Ведь он тоже предлагал котельщикам построить вблизи цеха голубятню. Голубь что воробей — птица неприхотливая, наверняка прижилась бы в заводе, и все были за, но до сих пор вместо сизарей да турманов одни лишь разговоры.
Ленька, упиваясь счастьем общения с питомцами, все Говорил и говорил без умолку. Васька же хмуро помалкивал. Неукротимый дух соперничества жег ему грудь, терзал сердце обидой и жалостью к себе.
— Может, к нам домой зайдем? — предложил Ленька.
Ваське хотелось побыть наедине с самим собой, со своими путано-расхристанными мыслями. Хотя нет! У него есть Зося. Ей он может поверить самое сокровенное, ей он может рассказать все, посоветоваться... Вот сейчас придет домой, переоденется и к ней—в тихий, светлый от цветущего жасмина переулок за станцией.
— В следующий раз,— Васька протянул руку.
На чистое, с румяными яблоками щек лицо Леньки будто тень набежала, потускнел.
Гроза городских окраин Аким Пустовалов грустил. Печаль, серая и тяжелая, как свинец, свалилась на него еще зимой, когда он как-то вдруг осознал, что Зося всерьез увлеклась Неулыбой, этой благовоспитанной размазней с очаровательной мордашкой,— и вот уже который месяц не мог стряхнуть ее со своих крепких плеч. Что и говорить, судьба никогда не баловала Акима. Отца привалило в шахте, когда Акиму не исполнилось и десяти. Мать билась как рыба об лед, чтобы как-нибудь свести концы с концами. По это ей удавалось не всегда. Аким ходил в школу из-под палки, а вернее, из-под ремня (ремень остался в семье от отца как память о строгости и послушании), но учился с двоек на тройки, кое-как кончил семь классов и — баста! — пошел работать в автоколонну. Сначала устроился учеником слесаря в дорожной мастерской, потом мать выплакала ему место на курсах шоферов. Здесь Аким проявил себя в своих лучших качествах. Он был усидчив, трудолюбив, сообразителен. Ему хотелось стать шофером, и он старался. Курсы закончил чуть ли не лучше всех, и ему сразу же доверили машину.
Теперь Аким вспоминает, что и машина-то была не ахти какая, «газончик», крытый грузовик. Но тогда гордость за нее распирала ему грудь, особенно когда он с шиком, тормознув на скорости, подлетал к своему захудалому подворью и мать — обязательно чтоб видели все соседи — не по годам проворно забиралась к нему в его теплую, пахнущую бензином кабину, что-то лепетала от счастья.
И все было бы хорошо, в автоколонне шоферам платили прилично, Пустоваловы уже твердо становились на ноги, но беда не сводила с Акима своих черных глаз.
Однажды в конце февраля начальник автоколонны отрядил Акима на вывоз из дубильни совхоза «Заветы Ильича» овечьих шкур. От города совхоз находился не-
далеко, километрах в двадцати. Но зима в том году была и снежная, и суровая. Морозы доходили до тридцати градусов — редкость в этих южных местах. И дорога пролегала все степью и степью.
Но тем не менее Аким с радостью принял этот наряд, с утра пораньше заправил машину бензином, взял задние колеса в цепи на всякий случай и лихо вырулил из гаража.
Дорога лежала твердая, но ненакатаниая, в мелких, намерзших еще с осенней распутицы гребнях, льдистая, присыпанная сухим крупнозернистым снегом. Вокруг белела тихая, привьюженная степь.
В совхозе машину плотно навьючили тюками с овечьими шкурами. От тюков исходил кисло-терпкий, пряный дух свежевыдубленной кожи. Аким наспех пообедал в совхозной столонов н отправился в обратный путь.
К вечеру степь посерела, покрылась лиловыми пятнами впадин. Поднялся ветер, с жалобным надрывом застонал, рассекаемый лезвиями телеграфных проводов. Тоскливо и одиноко было в степи.
Уже подъезжая к городу, Аким вдруг обнаружил, что с его машиной творится неладное. Мотор то завывал голодным волком, то старчески покашливал. А в кабине все явственнее ощущался запах горелого масла.
Аким выключил двигатель, запахнул на себе кожушок и, рывком отворив дверцу кабины, спрыгнул в мелкий снег. Морозный ветер остро полоснул по лицу, заставил Акима съежиться, вобрать голову в плечи. Аким взобрался на раму, поднял капот, бегло осмотрел мотор. Вроде бы все в порядке.
