Ночь под понедельник
Роман
(укр)

Так уж повелось, что по воскресеньям и в праздники чаще всех дежурил в клинике Сергей Антонович Друзь.
Нет, это не было узаконено расписанием. Но каждый, у кого «всенощная» приходилась на выходной день, сразу же просил сговорчивого коллегу обменяться дежурствами, и тот никому не отказывал.
И все же не чрезмерная доброта Друзя была тому, причиной. Слишком трудно ему жилось. Медицинский институт он окончил в тридцать лет. Ординатором стал лишь два года тому назад. Не так просто идти в ногу с более молодыми коллегами и быть образцом для тех, кого поручили тебе воспитывать. И как угнаться за учителями? Друзю все время казалось, будто учителя идут все еще слишком быстро, а воспитанники вот-вот начнут наступать ему на пятки.
Без воскресных и праздничных дежурств ему никак не обойтись. Для исследовательской работы лучших дней нет.
По воскресеньям не бывает ни процедур, ни обходов, ни операций, больных не донимают бесконечными расспросами о том, как им спалось, что болит, как самочувствие, их не выстукивают, не выслушивают, не берут анализов. В палатах с утра до вечера идут нескончаемые тихие разговоры, шелестят газеты и страницы книг, негромко постукивают косточки домино, осторожно передвигаются шахматные фигуры. От двух до четырех по воскресеньям приходят в клинику гости, и после свиданий с родными и друзьями больные почти не капризничают, ни на что не жалуются. И задолго до десяти часов, когда в палатах гасится свет, вся клиника мирно засыпает...
Блаженствовать Друзь начинает сразу после вечера него обхода. Воскресные вечера — от шести до одиннадцати, а то и до полуночи — принадлежат только ему.
Целый вечер чувствовать себя независимым, отдаваться только тому, что делает тебя и зорче, и увереннее, без чего не догонишь старших, не будешь хорошим руководителем младших,— за это отдашь не только досуг!
Было бы совсем хорошо, если бы институт вообще не оставлял свободного времени. Как только Друзь остается один, тотчас же приходят тревожные мысли: тема его диссертации устареет прежде, чем он ее закончит, никогда не стать ему вровень с теми, кто считает себя прямым и законным преемником Николая Ивановича Пирогова. Хорошего врача из него вообще не выйдет...
Только работа способна приглушить эту настойчивую тревогу...
А если быть честным до конца,— зачем досуг человеку, если делить его не с кем?
Друзю пошел уже тридцать шестой, но у него ни жены, ни детей. И не будет. Какая женщина захочет связать свою жизнь с нескладным, неловким, хромым (хоть это и не очень заметно), несмелым и угрюмым инвалидом? В самом деле, разве он способен дать кому-нибудь счастье?
Из-за этой замкнутости не повезло Друзю и в дружбе. Да и живет он у черта на куличках — в бывшем железнодорожном поселке, за полтора километра от трамвая. Кто пойдет к нему?!
Правда, Александр Семенович Танцюра приходил несколько раз без приглашения. Его и Вадима Григорьевича Ковалишина определили к Друзю, так сказать, в субординаторы. Это одна из последних причуд профессора. Старик отлично знает, что хирург из Друзя еще никакой, а все же подсунул ему двух юных помощников. Таково у Федора Ипполитовича правило: чтобы его ученики быстрее научились плавать, он внезапно толкает их в глубокую воду...
Так и Друзь два года назад вдруг стал ординатором. Как он до сих пор не пошел ко дну, уму непостижимо.
Странно сложились взаимоотношения между неокрепшим воспитателем и слишком бравыми питомцами.
Диплом Танцюра получил в позапрошлом году, ему
только двадцать шестой, а солидности у этого молодого человека словно у сорокалетнего. Во всяком случае, все величают его по имени-отчеству. Очевидно, Танцюра считает, что Друзь просто не хочет делиться с ним своими знаниями, и потому выдирает их у своего наставника как бы клещами. В гостях у Друзя он только этим и занимается.
Легче с другим субординатором. Вадик (так зовут его почему-то все) лишь на год моложе Танцюры, а какой он еще мальчишка! На мир, а прежде всего на хорошеньких девушек и особенно на медсестру из мужского отделения Женю Жовнир, этот юнец таращит глаза так изумленно, словно всякий раз видит их впервые. Но голова у этого парня, если ничто не мешает ему сосредоточиться на нужном, кажется, ясная...
