Но теперь мне хочется кричать «ура»!
Муссолини — с нами! Об этом мне вот только что было сказано в «Антиевропе». Разумеется, непосредственных результатов победы не надо ждать быстро: и в политике, и в дипломатии иногда приходится и против воли придерживать ход, но знак подан... Вчера Муссолини заявил прилюдно и весьма решительно: «Переносим фашизм на мировую арену. Я никогда не говорил, что фашизм не для экспорта. Это — не моя фраза...» Италии, которая стоит на позиции поддержки фашистских движений в мировом масштабе, также не приходится долго думать. Вот я и получил от «Антиев-
ропы» заказ написать до 15 декабря (время еще есть) статью «Украина и Антиевропа», объяснив мировое значение Украины в обновленном европейском мире и нацеливая острие в равной степени против России и Польши... Статья должна быть написана тезисами, чтобы из нее потом получилась книжка, страниц на 50, они ее издадут за свой счет... Просили меня чаще заходить и были страшно милы.
Из Ватикана тоже имею сведения, что наши дела там в связи со всеми переданными материалами обстоят чрезвычайно хорошо».
Но больше «побед» не было.
Из Брно слезливо писали, что из 50 экземпляров юмористического журнала «Реп'яхи» не продано ни одного, и в дальнейшем просили «высылать этот журнал ни в коем разе не более 10 экземпляров».
В Канаду направили Канцлера — Сеник-Грибовского, диверсанта и убийцу. В начале января 1932 года он писал: «Должен сказать, что ситуация паршивейшая. Организационно все разбито, экономический кризис виден на каждом шагу. Действительно я буду герой, если оплачу свою поездку. Вчера пришел удар на Гуляя. Все украинцы потеряли работу. (Не говорите об этом никому.)...»
Тем временем в Париже с января 1931-го планировали выпуск двухнедельного журнала, «который будет обслуживать украинцев как во Франции, так и во всех других зонах эмиграции. В деле организации журнала непосредственно участвует ОУН, хотя формально его будет издавать специально созданный для этого «Украинский кооперативный издательский союз» с местом нахождения в Париже. Орган ставит перед собой цель ведении пропаганды объединения эмиграции... Для ОУН издание этого органа имеет первостепенное значение...»
Выходить-то он начал, но результаты были плачевны.
«...ни одного номера в Праге не продано,— съязвил Сциборский в письме коллеге.— Много говорилось о каких-то 600 адресах, но до сих пор я получил заказ на... 1 экземпляр из Кошице. За номера, которые ты выслал в разные центры, как показывает твой отчет, не получено ни одного геллера. Самые злые враги не в состоянии сделать большего зла для такого важного дела, как руководители дел ОУН в Праге и Подебрадах. Слушать твои объяснения и оправдания не хочу. Требую выправить положение любой ценой, хотя бы все твои подчиненные функционеры и сдохли бы. (Или в противном случае разогнать эту банду глубокомысленной сволочи,
по крайней мере, будем знать, на чем стоим, и не будем делать себе иллюзий с шантрапой.)»
В середине мая 1929 года Коновалец поехал в четырехмесячную поездку по Америке и Канаде, «чтобы там, на месте, сориентироваться, может ли и насколько организованный национализм надеяться на поддержку нашей заокеанской эмиграции». Перед отъездом он попросил Богуша «написать реферат о современном положении на Великой Украине... В нем должны быть рассмотрены вопросы, как именно мы, националисты, думаем решать дела с наследством, которое оставят нам большевики».
Наследство — земля украинская — не давало им покоя. Жадный взгляд тянулся к днепровским кручам, над которыми царят купола Лавры, к полтавским хуторам, белым от тополиного пуха, к донбасскому простору, где в золотистом кольце подсолнухов прорастают копры с загорающимися по ночам звездами...
Разные эмигрантские группировки строго конспиративно засылали в СССР своих агентов. Но похвалиться в общем-то было нечем.
В очередную «командировку» послали Остапа Рыбачука. Одну из явок ему дали и Александрийской волости на Херсонщине - село Обитоки на берегу Ингульца.
Ему даже спилось что село. И Ингулец, и Яр, покрытый лучшим в околице лесом — дубы, осокори, клены, ясени, грабы и, конечно, вербы. В юго-восточном колене Боковой, притока Ингульца, островок леса с рядом могучих шелковиц. Вдоль речки много терна. Не доходя до него, следовало найти третий двор от околицы. Там жил связной, он должен был переправить Рыбачука дальше. Место для связного выбрали с расчетом — неподалеку был кварцевый карьер, куда приходили подзаработать со всей округи.
