Но немногим раньше руки Крячко обхватили плечи Софьи Павловны, и она взлетела так же, как и Демид, с той только разницей, что упала не плашмя, беспомощно раскинув руки, а пружинисто приземлилась на присогнутые ноги, так, словно показывала на сцене хорошо отработанный номер. Нежность к ней прихлынула к сердцу Демида, и почему-то вдруг Крячко перестал казаться самодовольным, закипавшее в груди раздражение к инструктору как рукой сняло.
— Спасибо, — сказал Демид, — вы правы: самбо — великолепная штука.
— Лучше, нежели тебе кажется, — ответил Крячко и громко скомандовал: — Ребята, начинаем!
Молодые самбисты высыпали со всех сторон, они были не только с ВУМа, но и с соседних заводов, все аккуратные, в сине-белых спортивных костюмах. Демид взглянул на сине-белую шеренгу, сердце его защемило, и он тихо сказал Софье:
— Софья Павловна, передайте Крячко, что я начну заниматься позднее.
Софья Павловна все поняла и обратилась к инструктору:
— Володя, у Демида нет тренировочного костюма.
И Крячко, тоже ничего не спрашивая, сказал:
— Ну что ж, сейчас сходим за костюмом...
— Не надо, — жестко сказал Демид, — мне сейчас нечем заплатить. Я не хочу, чтобы за меня кто-то платил.
— Не говори глупостей, — весело сказал Крячко. — Есть профсоюз, спортивное общество, как ни старайся, богаче их не будешь.
— Не создавай себе проблем там, где их нет, — поддержала его Софья. — Ты еще не перебрался с Фабричной улицы? Значит, домой поедем вместе. — И направилась к девушкам-гимнасткам. Крячко для первого раза занимался с Демидом недолго, усадил на скамеечку, стоявшую вдоль стены, велел присматриваться к занятиям. Зачарованно следил Демид за поразительным спектаклем, который разыгрывался перед его глазами. Вот девушка, невысокая, худенькая, лет четырнадцати, не больше, разгоняется, прыгает, упираясь руками в спинку деревянного коня, перевертывается в воздухе и, как вкопанная, становится на мягкий мат. Кажется, все безупречно, а Софья Павловна недовольна, во время полета, в прыжке девушка немного согнула ноги в коленях, а они должны быть прямыми. Давай еще раз. И снова что-то не так, в сущности, мелочь, пустяк, но инструктор заставляет повторить упражнение еще и еще. Ребйта Крячко бросают друг друга на пол с такой силой, что делается страшно, но, как ни в чем не бывало, поднимаются, весело улыбаясь.
— Поехали, — вдруг послышалось рядом.
Демид, вздрогнув, оглянулся: Софья Павловна, уже переодевшись, стояла рядом.
— Я готов.
Он с сожалением окинул взглядом спортивный зал, словно боясь разлучиться с ним надолго, и вышел. В гардеробе ждала очередная мука, еще одна причина для смущения: у него нет зимнего пальто, только короткий осенний бушлат, и Ольга Степановна велела накидывать на плечи под бушлат ее теплый пуховый платок. Ослушаться старую учительницу он не мог, и вот теперь придется краснеть перед Софьей Павловной. Но эта женщина каким-то непостижимым образом умела понимать людей. Посмотрела на бушлат, на платок и сказала:
— Молодец Ольга Степановна.
В вагоне было мало народу: поздний вечер.
— Красивый ты парень, — улыбнувшись, сказала Софья Павловна, не обращая внимания на то, что кто-то может услышать их разговор. — Ну, рассказывай о себе.
Демид покраснел, тепло посмотрел на женщину, потом пересилил себя и, слегка запинаясь, сказал:
— Я никогда не думал, что вы такая спортсменка.
— Могла быть спортсменкой, — улыбнулась Софья. — Не повезло. И смешнее всего — не повезло на вольных упражнениях. Это почти танец, сложный, отточенный, иногда силовой, но все-таки танец. А я попробовала сделать двойное сальто...
— Ничего особенного. Сейчас все делают.
—* Подожди, — сказала женщина и мгновение помолчала, словно отгоняя от себя горькие воспоминания, — это теперь все просто дается. А я была первой.,, Ну, да ладно, не очень-то интересная тема... пришлось распрощаться с гимнастикой, пойти в медицинский техникум...
— Вы и сейчас превосходная гимнастка.
— Это только тебе, человеку неопытному, кажется. Теперь я, может, неплохой тренер. И медсестра — тоже. Ну, обо мне довольно, поговорили. О себе расскажи, как ты живешь?
И Демид принялся рассказывать о заводе, где он сейчас работал, рассказывал с восторгом, увлеченно, как о своей сбывшейся мечте.
