Да и были тогда у Феди широкие взгляды на людей, события и вещи; революционер во всеобъемлющем понятии этого слова не должен, мол, ограничивать свое мировоззрение партийными шорами. Это был возраст, когда сегодня до хрипоты отрицаешь то, за что вчера бил себя кулаком в грудь.
Костя еле заметно кивнул.
— На какое-то время помиримся на этом. У нас в полку то, что вам лишь близко, стало для большинства сутью жизни. Постараемся сделать вас нашим единомышленником.
Костя и Федя вскоре стали друзьями.
Чем дальше, тем более крепкой боевой опорой для большевиков становился Двадцать восьмой пехотный. Для командиров красногвардейских отрядов полк служил школой, где усваивались основы тактики. Полковой комитет превратился в неофициальный штаб Красной гвардии всего города.
Федя искренне стремился сочетать медицину с верным служением рождавшемуся в те дни новому обществу. Ему
приходилось организовывать санитарную службу в рабочих отрядах, готовить из молодых работниц сестер милосердия и санитарок. Оказалось, что готовил он их совсем не плохо.
Боевое крещение молодого хирурга состоялось через три недели после Октябрьской революции.
Несколько рот Двадцать восьмого вышли наперерез генералу Корнилову и его «верным текинцам», пробивавшимся на соединение с Калединым. Около десяти дней продолжалась изнурительная погоня. И хотя генералу удалось скрыться, от свиты его мало кто остался в живых.
Не обошлось без потерь и у преследователей.
Тяжело было тогда юному хирургу. Раненых приводят и приносят одного за другим, а рук у него только две, а опыта ни на грош. Федя так и не понял, каким образом все его пациенты (а среди них были и тяжелораненые) не только выжили, но и вернулись в строй. Очевидно, его счастливая сорочка продолжала творить чудеса.
В марте восемнадцатого года полк выступил навстречу вильгельмовским дивизиям, приведенным на «неньку Украину» голубовичами, Грушевскими, винниченками, петлюрами и другими предателями и убийцами.
Тяжелейшие бои пришлось выдержать полку. Он не выходил из боев больше месяца, не отдыхал ни одного дня.
Хоть полк и отступал, хоть и значительны были потери, его роты ежедневно пополнялись рабочими из городов, беднотой из сел, которые приходилось покидать.
Потом целый год (до середины девятнадцатого) переформированный в бригаду полк участвовал в славной обороне Царицына.
Как и все в части, Федя считал, что их командир очень скромный человек. Когда при нем заходила речь о его таланте военачальника, Костя решительно прекращал эти разговоры: выпало, мол, ему огромное счастье — руководить бойцами, преданными социалистической революции,— в чем же тут его заслуга? Федя этого не понимал. Вот если б ему было чем похвастаться, он бы все сделал для того, чтобы об этом узнали и друзья его, и недруги!
Но Феде нечем было хвастаться. Знаний своих он во время похода не пополнил. Оперировать приходилось в сельских хатах, а то и в ригах. Раненых клали с того, что служило операционным столом, на санитарную двуколку, в лучшем случае — на застланный соломой пол железнодорожной теплушки. Сплошь и рядом не хватало хирургических инструментов, антисептиков, самых необходимых лекарств, перевязочных материалов. Даже термометры стали чем-то вроде музейной редкости. Сколько раз за день опускались руки у Феди и его немногочисленных помощников.
И чем дальше, 'тем тверже становилось убеждение: возвращаться после войны в университет ему не с чем.
Осенью восемнадцатого красновцы начали еще одно наступление на Царицын. Бригада упорно обороняла подступы к Бекетовке. В одну из ночных контратак Костя сам повел часть бригады. Маневр был блестящий, для врага неожиданный. Дорого он обошелся контрреволюционной казачне.
А Костю принесли на медпункт в бессознательном состоянии, насквозь прошитого пулеметной очередью.
В бригаде, в штабе армии все было поставлено на ноги. Из Царицына на машине командующего выехали два хирурга, считавшиеся светилами. Все, что только мог, сделал и Федя со своими помощниками.
За несколько минут до того, как приехали врачи, Костя в последний раз вздохнул на руках своего беспомощного друга.
После того как оба хирурга уехали назад, признав, что бригадный врач ошибок не допустил, что ничего больше не сделали бы и они,— после всего этого Федя долго еще не мог отойти от своего умершего друга: надеялся, что появится у него какая-то спасительная мысль и сердце Кости снова начнет биться...