Под таким видом появился в хуторе и Рыбачук. У третьего двора он остановился. Против ожидания — говорили, что семья бездетная,— под яблонями бегала малышня.
— Чего тебе, сынок?— подошла к нему пожилая женщина.
— Водички бы, гражданка,— ответил он и кивнул грубовато на детвору:— Все твои?
— Наши,— отозвалась она.— Это детсад колхозный.— И распахнула калитку, приглашая к колодцу...
Рыбачук вошел.
— Проходи в мою комнату: я здесь и живу. Одна осталась,— говорила женщина.— А ты с устатку чаю попей.
Рыбачук глянул на висевшую на стене увеличенную фотографию и отшатнулся:
— Кто это?
— Сын. Филиппом зовут.— Женщина замолчала.
Затем как-то тихо обронила:
— Пропал без вести.
— Без вести пропавший?— машинально переспросил Рыбачук и ничего не ответил: эта женщина была явно не связная.
Поработав неделю в карьере, Рыбачук пошел дальше. Был он в Кривом Роге, Николаеве, Киеве, в селах и хуторах, сто-рожевал, малярничал, очищал сады и огороды, а с холодами подался к Днестру, надеясь там перебраться на румынскую сторону...
Не дождавшись агента, Коновалец злился. «Мне необходимо решать очень важные дела в Вене, Берлине, Праге и Париже, а никак не могу составить себе план, не зная точно дату приезда Лисовика. Все это меня так раздражает, что Вы даже не представляете себе»,— писал он Канцлеру.
Этого человека знали также под кличкой Урбан. Подлинная его фамилия — Сеник-Грибовский. Десять лет спустя в окулированном Житомире его и Сциборского пристрелит бандеровский агент. Канцлер отвечал в ОУН за террор. С ним расправились так, как он сам расправлялся с неугодными по всему миру.
Наконец пришло письмо от Лисовика:
«...сегодня, 9.Х., вышел из строя Сыч. Прошу приготовить для меня новые адреса (в крайнем случае частные) также в Бельгии. Старые могут быть уже известны. Связь имею со всеми, с кем нужно. Прошу никому не писать, пока не сообщу адрес от себя.
Работа идет по директивам, которые мы получили. Но очень прошу о терпении, поскольку работа сейчас очень затруднена. Прошу также об осторожности. Не посылайте пока что сюда никаких представителей.
Лисовик
Получение этого письма прошу подтвердить сердечным приветом на известный Вам адрес».
Из центра сыпались отповеди.
«Положение в крае ужасное. Имею на этот счет сообщения от наших людей, которые были в крае. Вот как они характеризуют «работу» (этим словом Вы щеголяете в письмах) наших областных националистов. Так, как теперь представляется дело,— ни о какой работе там нельзя и говорить. Нет ее
совсем. Думаю, что эти люди не имеют ни малейшего понятия, что им надо делать. Это состояние бездеятельности, какой-то апатии или чего-то похожего.
Дальше такое положение терпеть нельзя — это крышка».
«...После конгресса прошло уже очень много времени, за которое не только было можно, но и было необходимо добиться результата,— говорится в другом письме Сциборско-го.— У меня создалось впечатление, что дело ОУН в крае стоит на прежней фатально-безнадежной точке. Каковы причины этого — сейчас говорить не время, но этот вывод мне кажется совершенно обоснованным.
Есть основания думать, что наши представители на местах не только дезориентированы, но к этому добавляется и нежелание делать что-нибудь конкретное. Откровенно говорю, что у каждого нашего представителя есть своя концепция и свой рецепт работы, но они при первой же попытке их реализовать превращаются в пустое место.
Я сам работал в условиях ЧК, знаю меру возможного и невозможного. В своих требованиях ограничивался очень малым.
В самом деле, что совершено со времени конгресса? Симптомы очень невеселые. Невольно сопоставляешь слова и дела. Фразы областных националистов на конгрессе блестящи: диктатура, система... А практические результаты? Кладу руку на сердце и утверждаю: не вижу никаких».
