— Мне время дорого.
— Время? — аж подпрыгнул старичок.— Дорого? А выкинуть двадцать тонн высоколегированной стали вам не дорого?
— Не на мусорник выкинули,— угрюмо проговорил начальник ремонта.— Переплавите, чугун будет.
— Что значит переплавите? Тысячи рублей в копейки переплавить? Да этот конус...— задыхался, захлебывался в возмущении эксплуатационник,— да его под-реставрировать немного... да он еще не раз будет использован!
«Вот вздорный человек,— с неприязнью поглядывал на развоевавшегося эксплуатационника Васька.— Небось был бы монтажником, то же самое сделал. Хотя,— с присущим Ваське резким поворотом мысли подумал он,—эксплуатационник прав. Конус действительно можно было бы реставрировать».
Васька уже видел, что нет, не попусту нервничает эксплуатационник, бьется он за справедливость. Видимо, понял это не только один Васька. Потому что начальник ремонта, о чем-то тихо переговорив с бригадирами, хмуро похлопал эксплуатационника по плечу:
— Ладно, не шуми, батя. У нас здесь и без тебя шума хватает. Поднимем обратно твой конус.
Эксплуатационник как-то сразу, безоговорочно, поверил начальнику ремонта.
— Вот и хорошо. Вот и правильно,— совсем миролюбиво, почти дружески пробормотал он и поспешил к лестнице.— Ведь если не по-хозяйски, то и печь ремонтировать не надо. Взорвать ее — куда проще...
Дряблая кожа на шее у него багровела, кисть смуглой руки, побитой ржавчиной старческих конопушек, подрагивала.
«Тебя хоть самого в ремонт отдавай, а ты распалился не на шутку. Беречь себя надо,— уже с нежностью пожалел побушевавшего старика Васька.— Как мой отец... Такой же напористый. Тот тоже за народное добро горло перегрызет».
Поднять-то пообещали. По как? Кто-то предложил завести крюк лебедки и петлю троса на конусе — благо что она уцелела — с колошниковой площадки. И начались муки...
Ну а пока суд да дело, Толяна велел ребятам спускаться на обед. Монтажники и сами управятся с большим конусом. Мамлюк оттащил автогенный аппарат и сторонку, чтоб никому не мешал, и рядом с аппаратом ребята сложили и кучку своп незамысловатый инструмент.
Внизу их ждал насупленный Мышка.
— Толяна,— по-свойски и без обиняков начал он,— ты хочешь, чтобы меня в другую бригаду перевели?
— С чего ты взял? — усмехнулся Толяна.
Мышка деловито откашлялся, натянул козырек фуражки па лоб.
— Жиган! .....заржал Мотыль.- Умора!
— Фарфуднноп дважды,.....-для пущей серьезности
Мышка растопырил два пальца,— подходил ко мне и спрашивал, что я здесь делаю.— Мышка мрачно пожал плечами.— Ну что я мог ему сказать? — и тут же с угрозой произнес: — Вот увидишь, заберет он меня от вас.
— Ну, дает жару Костик! — опять заржал Мотыль.— А мне кажется...
— Если кажется, перекрестись! — резко прервал его Мышка.
— Да он хотел...— вступился было за Мотыля улыбающийся Мамлюк.
— Хотеть не вредно! — круто развернулся к нему Мышка.
— Ну, Толяна, подготовил ты себе смену,— сокрушенно покачал головой Мотыль.— Достойную! Нечего сказать. С таким языком Костик быстро в начальство выбьется.
— А ты вообще помалкивай!—всерьез разозлился Мышка.— Тебя не щекочут!
— На высоте — это тебе не на земле,— отечески принялся поучать Мышку Мамлюк.— На высоте — ветер. Сильный! Л ты легкий. Снесет — как пить дать снесет! Тебя ведь жалко.
— Жалко у пчелки, а пчелка на елке! — презрительно фыркнул Мышка в сияюще-насмешливые глаза Мамлюка.
— Ладно,— засмеялся Толяна,— придется взять тебя на колошник. А то и вправду заберет Ибрагим от нас Мышку. А без Мышки нам и не туда и не сюда.
— А как насчет ветра? — с лукавством поинтересовался Мотыль.
— Пристегнем его к какой-нибудь балке,— нашел выход Толяна.— Убережем Мышку!
Все расхохотались и с повеселевшим Мышкой впереди направились в столовую.
