— Впрочем, мне теперь все равно, я попрощаться забежала,— объявила Лиля,— послезавтра улетаем в Москву, оттуда прямиком в мой эмират. Омар вскоре вернется сюда, защищать диплом, а я там, может, останусь навсегда.
Лариса не сводила с Лили испуганных и одновременно восторженных глаз.
— В чужую страну? И не страшно, не боишься?
— В чужой стране плохо быть чернорабочим или прачкой, а королевой — всюду хорошо.
— А ты будешь королевой? — с детским ужасом спросила Лариса.
— Пока только женой будущего эмира. Люди ведь не вечны, помрет же когда-нибудь его отец...
— А королевство большое? — Ларису захватывало волнующее чувство: на ее глазах совершалось почти чудо. Лиля, которую она знала, часто встречала на улице, в магазинах, обыкновенная Лиля становилась королевой.
— Нет, эмират маленький,— так, словно речь шла о Синем базаре или Бессарабке, рассказывала Лиля,— но разве в величине дело? Там есть еще меньше, но куда богаче. Обживусь там немного, маму вызову, вам подарки пришлю, а надоест — на месяц-два махну сюда. Люблю рисковать, мама говорит, что я вся в отца, такая же отчаянная.
— Люблю подарки,— то ли в шутку, то ли всерьез сказал Демид. Лариса сверкнула на него глазами, но промолчала.
— Последний вечер отвела на прощание с друзьями. Холод собачий, но что поделаешь, повидаться со всеми надо. Давай, Демид, поцелуемся. Прощай.
Обвила его шею руками, прижалась щекой, словно кто-то собирался силой оторвать ее от Демида, и ему подумалось, что у Лили не так радужно и спокойно на душе, как казалось на первый взгляд.
— А тебе, рыжая кошечка, я вот что скажу,— оторвавшись от Демида и вновь став прежней, веселой и раз
удалой, Лиля остановила свой взгляд на Ларисе.— Кончай школу и перебирайся сюда, к Демиду. А на своего Тристана плюнь!
— Ты что, свахой заделалась? — Лариса зло прикусила нижнюю губу, золотисто-карие глаза ее полыхнули темным огнем.
— Нет, в свахи я не гожусь,— засмеялась Лиля,— просто вы подходите друг другу, сами, наверное, того не знаете, со стороны-то виднее.
— Я, например Лиля, вижу со стороны, что ты со своим королевством немного умом тронулась. Что за глупости несешь?
— Одним словом, и не мечтай,— Лиля, словно не слыша Демида, не видя его рассерженного лица, уставилась на Ларису.— Тристан на тебе никогда не женится, так, поиграет и бросит... У него таких, как ты да я,— целые эскадроны...
Лариса вдруг встала, сложила руки на груди.
— Эти вопросы позволь мне самой решать. Еще неизвестно, кто кем играет: Тристан мной или я Тристаном. И еще неизвестно, кто себя чувствует королевой.
Демид с удивлением вдруг убедился, что вот так, на глазах, за какое-то одно мгновение Лариса превратилась во взрослую девушку. Перемена была настолько разительной, что показалась неправдоподобной.
Все трое молчали. Демид смотрел на ворох книг, Лариса в темный квадрат окна, а Лиля на свои яркие, искусно расшитые рукавички.
— Ну, друзья мои,— наконец сказала она, взмахнув рукавичками.— Не поминайте лихом. Будьте здоровы и счастливы. С королевским приветом!
И вышла. Дверь, щелкнув замком, закрылась.
Вновь стало тихо в квартире, только слышно было, как за окном с грохотом проехала машина.
— Ты ей поверил? — наконец нарушила молчание Лариса, по-прежнему глядя в окно.
— О чем ты?
— О Квитко, адвокате.
— Извини, но здесь ты абсолютно права, это твое личное дело, и решать его имеешь право только ты.
— А тебе... тебе это безразлично?
— Мне? — оторопел Демид.— Лично мне Квитко не нравится. Но ты уже взрослая девушка, через полгода тебе исполнится восемнадцать, люби, кого хочешь.
— А тебе все равно? И это называется друг! Вот так вы все, не способны на настоящую ревность, на любовь, на отчаянные поступки, на смелость и ненависть, на великую мечту. Только одного человека я знала, смелого, дерзкого, одержимого настоящей мечтой, и тот не успел ее осуществить...
— Это ты о ком? Опять о деде?
— Да, о нем! О «медвежатнике» Баритоне. Дело всей жизни своей тебе завещал, а ты...
— А я книги на полках расставляю,— сказал Демид.
— Вот именно.