И еще один документ — письмо Коновальца Андриевскому:
«Дальше Вы пишете о делах на Великой Украине. Я соглашаюсь с Вами в том, что наши усилия в этом направлении были минимальны, а результаты их еще меньшими. Я, однако, спрошу у Вас, дорогой господин инженер, что сделали позитивного члены ОУН, уроженцы Надднепрянщины, чтобы наши дела на Великой Украине как-то сдвинуть с места? Я не говорю уже о том, чтобы кто-то из них, кроме Сцибор-ского, выразил желание туда поехать и там, на месте, после изучения дел, завязать контакты и поставить конкретный план нашей там акции. Все сводилось к утверждениям, что нужно «что-то делать», или предлагались террористические акты против большевиков не где-нибудь, а в Польше или на ЗУЗ '. Разве на этом можно строить наши акции на ВУ?
Есть две причины, на мой взгляд, почему нам так трудно подойти к решению проблемы нашей акции на ВУ. Прежде всего, положение на самой Украине под большевистским режимом таково, что начать нам из-за границы какую-то акцию, безусловно, страшно тяжело. Но вот, к примеру, русская эмиграция все-таки что-то делает и имеет связи. Встает вопрос, почему не имеет таких связей украинская эмиграция? Ведь каждый из уроженцев Надднепрянщины оставил там своих родных и знакомых и хотя бы через них мог бы п условиях большевистской обстановки что-то в этом направлении сделать. На деле же ничего не делается. Значит, надо искать причины такого явления.
Причина, на мой взгляд, заключается в том, что сама украинская эмиграция скомпрометировала на Великой Украине идею самой связи с эмиграцией. Поэтому сейчас мы стоим перед очень грустным для нас явлением, что с украинской эмиграцией как противобольшевистской силой никто абсолютно не считается, потому что все знают, что за эмиграцией нет никакой организованной силы.
Для меня абсолютно ясно, что в постановке нашего дела на Великой Украине мы не можем обходиться теми методами, которые используем на ЗУЗ. Методы наши должны быть совсем иные и знакомы только крайне ограниченному кругу людей.
Теперь хочу задать Вам два вопроса. В случае, если бы на ВУ кто-то совершил какой-нибудь террористический акт и заявил, что он совершил его по поручению ОУН, Вы, господин инженер, также считали бы, что мы должны были бы в том случае сделать заявление, что мы с террором не имеем ничего общего?
Второй вопрос: нужно ли и целесообразно ли такое заявление в случае какого-либо акта против большевистского представителя, проведенного нашим членом в Польше или на ЗУЗ?
Искренне Вас приветствую.
Р.5. Копии этого письма посылаю Сциборскому, Мартин-цу, Ярому и Онацкому».
«Чрезвычайно важным для настоящего момента» Конова-лец считал «вопрос связи». Он настаивал, что «все сообщения надо пересылать курьером. Для этой цели мы назначим в пристани одного курьера, а одного должен иметь под рукой Лисовик. Курьером нужно назначить старых работников, людей совершенно надежных, разбирающихся досконально
во всех делах, чтобы не было нужды ничего записывать, а все могли запомнить».
«Я прошу Лисовика,— продолжал он,— очень тщательно провести проверку людей на базе. На всякий случай прошу Лисовика не поддаваться иллюзиям, будто провокатор сидит за границей, но разглядеться очень внимательно там, на месте, вокруг себя. Впрочем, об этом деле мы будем подробнее говорить при встрече».
Андриевский — Мартинцу, 11 декабря 1931:
«Нет ли в Праге пристойного украинского композитора? Есть у меня «Марш украинских националистов» на слова из «Сурми», музыку написала одна бельгийка, душой и телом преданная если не украинскому национализму, то украинскому националисту. Но, к сожалению, мелодия несколько тяжеловата. Так что хотелось бы ее переделать, приспособить к духу украинского языка...»
В верхушке ОУН в ходу так называемая доверительная информация — на деле доносы друг на друга в письменной форме. Приведем «сочинение» Крновальца, в котором он характеризует саму верхушку ОУН:
«Глубокий ум, сильная воля, личная отвага и решимость, умение вживаться в настроения тех, кто на украинских землях должен создавать основу революции,— вот те идеальные черты, которыми должны были бы обладать вожди украинской революции».
А на деле?