Почему же Друзь не сумел сблизиться с ними? Почему он вообще трудно сходится с людьми?
После войны был у него только один друг — Игорь Шостенко. Сдружились они еще на первом курсе, хоть Сергей старше Игоря на семь лет. В мединституте говорили, что их водой не разольешь. Игорь торжественно величал Друзя Орестом, сам довольствуясь более скромной ролью Пилада.
Странной была эта дружба. Ни в чем они не были похожи, и дня не проходило, чтобы они не поспорили, чтоб не наговорили один другому такого, чего, казалось бы, ни забыть, ни простить нельзя. Но мирились быстро, потому что часа не могли прожить друг без друга, и кто-нибудь из них (чаще это был непоседливый Игорь) склонял перед другом повинную голову.
А вот отцу своему Игорь до сих пор ничего не простил. Кто из них больше виновен — Игорь или Федор Ипполитович,— не Друзю судить. А только не забыл он того дня, когда Игорь вдруг заявил: «Сегодня ночью уезжаю в Донбасс. Тесно нам в этом городе — мне и здешнему корифею». Произошло это пять лет назад. Целый год Игорь не мог устроиться, потом начал работать хирургом в небольшой шахтерской больнице где-то возле Кадиевки. Женился там, родился у него сын... После окончательного разрыва с отцом, вот уже три года, Игорь не показывался в родном городе.
Правда, старые друзья не забыли друг друга: то при
дет наполненное колючей иронией письмо от младшего, то напишет ему несколько сдержанных строк старший...
В свободные вечера не отведешь души и с матерью. Допоздна она не засиживается — смолоду привыкла рано ложиться, всю жизнь просыпалась задолго до заводских гудков и за несколько последних, пенсионных лет новых привычек не приобрела. И хотя Сергей у нее единственный, никогда она не была щедра на ласку. Да и он в детстве ни разу не пришел домой со слезами, никогда не жаловался ни на соседских мальчишек, ни на то, что школьная наука нелегко ему дается,— во всех случаях полагался только на себя. «Ни перед кем не будь мякиной, особенно перед более сильным»,— так учил его отец. И ни разу не сказал Друзь матери, до чего же трудно ему бывает порой.
Да и она ведет себя так, будто у сына все в порядке. В сущности, она отдала ему всю свою жизнь. Когда в тридцатом году от кулацкой пули погиб ее муж, она вторично замуж не вышла...
По воскресным вечерам в кабинетах и лабораториях института, в ординаторских клиники — ни души. Никто не отрывает тебя от работы. И ты никому не мешаешь.
Конечно, лишние мысли появляются и в воскресные вечера. О непосредственном начальнике — заведующем отделением Самойле Евсеевиче Евецком, о тех, с кем этот балагур и толстяк слишком уж ласков. А то и о самом Федоре Ипполитовиче Шостенко, научном руководителе института.
В последнее время старик удивляет не только Друзя...
«Табу!»
Так приказывает себе Друзь всякий раз, когда начинают беспокоить его крамольные мысли о том, кому он всем обязан...
Итак, в воскресные вечера всюду в институте — тишина. Друзю она кажется торжественной. Зайдешь в какую-нибудь лабораторию, посидишь с минуту в полу* тьме, и уходит от тебя все постороннее, остается лишь то, ради чего ты живешь.
Сначала придирчиво проверь сделанное тобой за последние дни: не упустил ли чего-нибудь, не ошибся ли
в чем-то? Помни: чем незначительнее твоя ошибка, тем труднее ее заметить, а беды от нее не оберешься — речь идет о человеческой жизни, каждый неверный шаг может погубить больного.
Затем еще раз продумай, что ты будешь делать завтра, через час, через минуту. Думать, постоянно думать— этой твой долг. Готовясь к новым исследованиям, к новым боям со смертью, не семь, а двадцать семь раз отмерь, прежде чем отрезать. А после того, как станет тебе ясно значение каждой мелочи, покопайся еще и в архивах, пересмотри старые, новые и новейшие истории болезней: нет ли там подтверждения задуманному тобою? Перечитай последние номера журналов, проверь, не идешь ли ты по проторенной дорожке.