Федор Ипполитович прижал руку к груди. Как больно вдруг стало сердцу...
Свыше тридцати семи лет прошло с той страшной ночи. А вспомнишь ее, и перед глазами возникает обескровленное лицо друга, чей локоть в самую ответственную пору своей жизни ты изо дня в день ощущал возле себя, на чью руку ты постоянно уверенно опирался, без кого и Оле ничего не удалось бы из тебя сделать. Снова
тебя охватывает страх, снова ты чувствуешь себя таким же бессильным и ничтожным, как тогда.
И тем более сжимается сердце оттого, что теперь тебе известно: царицынские светила или были такими же невеждами, как и ты в то время, или просто «выручили» молодого, неопытного коллегу, так как даже при том уровне хирургии Костю можно было спасти...
Когда Игорь проснулся, было без четверти четыре.
Под ним слегка вздрагивала полка, торопливо постукивали колеса.
Поезд, кажется, идет без опоздания. Еще два часа с лишним, и он остановится у перрона, на который около трех лет не ступала нога Игоря.
Каждый, кто возвращается в родной город* после долгой разлуки с ним, проснувшись среди ночи, вскочил бы, прижался бы лицом к холодному стеклу. Долго вглядывался бы в ночную темень: не сияет ли над невидимым горизонтом зарево от бесчисленных городских огней? И не сбегала бы с лица радостная улыбка: я еду домой.
Игорь Шостенко не вскочил. Для радости причин не было. В груди холодно и пусто.
«Зачем я, собственно, еду?»
В купе жарко и душно. От синей лампочки на потолке темнота кажется еще гуще.
Не сразу Игорь разглядел темный силуэт напротив. Сбросив с себя одеяло, на самом краю сиденья, чтобы просторнее было у стенки сыну, спала Надийка.
Вот кому можно позавидовать — Ивасику. Спящим принесли его в вагон. И проснется он, по-видимому, у Татьяны... Как это чудесно, когда тебе идет всего лишь третий год, когда мама рядом, а отцовская рука не поднималась и никогда не поднимется на тебя — ни тревог у ;тебя, ни опасений...
Игорь тихо кашлянул.
Сладко спится Надийке. Радостно у нее на душе...
Как вспыхнули ее глаза, когда Игоря решили послать1 на шесть месяцев в научно-исследовательский институт, а Татьяна написала, что она отдаст им на это время свою
комнату,— значит, можно ехать всей семьей,— как вспыхнули тогда глаза Надийки, так и не потухают вот уже столько дней!
Родилась и выросла Надийка в Кадиевке. За двадцать четыре года своей жизни нигде, кроме Луганска, не была. Она убеждена, что завтра для нее начнется сказка. Даже то, что в конце июля у Ивасика должен появиться братишка или сестренка, отошло на второй план. Легко, мол, протекала первая беременность — еще легче будет вторая.
Что бы там ни было, а эта поездка принесет много радости Надийке!
Почему же так неспокойно Игорю?..
Курить не хотелось. Вообще у Игоря не было привычки курить по ночам. А тут не успел проснуться, как рука потянулась к столику, где лежали папиросы и спички, сунула их в карман пижамы. Игорь неслышно вышел в коридор.
Все не раз обдумано и наедине с собой, и вместе с Надийкой. Да и что может прийти в голову за оставшиеся два часа? Почему же даже во сне не дают Игорю покоя неясные, но строптивые мысли? Вряд ли их заглушит папироса. А прийти в институт не выспавшимися, неуверенным в себе... Ну куда это годится?!
В коридоре Игорь поймал себя на том, что во рту у него торчит папироса, в одной руке зажат коробок, в другой — спичка. А сам он ходит взад и вперед и в такт колесному перестуку повторяет одно и то же.
«Что день грядущий мне готовит?»
Хорошего будет немало — в этом он не сомневается. Каждый день будет видеть мать, сестру. А Сергея, этого неисправимого рака-отшельника, завтра утром так обнимет— кости затрещат. На все шесть месяцев вытащит его из панциря. И каждый день будет гулять с женой по знакомым с детства, переполненным воспоминаниями улицам, скверам, паркам! Каждый вечер они будут в театре или на концерте, не пропустят ни одного знаменитого певца или музыканта... Возможно, кое в чем Надийка разочаруется, поймет, что только внешне жизнь большого города отличается от жизни Кадиевки и шахтерского поселка, где они живут. Тем приятнее будет их возвращение домой.