«Почти недостает теоретической подготовки... ОУН в украинское националистическое движение не внесла почти никаких новых ценностей... Ни новых идей, ни даже более глубокой разработки тех вопросов, которые не решил до конца конгресс. Неудивительно, что престиж ПУН начал падать, а среди самих членов ПУН господствует растерянность.
Андриевский. Не могу определенно сказать, способен ли он рисковать собой в решающие моменты. Не очень приятное впечатление на меня произвел его страх перед полицией.
Мартинец. Все время вижу у него расхождения между словом и делом. Это подрывает его авторитет. И тоже не может сказать, как он повел бы себя в решающем моменте. Не умеет вокруг себя объединять людей.
Демчук, на мой взгляд, просто по недоразумению вошел в состав ПУН, квалификации для этого у него нет.
О Меленце даже не говорю. До сего дня я удивляюсь, как он оказался членом ПУН. В этом я обвиняю в первую очередь Сциборского и никогда ему этого не прощу».
Впрочем, Коновалец, как и другие «фюреры»-оуновцы, руководствовался постулатом: чем темнее небо, тем ярче звезды. Снизу доверху руководители подбирали себе подобных п помощники и замы, только с поправкой: еще попримитивнее и глупее, чтобы в любой момент можно было за провалы сместить, а самому оставаться непогрешимым вождем, оракулом и мыслителем.
Кстати, о Сциборском. Некто Петро Кратюк, его земляк, встретил Сциборского в августе 1921 года в Праге. Сцибор-ский буквально сорил деньгами.
— Откуда столько?— поинтересовался земляк. Сциборский, не церемонясь, достал из кармана пистолет
и предложил ему нынче же вечером держать стену... Земляк не понял.
— Ну, стоять на стреме,— пояснил Сциборский.— Сторожить.
Чехословацкая служба безопасности внимательно следила за деятельностью эмигрантов. Так, в апреле 1927 года в президиум Пражского земского политического управления и в президиум МВД поступила информация о приезде в Прагу Кутепова.
«...Целью его поездки в ЧСР была проверка деятельности русской эмиграции, инструктаж для дальнейшей работы и информация о нынешней ситуации в России. В этой связи он встречался также с депутатом д-ром Крамаржем и посетил организации в Пршибраме и Брно, после чего 5 февраля отбыл в Париж».
С эмиграцией, в первую очередь с се воинской верхушкой, активно искали связь фашисты, в частности Национальная фашистская община в ЧСР. К этому времени на ее счету была организация совместно с белогвардейцами злобных антисоветских митингов, подстрекательских походов к советскому посольству.
За десяток лет российские «гости» полностью обжились в Праге. В их речи незаметно для них самих чешские слова мешались с русскими и украинскими. И на улицах Праги они ориентировались не хуже, чем в Самаре, Киеве, Ростове...
...Традиционное место встреч в центре Праги — Мустек. Это перекресток Вацлавской площади и улицы на Пршикопе. На углу дешевая харчевня «Коруна». Направо, не доходя сотни метров до знаменитой брамы, потемневшей от време-
ни,— Русский дом. Рестораны, библиотека, конференц-зал — все под одной крышей.
Чуть подальше, по Гибернской, еще один русский ресторан —«Боярин», неподалеку, на тихой Владиславской,— «Медведь», чуть подальше, на Вышеградской,—«Колхида», где собирались в дни провозглашения «самостоятельности» Грузии и в другие дни грузинские эмигранты.
Вышеградская похожа на длинную заводную ручку. Дом, где «Колхида» сняла этаж,— на самом конце этой ручки, перед железнодорожным мостом через Влтаву. Напротив — дом, как утюг, с острым углом.