Взобравшись наверх после перерыва, ребята с удивлением узнали, что большой конус еще не поднят. Не удивился лишь Толяна. Его трудно было чем-либо удивить. Услышав от вымученного начальника ремонта, что, дескать, вот уже больше часа его люди бьются над подъемом конуса, а толку никакого, крюк лебедки не попадает в петлю на конусе, Толяна молча вскарабкался на перекладину, перегнулся через край домны, заглянул внутрь. Потом так же молча спрыгнул на колошниковую площадку, отряхнул руки от золотистой пыли и, глядя поверх головы начальника ремонта, спросил, ни к кому конкретно не обращаясь:
— Ну как, будем и дальше волынку тянуть или в печь полезем?
— Надо бы,— неуверенно, с опаской произнес пожилой бригадир монтажников.
Ваське была понятна его тревога. Монтажник — бог на высоте, под солнцем, под вольным неохватным небом. И снег, и дождь, и ветер — все ему нипочем. На высоте — и черт ему не брат. А в печь лезть — не его дело. Риск огромен: можно задохнуться от газа, можно сгореть от высокой температуры. Печь-то не остыла.
— Сам не раз думал об этом, но...— начальник ре« монта сумрачно развел багровыми, могучими руками; опуститься в печь — на это приказов не отдают.
— Я полезу,— спокойно сказал Толяна и, подойдя к газоспасателю, торчавшему здесь же, на колошнике, снял с него поблескивающий никелем аппарат.
Никто его не отговаривал. С молчаливого позволения начальника ремонта монтажники сноровисто, быстро, плотно обхватили Толяна в поясе тросиком, закрепили аппарат.
Взвизгнув, заработал мотор лебедки. Начальник ремонта поднял большой палец вверх. Толяна оторвался от площадки и плавно взмыл в ласковое лазурное небо.
Полсотни человек, затаив дыхание, следили за смельчаком. Толяна, держась руками за тросик, стоймя, с газоспасательным аппаратом за спиной, медленно спускался в печь. Сизые языки пламени лизали подошвы ботинок. И жутко было думать, что человека и пятидесятиметровый слой раскаленной массы разделяет всего лишь метр гранулированного шлака, загруженного в печь несколько часов назад, чтобы сбить сумасшедшую температуру.
Чем ниже опускался Толяна, тем больше сгущалась тревога. Васька прямо-таки физически ощущал, как жаркий поток загазованного воздуха снизу обдает лицо бригадира, как опасно накалилась его спецовка.
Начальник ремонта раз за разом судорожно заглатывал слюну, лицо его посерело, губы запеклись.
«Конечно, заволнуешься тут. Ситуация не дай бог,— проникся сочувствием к нему Васька.— Если сейчас с Толяиой что-нибудь случится, начальник ремонта пойдет под суд».
Толяна почти вплотную приблизился к большому конусу. Он подал знак рукой: стоп! Лебедка смолкла. Васька увидел: Толяна рывком изогнулся, как крупная рыбина, ухватил трос на конусе. Есть!
Накинуть петлю троса на крюк лебедки оказалось делом нескольких секунд, однако и здесь нужна была исключительная точность. Толяна проделал это с подлинным мастерством.
— Вира! — хрипло гаркнул начальник ремонта и выкатил в неистовстве глаза.
Толяну вмиг выхватили из печи. Л вслед за ним наверх пополз громадный ковш...
Высокий, худой, поджарый Толяна тихими шагами прошел по площадке и присел на перевернутое вверх дном ведро. Жилы на шее у пего напряглись, налились иссиня-черной кровью. Лицо пошло желтыми и багровыми пятнами, похожими па застаревшие кровоподтеки,
— Воды,— едва слышно попросил он.
Мышка метнулся по площадке, ища чайник с водой. Нашел, с испуганным восхищением подал бригадиру.
Положив фуражку у ног, грязный, взмокший от жары, левой рукой потирая темные подглазья, Толяна принялся жадно отхлебывать из чайника холодную воду, по-ребячьи наслаждаясь каждым глотком. Он улыбнулся. И, наверное, оттого, что временами лицо подергивалось тиком, эта большая светлая улыбка, казалось, дробилась па множество бледных и мелких улыбок...
В самом конце смены Толяна неожиданно спросил у Мотыля:
— А что с Антрацитом? Как он?
Мотыль непонимающе уставился на него, потом недоуменно повел взглядом по чуть смутившимся лицам ребят. Вопрос Толяны не дошел до его сознания.
— Антрацит? А я что, доктор?
— Нет, ты не доктор! — рассердился Толяна.— Я всех спрашиваю,— повысил он голос,— что с Антрацитом? Его нет на работе несколько дней.
— Да что с ним сделается? — по своей привычке затрясся в смехе Мотыль.— Антрацита дубинкой не прибьешь.
— Ладно, ша! — досадуя на неуместную шутку, Толяна поморщился.— Я серьезно спрашиваю, кто-нибудь был у пего?
