Нет, надо быть благоразумным, дождаться утра.
Под ногами терпко пахла клейкой листвой веселая весенняя грязь и рябила золотом от уличных фонарей. У калитки Васька прислонился горячечным лбом к шершавой коре недавно — прошлой весной — посаженной акации. Деревце вздрогнуло, и Васька с нежностью по-
думал, какое оно еще молоденькое, может, даже летает во сне. Улица пахла горьковатой влагой распаренных за день акаций, и двор, казалось, слегка покачивался под парусами цветущих яблонь.
Пришел май — месяц светлой воды...
В ясные весенние дни было тревожно на сердце не только у Акима и Васьки. Неспокойно чувствовала себя и Зося. Любит ли она Ваську, или он ей просто правится? И вообще, тот ли Васька человек, ко юрою она могла бы полюбить, посвятить ему нею без остатка свою жизнь?
На столь важные вопросы Зося ответить не решалась. Когда Васька впервые пригласил ее па танец, у Зоей будто что-то надорвалось в груди. Поправился он ей! Лицо свежее, белое, словно вымытое молоком, с легким румянцем на щеках. Глаза зеленые, чуть по-азиатски миндалевидные, весело-озорные. Во взгляде — лихость, сдерживаемая смущением. Ну а уж ресницам его, густым и длинным, могла бы позавидовать не одна девчонка.
От Зоси не ускользнуло и то, как остро и прицели-вающе нахмурился Аким. До сих пор он снисходительно поглядывал па вертящихся вокруг Зоей кавалеров. А туг... Видать, не подвела его интуиция — появился реальный соперник!
И быть бы Ваське изрядно помятым, согласись Зося станцевать с ним. Но Зося не допустила этого, отказала ему. Встретив зеленоглазого парнишку во второй раз, разрешив проводить себя домой, поддаваясь обаянию минуты, Зося утвердилась в мысли: Васька —- ее судьба. И теперь на все события, происходящие с ним и с нею, на все его и свои поступки она смотрела только исходя из этого.
Вовсе не Васькина внешность привлекла Зосю. С лица воду не пить. Ее удивила почти детская его непосредственность, искренность и стеснительность. Аким тоже был не уродом. Крепкий, стройный, русоголовый, он нравился Зосе. Но в отличие от Васьки Аким был резок в словах, груб и бесцеремонен. Не с Зосей, конечно, а с другими.
Поначалу Зосе казалось, что Аким будет преследовать Ваську, истязать его, и она уже обдумывала, как ей постоять за понравившегося парня. Сам-то за себя он не постоит, не сможет. В этом она была уверена, но шли дни, недели, а Васька приходил и уходил от нее здоровым и невредимым. И Зося не могла не оценить поведения Акима: он вел себя благородно.
А бывало ведь и такое, когда Аким волей или неволен прихватывал Ваську в поселке. Однажды — Зося хорошо помнит тот вечер, в начале сентября, накрапывал теплый дождь, одуряюще пахло угасающими на слабом ветру кленовыми листьями — они с Васькой, прогуливаясь, подошли к ее дому. Стемнело. Вдруг в сумрачной тишине переулка раскатился фиглярский хохот. И тут же кто-то, поскользнувшись, шлепнулся в лужу и закудахтал наседкой. Зося насторожилась, повела взглядом по переулку и в самом его конце под жалким светом фонаря заметила компанию ребят, среди которых выделялась всеми почитаемая фигура Акима.
Ничего доброго встреча с Акимом в ночном поселке ее дружку не сулила. Зося втянула захорохорившегося Ваську — тоже еще герой! — в калитку и на всякий случай закрыла ее на массивный засов. Вскоре с Зосиной хатой поравнялись небрежно гуляющие поселковцы, задержались чуток у калитки и двинулись дальше по переулку, выкрикивая песни. Напоследок, как бы отмечаясь, взвился дикий отчаянный свист. Так мог свистеть только Аким: все вижу, все знаю!..
Ах, Аким, Аким! Непутевый, грубый и добрый. Все смешалось в тебе, как в бетономешалке — вода и камень, земля и цемент. И ничего не скажешь — человек ты крутого замеса. Чаще всего из таких и получаются настоящие люди...
А в город незаметно пришла весна. Из сугробов, словно цыплята из яиц, проклюнулись ручьи. И каждый хватался за работу. Один бежал с подопревшей соломинкой, другой — с кусочком обомшелого теса. А мудрая наседка — солнце — повела свою беспокойную звенящую семью к далекому морю. В эти дни земля и небо были перевиты птичьим гамом. По ветвям степенно похаживали скворцы, вернувшиеся из зарубежных странствий,— угольно-черные, с грудью, будто обрызганной светлой росой. За городом в темной кленовой посадке у большого пруда подснежники продышали снег.
