Другое письмо, размашисто написанное, было от одного из старых учеников. Врачом ученик этот стал до войны, а в сорок четвертом, на фронте, ему пришлось служить под начальством своего учителя. После войны он остался в армии, письмо пришло из Советской Гавани...
«Хотя служба и забросила меня так далеко,— писал он,— но мы тут от жизни не отстаем. О новом в хирургии я стараюсь узнавать как можно быстрее. И вот, дорогой Федор Ипполитович, что все больше меня тревожит: очень редко мне попадается на глаза Ваше имя. Разве институт приказал долго жить? Чтобы Вы ушли на отдых, оставили научную работу,— этого я не допускаю. Вы из тех, кто не оставляет свой пост до последнего дыхания, а смерть встречает, как римские императоры, стоя. Другим я Вас себе не представляю!»
Федор Ипполитович закрыл глаза, и перед его внутренним взором вдруг возникло злорадно улыбающееся лицо Игоря...
Больше писем Федор Ипполитович не читал. Долго сидел, стараясь ни о чем не думать, не отрывая взгляда от маятника, который медленно колебался то влево, то вправо и будто повторял: не выпрыгнешь, не опередишь... А на столе выросли две кучки изорванной бумаги.
Мария Степановна, дежурившая в пропускнике медсестра, позвонила незадолго до двенадцати.
— Привезли больного. Парез 1 кишечника. Сифонная будет готова через две минуты.
Весь вечер Друзь не мог сосредоточиться. Словно мошкара, поминутно налетали на него посторонние мысли. Но деловитый голос Марии Степановны сразу вернул его к действительности.
— Иду.
И первого, кого Друзь увидел в пропускнике, был больной.
Он лежал на покрытом простыней топчане, голый до пояса, подготовленный для осмотра. Под мышкой у него торчал термометр.
Сразу бросились в глаза неестественно вздутый живот, запрокинутая назад голова, землистое, с заостренными чертами, давно не бритое лицо. Потускневшие глаза устремлены в потолок. Губы пересохли, даже корочкой покрылись. Обессилено лежали вдоль тела темные руки: чуть ли не до локтей въелась в них металлическая пыль.
Взгляд Друзя невольно задержался на этих руках. Такие же руки были и у его отца, слесаря вагоноремонтных мастерских. И лет, наверно, было бы отцу столько же... Нет, этому, пожалуй, около пятидесяти. Просто болезнь прибавила ему морщин, сделала тусклым взор.
— Здравствуйте.
Друзь присел у топчана. Пощупал пульс — он был вялый и слабый.
В глазах больного затеплилась усмешка. Он пригляделся к врачу и лишь после этого откликнулся:
— Добрый вечер.
И еще насмешливее стали его глаза: ничего, мол, нового я и от вас не услышу.
Не одну, должно быть, неделю пролежал этот человек, прежде чем доставили его сюда. Немало, по-видимому, бедняга слышал заверений, что вот-вот он снова станет здоровым. Но чувствовал он себя все хуже. Мало осталось в нем веры в искусство врачей.
Друзь слегка пожал больному руку.
— Давайте знакомиться. Меня зовут Сергей Антонович. А вас?
Больной глотнул воздух.
— Василь Максимович...— И вдруг заторопился: — Мне сказали... меня тут... не задержат,.. Промоют.,, и будьте здоровы... Правда?
Говорил он почти шепотом, отдыхая после каждого слова.
Друзь попытался успокоить его г
— Весьма возможно. Только я не чародей, насквозь вас не вижу. И скоростные методы в нашем деле не применяются.
Василь Максимович долго вглядывался в Друзя. Лицо его стало суровым и напряженным.
Легко догадаться, что его тревожило. Ему нужен был точный ответ на один-единственный вопрос: «А не вынесут ли меня отсюда вперед ногами?» И хотя Друзь привык к таким полным страха глазам, взгляд этого человека он выдержал с трудом.
— Та-ак...— заговорил наконец Василь Максимович.— Промывайте...— Он повернул голову к двери.— Там... видите? То Мишко... мой младший... Нечего ему тут околачиваться... Прикажите —марш отсюда...
Друзь оглянулся. Марии Степановны он не увидел. Она и санитар за ширмой — готовятся к процедуре.