Ребята, потупясь, молчали. Действительно, нехорошо получается: их товарищ болеет, а они не знают даже чем. Общую неловкость нарушил Мышка. Шмыгнув носом, он осторожно произнес:
— Хотя я у него и не был, но краем уха слышал: температура у него, грипп.
— Вась-Вась! — энергично распорядился Толяна.— Надо проведать Антрацита. Организуй!
— Да что там организовывать! — не усидел на месте, подскочил в нетерпении Мамлюк.— Сегодня же вечером все вместе и сходим.
— Кроме меня,— уныло опустил голову Мышка.— В школу пойду, иначе никак нельзя.— И совсем подавленно признался:—Двойка у меня по физике. Если в четверти останется, мать прибьет.
— Эх ты, горе-школяр! — натянул кепку ему на глаза Мотыль и в воспитательных целях слегка двинул по затылку.— Только зря штаны протираешь.
Мамлюк с Мотылем заявились к Ваське, когда уже густел сиреневый воздух, впитывая в себя, как губка, сырую мглистость.
На Гапуровку, самый отдалённый от города поселок, по другую сторону завода, добирались долго. Фиолетовая темнота уже наплывала па город тугими, остуженными к ночи волнами, па которых желтоватыми светлячками поблескивали электролампочки.
Когда подошли к заброшенному старому карьеру у завода, на улице, прилепившейся над каменным провалом и круто спускающейся к пруду с теплой технической водой, протяжно, как но мертвому, заныла собака и раздался надтреснутый пьяный выкрик.
— Ну п забрался. Антрацит,— недовольно пробубнил в нос Мотыль.— Живут же люди... Захолустье.
Свернули с широкой дороги на кочковатую узкую тропинку, петляющую по сумрачным проулкам. Фонарей здесь почти не было, но зато ярко светила луна. Серебристый свет ее подбеливал ночь.
Мотыль, а за ним Мамлюк и Васька спустились в степной буерак и пошли по его дну. Когда-то здесь была городская свалка. Будто овечья отара, серели частые косматые бугры. А по краям буерака ракетами застыли величественные пирамидальные тополя. Тускло освещая их, по железнодорожной ветке в сторону города огромной гусеницей прополз пассажирский поезд.
— А мне тут нравится,— задумчиво проговорил Мамлюк и потянул носом воздух.— Сиренью пахнет.
— Если здесь чем и пахнет, так только дохлой псиной,— решительно опроверг его Мотыль и, не скрывая недовольства сентиментальностью Мамлюка, скороговоркой пробурчал:
— Давайте поживее топать, а то и к утру не доберемся!
Мамлюк хмыкнул, но возражать насчет дохлой псины не стал, да и поспешить действительно стоило...
Антрацит растрогался — куда и болезнь делась. Он забегал по хате, не зная, как лучше угодить друзьям, куда их посадить и чем угостить. Теребимая его радостными понуканиями, и мать засуетилась у печи. Зашквор-чало на сковородке сало.
— Как прикажете,— поигрывал Антрацит веселыми глазами,— картошку варить или жарить?
— Вари в мундирах, так быстрее,— благодушно откинулся на спинку стула Мамлюк.
Антрацит метнулся в погреб, и на столе появились соленые огурцы и помидоры, квашеная капуста, моченые яблоки.
— Огород-то сноп,— простодушно объяснил Антрацит такое изобилие,— всего навалом.
— Живи — и умирать не надо,— хохотнул Мотыль, лукаво подмигивая Ваське.— А Толяна думал, что наш Антрацит дуба дает.
— Ну! — с досадой качнул головой Антрацит.— Завтра же схожу в поликлинику и закрою больничный лист. Надоело сидеть дома.
— Не торопись! — жадно поглядывая на стол и потирая руки от удовольствия, осадил его Мотыль.— Пусть плановый на третьей домне закончится. Работка там — будь здоров. Толяна сегодня чуть не сгорел.
— Как?
— Да так... Мамлюк, расскажи, у тебя лучше получится.
— Что рассказывать,— зажмурившись, потянулся тот.— Прямо скажем, по дурости. Монтажники в спешке сбросили конус в печь, а эксплуатационники запротестовали. Пришлось доставать обратно. А у монтажников не заладилось. Вот Толяна по своей охоте и полез в огонь, чтобы крюк лебедки завести под трос на конусе.
— Пусть бы монтажники и лезли!—грозно выпятил грудь Антрацит.— Их вина!
— Кишка тонка...— Мотыль поближе придвинулся к аппетитно пахнувшему столу, положил локти на скатерть.
— Да, это верно, не каждый на такое решится,— дал должную оценку действиям Толяны Антрацит и, осознавая свою важную миссию быть на посту заместителя бригадира котельщиков, напустил на себя солидность.— Работа у нас такая...— И, кашлянув, крикнул через плечо на кухню: — Ма, картошку неси, Мотыль с голоду умирает.