Скучная работа. Но наука не раскрывает неизвестного перед тем, кто скользит по верхам, как длинноногая водомерка по поверхности тихой речной заводи. Даже тем, кто терпеливо, как старатель, перемывает горы песка, чтобы найти несколько едва заметных крупинок золота, наука лишь изредка дарит самородки. Таким, например, как Федор Ипполитович.
Нет, не каждый воскресный вечер попадается золотое зернышко. Четыре года работает здесь Друзь, а пальцев на одной руке хватит, чтобы пересчитать найденное...
И все-таки ни одно из воскресений даром не пропало. Пусть не нашел ты ничего, зато сколько отброшено ненужного! Пусть не увидел ты прямой дороги, но яснее тебе стало, куда могут завести тебя окольные. Не разочарованным, не уставшим от бессонной ночи чувствуешь себя утром в понедельник, а таким, будто ты только что сделал утреннюю зарядку.
Случается, иные причины не позволяют тебе искать еще никем не найденное. То весь вечер просидишь у больного, которому вдруг стало худо. То позовут тебя в пропускник: не по разверстке происходят несчастные случаи и неожиданные заболевания.
Но ведь ты не только исследователь. Ты и боец. Это твоя первая обязанность — бросаться в бой и побеждать так, как недавно умел Федор Ипполитович...
Нет, Федор Ипполитович побеждать и теперь умеет. Просто давно у него не было случая показать себя...
Друзь невольно прислушивается к шуму автомашин. Ночью этот шум хорошо слышен на всех этажах. Куда
эта — мимо пройдет или повернет к институтским воротам? Тогда через минуту зазвонит телефон, в трубке зашепчет сдержанный голос медсестры из пропускника...
Ночи под воскресенья и понедельники — самые напряженные для «скорой помощи» и дежурных врачей хирургических клиник. В эти ночи приходится иногда вызывать на помощь кого-нибудь из коллег. Да и сам до утра не передохнешь, не вспомнишь, что нельзя тебе стоять так долго на одной ноге... Ведь перед тобой человек, которому грозит смерть. Ты думаешь об одном: пусть осталась в несчастном последняя искорка — она должна разгореться вновь! А у тебя нет времени, чтобы хотя бы раз отмерить, хотя бы минутку подумать: потерянной секунды не вернешь, а именно от нее часто зависит твоя победа.
Трудно?
Заранее ко всему подготовиться, научиться предвидеть, никогда не чувствовать себя у операционного стола бессильным — вот для чего Сергею Друзю нужны воскресные вечера. Он понимает, как драгоценно каждое мгновение в то время, когда в руке скальпель. Его мысли и действия должны сливаться воедино, становиться безошибочными и стремительными. Без этого нет победы над смертью.
И каждая встреча с больным, каждая операция или отказ от нее, каждый успех или поражение — это начало новых раздумий, исканий, до предела напряженных, мучительных...
Во что бы то ни стало Друзь должен наверстать два года, потерянные до войны, и четыре, отобранные войной. Он должен быстрее идти, напряженнее думать, больше работать, чтобы раньше своих младших коллег осуществить то, к чему стремится каждый ученик,— догнать и хотя бы на полшага опередить своего учителя.
...Такой была жизнь Друзя до одного январского воскресенья тысяча девятьсот пятьдесят шестого года.
Впрочем, и в то воскресенье дежурство началось как обычно, если не считать того, что, несмотря на гололед, Сергей вышел из трамвая за две остановки до институтской и прошелся пешком. Лишь изредка он позволял себе такие прогулки.
Вчера и позавчера была оттепель. Над городом висел туман. Дружно, будто в марте, капало с крыш. А сегодня в полдень выглянуло солнце, стало подмораживать, и тротуары превратились в катки.
Прогулка не продолжалась и десяти минут, но Друзь почувствовал себя бодро и уверенно, к институту подошел, почти не опираясь на палку. Низкое январское солнце, казалось, просветило его насквозь, а морозный ветерок словно выдул из него всю накопившуюся за неделю усталость.
В клинике настроение у Друзя стало еще лучше.
Вот уже две недели тяжелобольных к ним почему- то не направляют, сложных операций делать не приходится. В палатах остались лишь те, кого вот-вот должны выписать, или такие, кого неторопливо готовят к плановым операциям. Во время обхода ни одной жалобы Друзь не услышал. Даже в детском отделении царил покой, так как у малышей только что побывали мамы.
Подвезло Друзю также с дежурным медперсоналом.