Еще одно заведение — без названия — приютилось на Малой Штепанской, 11. Эта улочка выходит на Карлову площадь. Но отсюда случайный прохожий ее не заметит: улица, точно двор, заперта железными воротами. Так и Най-дич в первый раз прошел мимо. Завернул на Йечную, Ште-панскую и только потом попал на Малую... Шел и удивлялся: такой узкой улицы он еще не видел, едва пройдет машина... Но куда пройдет? Впереди, кажется, тупик? Нет, дома вдруг расступились, образовав небольшую квадратную площадь, вымощенную булыжником. Справа, в первом этаже, и разместилась дешевая столовка, где харчевались одинокие
эмигранты. Время от времени и привычном кругу Русского дома, в «Боярине», «Медведе», на Малой Штепанской недосчитывались давних знакомых.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
Муссолини — с нами! Об этом мне вот только что было сказано в «Антиевропе». Разумеется, непосредственных результатов победы не надо ждать быстро: и в политике, и в дипломатии иногда приходится и против воли придерживать ход, но знак подан... Вчера Муссолини заявил прилюдно и весьма решительно: «Переносим фашизм на мировую арену. Я никогда не говорил, что фашизм не для экспорта. Это — не моя фраза...» Италии, которая стоит на позиции поддержки фашистских движений в мировом масштабе, также не приходится долго думать. Вот я и получил от «Антиев-
ропы» заказ написать до 15 декабря (время еще есть) статью «Украина и Антиевропа», объяснив мировое значение Украины в обновленном европейском мире и нацеливая острие в равной степени против России и Польши... Статья должна быть написана тезисами, чтобы из нее потом получилась книжка, страниц на 50, они ее издадут за свой счет... Просили меня чаще заходить и были страшно милы.
Из Ватикана тоже имею сведения, что наши дела там в связи со всеми переданными материалами обстоят чрезвычайно хорошо».
Но больше «побед» не было.
Из Брно слезливо писали, что из 50 экземпляров юмористического журнала «Реп'яхи» не продано ни одного, и в дальнейшем просили «высылать этот журнал ни в коем разе не более 10 экземпляров».
В Канаду направили Канцлера — Сеник-Грибовского, диверсанта и убийцу. В начале января 1932 года он писал: «Должен сказать, что ситуация паршивейшая. Организационно все разбито, экономический кризис виден на каждом шагу. Действительно я буду герой, если оплачу свою поездку. Вчера пришел удар на Гуляя. Все украинцы потеряли работу. (Не говорите об этом никому.)...»
Тем временем в Париже с января 1931-го планировали выпуск двухнедельного журнала, «который будет обслуживать украинцев как во Франции, так и во всех других зонах эмиграции. В деле организации журнала непосредственно участвует ОУН, хотя формально его будет издавать специально созданный для этого «Украинский кооперативный издательский союз» с местом нахождения в Париже. Орган ставит перед собой цель ведении пропаганды объединения эмиграции... Для ОУН издание этого органа имеет первостепенное значение...»
Выходить-то он начал, но результаты были плачевны.
«...ни одного номера в Праге не продано,— съязвил Сциборский в письме коллеге.— Много говорилось о каких-то 600 адресах, но до сих пор я получил заказ на... 1 экземпляр из Кошице. За номера, которые ты выслал в разные центры, как показывает твой отчет, не получено ни одного геллера. Самые злые враги не в состоянии сделать большего зла для такого важного дела, как руководители дел ОУН в Праге и Подебрадах. Слушать твои объяснения и оправдания не хочу. Требую выправить положение любой ценой, хотя бы все твои подчиненные функционеры и сдохли бы. (Или в противном случае разогнать эту банду глубокомысленной сволочи,
по крайней мере, будем знать, на чем стоим, и не будем делать себе иллюзий с шантрапой.)»
В середине мая 1929 года Коновалец поехал в четырехмесячную поездку по Америке и Канаде, «чтобы там, на месте, сориентироваться, может ли и насколько организованный национализм надеяться на поддержку нашей заокеанской эмиграции». Перед отъездом он попросил Богуша «написать реферат о современном положении на Великой Украине... В нем должны быть рассмотрены вопросы, как именно мы, националисты, думаем решать дела с наследством, которое оставят нам большевики».
Наследство — земля украинская — не давало им покоя. Жадный взгляд тянулся к днепровским кручам, над которыми царят купола Лавры, к полтавским хуторам, белым от тополиного пуха, к донбасскому простору, где в золотистом кольце подсолнухов прорастают копры с загорающимися по ночам звездами...
Разные эмигрантские группировки строго конспиративно засылали в СССР своих агентов. Но похвалиться в общем-то было нечем.
В очередную «командировку» послали Остапа Рыбачука. Одну из явок ему дали и Александрийской волости на Херсонщине - село Обитоки на берегу Ингульца.
Ему даже спилось что село. И Ингулец, и Яр, покрытый лучшим в околице лесом — дубы, осокори, клены, ясени, грабы и, конечно, вербы. В юго-восточном колене Боковой, притока Ингульца, островок леса с рядом могучих шелковиц. Вдоль речки много терна. Не доходя до него, следовало найти третий двор от околицы. Там жил связной, он должен был переправить Рыбачука дальше. Место для связного выбрали с расчетом — неподалеку был кварцевый карьер, куда приходили подзаработать со всей округи.