— Понимаете, осенью пойду в университет, — говорил он, и глаза его радостно сияли. — На нашем заводе надо постоянно учиться и думать. Такой завод, без высшего образования здесь нечего делать. Если, конечно, хочешь стать хорошим рабочим.
— Ты им будешь. Успеха в жизни добиваются только люди, влюбленные в свое дело.
Демид на минуту задумался, набрал полную грудь воздуха, словно решаясь на что-то, лукаво и взволнованно посмотрел на Софью Павловну и неожиданно для себя смело сказал:
— Если хотите знать, Софья Павловна, то влюблен я только в вас. Нет, вы не думайте, я не собираюсь за вами ухаживать...
Софья от всей души рассмеялась: забавно бы в этой роли выглядел паренек, закутанный в пуховый платок,
— Очень жаль, — весело сказала она.
— Люблю я вас за то, что вы такая веселая, приветливая, не побоялись показаться смешной, когда вас Крячко, как куклу, подбросил. Я же знаю, это вы специально для меня сделали.
Проговорив все это на одном дыхании, сгоряча, он и сам удивился. Часом раньше, собираясь в спортивный зал, он ни о чем подобном не думал и вообще не знал, что встретится там с Софьей. А вот сейчас сказал и почувствовал, что все это правда. Пусть прозвучала она не очень складно, зато искренно, и Софья поняла это сразу, а Демид испугался:
— Только вы правильно меня поймите. Если у меня будет когда-нибудь жена, то такая, как вы.
— Когда женщине так говорят, искренно и горячо, — отозвалась Софья, — это всегда приятно. Но ты не спеши, не торопись влюбляться. Осмотрись. Вот мы и доехали, уже улица Шелуденко. Счастливо тебе!
— До свидания, Софья Павловна!
Демид на ходу соскочил с травмая, и веселый январский мороз сразу пронял его, пробрал до костей, так что и платок Ольги Степановны не помог. Мороз взялся хороший, градусов под двадцать. Быстрее домой, потому что, не ровен час, замерзнешь вот так на улице и упадешь, как сосулька, рассыпавшись на мелкие ледышки. Благо до Фабричной недалеко, квартал по Брест-Литовскому проспекту, налево за угол и вот перед глазами его полумертвое жилище. Странно, вещи умирают так же, как и люди. В доме, предназначенном на снос, обреченность чувствуется загодя, даже если в нем еще живут люди и еще светятся некоторые окна. И до боли в сердце жалко этот двухэтажный, старенький дом, куда привезла тебя мама новорожденного, где прошло твое детство, где, собственно говоря, прошла вся твоя жизнь. На лестнице темно, неуютно, тихо. Кто-то бросился ему навстречу,
— Лариса? Ты что тут делаешь?
— К подруге приходила. Который час, скажи, пожалуйста?
Говорит, а у самой зуб на зуб не попадает, так замерзла, дожидаясь на улице.
— У меня часов нет, но скорей всего около девяти. Ко мне не хочешь заглянуть?..
— Можно на минутку... Темно у вас, как в шахте, плохо жить в мертвых домах.
Только из-под двери, ведущей в комнату Ольги Степановны, пробивалась тоненькая полоска света. Демид
щелкнул выключателем и испугался, увидев посиневшее от холода лицо Ларисы.
— Послушай, ты же вся промерзла... Что, у твоей подруги не топят, отопление отключили?
Да.
Говорила, и было видно, что ей все равно, верит ей Демид или нет.
— Проходи, раздевайся. Сейчас я тебя чаем напою. Снимай свои туфли, в таких туфлях и на морозе, ноги-то у тебя, наверное, как ледышки. Чувствуешь их?
— Нет.
— Отморозила? Снимай чулки!
Лариса послушно, словно речь шла не о ней, сбросила чулки. Мизинец на левой ноге побелел — какое тепло могут сохранить лакированные туфельки?
— Давай сюда ноги.
— Ой, больно, не три так сильно!
— Потерпи. Я знаю, что больно, но потерпи немного, скоро пройдет.
— Я сейчас закричу...
— Молчи, Ольгу Степановну напугаешь.
Лариса крепко закусила нижнюю губу и замолчала. Демид растер ей пальцы на ногах, они даже покраснели, и, довольный, полюбовался на свою работу.
— Ты можешь выполнить одну мою просьбу? — спросила Лариса.
— Хоть тысячу.
— Нет, только одну: не задавай мне никаких вопросов.
— Не могу. Чаю хочешь?
— Хочу.