Возвращались поздно. Ветер со степи, путаясь в проводах высоковольтки, ревел по-бычьи — надрывно, густо. Тяжелая черная ночь катилась на город широким валом. Внезапно небо над окраиной завода вздрогнуло,
тьма покачнулась, и яркий красный свет разлился в воздухе, касаясь облаков. Пылал он недолго. Вскоре краски начали медленно, томительно гаснуть. Но вот свет опять вспыхнул с повой силой. Издали зарево над заводом казалось живым — оно как будто пульсировало и грело. Это шлаковозы на отвалах один за другим выливали из ковшей расплавленный доменный передел.
— Что я вам скажу, хлопцы,— и хотя со степи порывисто тянуло холодом, Мотыль расстегнул пиджак нараспашку: не в меру разогрелся у Антрацита,— обнял за плечи Ваську.— Был я вчера у Лилии.
— Что-то ты зачастил к ней с легкой руки Псулы-бы,— пробормотал Мамлюк, сосредоточенно глядя себе под ноги.
Он, хорошо знающий заводские окраины, повел ребят в город кратчайшим путем: вдоль шлаковых отвалов. Доменный передел, выливаемый из ковшей, дымными ручьями струился по каменной горе и тут же, застывая, покрывался темно-зеленой коркой, рассыпался в камни. Посмотришь — с виду обыкновенный булыжник, а внутри у него — расплавленный жар. Поэтому-то ребята и шли осторожно, прикидывая, куда поставить ногу.
— Эта встреча была особая,— покачиваясь, благодушествовал Мотыль.— Подумали хорошенько вместе, обмозговали все и решили: осенью поженимся.
— Да ты что, с приветом? — присвистнув, Мамлюк даже остановился и покрутил пальцем у виска.— Тебе осенью в армию идти.
— Армия...— и Васька почувствовал, как Мотыль самодовольно ухмыльнулся в темноте.— Отслужим... Эка невидаль.
Далеко внизу мерцали огни города. Каждая улица, прихорашиваясь к вечеру, будто девушка, надевала светлое серебряное ожерелье.
— А может, и ты, Васька, собираешься жениться? — с язвительной насмешкой спросил Мамлюк.
— Мне не к спеху,— скучно ответил Васька.
Ему было неприятно, что именно сейчас, когда у него произошло непонятное — не то размолвка, не то разлад с Зосей,— Мамлюк задал ему этот непростой вопрос. Известие о том, что Мотыль хочет жениться на Лилии и она согласна, острой болью царапнуло Ваську по сердцу. Казалось, нечастые встречи Мотыля и Лилии носили легкомысленный, игривый характер. И на
тебе! Подумать только — дело у Мотыля идет к свадьбе. А у него, Васьки Неулыбы, наоборот.
Васька замкнулся, заполз в себя, как улитка в раковину, и уже не слушал ни разглагольствований Мотыля, ни раздраженного хмыканья Мамлюка.
А дома Ваську ждала неожиданность. Едва он переступил порог хаты, как мать сурово задала ему традиционно-риторический вопрос:
- Где ты шляешься до такого времени?
И, поскольку риторический вопрос, как известно, не требует ответа, Васька промолчал. Сморенный усталостью, поздним часом и неудачами, он присел на табуретку и, неуклюже нагнувшись, стащил с натруженных ног ботинки. Они с глухим стуком упали на пол.
— Ну, чего молчишь? — повысила голос мать. Но, заметив, что сын расстроен, сказала мягко и будто невзначай: — Девушка твоя приходила. Зося.
— Кто? — Васька остолбенел. Он пристально всматривался в мать, приоткрыв рот от радостного изумления.
— Чего уставился?
— И давно?
— Вечером. Сразу, как ты с приятелями закатился,— мать прошла к печи, открыла духовку, из которой тут же повалил горячий запах подсолнечных семечек, пронятых жаром. Помешивая семечки на противне, она опять строго взглянула на Ваську.— Раздевайся! Чего стоишь? Уж не собираешься ли ты бежать к ней ночью? Успеется.- И добавила тихо, значительно: — Славная девушка. Это и по лицу видно, и по разговору.— И вновь сердито наращивая голос: — Ждала-ждала, так, не дождавшись, ушла. А я ума не приложу, куда ты мог запропаститься. То все вечера напролет в хате сидишь, на улицу не выгонишь, а то на тебе...
От прилива щемяще-счастливого чувства Васька в мгновение ока вскочил на босу ногу в отцовы калоши, просыхающие у багрово накалившегося поддувала печи, и выбежал во двор. И здесь остановился.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20
— Время? — аж подпрыгнул старичок.— Дорого? А выкинуть двадцать тонн высоколегированной стали вам не дорого?