Но это — второй план. Главное — до конца июля Игорь ежедневно будет встречаться с теми, кому поручено обобщать достижения огромной армии, в которой он, Игорь Шостенко, рядовой, но не последний боец, кто должен вооружать эту армию новым оружием.
Возможно, и ему посчастливится стать одним из разведчиков нового.
Но как встретит его отец?
Если верить сдержанным рассказам мамы и письмам Тани, теперь всем ясно то, что три года тому назад видел только он; Игорь. Значит, свет не сошелся клином на профессоре Шостенко? Значит, не всем преграждает путь его окостенелый авторитет? Значит, Игорю удастся найти общий язык с отцом?
Почему же Игорю так неспокойно?
Сдержанность никогда не была добродетелью прославленного хирурга. Не как "рядового стажера встретит он Игоря, а как блудного и не повинившегося перед ним сына, со всеми вытекающими отсюда последствиями.
Да и в себе Игорь не очень уверен. Конечно, он приложит все силы, чтобы держать язык за зубами. Но слишком много он получил от своего родителя в наследство. До сих пор, как только вспомнит свое последнее свидание с ним, перед глазами плывут красные круги. Игорь до сих пор не понимает, как он тогда не бросился на отца...
Допустим, завтрашний день минет благополучно. А что будет во вторник, в среду, через неделю, через месяц?
Хоть и очень сдержанно рассказывает об отце мама, хоть не слишком ясными намеками наполнены письма сестры, можно представить себе, каков отец теперь. Попыталась было мать повторить подвиг своей молодости, но в конце концов опустились у нее руки: ничто не брало Шостенко старшего. Он, если можно так сказать, без просыпу почивает на своих давно увядших, а то и засохших лаврах.
Только одна крохотная надежда теплится в душе Игоря. Не завтра, конечно, но пусть через неделю, даже через две он сумеет заметить то, чего не увидели мама и сестра, чего в свое время не замечал и он, так как ничего, кроме юношеского гонора, у него за душой не было. Он
сумеет признать свою неправоту, если увидит, что у отца не застой, что старик переживает болезненную, но творческую паузу и,ли находится в состоянии трудного, требующего времени разгона перед новым скачком. Тогда Игорь расшибется в лепешку, чтобы прыжок этот состоялся как можно скорее. Новому успеху отца он, честное слово, будет рад больше, чем десятку своих!
Помирится Игорь с отцом и в том случае, если увидит, что после бессмысленного топтания на месте старик начнет приходить к неприятному и все же естественному р выводу: «По-видимому, я исчерпал себя всего, путаюсь у всех в ногах, стольким талантливым людям преграждаю дорогу...»
Конечно, очень трудно прийти к этому, если всегда был впереди. Но ведь и мама, и Таня, и Игорь, и все коллеги и ученики, если они не разбежались или старик не успел их разогнать, чего бы только не сделали, чтобы возможно незаметнее прошло для него это последнее приземление. Ничьего уважения он не потерял бы. Своего славного прошлого ничем не запятнал бы.
А если случится самое худшее?
Игорь остановился, чиркнул спичкой о коробок. Но так и не донес огня к папиросе. Пососал ее незажженную, а спичку бросил в пепельницу.
С каким увлечением Игорь в детстве слушал мамины рассказы о том, как перед всемогущим папой отступали самые страшные болезни и сама смерть. Рядом с отцовскими меркли подвиги героев интереснейших книг. Юношей Игорь старался быть похожим на отца во всем: копировал его голос, жесты, почерк... И как он любит своего неразумного старика до сих пор, хоть тот и не оправдал ни одной сыновней надежды.
Нет, что бы там ни было, а профессор Шостенко в представлении всех, кто его знает, должен остаться таким, каким был еще недавно.
Старик должен понять: чем выше его авторитет, тем на более долгое время он может задержать тех, кого ему . поручено вести за собой. Но чем дольше он будет их
задерживать, тем хуже для него. Самые доверчивые в конце концов поймут, что профессор Шостенко мешает им. Тогда они и столкнут своего бывшего идола с дороги,
Игорь прислонился к стене.
Нет! Ничего подобного сын не допустит,
Но как этого избежать?
