «Остерегайтесь цепного налима». Чаю напил
ся, сел к окну покрасоваться, личико рученькой подпер и придумал нового с
торожа звать Налим Малиныч.
Трюм
В прежне время нам в согласьи жить не давали. Чтобы ладу не было, дак дерев
ню на деревню науськивали.
Всяки прозвишша смешны давали, а другоряд и срамно скажут.
А коли деревня больша, то верхной с нижным концом стравливали, а потом и шт
рафовали.
Ну, вот было одного разу. Шли мы на пароходе с Мурмана, там весновали товды
и летовали. Народ был разноместной.
Заговорили да и заспорили Ц чья сторона лучше.
Одни кричат, что ихны девки голосистей всех. Ихных девок никаким не перев
изжать.
Други шумят, что ихны девки толшше всех одеваются. Сарафаны в поподоле по
восемнадцати аршин, а нижных юбок по двадцати насдевывают.
Третьи орут, что у ихных хозяек шаньги мягче всех, коробы жирней, пироги ск
усней.
Слов уж не хватат, криком берут. Силился я утихомирить старым словом:
Ц Полноте, робята, горланить. Всяка сосенка о своем боре шумит!
Да где тут! Им как вожжа под хвост попала.
Ц У нас да у нас!
Ц У нас бороды гушше да длинней. У нас в старостиной бороде медведь ползи
мы спал, на него облаву делали!
Ц А наши жонки ядреней всех!
Ц А вашу деревню так-то прозывают
Ц Ах, нашу деревню? Нашу деревню! А про нашу деревню…
И пошло. До того доспорили, что в одном месте ехать не захотели. Кричат:
Ц Выворачивай каюты, поедем всяк своей деревней!
Только трескоток пошел. Мы, уемски, трюм отцепили да в нем домой и приехали
.
Потом пароходски спохватились, по деревням ездили, каюты отбирали. К нам
за трюмом сунулись. А мы трюм под обчественну пивоварню приспособили. Дл
я незаметности трюм грязью да хламом залепили.
В этом-то трюму мы сколько зим от баб спасались. И пьем и песни поем Ц и хор
ошо.
Сахарна редька
Заболели у меня зубы от редьки. И то сказать Ц редька больно сахарна выро
сла в то лето. Уж мы и принялись ее есть.
Ели редьку кусками,
редьку ломтями,
редьку с солью,
редьку голью,
редьку с квасом,
редьку с маслом,
редьку мочену,
редьку сушену,
редьку с хлебом,
редьку терту,
редьку маком,
редьку так!
Из редьки кисель варили.
С редькой чай пили.
Вот приехала к нам городская кума Рукавичка, она привередлива была, важн
ичала: чаю не пила Ц только кофей и первые восемнадцать чашек без сахару.
А как редьку попробовала, дак и первые восемнадцать, и вторые восемнадца
ть, и дальше Ц все с редькой.
А я до того навалился на сахарну редьку, что от сладкого зубы заболели и та
к заболели, что свету невзвидел!
По людскому совету на стену лез, вызнялся до второго етажа, в горнице по по
лу катался. Не помогло.
Побежал к железной дороге, на станцию.
Поезд стоял.
Я за второй вагон с конца веревку привязал, а другой конец прицепил к зубу
больному. Хотел привязаться к последнему вагону, да там кондуктор стоял.
Вот поезд все свистки проделал и пошел. И я пошел.
Поезд шибче, я Ц бегом. Поезд полным ходом. Я упал да за землю ухватился.
И знаешь что?
Два вагона оторвало!
«Ох, Ц думаю, Ц оштрафуют, да ишшо засудят».
В те поры, в старо-то время, нашему брату хошь прав, хошь не прав Ц плати.
Я разбежался, в вагоны толкнулся да так поддал, что вагоны догнали-таки по
езд и у самой-то станции, где им отцепляться надобно.
Покеда бегал да вагоны толкал, Ц зубна боль у меня из ума выпала, зубы и бо
леть перестали.
Домой воротился, а кума Рукавичка с жоной все ишшо кофей с редькой пьют.
Держал на уме спросить: «Кольку чашку, кумушка, пьешь, да куды в тебе лезет?
» Да язык в другу сторону оборотился, я и выговорил:
Ц Я от компании не отстатчик, наливай-ко, жона, и мне.