Под таким видом появился в хуторе и Рыбачук. У третьего двора он остановился. Против ожидания — говорили, что семья бездетная,— под яблонями бегала малышня.
— Чего тебе, сынок?— подошла к нему пожилая женщина.
— Водички бы, гражданка,— ответил он и кивнул грубовато на детвору:— Все твои?
— Наши,— отозвалась она.— Это детсад колхозный.— И распахнула калитку, приглашая к колодцу...
Рыбачук вошел.
— Проходи в мою комнату: я здесь и живу. Одна осталась,— говорила женщина.— А ты с устатку чаю попей.
Рыбачук глянул на висевшую на стене увеличенную фотографию и отшатнулся:
— Кто это?
— Сын. Филиппом зовут.— Женщина замолчала.
Затем как-то тихо обронила:
— Пропал без вести.
— Без вести пропавший?— машинально переспросил Рыбачук и ничего не ответил: эта женщина была явно не связная.
Поработав неделю в карьере, Рыбачук пошел дальше. Был он в Кривом Роге, Николаеве, Киеве, в селах и хуторах, сто-рожевал, малярничал, очищал сады и огороды, а с холодами подался к Днестру, надеясь там перебраться на румынскую сторону...
Не дождавшись агента, Коновалец злился. «Мне необходимо решать очень важные дела в Вене, Берлине, Праге и Париже, а никак не могу составить себе план, не зная точно дату приезда Лисовика. Все это меня так раздражает, что Вы даже не представляете себе»,— писал он Канцлеру.
Этого человека знали также под кличкой Урбан. Подлинная его фамилия — Сеник-Грибовский. Десять лет спустя в окулированном Житомире его и Сциборского пристрелит бандеровский агент. Канцлер отвечал в ОУН за террор. С ним расправились так, как он сам расправлялся с неугодными по всему миру.
Наконец пришло письмо от Лисовика:
«...сегодня, 9.Х., вышел из строя Сыч. Прошу приготовить для меня новые адреса (в крайнем случае частные) также в Бельгии. Старые могут быть уже известны. Связь имею со всеми, с кем нужно. Прошу никому не писать, пока не сообщу адрес от себя.
Работа идет по директивам, которые мы получили. Но очень прошу о терпении, поскольку работа сейчас очень затруднена. Прошу также об осторожности. Не посылайте пока что сюда никаких представителей.
Лисовик
Получение этого письма прошу подтвердить сердечным приветом на известный Вам адрес».
Из центра сыпались отповеди.
«Положение в крае ужасное. Имею на этот счет сообщения от наших людей, которые были в крае. Вот как они характеризуют «работу» (этим словом Вы щеголяете в письмах) наших областных националистов. Так, как теперь представляется дело,— ни о какой работе там нельзя и говорить. Нет ее
совсем. Думаю, что эти люди не имеют ни малейшего понятия, что им надо делать. Это состояние бездеятельности, какой-то апатии или чего-то похожего.
Дальше такое положение терпеть нельзя — это крышка».
«...После конгресса прошло уже очень много времени, за которое не только было можно, но и было необходимо добиться результата,— говорится в другом письме Сциборско-го.— У меня создалось впечатление, что дело ОУН в крае стоит на прежней фатально-безнадежной точке. Каковы причины этого — сейчас говорить не время, но этот вывод мне кажется совершенно обоснованным.
Есть основания думать, что наши представители на местах не только дезориентированы, но к этому добавляется и нежелание делать что-нибудь конкретное. Откровенно говорю, что у каждого нашего представителя есть своя концепция и свой рецепт работы, но они при первой же попытке их реализовать превращаются в пустое место.
Я сам работал в условиях ЧК, знаю меру возможного и невозможного. В своих требованиях ограничивался очень малым.
В самом деле, что совершено со времени конгресса? Симптомы очень невеселые. Невольно сопоставляешь слова и дела. Фразы областных националистов на конгрессе блестящи: диктатура, система... А практические результаты? Кладу руку на сердце и утверждаю: не вижу никаких».