Как-то перед самым заходом солнца Зося увидела журавлей. Розовая цепочка долго тянулась через весь город, рабочий поселок, пока не скрылась в степи за фиолетовыми терриконами.
А следующий день был таким чудесным — тихим, солнечным, душистым,— что невольно подумалось: именно журавли, эти гордые и сильные птицы, на широких крыльях принесли в город лучистое тепло. Забор враз набух сочной влагой, почернел. Калитка заволгла и открывалась с трудом.
А во дворе, казалось, по щиколотку забредя в лужу, в зеленых искрах молодых побегов, под легким ветром дрожала счастливая верба. Тугие почки лопались на ольховых ветках и шевелились, как еще сонные из-зелена-коричневые жучки. Над распаренной землей плыл едва заметный туман, пахучий, как настоявшийся на грушах-дичках и вишнях домашний взвар. Этот туман слизал весь снег в полях, на левадах, по берегам маленькой, но сейчас забузившей от наплыва большой воды Булавинки. Земля лежала голая, стыдливо прикрывшись прошлогодней хилой травой.
Но благодатная пора уже шумела на улицах насквозь просвеченного города. Еще бы! Если внимательно присмотреться, то можно было заметить: в каждой луже дышало солнце. Влажные телевизионные антенны дрожали медными стрекозами и ярком воздухе.
И вот однажды поутру, торопясь в училище, Зося увидела, как набухшую почку па ветке сирени проклюнул острым носиком первый листок. Он был клейким и терпко духмяным. Но таким беспомощным, что Зося на какие-то доли минуты прикрыла его теплой ладонью, будто всерьез опасалась, что неосторожный ветер сможет погасить зеленый огонек. Однако листик выпрямился, чтоб тотчас заколыхаться на ветке. Казалось, он щурился от избытка солнца.
На душе у Зоси стало легко-легко, и она, не сдержав радости, вприпрыжку побежала по дорожке...
Вот только последняя стычка Акима с Васькой ее напугала. Аким, в благородное терпение которого она поверила всерьез, который весь год — а наверное, смог бы и всю жизнь, в этом Зоей почти не сомневалась — ради нее пальцем не трогал Ваську, вдруг поднял на него нож. И зачем Акиму понадобилось такое грозное оружие, если для Васьки достаточно было бы его пудового кулака? В этом крылась какая-то загадка.
Но Зося не оправдывала и Ваську. Он тоже хорош гусь. Ради сомнительной победы над Акимом он не погнушался помощью Лерки, от которого за километр несет запахом сволочи. Значит, струсил Васька, да еще и как гнусно струсил! Поэтому-то он и терпел Леркино приблатненное пижонствование.
Эх, Васька, Васька! Странный ты человек: то бываешь смел до безрассудства, то труслив до подлости...
Л когда Зося набралась мужества и сходила к Акиму, чтобы с глазу па глаз выяснить, как он дошел до такой жизни, что стал ходить с ножом, словно бандит с большой дороги, как он мог так низко пасть, то с тайным удовлетворением убедилась: нет, Аким остался тем же самым рубахой-парнем, которому можно верить. И тем горше, обиднее ей стало за Ваську.
А тот на второй же день преподнес Зосе новый сюрприз. Не то вновь приревновал ее к Акиму и, загоно-шившись, оскорбленный в лучших чувствах, исчез с ее глаз долой, не то просто позорно избежал встречи с Акимом. Вот и думай что хочешь. Правда, в последнее не верилось. Скорее всего — приревновал Васька.
И теперь уже раздражение охватило Зосю. Ну что это за парень в конце концов? То кто-то ему шепнет, может, даже с насмешливым умыслом, гадость о ней, и он, не разбираясь, устраивает ей скандал. То случайно встретит ее со знакомым, и опять недовольство, гнев. Ну хорошо, Зося знает, что он любит ее. Она отвечает ему тем же. Разве он этого не видит, не понимает?.. Да нет, все он, конечно, видит, все понимает...
Настораживающая Зосю Васькина неуравновешенность, неуверенность в себе и и других со временем, конечно же, пройдут. По крайней мере Зося в это твердо верит. В жизни ей нужен надежный друг, на которого она могла бы положиться всегда и во всем, и полюбить она может только сильного человека. А еще необходимо вдолбить Ваське в голову прописную истину: умный человек может любить безумно, но не как дурак...