— Не на мусорник выкинули,— угрюмо проговорил начальник ремонта.— Переплавите, чугун будет.
— Что значит переплавите? Тысячи рублей в копейки переплавить? Да этот конус...— задыхался, захлебывался в возмущении эксплуатационник,— да его под-реставрировать немного... да он еще не раз будет использован!
«Вот вздорный человек,— с неприязнью поглядывал на развоевавшегося эксплуатационника Васька.— Небось был бы монтажником, то же самое сделал. Хотя,— с присущим Ваське резким поворотом мысли подумал он,—эксплуатационник прав. Конус действительно можно было бы реставрировать».
Васька уже видел, что нет, не попусту нервничает эксплуатационник, бьется он за справедливость. Видимо, понял это не только один Васька. Потому что начальник ремонта, о чем-то тихо переговорив с бригадирами, хмуро похлопал эксплуатационника по плечу:
— Ладно, не шуми, батя. У нас здесь и без тебя шума хватает. Поднимем обратно твой конус.
Эксплуатационник как-то сразу, безоговорочно, поверил начальнику ремонта.
— Вот и хорошо. Вот и правильно,— совсем миролюбиво, почти дружески пробормотал он и поспешил к лестнице.— Ведь если не по-хозяйски, то и печь ремонтировать не надо. Взорвать ее — куда проще...
Дряблая кожа на шее у него багровела, кисть смуглой руки, побитой ржавчиной старческих конопушек, подрагивала.
«Тебя хоть самого в ремонт отдавай, а ты распалился не на шутку. Беречь себя надо,— уже с нежностью пожалел побушевавшего старика Васька.— Как мой отец... Такой же напористый. Тот тоже за народное добро горло перегрызет».
Поднять-то пообещали. По как? Кто-то предложил завести крюк лебедки и петлю троса на конусе — благо что она уцелела — с колошниковой площадки. И начались муки...
Ну а пока суд да дело, Толяна велел ребятам спускаться на обед. Монтажники и сами управятся с большим конусом. Мамлюк оттащил автогенный аппарат и сторонку, чтоб никому не мешал, и рядом с аппаратом ребята сложили и кучку своп незамысловатый инструмент.
Внизу их ждал насупленный Мышка.
— Толяна,— по-свойски и без обиняков начал он,— ты хочешь, чтобы меня в другую бригаду перевели?
— С чего ты взял? — усмехнулся Толяна.
Мышка деловито откашлялся, натянул козырек фуражки па лоб.
— Жиган! .....заржал Мотыль.- Умора!
— Фарфуднноп дважды,.....-для пущей серьезности
Мышка растопырил два пальца,— подходил ко мне и спрашивал, что я здесь делаю.— Мышка мрачно пожал плечами.— Ну что я мог ему сказать? — и тут же с угрозой произнес: — Вот увидишь, заберет он меня от вас.
— Ну, дает жару Костик! — опять заржал Мотыль.— А мне кажется...
— Если кажется, перекрестись! — резко прервал его Мышка.
— Да он хотел...— вступился было за Мотыля улыбающийся Мамлюк.
— Хотеть не вредно! — круто развернулся к нему Мышка.
— Ну, Толяна, подготовил ты себе смену,— сокрушенно покачал головой Мотыль.— Достойную! Нечего сказать. С таким языком Костик быстро в начальство выбьется.
— А ты вообще помалкивай!—всерьез разозлился Мышка.— Тебя не щекочут!
— На высоте — это тебе не на земле,— отечески принялся поучать Мышку Мамлюк.— На высоте — ветер. Сильный! Л ты легкий. Снесет — как пить дать снесет! Тебя ведь жалко.
— Жалко у пчелки, а пчелка на елке! — презрительно фыркнул Мышка в сияюще-насмешливые глаза Мамлюка.
— Ладно,— засмеялся Толяна,— придется взять тебя на колошник. А то и вправду заберет Ибрагим от нас Мышку. А без Мышки нам и не туда и не сюда.
— А как насчет ветра? — с лукавством поинтересовался Мотыль.
— Пристегнем его к какой-нибудь балке,— нашел выход Толяна.— Убережем Мышку!
Все расхохотались и с повеселевшим Мышкой впереди направились в столовую.