И еще один документ — письмо Коновальца Андриевскому:
«Дальше Вы пишете о делах на Великой Украине. Я соглашаюсь с Вами в том, что наши усилия в этом направлении были минимальны, а результаты их еще меньшими. Я, однако, спрошу у Вас, дорогой господин инженер, что сделали позитивного члены ОУН, уроженцы Надднепрянщины, чтобы наши дела на Великой Украине как-то сдвинуть с места? Я не говорю уже о том, чтобы кто-то из них, кроме Сцибор-ского, выразил желание туда поехать и там, на месте, после изучения дел, завязать контакты и поставить конкретный план нашей там акции. Все сводилось к утверждениям, что нужно «что-то делать», или предлагались террористические акты против большевиков не где-нибудь, а в Польше или на ЗУЗ '. Разве на этом можно строить наши акции на ВУ?
Есть две причины, на мой взгляд, почему нам так трудно подойти к решению проблемы нашей акции на ВУ. Прежде всего, положение на самой Украине под большевистским режимом таково, что начать нам из-за границы какую-то акцию, безусловно, страшно тяжело. Но вот, к примеру, русская эмиграция все-таки что-то делает и имеет связи. Встает вопрос, почему не имеет таких связей украинская эмиграция? Ведь каждый из уроженцев Надднепрянщины оставил там своих родных и знакомых и хотя бы через них мог бы п условиях большевистской обстановки что-то в этом направлении сделать. На деле же ничего не делается. Значит, надо искать причины такого явления.
Причина, на мой взгляд, заключается в том, что сама украинская эмиграция скомпрометировала на Великой Украине идею самой связи с эмиграцией. Поэтому сейчас мы стоим перед очень грустным для нас явлением, что с украинской эмиграцией как противобольшевистской силой никто абсолютно не считается, потому что все знают, что за эмиграцией нет никакой организованной силы.
Для меня абсолютно ясно, что в постановке нашего дела на Великой Украине мы не можем обходиться теми методами, которые используем на ЗУЗ. Методы наши должны быть совсем иные и знакомы только крайне ограниченному кругу людей.
Теперь хочу задать Вам два вопроса. В случае, если бы на ВУ кто-то совершил какой-нибудь террористический акт и заявил, что он совершил его по поручению ОУН, Вы, господин инженер, также считали бы, что мы должны были бы в том случае сделать заявление, что мы с террором не имеем ничего общего?
Второй вопрос: нужно ли и целесообразно ли такое заявление в случае какого-либо акта против большевистского представителя, проведенного нашим членом в Польше или на ЗУЗ?
Искренне Вас приветствую.
Р.5. Копии этого письма посылаю Сциборскому, Мартин-цу, Ярому и Онацкому».
«Чрезвычайно важным для настоящего момента» Конова-лец считал «вопрос связи». Он настаивал, что «все сообщения надо пересылать курьером. Для этой цели мы назначим в пристани одного курьера, а одного должен иметь под рукой Лисовик. Курьером нужно назначить старых работников, людей совершенно надежных, разбирающихся досконально
во всех делах, чтобы не было нужды ничего записывать, а все могли запомнить».
«Я прошу Лисовика,— продолжал он,— очень тщательно провести проверку людей на базе. На всякий случай прошу Лисовика не поддаваться иллюзиям, будто провокатор сидит за границей, но разглядеться очень внимательно там, на месте, вокруг себя. Впрочем, об этом деле мы будем подробнее говорить при встрече».
Андриевский — Мартинцу, 11 декабря 1931:
«Нет ли в Праге пристойного украинского композитора? Есть у меня «Марш украинских националистов» на слова из «Сурми», музыку написала одна бельгийка, душой и телом преданная если не украинскому национализму, то украинскому националисту. Но, к сожалению, мелодия несколько тяжеловата. Так что хотелось бы ее переделать, приспособить к духу украинского языка...»
В верхушке ОУН в ходу так называемая доверительная информация — на деле доносы друг на друга в письменной форме. Приведем «сочинение» Крновальца, в котором он характеризует саму верхушку ОУН:
«Глубокий ум, сильная воля, личная отвага и решимость, умение вживаться в настроения тех, кто на украинских землях должен создавать основу революции,— вот те идеальные черты, которыми должны были бы обладать вожди украинской революции».
А на деле?