Возле стола сидят двое: молоденькая, но очень серьезная врач «скорой помощи» в не совсем белоснежном халате, под которым, вероятно, тулуп — такой она кажется полной; незнакомый пожилой человек в расстегнутом, но с поднятым воротником пальто и такой растерянный, словно он стоит на одной ноге и не знает, куда поставить вторую...
Врач докладывала по телефону, что больной из Артемовки привезен в хирургичку (так фамильярно называла она научно-исследовательский институт хирургии)' и что очередной вызов она будет ожидать в здешнем пропускнике. Пожилой человек уставился на ширму.
Третий посторонний — совсем еще юный, бледный, испуганный — нервно переступал с ноги на ногу.
Услышав слова отца, юнец решительно качнул головой:
— Я пойду отсюда с Павлом Ивановичем. Опоздаем на трамвай — я на такси домой его доставлю.
Василь Максимович обратился к Друзю:
— Слыхали? Семнадцать... а начал уже... собственным умом жить...— Затем сказал сыну: — Верно... пешком Павло не дойдет.
Тот, кого так назвали, только теперь заметил Друзя. Он старомодно поклонился.
— Заводский врач. С электромеханического.
Друзь назвал себя.
— Ф-фу! — Павло Иванович словно стал наконец на обе ноги.— Разрешите, я сниму пальто. У меня к вам два слова перед тем, как вы начнете осмотр и... и процедуру. Ну вот... Привез я к вам лучшего нашего мастера — Василя Максимовича Черемашко.— Он заглянул Друзю в глаза: проникся ли тот должным уважением к новому пациенту? — Слыхали такую фамилию? Ее часто упоминают в газетах. Даже в «Правде».
На топчане, закрыв глаза, словно его крайне утомили несколько сказанных им слов, лежит больной. Как помочь ему — вот о чем прежде всего надо думать. А кто он — об этом можно и после...
Друзь сухо прервал Павла Ивановича:
— Что с ним?
Павло Иванович овладел собой. Но, рассказывая, он то и дело растерянно оглядывался на больного.
— Я думал, и не только я, у Василя Максимовича что-то с печенью или с желчным пузырем. Инфекция или интоксикация. Вот уже две недели он у нас на соответствующей диете и пенициллине. Наметилось было улучшение... А сегодня — совершенно неожиданно — парез кишечника.— Он повернулся к Черемашко спиной и зашептал слышно: — И в девять вечера началось что-то похожеё на коллапс. Пришлось вызвать «скорую помощь». Целый час мы с коллегой,— он склонил голову перед молоденькой докторшей,— выводили Василя Максимовича из этого состояния. А с парезом без вас нельзя. Вот и привезли... Как у вас жарко...
Павло Иванович старательно вытер лоб.
Друзь не торопил его. Не впервые приходилось ему встречаться со старыми врачами, которые дорабатывали последние годы перед пенсией в цеховом пункте. Несложны их обязанности: оказать первую помощь, а в серьезном случае направить в поликлинику. Даже то, что он догадался вызвать «скорую помощь», можно поставить ему в заслугу...
Павло Иванович продолжал шептать:
— Без клинических исследований и вы тут не разберетесь. И без обстоятельного анамнеза. Ради последнего я и приехал.
— Спасибо,— сдержанно ответил Друзь,
— Не лишними, я думаю, будут и общие сведения о Василе Максимовиче... Семейство у него — он сам, жена, трое сыновей, две дочери, невестка, внуки. Сам он прожил пятьдесят один год. Ни родные, ни соседи не помнят, чтобы он болел хотя бы насморком. И я знаю его около двадцати лет: необычайного здоровья человек. И вдруг...— Павло Иванович широко развел руками.— Три недели пролежал дома, теперь вот к вам привезли... Что у них дома творится... Никто не ляжет, пока не вернется Мишко... Так разрешите ему посидеть в передней до конца процедуры. Потом он собственными глазами убедится, что ваше вмешательство принесло его отцу только пользу, что в вашей клинике он выздоровеет быстрее, чем дома. После этого он и я попрощаемся и с вами, и с Василем Максимовичем.— Павло Иванович подошел к больному.— Не возражаете, дорогой друг?
Больной кивнул ему, но переглянулся с Друзем. И снова тот заметил в его глазах не такую уж невинную иронию.
Павло Иванович подошел к юноше у дверей, положил ему руку на плечо.
— Выйди отсюда, мой дорогой.
Юноша кивнул, но с места не двинулся. Он напряг все свое внимание.