Вскачь по реке
А чтобы бабе моей неповадно было меня с рассказу сбивать, я скажу про то вр
емя, ковды я холостым был, парнем бегал.
Житьишко у нас было маловытно, прямо сказать, худяшшо. Робят полна изба, по
дымать трудно было.
Ну, я и пошел в отхожи промыслы. Подрядился у одного хозяина-заводчика лес
у плот ему предоставить.
А плыть надобно одному, плата така, что одного едва выносила. Кабы побольш
е плотов да артелью, дак плыви и не охни.
Но хозява нам, мужикам, связаться не допускали.
Знали, что коли мы свяжемся, то связка эта им петлей будет.
Ну, ладно, плыву да цигаркой дым пушшаю, сам песню горланю.
Вижу Ц обгонят меня пароходишко чужого хозяина. Пароходишко идет порож
няком, машиной шумит, колесами воду раскидыват, как и путевой какой. И что
он надумал?
Мой плот подцепил, меня на мель отсунул. Засвистал, побежал.
Что тут делать? Я ведь в ответе.
Хватил я камень да за пароходом швырнул. Камень от размаха по воде заподс
какивал. Коли камень по воде скачет, то мне чего ждать? Разбежался, размахн
улся, швырнул себя на воду. Да вскачь по реке!
Только искры полетели. Верст двадцать одним дыхом отмахал.
Догонил пароходишко, за мачту рванул, на гору махнул да закинул за баню да
задне огородов. И говорю:
Ц Тут посвисти да поостынь. У тебя много паров и больше того всяких право
в.
Плот свой наладил, песню затянул, да таку, что и в верховьях и в низовьях Ц
верст на пятьсот зазвенело! Я пел про теперешну жону, Ц товды она в хвале
нках ходила и видом и нарядом цвела.
Смотрю Ц семга идет.
Ц Охти! Да ахти! А ловить-то и нечем.
Сейчас штаны скинул, подштанники скинул и давай штанами да подштанникам
и семгу ловить. В воде покедова семга в подштанники идет-набивается, я из
штанов на плот вытряхиваю. Штаны в реку закину, Ц за подштанники возьмус
ь.
А рыба пушше пошла. Я и рубаху скинул под рыбну ловлю. А сам руками машу во в
сю силу Ц для неприметности, что нагишом мимо жилья проезжаю. Столько на
ловил, что чуть плот не потоп.
Наловил, разобрал, Ц котора себе, котора в продажу, котора в пропажу. В про
пажу Ц это значит от полицейских да от чиновников откупаться.
Хорошо на тот раз заработал. Бабке фартук с оборкой купил, а дедке водки че
твертну да мерзавчиков два десятка. (Была мелка така посуда с водкой, проз
ывалась Ц мерзавчики.)
Четвертну на воду, мерзавчики на ниточках по воде пустил.
А фартук с оборкой на палку парусом прицепил и поехал вверх по Двине.
Сторонись, пароходы,
Берегись, баржа,
Катит вам навстречу
Сама четвертна!
Так вот с песней к самой Уйме прикатил.
На берег скочил Ц четвертну, как гармонь, через плечо повесил, мерзавчик
ами перестукивать почал.
Звон малиновой, переливчатой.
Девки разыгрались, старики козырем пошли!
Не все из крашеного дома, не все палтусину ели, а форс показать все умели.
Моя-то баба в тот раз меня и высмотрела.
* * *
А пароходишко-то тот, которого я на гору выкинул, Ц неусидчив был, он коле
сами ворочал да в лес упятился.
Стукоток да трескоток там поднял.
У зверья и у птиц ум отбил.
А у птиц ума никакого, да и тот глупой.
Пароходски оглупевших зверей да птиц голыми руками хватали.
Тут мужики эдакой охоте живо конец положили.
С высокой лесины на пароход веревку накинули, пароход вызняли, артелью р
аскачали и в обратну стать на реку кинули.
Я в ту пору уж дома был. Бабке фартук отдал, дедку водкой поил.
С промыслом мимо чиновников
В старопрежно время над нами, малограмотными, всячески измывались да гра
били. К примеру скажу: приходили мы с промысла и чуть к берегу причаливали
Ц чиновники да полицейски уж статьи выписывали и сосчитывали, сколько в
зять:
Приходно,
Проходно,
Причально,
Привально,
Грузово,
Весово!