— Ты почему не спишь?
Из-за шума поезда и тревожных мыслей Игорь не услышал, как отодвинулась за его спиной дверь и из купе выглянула заспанная Надийка.
Игорь достал из коробка новую спичку и закурил наконец свою изжеванную папиросу.
— Начал курить ночью? — удивилась жена.
Кроме Игоря, в коридоре никого не было. Но прежде, чем переступить порог, его жена одной рукой разгладила на себе халат, другой поправила волосы. Затем присмотрелась к своему отражению в темном окне, и на лице ее появилась чуть смущенная и все же кокетливая улыбка.
Улыбка эта сразу исчезла, как только Надийка увидела, что Игорь прислонился к дверям соседнего купе. В глазах промелькнуло что-то неуловимое.
Подойдя к мужу, Надийка снисходительно сказала:
— Ах, вот почему ты так жадно куришь. Она не вышла?
С той поры, как они поженились, прошло почти четыре года. Но Игорь так и не научился понимать жену сразу: разговор она иногда начинает как бы с середины. Зато он неплохо усвоил другое: если он ответит не так, как надо, беседа может закончиться обидой и слезами. Но и молчание в подобных случаях вещь не безопасная...
Надийка продолжала еще снисходительнее:
— Сколько раз я тебе говорила: ты совсем не умеешь притворяться. На твоем месте я бы не стала переглядываться с кем попало. Ты думаешь, я не заметила, как она —- ну, под чьей дверью ты стоишь — делала тебе глазки? Выйти сюда на свидание с ней тебе следовало бы раньше. Или ты думал, что она станет ждать тебя всю ночь?
Чем дальше, тем больше появлялось в голосе Надийки ревнивых ноток: вот-вот разразится буря. Надийка рассуждала так: «Если я полюбила Игоря с первого взгляда, то это может случиться с любой женщиной; поэтому мой муж не должен глазеть по сторонам». Она всюду находила поводы для профилактических мероприятий в этом отношении. А то и выдумывала их, как сейчас: никакой женщины в соседнем купе не было.
И все-таки Игорь опустил глаза, как будто его в самом деле поймали на месте преступления.
Сбить мужа с толку нелепым подозрением — этого и добивалась Надийка. Теперь ему можно внушить что угодно. И под локоть Игоря проскользнула теплая рука, к плечу прильнула кудрявая головка...
— Как в сказке, правда?
Не ревнивым,— взволнованным был этот шепот.
За четыре года можно привыкнуть к неожиданным сменам настроения у Надийки. Да и то сказывается на ней, что четвертый член их семьи уже находится в пути. А Игорь почему-то растерялся.
— Что с тобой?
Надийка прильнула к нему еще крепче.
— Снова мы на распутье, правда? Снова перед нами столб с грозной надписью: «Налево повернешь — самого себя уважать перестанешь, направо —покой потеряешь, прямо пойдешь —врагов наживешь»? Некуда нам с тобой податься... А ведь мы сто раз об этом говорили, сто раз ты принимал окончательное решение-
Игорь затянулся папироской и вместе с дымом выдохнул:
— Значит, налево? Как можно ниже склонить голову?
Волосы Надийки защекотали ему щеку.
— Зачем преувеличивать? Если ты в самом деле хочешь помириться с отцом, первый шаг надо сделать тебе. Вот увидишь, отец поступится большим.— Она уговаривала мужа, словно капризного ребенка.— Жизнь у тебя станет спокойнее... Еще вечером ты сам так думал. Почему же сейчас ты не спишь?
Выкурив папиросу, Игорь прикурил от нее вторую.
Одной рукой Надийка прижала к себе локоть мужа, другой отобрала папиросу. Заговорила еще ласковее:
— Конечно, тебе виднее. Я ведь совсем не знаю, что за люди твой отец, твоя сестра. А твоя мать столько хорошего рассказывала мне о Федоре Ипполитовиче..,
Игорь улыбнулся,
— А она и до сих пор влюблена в него. И передавала тебе свой опыт. Чтобы ты была такой же женой Шостенко младшему... Мне она говорит об отце другое...
— Я и говорю —тебе виднее,— повторила Надийка.— Только одно помни: я с тобой, куда бы ты ни повернул, И не дам тебе упасть, если ты споткнешься...
Глаза у Игоря повеселели.
— Вот видишь, моя мама успела кое-что тебе внушить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17