Вежливо попросив у Павла Ивановича разрешения сначала осмотреть больного, а потом уже вернуться к разговору обо всем прочем, врач сел возле отца. К ним подошла суровая доктор из «скорой помощи». А Павло Иванович снова начал вытирать лоб и шею.
Как ни внимательно приглядывался юноша к Друзю, он не заметил в нем ничего необычного. Врач начал с того, с чего начинали все, кого приводил к отцу Павло Иванович: поглядел на язык, постучал и послушал, потом ощупал грудь, спину, живот. Все это он проделывал так, словно ничего с отцом не случилось, словно болезнь отца не страшнее легкой простуды. Пареньку даже начало казаться, что от коротких вопросов и неторопливости врача отцу стало как будто лучше. Дома, перед тем как приехала «скорая помощь», отец задыхался, руки у него похолодели, глаза стали пустыми — вот-вот отдаст богу душу. А теперь с интересом следит, как хлопочут возле него оба врача.
Добрался взгляд отца и до сына.
— Ты все еще здесь? И сказано не шепотом.
У юноши отлегло от сердца. Он послушно юркнул за дверь.
Во время осмотра Василь Максимович почти не отводил взгляда от Друзя и снова уставился на него, как только сын скрылся за дверьми. Он то и дело облизывал запекшиеся губы, но так же сух был у него и язык.
Друзь подал ему стакан воды. Василь Максимович отвернулся.
— Не поможет... Второй день и воды... мой желудок не принимает...
Друзь попытался сохранить спокойствие, не показав тревоги. Жажда, которую нельзя утолить, и полная непроходимость кишечника — слишком уж беспокойные симптомы.
— Сейчас напоим вас по-иному,— заверил он Черемашко, словно разговор шел о пустяке.— А через полчаса будете спать так крепко — пушечный залп не разбудит...
— Когда будете меня резать? — вдруг прервал его Василь Максимович.
То же хотел знать и дежурный врач: без операции здесь не обойтись. Но как скоро? Сразу после сифонной? Или подождать до завтра, показать его всем, в первую очередь Федору Ипполитовичу?
Многое дал бы Друзь за точный ответ.
Закончив осмотр, внешне спокойный, он положил свою руку на руку, которая напоминала ему отцовскую.
— Домой вас, Василь Максимович, мы сегодня не пустим. Придется вам некоторое время побыть под нашим наблюдением. И, пожалуйста, запомните: мы не режем, а оперируем. И то лишь в случае крайней необходимости. Что же касается вас, попытаемся обойтись без этого радикального средства. Сейчас промоем вам кишечник. А завтра утром, если понадобится, сделаем новокаиновую блокаду. Надеюсь, этим и ограничится наше вмешательство в ваши внутренние дела.— Друзь с удовольствием отметил: в ответ на шутку, известную еще Эскулапу, больной попытался улыбнуться.— Но вы попали в клинику научно-исследовательского института. Поэтому
запаситесь терпением: завтра многим захочется поближе познакомиться с вами. А до этого постарайтесь побыстрее заснуть и получше выспаться... Теперь вами займется Мария Степановна.
Пока за ширмой медицинская сестра и санитар промывали больному кишечник, Друзь сел к столу, посадил возле себя Павла Ивановича и не по возрасту серьезную коллегу из «скорой помощи». Почему бы, если представилась возможность, не расспросить, что они думают об этом случае. Беседа велась вполголоса.
Снова лишнего наговорил Павло Иванович.
Казалось, ему во что бы то ни стало надо оправдаться перед коллегами и доказать самому себе, что из накопленного когда-то он растерял не все. Но чтобы представить более или менее ясную картину заболевания, Друзю пришлось напрячь все свое внимание.
Павло Иванович опять заговорил о том, что смена Василя Максимовича самая передовая на заводе, ни один квартал она не выпускает переходящего знамени. Кроме того, Черемашко крестный, так сказать, отец всех заводских изобретателей и рационализаторов: первый проверяет на практике предложенное ими. Не обошел Павло Иванович и того, что он тоже живет на Артемовке — через два двора от своего больного. Вместе были в эвакуации. У обоих вокруг домов изумительные яблони и редчайшие георгины. Встречаются цеховой врач и сменный мастер чуть ли не ежедневно...