Васька мог остыть быстро, а мог и надуться надолго. Неясность никак не устраивала Зосю, она не собиралась играть в прятки, а потому на следующий вечер сама отправилась к нему домой, решив: если девушка встречается с парнем, и притом давно, то ничего постыдного нет,— постучи она з калитку друга.
Сумерки уже прикрывали землю мягким голубым туманом, когда Зося перебежала железнодорожную насыпь. Невдалеке раздалась гулкая сирена приближающегося электровоза. Прогибаясь, задрожали промасленные шпалы, и, светясь золотыми квадратами окон, пронесся пассажирский состав. Длинно мелькнул перед глазами, как кусок кинопленки с щемяще-увлекатель-ным сюжетом. И так Зосе захотелось вдаль, за густо-синюю окоемку степи, что на миг дыхание перехватило, и еще бы чуть-чуть, и слезы навернулись на глаза, но Зося лишь усмехнулась, ощутив в себе маленькую слабость: эх, Зоська, Зоська, ты ведь не из тех глупых девчонок, которым мерещится счастье непременно за горизонтом, ты знаешь, что оно может быть совсем рядом.
Зося дерзко попела бронью н, с достоинством запрокинув голову с золотым локоном, вдоль высокой насыпи но вьющейся среди мелкой травы и щебня стежке пошагала навстречу густеющим сумеркам, из которых проклевывались далекие огоньки города.
Подойдя к дому, где обитал ее мятущийся неспокойный Васька, Зося остановилась в раздумье: постучать ей в калитку или, может, погреметь щеколдой? Уже крепко стемнело, однако на по-весеннему теплой улице еще царило оживление: звенели голоса бегающих, взбудораженных хмельным дыханием земли ребят, степенно сидели на лавочках у ворог говорливые, расчувствовавшиеся от вешней благодати старики.
На негромкий бряк щеколды калитка отворилась. Зося увидела маленькую, худенькую, будто сжавшуюся с боков женщину, поразительно похожую на большую добрую птицу: глаза круглые, темные на востреньком длинноносом лице. Русые с проседью волосы причесаны на прямой пробор. Она ничуть не удивилась, увидев Зосю. Лишь уголки губ ее дрогнули в робкой улыбке.
— А Василия нашего дома нет,— медленно, нараспев проговорила она, не сводя любопытно-сияющих глаз со своей, возможно, будущей пенсе тки.— По вы проходите, проходите,— засуетилась она, заметив, что Зося собирается уйти.— Придет он, вот-вот придет,— она мягкими, но сильными пальцами взяла Зосю за локоть и, не слушая ее сбивчивых объяснений: мол, пришла она на секунду, сейчас торопится, дела у нее,— ввела во двор и захлопнула калитку.
Из летней кухни с ведром побелки и кистью вышел Васькин отец. Ему было достаточно одного взгляда на засмущавшуюся девчонку, чтоб понять что к чему. Поставив ведро у стенки, круглый и какой-то весь домашний, в приплюснутой, надвинутой на лоб старой шляпе, он ходко двинулся навстречу гостье.
— Давайте знакомиться,— он протянул Зосе кисть правой руки.— Пока так, ввиду того, что руки грязноваты. Иван Егорович!
— Марья Михайловна! — и радостно и быстро выставила вперед острую ладонь мать.
Втроем они присели на лавочке под уже зелено за-лопушившейся вишней. Тихо вскрикнула над головой пестрая птица. Иван Егорович снизу вверх с прищуром покосился на осторожный звук, что-то хотел сказать, но только вздохнул.
— И где бы ему носиться об эту пору! — строго произнесла Марья Михайловна.
— Деловой,— тяжело вздохнул Иван Егорович и спиной откинулся на широкий ствол вишни.— Деловой,— повторил он и улыбнулся. И теперь было непонятно: одобряет он поведение сына или насмешничает над ним.
— Парень он у нас, конечно, развитый,— поддержала интересный разговор Марья Михайловна.— И не то что вон за забором у соседей — послушный.
— И деловой, и послушный,— продолжал улыбаться Иван Егорович,— просто не мальчик, а прелесть. А попроси его ведро воды из колонки принести, не допросишься. Некогда ему.
— И правильно,— вступилась за сына мать,— в институт ему надобно готовиться.
— Да ведь не он один готовится. А воду, посмотри, все носят.
— Тоже нашел, о чем говорить,— тотчас рассердилась Марья Михайловна и сильным, нервным движением поправила на затылке широкий костяной полумесяц расчески.— И у тебя руки не отвалятся принести.