Потом его будто осенило. Отвинтил крышку радиатора. Пар, хлынув вверх, обдал ему руку влажным теплом. Зоркий Акимов глаз усек: на дне радиатора кипит вода! А ведь в совхозе он наполнил его по края. Ну и ну! Не иначе как потек радиатор! Этак и до города не дотянешь. Двигатель перегреется — и кукарекай в степи один.
Аким соскочил с рамы. Под передком машины на снегу чернела лужица. Он присвистнул: вот дела так дела, черт бы их побрал,— и, нагнувшись, полез под машину. Место протека отыскал на удивление быстро, но толку с того. Ни заварить, ни запаять нечем. Если только...
Метнулся в кабину, достал пластилин. Обыкновенвый разноцветный детский пластилин. Акиму нравилось в минуты вынужденного безделья, когда, например, загружали или разгружали его машину, лепить всяческие фигурки — зверей, птиц. Кое-как пластилином заделал трещину в радиаторе. Сам понимал: ненадежно, все это па соплях,— по другого выхода не видел.
Промерзший, в заиндевелой шапке Аким наконец влез в холодную кабину, повернул ключ зажигания. Еще раз и еще. Но машину будто разбил паралич — не вздрагивала, не шевелилась. Акиму стало ясно: мотор застыл. Ведь в степи, на ветру, морозище дьявольский.
Ничего не поделаешь. Опять вылез из кабины, смастерил факел из пакли, принялся разогревать мотор. Крутой порыв ветра внезапно сильно вздул пламя, и Аким не успел и глазом моргнуть, как оно жадно охватило пропитанную маслом ватную стеганку на капоте. Стеганка вспыхнула вмиг. В первый момент ошарашенный случившимся Аким отступил от машины, потом кинулся срывать с капота охваченную огнем стеганку. Однако длинные языки пламени через открытую дверцу кабины уже успели лизнуть сиденье. Оно как бы нехотя загорелось.
Аким кинулся к кабине и, сбросив в себя кожушок, принялся гасить пока еще не набравший силу огонь. Но все его старания оказались тщетными. Чем больше он суетился, тем жарче разгоралось пламя. Вот оно дохнуло ему в лицо едким дымом. Аким невольно прикрыл ладонями глаза и ощутил под пальцами обожженные огнем, закурчавившиеся брови...
Так и сгорела машина, а с нею и совхозные тюки с овечьими шкурами. Потом был суд. Раскрутили на полную катушку. Результат — пять лет за халатность. Ни больше, ни меньше. Не помогли ни слезы матери: сын — единственная ее опора! — ни заступничество профкома автоколонны. Виноват — пусть отвечает! И другим будет в назидание, чтоб не повадно было...
Аким отбывал наказание всего лишь два с половиной года. За добросовестный труд — он и там работал шофером — и примерное поведение он был освобожден досрочно. Вернулся Аким в рабочий поселок, к своему удивлению, в ореоле славы. Мальчишки-подростки, хулиганы и забияки, не сводили с него заискивающих глаз, а потом сорвиголовы и повзрослее зачастили к
нему в дом. Все-таки человек с «курорта», срок мотал в заключении. За что туда попал, никто и не спрашивал. Главное, был там, а в тюрьму, как известно, за дело сажают, не по пустякам.
Вскоре Аким смекнул, чего хотят от него поселков-цы, какую карту на него ставят. В последнее время не давала им житья Пивновка, тоже окраина, стоявшая напротив, по другую сторону города. Теснила, ходу не давала. Нужно было дать бой Пивновке, осилить, отбить у нее охоту задираться с поселковцами. А для этого необходим атаман, и поселковцы с молчаливым единодушием признали это право за Акимом.
Аким не возражал. Ему нравилось подобострастное внимание к своей особе грубозато-дерзких, часто таких, как и он сам, не обласканных судьбой ребят. И опять, к своему удивлению, Аким обнаружил в себе недюжинные организаторские способности. В короткое время он сколотил вокруг себя крепкую и многочисленную ватагу.
Чем бы это все кончилось, неизвестно, но реальнее всего опять тюрьмой, если бы Аким вдруг не встретил Зосю. Вернее, он ее и не встречал. Жили они с Зосей в одном поселке, через две улицы, и знали друг друга давно. По крайней мере о существовании Зоси Акиму было известно, поскольку их родители дружили еще в те далекие времена, когда он пошел в школу, а Зося самостоятельно пошла по двору своими ногами. Аким в сравнении с этой девчонкой считался совсем взрослым парнем, и о том, что когда-то он будет домогаться ее любви, никто и мысли не держал: ни сами дети, ни их родители.