Это окромя всяких сборов, поборов, налогов да взяток.
Ну, и мы свои извороты выдумывали. Раз акулу добыли. Страшенна, матерушша у
вязалась за нами.
Акула в море, что шшука в реке, что урядник в деревне. Шшуку ловим на крючок
и акулу на крючок. На шшуку крючок с вершок, а на акулу аршин десять крючиш
ше сладили да для крепости с якорем запустили.
Акула дождалась, разом хапнула и попалась!
Сала настригли полнехонек пароход. Все трюмы набили и на палубе вровень
с трубой навалили. Шкуру акулью за борт пустили.
Налетел шторм. Ревет, шумит, море выворачиват! А мы шкурой от воды загороди
лись, нас и не качат. Едем, как в гостях сидим, чай распивам, песни распевам.
Вот к городу заподходили. Жалко стало промысел в чиновничью ненасытну ут
робу отдавать.
Мы шкурой акульей пароход и перевернули кверху килем. Едем, как аварийны,
переоболоклись во все нежелобно Ц староношенно. Морды постны скорчили,
Ц видать, что в бурю весь живот потеряли.
Ну, мы-то Ц мы, про нас неча и говорить, а пароход-то, пароход-то, Ц подумай-
ко-се! Ведь как смысляшшой, тоже затих, машину упустил втихомолку, а винто
м ворочал и вовсе молчком.
Нам страховку выдали и вспомошшествование посулили. Посулить-то посули
ли, да не дали, да мы не порато и ждали.
Проехали с промыслом мимо чиновников, Ц само опасно это место было. Паро
ход перевернули, он и заработал в полный голос, и винтом шум поднял, и засв
истел во все завертки!
* * *
Сало той акулы страсть како вкусно было. Мы из того сала колобы пекли, и та
ки ли сытны колобы, что мы стали впрок наедаться. И так ведь было, что колоб
съешь Ц два месяца сыт.
У нас парень один Ц гармонист Смола Ц наелся на год разом. И показывался
ездил по ярманкам. Сделали ему такой яшшик стеклянной с дырочкой для воз
духу.
Смолу смотрели, деньги платили, а он на гармони нажаривал. И все без еды, и е
сть не просит, и из яшшика не просится. Учены всяки наблюденья делали: и ка
к дышит, и как пышет.
А попы Смолу святым хотели сделать и доход обешшались пополам делить, да
Смола поповского духу стеснялся.
Год показывался, денег полну пазуху накопил и устал. Сам посуди, как не уст
ать: глядят да глядят, до кого хошь доведись Ц устанет.
А мне эти колобы силу давали. Жона стряпат да печет, а я ем да ем. Жона только
приговариват:
Ц Не в частом виданьи эки колобы, да в сытом еданьи. Ешь, ешь, муженек, я сал
а натоплю да ишшо напеку!
Я наелся досыта. И така сила стала у меня, что пошел на железну дорогу и ста
л вагоны переставлять, работал по составу составов. Вагоны гружены одной
рукой подымаю и куды хошь несу. Составы каки хошь в минуту составлял.
Раз слышу разговор. Губернатор с чиновниками идет и говорит:
Ц Потому это я ехать хочу, что оченно доходно Ц с каждой версты прогоны
получу за двенадцать лошадей.
«Ох ты, Ц думаю, Ц прогоны получит, а деньги с кого? Деньги с нас, с мужиков
, да с рабочих».
Стал свору губернаторских чиновников считать и в уме держу, что всякому
прогоны выпишут да выплатят.
А тут с другой стороны заголосили пронзительны голоса, а за ними толсты г
олоса как рявкнули. Я аж присел и повернулся.
К поезду архиерей идет, его монашки подпирают и визжат скрозь уши. За ними
следом дьякона-бассишши, отворят ротишши, духу наберут, ревом рыгнут, Ц
дак земля стрясется.
Монашки все кругленьки да поклонненьки, буди куры-наседки, Ц идут да клю
ют, идут да клюют, и поют, устали не знают.
Губернаторски чиновники блеск мундирной выпятили и завыступали индюка
ми перед монашками.
А я все счет веду: архиерею опять за двенадцать лошадей, монашки да дьякон
а тоже взять не опоздают.