— У меня-то да.
— Ну вот и помалкивай! — прикрикнула она, но, видимо, неожиданно почувствовав неловкость перед Зосей за свою грубоватость с отцом семейства, уже мягче, извиняющимся тоном добавила: — Рассказал бы о себе, об изобретениях.
— И вправду,— Зося попыталась найти точку опоры в этой ситуации,— расскажите, Иван Егорович, чем закончилась история с перепроизводством шламов. Вася мне говорил, что все уже шло к концу, одного лишь экскаватора, необходимого для разработки шламоп, не хватало.
— Если б только одного экскаватора,— хмуро буркнул Иван Егорович.— Еще два месяца назад, в конце января, он прибыл на завод и,— Иван Егорович, точь-в-точь как Васька, с раздраженно-независимым видом на вытянутую левую ногу запрокинул согнутую правую,— благополучно простоял на складе до марта. Сейчас наконец экскаватор смонтирован на месте для аварийного сброса шламов, но тут подошла очередь идти в отпуск экскаваторщику. И это не было бы бедой, можно и подождать немного, больше ждали. По упорно ходят слухи, что экскаватор будет переброшен па другой участок.
Иван Егорович замолчал, п под старой вишней залегла тягостная пауза. Женщины не решались прервать ее, интуитивно понимая, что объяснения расстроенного неудачами Ивана Егоровича еще не исчерпались. И он действительно, нервно крутнув подбородком, почему-то перешел на доверительный шепот, будто сообщал невесть какую тайну:
— Да что говорить!.. До сих пор к резервуару не проложена дорога, хотя разговоры о пей идут в течение нескольких месяцев.
Хлопнул себя растопыренной ладонью по коленке, заговорил обыденным топом:
- Словом, ответственные руководители завода, проявившие большую заинтересованность при экспериментальной стадии работ, утратили ее, когда дело дошло до практического внедрения. В частности, это касается начальника технического отдела, всеми любимого Де-мидовича.
— Ну и теперь как? — посочувствовала Зося.
— Да никак,— губы Ивана Егоровича сжались в жесткой улыбке.— До обкома дойду, а своего добьюсь.
— В этом я не сомневаюсь,— подобревшая Марья Михайловна достала из кармана жакета жмепьку жареных тыквенных семечек, протянула гостье.— Угощайтесь!
— Спасибо,— Зося не была любительницей лузгать семечки, но ради приличия не отказалась.
— Не о своих интересах пекусь,— сердито посмотрел на жену Иван Егорович, узревший насмешку в последних ее словах,— а о государственных. И не позволю, чтоб по чьей-то нерадивости или лености в отвалах пропадали миллионы рублей... А тебе б только позубоскалить... И Ваську сбиваешь с толку.
— Ну да ладно! — строго распахнула на него птичьи глаза Марья Михайловна.— Поглядите на него, расходился старик...
Ночь черной тучей окутала землю. По небу, будто монисто рассыпалось, заблестели звезды. Смолкли голоса на улице, поутих говор. Воздух, синий от света звезд, казалось, был наполнен покоем и умиротворенностью. Зося встала.
— Мне пора.
Ее не задерживали. Тут же вслед за ней поднялись с лавочки и хозяева. Марья Михайловна стряхнула с фартука белую лузгу, оправила жакет, сказала:
— Чтоб не страшно было, я провожу тебя. У нас темно на улице.
— Я не боюсь темноты,— улыбнулась Зося.
— Это пока неученая,— многозначительно, снизу вверх повела округлым подбородком Марья Михайловна.— Поучат — куста бояться будешь.
Ладошкой она не спеша отерла губы и, несмотря на слабые возражения Зоси: немаленькая, мол, сама дорогу найдет,— первой двинулась со двора. Иван Егорович проводил их за калитку, приглашая Зосю заходить к ним почаще, а Ваське, пообещал ей, он хвоста наломает, чтоб не шатался допоздна...
Зося пришла домой, разделась, легла в постель. В комнате было душно, еще не вынули из оком вторые рамы, которые вставлялись туда отцом на зиму, и Зося решила, что завтра же займется этим делом, да заодно и окна вымоет. Она повернулась на бок и, напрягая зрение, принялась вглядываться в ночное заоконье. Темень покрыла стекла седовато-синим налетом, сквозь который таинственно проступали узорчатые пятна ветвей.