Взобравшись наверх после перерыва, ребята с удивлением узнали, что большой конус еще не поднят. Не удивился лишь Толяна. Его трудно было чем-либо удивить. Услышав от вымученного начальника ремонта, что, дескать, вот уже больше часа его люди бьются над подъемом конуса, а толку никакого, крюк лебедки не попадает в петлю на конусе, Толяна молча вскарабкался на перекладину, перегнулся через край домны, заглянул внутрь. Потом так же молча спрыгнул на колошниковую площадку, отряхнул руки от золотистой пыли и, глядя поверх головы начальника ремонта, спросил, ни к кому конкретно не обращаясь:
— Ну как, будем и дальше волынку тянуть или в печь полезем?
— Надо бы,— неуверенно, с опаской произнес пожилой бригадир монтажников.
Ваське была понятна его тревога. Монтажник — бог на высоте, под солнцем, под вольным неохватным небом. И снег, и дождь, и ветер — все ему нипочем. На высоте — и черт ему не брат. А в печь лезть — не его дело. Риск огромен: можно задохнуться от газа, можно сгореть от высокой температуры. Печь-то не остыла.
— Сам не раз думал об этом, но...— начальник ре« монта сумрачно развел багровыми, могучими руками; опуститься в печь — на это приказов не отдают.
— Я полезу,— спокойно сказал Толяна и, подойдя к газоспасателю, торчавшему здесь же, на колошнике, снял с него поблескивающий никелем аппарат.
Никто его не отговаривал. С молчаливого позволения начальника ремонта монтажники сноровисто, быстро, плотно обхватили Толяна в поясе тросиком, закрепили аппарат.
Взвизгнув, заработал мотор лебедки. Начальник ремонта поднял большой палец вверх. Толяна оторвался от площадки и плавно взмыл в ласковое лазурное небо.
Полсотни человек, затаив дыхание, следили за смельчаком. Толяна, держась руками за тросик, стоймя, с газоспасательным аппаратом за спиной, медленно спускался в печь. Сизые языки пламени лизали подошвы ботинок. И жутко было думать, что человека и пятидесятиметровый слой раскаленной массы разделяет всего лишь метр гранулированного шлака, загруженного в печь несколько часов назад, чтобы сбить сумасшедшую температуру.
Чем ниже опускался Толяна, тем больше сгущалась тревога. Васька прямо-таки физически ощущал, как жаркий поток загазованного воздуха снизу обдает лицо бригадира, как опасно накалилась его спецовка.
Начальник ремонта раз за разом судорожно заглатывал слюну, лицо его посерело, губы запеклись.
«Конечно, заволнуешься тут. Ситуация не дай бог,— проникся сочувствием к нему Васька.— Если сейчас с Толяиой что-нибудь случится, начальник ремонта пойдет под суд».
Толяна почти вплотную приблизился к большому конусу. Он подал знак рукой: стоп! Лебедка смолкла. Васька увидел: Толяна рывком изогнулся, как крупная рыбина, ухватил трос на конусе. Есть!
Накинуть петлю троса на крюк лебедки оказалось делом нескольких секунд, однако и здесь нужна была исключительная точность. Толяна проделал это с подлинным мастерством.
— Вира! — хрипло гаркнул начальник ремонта и выкатил в неистовстве глаза.
Толяну вмиг выхватили из печи. Л вслед за ним наверх пополз громадный ковш...
Высокий, худой, поджарый Толяна тихими шагами прошел по площадке и присел на перевернутое вверх дном ведро. Жилы на шее у пего напряглись, налились иссиня-черной кровью. Лицо пошло желтыми и багровыми пятнами, похожими па застаревшие кровоподтеки,
— Воды,— едва слышно попросил он.
Мышка метнулся по площадке, ища чайник с водой. Нашел, с испуганным восхищением подал бригадиру.
Положив фуражку у ног, грязный, взмокший от жары, левой рукой потирая темные подглазья, Толяна принялся жадно отхлебывать из чайника холодную воду, по-ребячьи наслаждаясь каждым глотком. Он улыбнулся. И, наверное, оттого, что временами лицо подергивалось тиком, эта большая светлая улыбка, казалось, дробилась па множество бледных и мелких улыбок...
В самом конце смены Толяна неожиданно спросил у Мотыля:
— А что с Антрацитом? Как он?
Мотыль непонимающе уставился на него, потом недоуменно повел взглядом по чуть смутившимся лицам ребят. Вопрос Толяны не дошел до его сознания.
— Антрацит? А я что, доктор?
— Нет, ты не доктор! — рассердился Толяна.— Я всех спрашиваю,— повысил он голос,— что с Антрацитом? Его нет на работе несколько дней.
— Да что с ним сделается? — по своей привычке затрясся в смехе Мотыль.— Антрацита дубинкой не прибьешь.
— Ладно, ша! — досадуя на неуместную шутку, Толяна поморщился.— Я серьезно спрашиваю, кто-нибудь был у пего?