Когда Аким вернулся из заключения, зашебуршил в поселке и о его подвигах стало известно всему городу, однажды ясным солнечным днем в окружении рослых, ухарски настроенных ребят он столкнулся с глазу на глаз с Зосей в ее зеленом переулке. Сперва вроде как не узнал, до того изменилась девчонка — стройная, ладная, до плеч золотые кудри. И лицо этакой лунной красоты — бледное, изящное и холодное. Чересчур холодное! Узрев Акима, Зося едва заметно кивнула ему и тут же скрылась в калитке.
С этих пор Аким зачастил в затененный широкими кронами акаций опрятный переулок.И усердие Акима, хотя и не сразу, однако, было замечено. При встречах с ним Зося стала улыбаться, приветливо и мило. На ее слегка запавших щеках проступал смущенно-радостный румянец, и все ее тонкое бледное лицо неожиданно и удивленно озарялось большими, цвета майского василька, загадочно-глубокими глазами.
Аким у девчат пользовался успехом, в делах сердечных он был парень не промах, и поэтому, не напрягая своих мозговых извилин, понял: пора действовать. Словечко по словечку, легкомысленный смешок да прибаутка — и вот уже Аким в светлые теплые вечера начал прохаживаться по поселку в обществе очаровательной Зоси. Иногда втроем, вместе с ее подружкой Лилей, а иногда и гурьбой, в компании разудалых по-селковцев. Но, как правило, не допоздна. И — боже упаси!— никаких вольностей, а тем более непристойностей никто из ребят себе не позволял. Аким тут же без соли съел бы любого! Да з этом, кажется, и не было нужды: сама Зося своим поведением, скромным и достойным, облагораживала ребят, положительно воздействовала на них. В эти короткие часы они не ругались, не ссорились между собой и к прохожим не задирались. Просто гуляли по родному поселку.
И дальше все шло бы гладко, как по маслу, отношения у Акима с Зосей складывались как нельзя лучше, если бы черт не дернул Акима пригласить Зосю на танцы в город. Вот здесь-то и получилась закавыка.
Хотя стоп! Припоминая их отношения, стоило бы оговориться. Еще до танцев па какое-то время дружба между ними дала трещину. С неделю Зося, встречаясь с Акимом, была хмуро-задумчива. А произошло вот что.
Однажды, как обычно прогуливаясь по поселку с Акимом и его ребятами, Зося увидела парня, который, приближаясь к ним, вел себя неуверенно: заметно посеревший не то от страха, не то от робости перед надвигающейся гурьбой поселковцев, он шел рывками, будто раздираемый сомнениями — идти дальше по прямой или свернуть в ближайший проулок. Аким повелительным жестом дал знак подойти к нему. И когда тот приблизился к нему, так ударил его кулаком по подбородку, что парень, громко клацнув зубами, едва не упал. И тут же на незнакомца, как дворовые псы, налетели сзади Глухарь и Шмотка. В Акимовой компании они считались самыми хилыми и безвольными,
так называемыми слабаками, и тем более было странным видеть их сейчас такими агрессивными и злыми.Парень, прикрыв лицо руками, не сопротивлялся. Его беспомощность взывала о милосердии к нему, но тем не менее Аким, отступив на шаг, хищно всматривался в парня, выискивая у того место, куда можно было бы нанести наиболее острый удар.
При виде этой сцены Зося молча и медленно попятилась к забору. Краем глаза уловив ее движение, Аким чуть повернул голову в Зосину сторону, и взгляды их столкнулись. В ее глазах, прищуренных, потемневших, он увидел брезгливость и презрение... к нему, к Акиму. И вожаку поселковцев стало не по себе. Он мог ожидать от нее, ну пусть не почтения, не уважения как к сильнейшему, но тогда естественного для девчат страха или растерянности. Ничего этого не было! Синие глаза Зоси, казалось, прожигали Акима насквозь, и он, сам не зная что делает, вместо того, чтобы ударить незнакомого парня, в сердцах отшвырнул ногой Глухаря и замахнулся на Шмотку.
Шмотка проворно отпрыгнул в сторону и испуганно заскулил:
— Правильно, бей своих, чтоб чужие боялись!
— Убирайся!—сквозь зубы процедил Аким парню, как бы застывшему в столбняке.— Чтоб и духу твоего здесь не было!
Парень, боязливо озираясь, мелкой побежкой засеменил к ближайшему переулку, нырнул в него, скрылся.
Зося, ни на кого не глядя и не проронив ни слова, пошла прочь от притихших и, казалось, засмущавшихся поселковцев. Аким окликнул ее, но она не вняла его голосу.