У Зоси не то от духоты, не то от бессонного напряжения разболелась голова. Она встала и, набросив на плечи отцов китель, вышла во двор, села на пороге хаты и, туго обхватив колени руками, задумалась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20
Под ногами терпко пахла клейкой листвой веселая весенняя грязь и рябила золотом от уличных фонарей. У калитки Васька прислонился горячечным лбом к шершавой коре недавно — прошлой весной — посаженной акации. Деревце вздрогнуло, и Васька с нежностью по-
думал, какое оно еще молоденькое, может, даже летает во сне. Улица пахла горьковатой влагой распаренных за день акаций, и двор, казалось, слегка покачивался под парусами цветущих яблонь.
Пришел май — месяц светлой воды...
В ясные весенние дни было тревожно на сердце не только у Акима и Васьки. Неспокойно чувствовала себя и Зося. Любит ли она Ваську, или он ей просто правится? И вообще, тот ли Васька человек, ко юрою она могла бы полюбить, посвятить ему нею без остатка свою жизнь?
На столь важные вопросы Зося ответить не решалась. Когда Васька впервые пригласил ее па танец, у Зоей будто что-то надорвалось в груди. Поправился он ей! Лицо свежее, белое, словно вымытое молоком, с легким румянцем на щеках. Глаза зеленые, чуть по-азиатски миндалевидные, весело-озорные. Во взгляде — лихость, сдерживаемая смущением. Ну а уж ресницам его, густым и длинным, могла бы позавидовать не одна девчонка.
От Зоси не ускользнуло и то, как остро и прицели-вающе нахмурился Аким. До сих пор он снисходительно поглядывал па вертящихся вокруг Зоей кавалеров. А туг... Видать, не подвела его интуиция — появился реальный соперник!
И быть бы Ваське изрядно помятым, согласись Зося станцевать с ним. Но Зося не допустила этого, отказала ему. Встретив зеленоглазого парнишку во второй раз, разрешив проводить себя домой, поддаваясь обаянию минуты, Зося утвердилась в мысли: Васька —- ее судьба. И теперь на все события, происходящие с ним и с нею, на все его и свои поступки она смотрела только исходя из этого.
Вовсе не Васькина внешность привлекла Зосю. С лица воду не пить. Ее удивила почти детская его непосредственность, искренность и стеснительность. Аким тоже был не уродом. Крепкий, стройный, русоголовый, он нравился Зосе. Но в отличие от Васьки Аким был резок в словах, груб и бесцеремонен. Не с Зосей, конечно, а с другими.
Поначалу Зосе казалось, что Аким будет преследовать Ваську, истязать его, и она уже обдумывала, как ей постоять за понравившегося парня. Сам-то за себя он не постоит, не сможет. В этом она была уверена, но шли дни, недели, а Васька приходил и уходил от нее здоровым и невредимым. И Зося не могла не оценить поведения Акима: он вел себя благородно.
А бывало ведь и такое, когда Аким волей или неволен прихватывал Ваську в поселке. Однажды — Зося хорошо помнит тот вечер, в начале сентября, накрапывал теплый дождь, одуряюще пахло угасающими на слабом ветру кленовыми листьями — они с Васькой, прогуливаясь, подошли к ее дому. Стемнело. Вдруг в сумрачной тишине переулка раскатился фиглярский хохот. И тут же кто-то, поскользнувшись, шлепнулся в лужу и закудахтал наседкой. Зося насторожилась, повела взглядом по переулку и в самом его конце под жалким светом фонаря заметила компанию ребят, среди которых выделялась всеми почитаемая фигура Акима.
Ничего доброго встреча с Акимом в ночном поселке ее дружку не сулила. Зося втянула захорохорившегося Ваську — тоже еще герой! — в калитку и на всякий случай закрыла ее на массивный засов. Вскоре с Зосиной хатой поравнялись небрежно гуляющие поселковцы, задержались чуток у калитки и двинулись дальше по переулку, выкрикивая песни. Напоследок, как бы отмечаясь, взвился дикий отчаянный свист. Так мог свистеть только Аким: все вижу, все знаю!..
Ах, Аким, Аким! Непутевый, грубый и добрый. Все смешалось в тебе, как в бетономешалке — вода и камень, земля и цемент. И ничего не скажешь — человек ты крутого замеса. Чаще всего из таких и получаются настоящие люди...
А в город незаметно пришла весна. Из сугробов, словно цыплята из яиц, проклюнулись ручьи. И каждый хватался за работу. Один бежал с подопревшей соломинкой, другой — с кусочком обомшелого теса. А мудрая наседка — солнце — повела свою беспокойную звенящую семью к далекому морю. В эти дни земля и небо были перевиты птичьим гамом. По ветвям степенно похаживали скворцы, вернувшиеся из зарубежных странствий,— угольно-черные, с грудью, будто обрызганной светлой росой. За городом в темной кленовой посадке у большого пруда подснежники продышали снег.