— Дуреха ты, Лариска, и в голове у тебя каша. Не беспокойся, влюбляться в тебя я не собираюсь, а поклонников у тебя и без меня хватает, есть из кого выбирать,., Давай сюда поэзию. Хороший был поэт Гоголь.
— Мне казалось, что ты... ко мне хорошо относишься, — горько заметила Лариса, — а ты, оказывается... Ну да ладно, хватит об этом. Держа Гоголя, он был, между прочим, прозаиком, к твоему сведению, а я далеко не дуреха.
— Ну вот, обиделась. Я же в шутку. А Гоголь все- таки поэт. Большой поэт. Я его именно так воспринимаю. Давай сюда, вот тут ему место.
Лариса послушно протянула книгу, и в этот момент снова стала девчонкой-десятиклассницей в школьной коричневой форме с белым кружевным воротничком, с нескладными большими руками. Просто удивительно, как это ей удавалось так быстро меняться.
— Ты в самодеятельности, случаем, не участвовала?
— Пробовала когда-то. Да пустое все это, не интересно...
— Подай мне Лермонтова. А учишься ты хорошо или
средне?
— Прилично,— скромно ответила девушка.
— Я так и думал. Когда мне Ольга Степановна сказала, что ты способная, мне показалось, что она преувеличивает, она часто преувеличивала.
— Ты прав, она всегда преувеличивала мои способности.
— Только, может, твоя судьба — не технические науки, не математика и физика, а биология или литература.
— Моя судьба, — очень тихо сказала Лариса, — лингвистика. Я знаю три иностранных языка.
— Что?!
— То самое, что слышал. У меня способности к языкам, я знаю немецкий, английский, испанский. Сейчас работаю над венгерским.
— Не может быть! О тебе бы в газетах писали!
— А я и не стараюсь убедить тебя. Хочешь — вюрь, хочешь — не верь. Способность к языкам — это от бога, так мама любит говорить, как у тебя талант к математике. Ну и, конечно, труд...
— Кто тебе обо мне сказал?
— Все в школе знали. Давай сюда Пушкина — все- таки красиво, когда получается цветовая гамма.
— Ну, Квитко... Дождется он у меня, засело в вас его влияние, теперь клещами не вытащишь.
— А что ты злишься на него? Тебе же все равно.
Демид смотрел на Ларису и не мог разобраться в
своих чувствах. Кто бы мог подумать, что в этакой девчонке, малявке, заложен такой заряд динамита? Да нет, просто похвасталась, и все тут.
— Сознайся: ты все это выдумала, хвастунишка? Придумать только надо — три языка!
Лариса, взглянув на него, молча пожала плечами.
— Давай сюда Достоевского. Ты читал его?
— Немного. «Преступление и наказание», «Идиот». Сильно написано.
— Не знаю почему,— сказала Лариса,— но он мне не нравится. Раздражает он меня, жить не дает. Гений, бесспорно, а раздражает. Возможно, потому, что герои у него в основном злые, жадные, мстительные. А разве это правда? На свете значительно больше добрых и честных людей, чем злых и подлых.
— Ольга Степановна тоже так всегда говорила.
— Вот видишь. Почему же он меня волнует? Почему страсти прошлого века кажутся современными?
— Может, потому, что они вечные?
— А как же тогда коммунизм? Ведь если в основе человека, в душе его заложено прежде всего зло, то никакой коммунизм не возможен. А это неправда! Не зла, а добра всегда жаждет человек.
— А что говорит по этому поводу адвокат Тристан Квитко? — спросил Демид.
— Он полностью согласен с Достоевским, хотя и защищает всяких воров и вообще злодеев,— с неожиданной горечью в голосе ответила Лариса,— и хватит нам говорить о литературе и о Квитко тоже.
— А Лильку мне почему-то жаль,— неожиданно сказал Демид.
— Она или завладеет всем этим эмиратом, или скоро вернется, — засмеялась Лариса.—Как у тебя обстоит дело с горячими напитками?
— Сейчас заварю чай.
— Может, я? — спросила девушка. — Кухни у всех одинаковые, я все найду.
— А у меня особенная: не кухня — лаборатория.
И действительно, кухня у Демида была радиотехнической мастерской, в которой всего-навсего один маленький угол занимала двухконфорочная плита да две полочки с посудой над нею.
— Холодильник нужно купить,— сказал Демид.— Скоро куплю.
— Невесело тут будет кухарничать твоей жене,— сделала вывод Лариса.
— А у меня жены не предвидится.
— Лильками будешь обходиться?