«Почти недостает теоретической подготовки... ОУН в украинское националистическое движение не внесла почти никаких новых ценностей... Ни новых идей, ни даже более глубокой разработки тех вопросов, которые не решил до конца конгресс. Неудивительно, что престиж ПУН начал падать, а среди самих членов ПУН господствует растерянность.
Андриевский. Не могу определенно сказать, способен ли он рисковать собой в решающие моменты. Не очень приятное впечатление на меня произвел его страх перед полицией.
Мартинец. Все время вижу у него расхождения между словом и делом. Это подрывает его авторитет. И тоже не может сказать, как он повел бы себя в решающем моменте. Не умеет вокруг себя объединять людей.
Демчук, на мой взгляд, просто по недоразумению вошел в состав ПУН, квалификации для этого у него нет.
О Меленце даже не говорю. До сего дня я удивляюсь, как он оказался членом ПУН. В этом я обвиняю в первую очередь Сциборского и никогда ему этого не прощу».
Впрочем, Коновалец, как и другие «фюреры»-оуновцы, руководствовался постулатом: чем темнее небо, тем ярче звезды. Снизу доверху руководители подбирали себе подобных п помощники и замы, только с поправкой: еще попримитивнее и глупее, чтобы в любой момент можно было за провалы сместить, а самому оставаться непогрешимым вождем, оракулом и мыслителем.
Кстати, о Сциборском. Некто Петро Кратюк, его земляк, встретил Сциборского в августе 1921 года в Праге. Сцибор-ский буквально сорил деньгами.
— Откуда столько?— поинтересовался земляк. Сциборский, не церемонясь, достал из кармана пистолет
и предложил ему нынче же вечером держать стену... Земляк не понял.
— Ну, стоять на стреме,— пояснил Сциборский.— Сторожить.
Чехословацкая служба безопасности внимательно следила за деятельностью эмигрантов. Так, в апреле 1927 года в президиум Пражского земского политического управления и в президиум МВД поступила информация о приезде в Прагу Кутепова.
«...Целью его поездки в ЧСР была проверка деятельности русской эмиграции, инструктаж для дальнейшей работы и информация о нынешней ситуации в России. В этой связи он встречался также с депутатом д-ром Крамаржем и посетил организации в Пршибраме и Брно, после чего 5 февраля отбыл в Париж».
С эмиграцией, в первую очередь с се воинской верхушкой, активно искали связь фашисты, в частности Национальная фашистская община в ЧСР. К этому времени на ее счету была организация совместно с белогвардейцами злобных антисоветских митингов, подстрекательских походов к советскому посольству.
За десяток лет российские «гости» полностью обжились в Праге. В их речи незаметно для них самих чешские слова мешались с русскими и украинскими. И на улицах Праги они ориентировались не хуже, чем в Самаре, Киеве, Ростове...
...Традиционное место встреч в центре Праги — Мустек. Это перекресток Вацлавской площади и улицы на Пршикопе. На углу дешевая харчевня «Коруна». Направо, не доходя сотни метров до знаменитой брамы, потемневшей от време-
ни,— Русский дом. Рестораны, библиотека, конференц-зал — все под одной крышей.
Чуть подальше, по Гибернской, еще один русский ресторан —«Боярин», неподалеку, на тихой Владиславской,— «Медведь», чуть подальше, на Вышеградской,—«Колхида», где собирались в дни провозглашения «самостоятельности» Грузии и в другие дни грузинские эмигранты.
Вышеградская похожа на длинную заводную ручку. Дом, где «Колхида» сняла этаж,— на самом конце этой ручки, перед железнодорожным мостом через Влтаву. Напротив — дом, как утюг, с острым углом.
Еще одно заведение — без названия — приютилось на Малой Штепанской, 11. Эта улочка выходит на Карлову площадь. Но отсюда случайный прохожий ее не заметит: улица, точно двор, заперта железными воротами. Так и Най-дич в первый раз прошел мимо. Завернул на Йечную, Ште-панскую и только потом попал на Малую... Шел и удивлялся: такой узкой улицы он еще не видел, едва пройдет машина... Но куда пройдет? Впереди, кажется, тупик? Нет, дома вдруг расступились, образовав небольшую квадратную площадь, вымощенную булыжником. Справа, в первом этаже, и разместилась дешевая столовка, где харчевались одинокие
эмигранты. Время от времени и привычном кругу Русского дома, в «Боярине», «Медведе», на Малой Штепанской недосчитывались давних знакомых.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45