Уже подходя к дому, Зося обернулась. Сзади, соблюдая дистанцию независимости в несколько метров, понуро плелся Аким. Один, без ребят. Его удрученный вид и какая-то раскаянная покорность поколебали решимость Зоси. Ей вдруг па мгновение даже стало жаль этого горе-воителя, и она остановилась, поджидая его.
— За что ты его так? — спокойным голосом спросила она Акима, когда тот подошел к ней. Но чуткое ухо Акима уловило в ее спокойствии еще не угасший гнев и напряженное ожидание. Он опустил голову.
— За дело...
— За какое?
— Он знает, за какое,— глядя себе под ноги, мрачно просипел Аким. У него враз сел голос, видать, от нервного расстройства.
— Как собаки... Трое па одного...— слова ее налились силой, и вновь в ее глазах появилось выражение брезгливости.— Как тебе не стыдно, Аким?
— Ну почему же, стыдно,— он по-прежнему мрачно смотрел себе под ноги.— Нехорошо получилось.
— Ладно, замнем для ясности,— смягчилась Зо-ся.— Главное, что мы друг друга поняли...
И все-таки с неделю Зося продолжала дуться на Акима, хотя он подчеркнуто корректно в ее присутствии вел себя не только с друзьями, но и со случайно попадавшимися ему на глаза недругами. Неприятность, казалось, уходила в область преданий, и тут на тебе опять — проклятые танцы!
Сначала все шло чин чинарем. До встречи с Зосей Аким с соратниками приложился к бутылке, в голове зашумело, на душе похорошело. Он надел свою вызывающе красную рубашку, для лихости закатал рукава по локоть, а потом приспустил немного, расчесал неудержимо рвущиеся на свободу густые смоляные волосы пластмассовым гребешком и, вопреки обыкновению бриться электрической бритвой, на этот раз для большей чистоты лица побрился опасной.
В самом лучшем расположении духа Аким зашел за Зосей и ее подругой Лилей.Ведь почти с самого первого дня их знакомства Аким предлагал Зосе заскочить с ним на танцы, но Зося — ни в какую! А вот сегодня согласилась. Пора ей, конечно, людей посмотреть и себя показать... в качестве его подруги.
На танцах Аким вежливо раскланивался с приятелями и приятельницами. Ни от кого не скрывал своего ликования: видел — Зося произвела на всех впечатление. Танцевала она только с ним, поскольку никто из ребят не осмеливался ее пригласить, опасаясь попасть в немилость к Акиму.
И вдруг откуда ни возьмись перед Зосей, перед Акимом, перед всей братвой появился некий бледного вида хлюпик, а точнее, прости господи, глист в обмотках. И, равнодушно скользнув взглядом по Акиму, обратился к Зосе: «Разрешите?» Наглость невероятная! И от кого? Да здесь будь ты железобетонным столбом, и то не стерпишь! Аким опустил вмиг отяжелевшие веки на глаза, зашторил их, чтобы никто не увидел яростного
блеска. Ну теперь пеняй на себя, невежа! Я тебе покажу, как лезть нахрапом!Но Зося — такая умница — с присущим ей хладнокровием коротко н ясно, а оттого и прекрасно, отказала юнцу: «Нет!» И тот расстроенный поковылял прочь, восвояси.
Сердитость тут же улетучилась из Акима. Он даже посочувствовал бедняге: эк как его Зося отбрила! А парень, видно, ничего, не из робкого десятка. Прется напролом, не признавая авторитетов! Молоток! И рожица у него, надо отдать должное, приятная: чистая, ни единого прыщика на ней и белая, будто припудренная. Нельзя назвать красавцем, но хлопчик из себя видный. Сам светлый, зеленоокий, шустрый.
Как ни странно, но Аким в мэтиинуты даже симпатизировал ему. Уже было сгоряча хотел пожурить Зо-сю за ее резкость: мол, надо быть снисходительней к человеческим слабостям, ну хочется человеку потанцевать с красивой девушкой, почему не уступить ему, не сделать приятное,— но тут же опомнился. Ну нет уж, баста! Каждый кочеток должен знать свой шесток. А то что получится? Куда конь с копытом, туда и рак с клешней.
Танцы подходили к концу, когда вдруг, расталкивая собравшихся, к Акиму подбежал Глухарь, с разбитой губой п плаксивым, старчески-поморщенным личиком.
- Побили! — взревел навзрыд Глухарь.— Побили, гады!
— Кто? — Аким в негодовании раздул ноздри. Какой позор! Поколотили их поселковца при Зосе! При всем честном народе!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20