Демид, ни слова не говоря, выбежал на кухню и вскоре вернулся, неся в руках два чайника — большой и маленький, заварной, — вернулся в комнату. Лариса сидела на кровати, подобрав под себя ноги, и задумчиво листала одну из книг старого Вовгуры.
— Посмотри, — сказала она, — на эту чугунную Шкатулку для драгоценностей Штольбергской фабрики в Ильзенберге. Дед и фотографию приклеил, и схему, и размеры ключей. Представляешь, какие богатства там лежат? Бриллиантовые диадемы, индийский жемчуг и непальские сапфиры...
— Представляю, — весело ответил Демид, — но у нас с тобой богатства не меньше: чай, сахар, хлеб и колбаса.
— Я хочу только чаю. — Она перевернула страницу. — Денежный шкаф фирмы Фрица Бауэра с сыновьями в Цюрихе...
— Тебе две или три ложки сахару положить?
— Три, я люблю сладкий.
— Я тоже. Бери, вот тебе бутерброд.
Лариса немного поколебалась, но тут же взяла бутерброд и жадно впилась в него зубами.
В этот момент в дверь постучали. Демид, не колеблясь и минуты, крикнул:
— Да, да, пожалуйста, входите, Ольга Степановна.
И действительно на пороге появилась старая учительница, посмотрела на Ларису, будто видела ее здесь не один раз.
— Добрый вечер. Нужна ваша помощь, дети.
— Всегда готовы, — по-пионерски вскинул руку Демид.
— Котлеты пропадают, — сокрушенно вздохнула женщина, — стою перед дилеммой: или вы их сейчас съедите, или завтра мне придется их выбросить.
— А их можно на мороз вынести, — сказала Лариса, — не испортятся. На улице — двадцать градусов.
— Ну-у, — протянула учительница, — мороженые котлеты — разве это вкусно? Одним словом, Демид, сделайте с Ларисой мне такое одолжение — съешьте...
Лицо Ларисы осталось по-прежнему спокойно-непроницаемым, лишь ноздри шевельнулись, уловив запах жареного мяса, а Демид, не скрывая своего восторга, заявил:
— Ольга Степановна, это уже не первые, не вторые и даже не третьи котлеты, которые мне приходится съедать. И зачем вы их столько жарите? Лариса не хочет, а я поужинаю. Спасибо.
— Вот и прекрасно, — Ольга Степановна вышла, поставив на столик сковородку с исходящими ароматным паром котлетами.
— Вот это да! — Демид пододвинул табурет к столу. — Я займусь этим королевским блюдом, а ты подыщи мне какой-нибудь подходящий сейф.
— Вот этот тебя устроит? С винтовым засовом? Гент и компания... Не забудь все-таки оставить мне одну котлету.
— Ради бога, что ж ты молчала, — ответил Демид и, положив на тарелку две котлеты, подал Ларисе. — Оцени искусство Ольги Степановны.
— Ты не знаешь, сколько сейчас времени?
— Десять часов.
Откуда это тебе известно?
— Последние известия передают. Я живу по радио.
— Скажи, это очень неприлично, что я вот так забралась с ногами на твою постель?
Демид оторопело посмотрел на Ларису.
— Послушай, — сказал он, — и запомни раз и навсегда, тебе только пятнадцать лет, и ты пока всего-навсего зеленый стручок, которому предстоит еще стать красивой девушкой.
— Ну ты и нахал...
— Лежи, лежи. Тебе когда нужно быть дома?
Лариса метнула на него настороженный взгляд, поняла, что лгать, пожалуй, нет смысла: Демид обо всем уже догадался, и покорно сказала:
— Где-то около одиннадцати, наверное.
— Вот и лежи, отогревайся. Слушай музыку, поищи что-нибудь интересное, джаз, например. Я люблю. А мне в училище задали одну логическую схему набросать. — И углубился в свою схему, стараясь понять, как в простом сумматоре электронно-вычислительной машины подключаются логические элементы. Музыка тихо играла, пока не прозвучал сигнал точного времени.
— Мне, пожалуй, пора, — сказала Лариса, —уже одиннадцать.
— Я провожу тебя. На лестнице темно, и тебе будет страшно.
Лариса молча кивнула, надела шубку.
— Ты какой-то несовременный, — сказала она. — У него девушка разлеживает на постели, а он занимается своими логическими схемами.
— Я уже сказал вам, уважаемая Лариса Павловна, что вы еще не девушка, а зеленый стручок, но, если тебе так хочется, я исправлю свою оплошность и сейчас же поцелую тебя.
— И получишь по заслугам! — Глаза Ларисы вспыхнули гневом.
— Так чего же ты хочешь?
— Я хочу, чтобы за мной ухаживали, говорили мне комплименты, красивой жизни хочу.