Как-то перед самым заходом солнца Зося увидела журавлей. Розовая цепочка долго тянулась через весь город, рабочий поселок, пока не скрылась в степи за фиолетовыми терриконами.
А следующий день был таким чудесным — тихим, солнечным, душистым,— что невольно подумалось: именно журавли, эти гордые и сильные птицы, на широких крыльях принесли в город лучистое тепло. Забор враз набух сочной влагой, почернел. Калитка заволгла и открывалась с трудом.
А во дворе, казалось, по щиколотку забредя в лужу, в зеленых искрах молодых побегов, под легким ветром дрожала счастливая верба. Тугие почки лопались на ольховых ветках и шевелились, как еще сонные из-зелена-коричневые жучки. Над распаренной землей плыл едва заметный туман, пахучий, как настоявшийся на грушах-дичках и вишнях домашний взвар. Этот туман слизал весь снег в полях, на левадах, по берегам маленькой, но сейчас забузившей от наплыва большой воды Булавинки. Земля лежала голая, стыдливо прикрывшись прошлогодней хилой травой.
Но благодатная пора уже шумела на улицах насквозь просвеченного города. Еще бы! Если внимательно присмотреться, то можно было заметить: в каждой луже дышало солнце. Влажные телевизионные антенны дрожали медными стрекозами и ярком воздухе.
И вот однажды поутру, торопясь в училище, Зося увидела, как набухшую почку па ветке сирени проклюнул острым носиком первый листок. Он был клейким и терпко духмяным. Но таким беспомощным, что Зося на какие-то доли минуты прикрыла его теплой ладонью, будто всерьез опасалась, что неосторожный ветер сможет погасить зеленый огонек. Однако листик выпрямился, чтоб тотчас заколыхаться на ветке. Казалось, он щурился от избытка солнца.
На душе у Зоси стало легко-легко, и она, не сдержав радости, вприпрыжку побежала по дорожке...
Вот только последняя стычка Акима с Васькой ее напугала. Аким, в благородное терпение которого она поверила всерьез, который весь год — а наверное, смог бы и всю жизнь, в этом Зоей почти не сомневалась — ради нее пальцем не трогал Ваську, вдруг поднял на него нож. И зачем Акиму понадобилось такое грозное оружие, если для Васьки достаточно было бы его пудового кулака? В этом крылась какая-то загадка.
Но Зося не оправдывала и Ваську. Он тоже хорош гусь. Ради сомнительной победы над Акимом он не погнушался помощью Лерки, от которого за километр несет запахом сволочи. Значит, струсил Васька, да еще и как гнусно струсил! Поэтому-то он и терпел Леркино приблатненное пижонствование.
Эх, Васька, Васька! Странный ты человек: то бываешь смел до безрассудства, то труслив до подлости...
Л когда Зося набралась мужества и сходила к Акиму, чтобы с глазу па глаз выяснить, как он дошел до такой жизни, что стал ходить с ножом, словно бандит с большой дороги, как он мог так низко пасть, то с тайным удовлетворением убедилась: нет, Аким остался тем же самым рубахой-парнем, которому можно верить. И тем горше, обиднее ей стало за Ваську.
А тот на второй же день преподнес Зосе новый сюрприз. Не то вновь приревновал ее к Акиму и, загоно-шившись, оскорбленный в лучших чувствах, исчез с ее глаз долой, не то просто позорно избежал встречи с Акимом. Вот и думай что хочешь. Правда, в последнее не верилось. Скорее всего — приревновал Васька.
И теперь уже раздражение охватило Зосю. Ну что это за парень в конце концов? То кто-то ему шепнет, может, даже с насмешливым умыслом, гадость о ней, и он, не разбираясь, устраивает ей скандал. То случайно встретит ее со знакомым, и опять недовольство, гнев. Ну хорошо, Зося знает, что он любит ее. Она отвечает ему тем же. Разве он этого не видит, не понимает?.. Да нет, все он, конечно, видит, все понимает...
Настораживающая Зосю Васькина неуравновешенность, неуверенность в себе и и других со временем, конечно же, пройдут. По крайней мере Зося в это твердо верит. В жизни ей нужен надежный друг, на которого она могла бы положиться всегда и во всем, и полюбить она может только сильного человека. А еще необходимо вдолбить Ваське в голову прописную истину: умный человек может любить безумно, но не как дурак...