Ребята, потупясь, молчали. Действительно, нехорошо получается: их товарищ болеет, а они не знают даже чем. Общую неловкость нарушил Мышка. Шмыгнув носом, он осторожно произнес:
— Хотя я у него и не был, но краем уха слышал: температура у него, грипп.
— Вась-Вась! — энергично распорядился Толяна.— Надо проведать Антрацита. Организуй!
— Да что там организовывать! — не усидел на месте, подскочил в нетерпении Мамлюк.— Сегодня же вечером все вместе и сходим.
— Кроме меня,— уныло опустил голову Мышка.— В школу пойду, иначе никак нельзя.— И совсем подавленно признался:—Двойка у меня по физике. Если в четверти останется, мать прибьет.
— Эх ты, горе-школяр! — натянул кепку ему на глаза Мотыль и в воспитательных целях слегка двинул по затылку.— Только зря штаны протираешь.
Мамлюк с Мотылем заявились к Ваське, когда уже густел сиреневый воздух, впитывая в себя, как губка, сырую мглистость.
На Гапуровку, самый отдалённый от города поселок, по другую сторону завода, добирались долго. Фиолетовая темнота уже наплывала па город тугими, остуженными к ночи волнами, па которых желтоватыми светлячками поблескивали электролампочки.
Когда подошли к заброшенному старому карьеру у завода, на улице, прилепившейся над каменным провалом и круто спускающейся к пруду с теплой технической водой, протяжно, как но мертвому, заныла собака и раздался надтреснутый пьяный выкрик.
— Ну п забрался. Антрацит,— недовольно пробубнил в нос Мотыль.— Живут же люди... Захолустье.
Свернули с широкой дороги на кочковатую узкую тропинку, петляющую по сумрачным проулкам. Фонарей здесь почти не было, но зато ярко светила луна. Серебристый свет ее подбеливал ночь.
Мотыль, а за ним Мамлюк и Васька спустились в степной буерак и пошли по его дну. Когда-то здесь была городская свалка. Будто овечья отара, серели частые косматые бугры. А по краям буерака ракетами застыли величественные пирамидальные тополя. Тускло освещая их, по железнодорожной ветке в сторону города огромной гусеницей прополз пассажирский поезд.
— А мне тут нравится,— задумчиво проговорил Мамлюк и потянул носом воздух.— Сиренью пахнет.
— Если здесь чем и пахнет, так только дохлой псиной,— решительно опроверг его Мотыль и, не скрывая недовольства сентиментальностью Мамлюка, скороговоркой пробурчал:
— Давайте поживее топать, а то и к утру не доберемся!
Мамлюк хмыкнул, но возражать насчет дохлой псины не стал, да и поспешить действительно стоило...
Антрацит растрогался — куда и болезнь делась. Он забегал по хате, не зная, как лучше угодить друзьям, куда их посадить и чем угостить. Теребимая его радостными понуканиями, и мать засуетилась у печи. Зашквор-чало на сковородке сало.
— Как прикажете,— поигрывал Антрацит веселыми глазами,— картошку варить или жарить?
— Вари в мундирах, так быстрее,— благодушно откинулся на спинку стула Мамлюк.
Антрацит метнулся в погреб, и на столе появились соленые огурцы и помидоры, квашеная капуста, моченые яблоки.
— Огород-то сноп,— простодушно объяснил Антрацит такое изобилие,— всего навалом.
— Живи — и умирать не надо,— хохотнул Мотыль, лукаво подмигивая Ваське.— А Толяна думал, что наш Антрацит дуба дает.
— Ну! — с досадой качнул головой Антрацит.— Завтра же схожу в поликлинику и закрою больничный лист. Надоело сидеть дома.
— Не торопись! — жадно поглядывая на стол и потирая руки от удовольствия, осадил его Мотыль.— Пусть плановый на третьей домне закончится. Работка там — будь здоров. Толяна сегодня чуть не сгорел.
— Как?
— Да так... Мамлюк, расскажи, у тебя лучше получится.
— Что рассказывать,— зажмурившись, потянулся тот.— Прямо скажем, по дурости. Монтажники в спешке сбросили конус в печь, а эксплуатационники запротестовали. Пришлось доставать обратно. А у монтажников не заладилось. Вот Толяна по своей охоте и полез в огонь, чтобы крюк лебедки завести под трос на конусе.
— Пусть бы монтажники и лезли!—грозно выпятил грудь Антрацит.— Их вина!
— Кишка тонка...— Мотыль поближе придвинулся к аппетитно пахнувшему столу, положил локти на скатерть.
— Да, это верно, не каждый на такое решится,— дал должную оценку действиям Толяны Антрацит и, осознавая свою важную миссию быть на посту заместителя бригадира котельщиков, напустил на себя солидность.— Работа у нас такая...— И, кашлянув, крикнул через плечо на кухню: — Ма, картошку неси, Мотыль с голоду умирает.