— Дуреха ты, Лариска, вот что я тебе скажу...
— А мои учителя, например, другого мнения. За все восемь классов у меня была одна-разъединственная четверка.
— Не о том, однако, речь. Ключ, который подошел бы ко всем сейфам, тоже часть твоей «красивой жизни»?
— Возможно. Невежливо грубить хозяину, оказавшему тебе гостеприимство, но я скажу — ты все-таки не из нашего столетия...
— Ты права, я из будущего.
— От скромности ты не умрешь. Удивительное все- таки дело: ты очень правильный парень и потому должен быть скучным, а с тобой интересно. Почему бы это? Однако пора идти. Спасибо за все. Хорошая у тебя комната. Мне бы такую. Чтобы можно было запереться.
Демид минут через пятнадцать вернулся домой, и Ольга Степановна снова постучала в дверь.
«Сейчас придется выслушать нотации»... — подумал беззаботно Демид, не чувствуя за собой вины, однако глубоко ошибся. Ольга Степановна вошла, села на табуретку, стоявшую возле железного столика, с которого Демид уже успел убрать остатки ужина, помолчала немного, а потом сказала:
— Хорошая девушка была у тебя, Демид.
— Сейчас их навалом таких, мечтающих о красивой жизни, — ответил Демид.
— Ты правильно сделал, что пригласил ее. Между прочим, она очень талантливая и трудолюбивая девочка.
— Не знаю, может быть, я бесталанный, но я работать люблю и в поисках красивой жизни в туфельках по морозу не бегаю...
— Господи, какой же ты еще глупый, — спокойно заметила Ольга Степановна. — Она тебе ничего не говорила? — Они разговаривали, как два школьных товарища.
— Это я ей кое-что сказал...
— И напрасно. Она на мороз в туфельках выбежала скорее всего потому, что не успела потеплее одеться. У нее отец алкоголик... Ты этого не знал? Когда у него запой, она из дома убегает. Сколько еще горя на земле, Демид.
Юноша припомнил отца Ларисы, Павла Аполлоновича Вовгуру. Крупный мужчина, работает, кажется, где-то на мясокомбинате, рубит свиные да телячьи туши, пьяным его Демид никогда не видел.
— Ольга Степановна, вы не ошибаетесь? Он всегда трезвый. И зарабатывает хорошо. Лариса видели как одевается? Шубка, туфельки...
— Не ошибаюсь. И это очень страшно, когда человек пьет тихо, тайно, чтобы никто, кроме домашних, не знал, а напьется — начинает издеваться, и тоже тихо, ни к чему не придерешься. Жену свою, маму Ларисы, он прежде бил смертным боем, теперь на дочку огонь перенес, новый объект подрос... И что удивительно, когда трезвый — любит ее...
— Ольга Степановна, почему на свете так много плохих людей?
— Нет, их не так уж и много. Просто хороший человек — это норма нашей жизни, а плохого сразу видно. Представь себе — красивый ковер, а на него кто-то бросил ошметки грязи. Ты не сразу разглядишь рисунок ковра, а вот грязь заметишь, грязь — она издали видна. Это, конечно, простейший случай, бывает посложнее. Вот Колобок, по-твоему, хороший или плохой человек?
Демид усмехнулся, подумал.
— Так прямо и не скажешь. Он и хороший и плохой, а иногда и... страшный,
— Вот видишь. Может, и в душе Павла Вовгуры есть что-то хорошее, только оно затуманено алкоголем. Так и живут они. Он на работу идет, Лариса еще спит. Она возвращается, он уже спит.
— А мама?
— А маме, как и всем мамам, горше и тяжелее всех. Хочет сделать всем добро, хочет всех любить, а поправить ничего не может и потому терпит.
— И неужели никто не поможет...
— Возможно, кто-то и помог бы, да не любят люди вмешиваться в такие дела. Тем более внешне все тихо мирно, заявлений, жалоб не пишут. А с Павлом Вовгурой никто толком не говорил. Боятся. А бояться нечего, нужно только к его душе ключик подобрать...
— Ключик?
— Вот именно. Для каждого человека существует ключик, которым открывается его душа. Душа ребенка открывается просто, и ключик этот простой, но с годами все становится сложнее, и взрослый человек — это уже проблемы. К Павлу Вовгуре есть даже два ключа, один — проще простого: бутылка водки. Другой посложнее, о нем никто, может, даже сам Вовгура, не догадывается. Встретится ему в жизни человек, который отыщет этот потаенный ключик, будет счастлив Павел Вовгура, не встретится — так и останется он жалким пьянчужкой. Ничего, все равно на свете хороших людей больше, нежели плохих.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37