Васька мог остыть быстро, а мог и надуться надолго. Неясность никак не устраивала Зосю, она не собиралась играть в прятки, а потому на следующий вечер сама отправилась к нему домой, решив: если девушка встречается с парнем, и притом давно, то ничего постыдного нет,— постучи она з калитку друга.
Сумерки уже прикрывали землю мягким голубым туманом, когда Зося перебежала железнодорожную насыпь. Невдалеке раздалась гулкая сирена приближающегося электровоза. Прогибаясь, задрожали промасленные шпалы, и, светясь золотыми квадратами окон, пронесся пассажирский состав. Длинно мелькнул перед глазами, как кусок кинопленки с щемяще-увлекатель-ным сюжетом. И так Зосе захотелось вдаль, за густо-синюю окоемку степи, что на миг дыхание перехватило, и еще бы чуть-чуть, и слезы навернулись на глаза, но Зося лишь усмехнулась, ощутив в себе маленькую слабость: эх, Зоська, Зоська, ты ведь не из тех глупых девчонок, которым мерещится счастье непременно за горизонтом, ты знаешь, что оно может быть совсем рядом.
Зося дерзко попела бронью н, с достоинством запрокинув голову с золотым локоном, вдоль высокой насыпи но вьющейся среди мелкой травы и щебня стежке пошагала навстречу густеющим сумеркам, из которых проклевывались далекие огоньки города.
Подойдя к дому, где обитал ее мятущийся неспокойный Васька, Зося остановилась в раздумье: постучать ей в калитку или, может, погреметь щеколдой? Уже крепко стемнело, однако на по-весеннему теплой улице еще царило оживление: звенели голоса бегающих, взбудораженных хмельным дыханием земли ребят, степенно сидели на лавочках у ворог говорливые, расчувствовавшиеся от вешней благодати старики.
На негромкий бряк щеколды калитка отворилась. Зося увидела маленькую, худенькую, будто сжавшуюся с боков женщину, поразительно похожую на большую добрую птицу: глаза круглые, темные на востреньком длинноносом лице. Русые с проседью волосы причесаны на прямой пробор. Она ничуть не удивилась, увидев Зосю. Лишь уголки губ ее дрогнули в робкой улыбке.
— А Василия нашего дома нет,— медленно, нараспев проговорила она, не сводя любопытно-сияющих глаз со своей, возможно, будущей пенсе тки.— По вы проходите, проходите,— засуетилась она, заметив, что Зося собирается уйти.— Придет он, вот-вот придет,— она мягкими, но сильными пальцами взяла Зосю за локоть и, не слушая ее сбивчивых объяснений: мол, пришла она на секунду, сейчас торопится, дела у нее,— ввела во двор и захлопнула калитку.
Из летней кухни с ведром побелки и кистью вышел Васькин отец. Ему было достаточно одного взгляда на засмущавшуюся девчонку, чтоб понять что к чему. Поставив ведро у стенки, круглый и какой-то весь домашний, в приплюснутой, надвинутой на лоб старой шляпе, он ходко двинулся навстречу гостье.
— Давайте знакомиться,— он протянул Зосе кисть правой руки.— Пока так, ввиду того, что руки грязноваты. Иван Егорович!
— Марья Михайловна! — и радостно и быстро выставила вперед острую ладонь мать.
Втроем они присели на лавочке под уже зелено за-лопушившейся вишней. Тихо вскрикнула над головой пестрая птица. Иван Егорович снизу вверх с прищуром покосился на осторожный звук, что-то хотел сказать, но только вздохнул.
— И где бы ему носиться об эту пору! — строго произнесла Марья Михайловна.
— Деловой,— тяжело вздохнул Иван Егорович и спиной откинулся на широкий ствол вишни.— Деловой,— повторил он и улыбнулся. И теперь было непонятно: одобряет он поведение сына или насмешничает над ним.
— Парень он у нас, конечно, развитый,— поддержала интересный разговор Марья Михайловна.— И не то что вон за забором у соседей — послушный.
— И деловой, и послушный,— продолжал улыбаться Иван Егорович,— просто не мальчик, а прелесть. А попроси его ведро воды из колонки принести, не допросишься. Некогда ему.
— И правильно,— вступилась за сына мать,— в институт ему надобно готовиться.
— Да ведь не он один готовится. А воду, посмотри, все носят.
— Тоже нашел, о чем говорить,— тотчас рассердилась Марья Михайловна и сильным, нервным движением поправила на затылке широкий костяной полумесяц расчески.— И у тебя руки не отвалятся принести.