Словом, когда Василь Максимович заболел, Павло Иванович немедленно взял над ним, так сказать, дружеское кураторство. Районные врачи, консультанты — сегодня одни, завтра другие,— их выводы и рекомендации необходимо приводить к одному, если можно так выразиться, знаменателю. Но к какому именно знаменателю он все привел, об этом Павло Иванович так и не вспомнил. Зато все замеченное в больном им самим или услышанное от его родных, других врачей и консультантов он кое-как собрал в кучу, а вы уж, уважаемый коллега из знаменитой клиники, разбирайтесь сами...
Боли в верхней части живота Василь Максимович почувствовал в субботу восьмого января. Однако темпера-1 тура не очень повысилась и все время держалась на одном уровне: тридцать семь и семь.
Районный врач принял во внимание возраст Василя Максимовича и то, что в ночь на первое января все человечество встречает Новый год; кроме того, второго января на свет появился новый представитель славного рода Черемашко — второй внук Василя Максимовича, что также было соответствующим образом отмечено. Это дало основание прийти к выводу: старый мастер задал своему пищеварительному тракту чрезмерную нагрузку, а это привело к острой кишечной интоксикации...
После обычных в таких случаях мероприятий желудок и кишечник пришли как будто в норму. Но боль день ото дня усиливалась, РОЭ подскочила до тридцати. Павло Иванович пригласил двух специалистов. Хотел еще и хирурга привести, но консультанты уверили его, что у Черемашко острое воспаление печени или желчного пузыря, а возможно, и то, и другое. Тем временем Василь Максимович быстро худел, от боли перестал спать, его начала мучить неутолимая жажда, почти перестали работать почки...
Вчера крайне обеспокоенный Павло Иванович сделал наконец то, что следовало бы сделать еще дней десять тому назад,— собрал консилиум,— но снова забыл пригласить хирурга. Все согласились, что у больного интенсивный воспалительный процесс. Но где? Чем вызван? На это могли ответить только клинические исследования,— значит, Василя Максимовича надо положить в терапевтическую клинику... Районный врач обещал сделать это в понедельник.
Сегодня утром больной чувствовал себя сносно. А около девяти часов вечера к Павлу Ивановичу прибежал сын, который сидит сейчас в передней,— отец, мол, отходит.
Неожиданный парез кишечника, внезапная сердечнососудистая недостаточность — от такого и опытный клиницист может обомлеть. О старом враче из цехового медпункта и говорить не приходится. Тем более — слишком верил Павло Иванович в несокрушимое здоровье своего приятеля.
Но вера в ни на что не жалующихся приятелей подводит не только рядовых врачей. Разве не ошибается Федор Ипполитович относительно Струмилло? Разве не знает он, кого сделал своей «левой рукой»? Как бы такое незнание не завело профессора слишком далеко...
Усилием воли Друзь отогнал неуместные сейчас мысли.
Если бы Павло Иванович не был таким доверчивым, Черемашко давно лежал бы в больнице, и не было бы у него ни пареза, ни сосудистой недостаточности... А теперь... Чтобы помочь ему, необходим ряд клинических исследований. Их можно начать лишь завтра. И нужен для них не один день. А состояние больного — это видно простым глазом — подходит, если уже не подошло, к критическому. Сифонная встряхнет Василя Максимовича — до утра, возможно, с ним ничего не случится. А утром не возникнет ли неотложная потребность заглянуть под его брюшной пресс? Если для исследований времени не дано, без операции о причинах болезни не узнать. Но положить на операционный стол крайне истощенного человека... он погибнет, прежде чем хирург доберется до очага болезни!
Глубокая задумчивость Друзя испугала Павла Ивановича. Он совсем упал духом.
— Я что-то проворонил?
Друзь не ответил. Упреками ошибок не исправишь и потерянного времени не вернешь.
Да и Мария Степановна вышла из-за ширмы, застелила топчан чистой простыней. На него уложили больного, чтобы он отдышался после утомительной процедуры.
— Кровь я возьму после ванны,— шепнула сестра Друзю.— Его группу вы будете знать через полчаса.
Друзь взглядом поблагодарил ее: это первое, что может понадобиться. И если многолетний опыт подсказывает Марии Степановне торопиться с определением группы, то... Не придется ли переливать ему кровь сегодня ночью?
Позвонил телефон.
Врач из «скорой помощи» схватила трубку до того, как Друзь оглянулся на звонок.
— Слушаю... Так... Это я.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17