Вот дождал, ковды все в вагон залезли. Хватил тот вагон Ц да и в лес, да в бо
лото губернатора с архиереем да со сворой ихной и снес. Сам скорей домой, ч
аю горячего с белыми калачами напился, и сила пропала. От чаю да от калачей
белых человек слабнет. Для того это сделал, чтобы по силе меня не разыскал
и.
Губернатор да архиерей с сопровожатыми из вагона вылезли, в топком болот
е перемазались, в частом лесу наряды да одежду оборвали, Ц до дому добрал
ись в таком виде, что друг на дружку не оглядывались. В тот раз и за прогона
ми не поехали.
Белуха
Сидел я у моря, ждал белуху. Она быть не сулилась, да я и ждал не в гости, а рад
и корысти. Белуху мы на сало промышляем.
Да ты, гостюшко, не думай, что я рыбу белуху дожидался, Ц нет, другу белуху,
котора зверь и с рыбиной и не в родстве. Может стать, через каку-нибудь кум
у камбалу и в свойстве.
Дак вот сижу, жду. По моим догадкам, пора быть белухину ходу. Меня товаришш
и артель караулить послали. Как заподымаются белы спины, я должон артели
знать дать.
Без дела сидеть нельзя, это городски жители бывалошны без дела много сиж
ивали, время мимо рук пропускали, а потом столько же на оханье тратили: «Ах
, да как это мы недосмотрели, время мимо носу, мимо глазу пропустили. Да каб
ы знатье, да кабы ум впору!»
Я сидел, два дела делал: на море глядел, белуху ждал да гарпун налаживал.
Берег высокой, море глубоко; чтобы гарпун в воду не опустить, я веревку кру
г себя обвязал и работаю глазами и руками.
Море взбелилось!
Белуха пришла, играт, белы спины выставлят, хвостами фигурными вертит.
Я в становишше шапкой помахал, товаришшам-промышленникам знать дал. Гар
пуном в белушьего вожака запустил Ц и попал. Рванулся белушьий вожак и т
ем рывком сорвал меня с высокого берега в глубоку воду. Я в воду угрузнул м
ало не до дна. Кабы море в этом месте было мельче верст на пять, я ведь мог бы
о каку-нибудь подводность головой стукнуться, а на глубе-то я только отф
ыркнулся.
Все белушье стадо поворотило в море в голоменье Ц в открыто место, значи
т, от берега дальше.
Все выскакивают, спины над водой выгибают, мне то же надо делать. Люби не л
юби Ц чашше взглядывай, плыви не плыви Ц чашше над водой выскакивай!
Я плыву, я выскакиваю, да над водой спину выгинаю.
Все белы, я один черной. Я нижно белье с себя сташшил, поверх верхной одежи
натянул. Тут-то я по виду взаправдашной белухой стал, то над водой спиной
выстану, то ноги скручу и бахилами, как хвостом, вывертываю. Со стороны пог
лядеть, дак у меня от белух никакого отлику нет, ничем не разнился, только
весом меньше: белухи Ц пудов на семьдесят, а я своего весу.
Пока я белушьи фасоны выделывал, мы уж много дали захватили, берег краешк
ом чуть темнел.
Иностранны промышленники на своих судах досмотрели белуху, а меня не при
знали; кабы признали меня Ц подальше бы увернулись. Иностранцы в наших м
естах безо всякого дозволения промышляли в бывалошно время. Они вороват
ы да увертливы.
Иностранцы погнались за белухами да за мной. Я в воде булькаю и раздумыва
ю: настигнут да на гарпун подцепят.
Я кинул в вожака запасной гарпун да двумя веревками от гарпунов правлю н
а мелко место. Мы-то, белушье стадо, проскочили через мель, а иностранцы с п
олного разбегу на мели застопорились.
Я шни-вожжи натянул и к дому повернул. Тут туман растянулся по морю и толс
то лег на воду.
Чайки в тумане летят, крылами шевелят, от чаячьих крыл узорочье осталось
в пустоте туманной. Я узоры эти в память взял, нашим бабам да девкам обсказ
ал.
И по сю пору наши вышивки да кружева всем на удивленье!
Я ногами выкинул и на тумане «мыслете» написал. Так «мыслете» и полетело
к нашему становишшу. Я дальше ногами писать принялся и отписал товаришша
м:
«Други, гоню стадо белух, не стреляйте, сетями ловите, чтобы мне поврежден
ья не сделать».
Мы с промыслом управились. Туман ушел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40