— У меня-то да.
— Ну вот и помалкивай! — прикрикнула она, но, видимо, неожиданно почувствовав неловкость перед Зосей за свою грубоватость с отцом семейства, уже мягче, извиняющимся тоном добавила: — Рассказал бы о себе, об изобретениях.
— И вправду,— Зося попыталась найти точку опоры в этой ситуации,— расскажите, Иван Егорович, чем закончилась история с перепроизводством шламов. Вася мне говорил, что все уже шло к концу, одного лишь экскаватора, необходимого для разработки шламоп, не хватало.
— Если б только одного экскаватора,— хмуро буркнул Иван Егорович.— Еще два месяца назад, в конце января, он прибыл на завод и,— Иван Егорович, точь-в-точь как Васька, с раздраженно-независимым видом на вытянутую левую ногу запрокинул согнутую правую,— благополучно простоял на складе до марта. Сейчас наконец экскаватор смонтирован на месте для аварийного сброса шламов, но тут подошла очередь идти в отпуск экскаваторщику. И это не было бы бедой, можно и подождать немного, больше ждали. По упорно ходят слухи, что экскаватор будет переброшен па другой участок.
Иван Егорович замолчал, п под старой вишней залегла тягостная пауза. Женщины не решались прервать ее, интуитивно понимая, что объяснения расстроенного неудачами Ивана Егоровича еще не исчерпались. И он действительно, нервно крутнув подбородком, почему-то перешел на доверительный шепот, будто сообщал невесть какую тайну:
— Да что говорить!.. До сих пор к резервуару не проложена дорога, хотя разговоры о пей идут в течение нескольких месяцев.
Хлопнул себя растопыренной ладонью по коленке, заговорил обыденным топом:
- Словом, ответственные руководители завода, проявившие большую заинтересованность при экспериментальной стадии работ, утратили ее, когда дело дошло до практического внедрения. В частности, это касается начальника технического отдела, всеми любимого Де-мидовича.
— Ну и теперь как? — посочувствовала Зося.
— Да никак,— губы Ивана Егоровича сжались в жесткой улыбке.— До обкома дойду, а своего добьюсь.
— В этом я не сомневаюсь,— подобревшая Марья Михайловна достала из кармана жакета жмепьку жареных тыквенных семечек, протянула гостье.— Угощайтесь!
— Спасибо,— Зося не была любительницей лузгать семечки, но ради приличия не отказалась.
— Не о своих интересах пекусь,— сердито посмотрел на жену Иван Егорович, узревший насмешку в последних ее словах,— а о государственных. И не позволю, чтоб по чьей-то нерадивости или лености в отвалах пропадали миллионы рублей... А тебе б только позубоскалить... И Ваську сбиваешь с толку.
— Ну да ладно! — строго распахнула на него птичьи глаза Марья Михайловна.— Поглядите на него, расходился старик...
Ночь черной тучей окутала землю. По небу, будто монисто рассыпалось, заблестели звезды. Смолкли голоса на улице, поутих говор. Воздух, синий от света звезд, казалось, был наполнен покоем и умиротворенностью. Зося встала.
— Мне пора.
Ее не задерживали. Тут же вслед за ней поднялись с лавочки и хозяева. Марья Михайловна стряхнула с фартука белую лузгу, оправила жакет, сказала:
— Чтоб не страшно было, я провожу тебя. У нас темно на улице.
— Я не боюсь темноты,— улыбнулась Зося.
— Это пока неученая,— многозначительно, снизу вверх повела округлым подбородком Марья Михайловна.— Поучат — куста бояться будешь.
Ладошкой она не спеша отерла губы и, несмотря на слабые возражения Зоси: немаленькая, мол, сама дорогу найдет,— первой двинулась со двора. Иван Егорович проводил их за калитку, приглашая Зосю заходить к ним почаще, а Ваське, пообещал ей, он хвоста наломает, чтоб не шатался допоздна...
Зося пришла домой, разделась, легла в постель. В комнате было душно, еще не вынули из оком вторые рамы, которые вставлялись туда отцом на зиму, и Зося решила, что завтра же займется этим делом, да заодно и окна вымоет. Она повернулась на бок и, напрягая зрение, принялась вглядываться в ночное заоконье. Темень покрыла стекла седовато-синим налетом, сквозь который таинственно проступали узорчатые пятна ветвей.
У Зоси не то от духоты, не то от бессонного напряжения разболелась голова. Она встала и, набросив на плечи отцов китель, вышла во двор, села на пороге хаты и, туго обхватив колени руками, задумалась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20