В пропускнике этой ночью будет хозяйничать Мария Степановна. Эта не подведет, она работает в институте со дня его основания.
И совсем уверенно чувствуешь себя, когда в операционной дежурит Вера Михайловна. Даже во время самых сложных, самых неожиданных операций ей ничего не нужно объяснять: она знает, что потребует от нее через секунду хирург, подает ему то, что нужно, прежде чем тот протянет руку. В клинику она поступила после войны. Сначала работала с Федором Ипполитовичем — прошла, так сказать, его суровую школу.
Можно во всем положиться и на медсестер и нянь, дежурящих в женском и детском отделениях.
Но в мужском...
Друзь не сумел скрыть досады, когда из-за столика в коридоре мужского отделения встала и пошла ему навстречу Женя Жовнир.
— Вас уже назначают на ночные дежурства? — забыв поздороваться, спросил он.
Женя ответила весьма вежливо:
— Здравствуйте, Сергей Антонович.
И глаза у нее были спокойны и ясны, Вадик Ковали* шин сравнил бы их с глубочайшими озерами.
— М-м... Угу! — пробормотал Друзь.
После долгого молчания Женя наконец ответила:
— Да, назначили. Впервые.
Друзь отвел глаза в сторону.
Как хорошо, что эта медсестра работает не с ним! И вообще — с какой стати эта красавица пошла в мед* сестры? Кто из институтских умников направил ее в мужское отделение? Или она приглянулась самому Са- мойлу Евсеевичу? Конечно, у выздоравливающих при взгляде на Женю появляется могучее желание поскорее стать совсем здоровым. Но ведь и молодые врачи не сводят с нее глаз. Вадик, например, при ней обо всем забывает...
В клинике Женя работает с осени. Ей двадцать один год. Цвет ее волос вызывает зависть даже у настоящих блондинок: рядом с ней они сами себе кажутся крашеными. И как они пышны, Женины волосы! Косынка на них почти не держится: как бы туго ее ни завязывать, она то сбивается набок, то сползает на затылок.
Вот и сейчас — едва Женя повернула голову, как вдруг вспыхнуло золотое сияние. И сделала это Женя нарочно: слишком уж невинные у нее глаза.
Но Друзя этим не проймешь. Если присмотреться к этой медсестре повнимательнее, ничего особенного не увидишь. Лицо как лицо. Рост средний, не худая, но и не полная. Конечно, белый халат не идеальное платье для девушки: он слишком все обобщает. А в другой одежде Друзь Женю не видел. И не желает видеть.
Вот разве глаза... Впрочем, если и к ним приглядеться... Темно-серые, почти круглые, величиной с медные пятаки. Хоть год в них всматривайся — все равно не поймешь, то ли они как глубокие озера, то ли как унылое осеннее небо. И вряд ли они зеркало души.
Задолго до появления этой медсестры в клинике Друзь приучил себя не замечать женской красоты. Зачем она ему?
Возможно, есть что-то в Жене помимо внешности.
Пусть ищет это вперегонки с остальными молодыми врачами Вадик. Не возбраняется и солидному Александру Семеновичу Танцюре весьма пристально посматривать ей вслед. По всей видимости, клиникой число ее рыцарей не ограничивается.
Но вот что странно — у самой скромной девушки от всеобщего внимания кругом пошла бы голова. А Друзь ни разу не заметил, чтобы Женя с кем-нибудь пококетничала. Даже Вадик, самый настойчивый среди ее поклонников, не может похвалиться тем, что хотя бы один-единственный раз, хотя бы еле заметная искорка вспыхнула для него в Жениных глазах, что услышал он от нее хоть словечко, от которого и у маленькой надежды вырастают крылья.
А ведь Женя на ласковые слова не скупится. Но слышат их только лежачие больные. С ними она всегда чутка, добра, спокойна, для каждого делает больше, чем у нее просят. Такой и должна быть медицинская сестра.
Тот же Вадик как-то сказал Друзю: осенью этого или следующего года Женя Жовнир непременно станет студенткой медицинского института. Но какое дело до этого Друзю? Сейчас только одно имеет значение: Женя всего четыре месяца работает здесь, пришла сюда прямо из школы — рано ей дежурить ночью да еще под понедельник! Старшая медсестра такого неосторожного шага не сделала бы. Значит...
— Кто замолвил за вас словечко старшей?
Друзь вложил в этот вопрос всю свою язвительность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17