Возвращались поздно. Ветер со степи, путаясь в проводах высоковольтки, ревел по-бычьи — надрывно, густо. Тяжелая черная ночь катилась на город широким валом. Внезапно небо над окраиной завода вздрогнуло,
тьма покачнулась, и яркий красный свет разлился в воздухе, касаясь облаков. Пылал он недолго. Вскоре краски начали медленно, томительно гаснуть. Но вот свет опять вспыхнул с повой силой. Издали зарево над заводом казалось живым — оно как будто пульсировало и грело. Это шлаковозы на отвалах один за другим выливали из ковшей расплавленный доменный передел.
— Что я вам скажу, хлопцы,— и хотя со степи порывисто тянуло холодом, Мотыль расстегнул пиджак нараспашку: не в меру разогрелся у Антрацита,— обнял за плечи Ваську.— Был я вчера у Лилии.
— Что-то ты зачастил к ней с легкой руки Псулы-бы,— пробормотал Мамлюк, сосредоточенно глядя себе под ноги.
Он, хорошо знающий заводские окраины, повел ребят в город кратчайшим путем: вдоль шлаковых отвалов. Доменный передел, выливаемый из ковшей, дымными ручьями струился по каменной горе и тут же, застывая, покрывался темно-зеленой коркой, рассыпался в камни. Посмотришь — с виду обыкновенный булыжник, а внутри у него — расплавленный жар. Поэтому-то ребята и шли осторожно, прикидывая, куда поставить ногу.
— Эта встреча была особая,— покачиваясь, благодушествовал Мотыль.— Подумали хорошенько вместе, обмозговали все и решили: осенью поженимся.
— Да ты что, с приветом? — присвистнув, Мамлюк даже остановился и покрутил пальцем у виска.— Тебе осенью в армию идти.
— Армия...— и Васька почувствовал, как Мотыль самодовольно ухмыльнулся в темноте.— Отслужим... Эка невидаль.
Далеко внизу мерцали огни города. Каждая улица, прихорашиваясь к вечеру, будто девушка, надевала светлое серебряное ожерелье.
— А может, и ты, Васька, собираешься жениться? — с язвительной насмешкой спросил Мамлюк.
— Мне не к спеху,— скучно ответил Васька.
Ему было неприятно, что именно сейчас, когда у него произошло непонятное — не то размолвка, не то разлад с Зосей,— Мамлюк задал ему этот непростой вопрос. Известие о том, что Мотыль хочет жениться на Лилии и она согласна, острой болью царапнуло Ваську по сердцу. Казалось, нечастые встречи Мотыля и Лилии носили легкомысленный, игривый характер. И на
тебе! Подумать только — дело у Мотыля идет к свадьбе. А у него, Васьки Неулыбы, наоборот.
Васька замкнулся, заполз в себя, как улитка в раковину, и уже не слушал ни разглагольствований Мотыля, ни раздраженного хмыканья Мамлюка.
А дома Ваську ждала неожиданность. Едва он переступил порог хаты, как мать сурово задала ему традиционно-риторический вопрос:
- Где ты шляешься до такого времени?
И, поскольку риторический вопрос, как известно, не требует ответа, Васька промолчал. Сморенный усталостью, поздним часом и неудачами, он присел на табуретку и, неуклюже нагнувшись, стащил с натруженных ног ботинки. Они с глухим стуком упали на пол.
— Ну, чего молчишь? — повысила голос мать. Но, заметив, что сын расстроен, сказала мягко и будто невзначай: — Девушка твоя приходила. Зося.
— Кто? — Васька остолбенел. Он пристально всматривался в мать, приоткрыв рот от радостного изумления.
— Чего уставился?
— И давно?
— Вечером. Сразу, как ты с приятелями закатился,— мать прошла к печи, открыла духовку, из которой тут же повалил горячий запах подсолнечных семечек, пронятых жаром. Помешивая семечки на противне, она опять строго взглянула на Ваську.— Раздевайся! Чего стоишь? Уж не собираешься ли ты бежать к ней ночью? Успеется.- И добавила тихо, значительно: — Славная девушка. Это и по лицу видно, и по разговору.— И вновь сердито наращивая голос: — Ждала-ждала, так, не дождавшись, ушла. А я ума не приложу, куда ты мог запропаститься. То все вечера напролет в хате сидишь, на улицу не выгонишь, а то на тебе...
От прилива щемяще-счастливого чувства Васька в мгновение ока вскочил на босу ногу в отцовы калоши, просыхающие у багрово накалившегося поддувала печи, и выбежал во двор. И здесь остановился.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20