У Демида дух перехватило от неожиданно причиненной боли. Он глубоко вздохнул, хмуро взглянул на девушку.
— Неужели ты такая... злая? — через силу спросил он.
— Нет, я не злая,— чуть обиженно ответила Лариса и потом сразу, не желая ничего скрывать или утаивать, резанула: — Это я от зависти! Если хочешь знать — от ревности, сам ты мне безразличен, а завидно. У вас с Лилей хоть какое-то счастье было, хоть какая-то радость, хоть намек на любовь, я же видела, как она тебя на прощание целовала... А у меня никогда ничего подобного не было и не будет. Все может случиться, может, за умницу адвоката замуж выйду, может, не выйду, а вот, чтобы кто-нибудь просто так, как ты когда-то, замерзший палец оттирал, такого счастья у меня больше никогда в жизни не будет. Мне почему-то тогда показалось... Впрочем, не придавай моим словам никакого значения,— вдруг небрежно добавила она, откидывая со лба прядь легких волос, — это не сцена ревности и не признание в любви.
— А у тебя новая прическа...— остановив взгляд на ее волосах, густыми прядями спускавшихся на плечи, сказал Демид.
— Уже давно, а ты только сейчас заметил... Что у тебя к чаю? Есть хочется.
— Голодной не будешь. Я теперь организованный холостяк с неограниченными финансовыми возможностями.
— Часа через полтора мне уже можно будет идти домой.
— Я рад, что ты еще со мной побудешь.
— Разве это важно для тебя?
— А как же? Хорошо, когда рядом с тобой кто-то есть, а такой давний друг, как ты, особенно. И на Фабричной улице, и здесь я все время один, а это, сама понимаешь, не весело.
— Да, веселого мало. Только не просто кто-то... А полтора часа — это большой срок. За полтора часа можно столько успеть натворить...
— И ты уже успела?
— Эта пакость, о которой ты сейчас подумал, не займет полтора часа,— спокойно сказала Лариса.— Интересно, почему ты хочешь казаться хуже, чем есть на самом деле?
— Я не хочу казаться ни лучше, ни хуже. Какой ест — весь тут.
— Возможно, что и так. Просто я не всегда тебя понимаю.
Низкий столик стоял между креслами, поблескивая полировкой (последнее приобретение Демида), новые вилки и ножи тоже куплены недавно, кого хочешь принять можно. Удивительно, как меняются вещи в зависимости от того, чьи руки к ним прикоснулись. Например, обыкновенный кусок колбасы на тарелке. Демид его положил — никакого вида, а Лариса порезала ломтиками, разложила веером — век бы ел, так аппетитно смотрится. И чай на редкость вкусный... Огляделся немного удивленно — и комната другой стала. Неужели всему причиной присутствие Ларисы? Все вроде бы осталось на своих местах, а вот поди ж ты...
— Я тебе не мешаю? — по-своему истолковала его взгляд девушка.— У тебя не было никаких планов?
Демид с улыбкой посмотрел на нее.
— Тебе мало визита Лили? Нет у меня никаких планов.
И они вдруг весело рассмеялись.
— Ты делай, что тебе надо,— сказала Лариса, вымыв чашки,— а я посижу в кресле и почитаю. Не обращай на меня внимания.
— Хорошо.
Он сел за письменный стол: вот уж чего-чего, а работы ему не занимать. Ну, как ты поживаешь, товарищ математический анализ, ведь весной придется держать экзамен?.. Мудреная вещь высшая математика, чем глубже в нее вгрызаешься, тем больше возникает новых вопросов. Недаром когда-то они с Лубенцовым говорили про математику образов. Интересно было бы на такую хоть одним глазом взглянуть... Но для этого нужно иметь особую силу воображения и дерзость. Вот так однажды скромный, никому не известный студент Казанского университета (к слову сказать, во времени учения с Лениным они разминулись совсем не на много) взял и позволил себе роскошь допустить, что параллельные линии где-то в бесконечности все-таки сходятся, а сумма двух прямых углов не равна ста восьмидесяти градусам. И попробовал с такими мерками и представлениями подойти к обычной Эвклидовой геометрии. Особенного ничего, конечно, не произошло, если не считать, что на основе идей Лобачевского возникла совсем новая геометрия, над многими тайнами которой еще и до сих пор бьются ученые...
Взглянул на Ларису и улыбнулся. Сняв тапочки и подобрав под себя ноги, девушка сладко спала, уютно устроившись в кресле. Длинные золотистые ресницы прикрыли темно-карие глаза.
Осторожно поднялся, укрыл девушку одеялом, она даже не пошевельнулась. Пусть спит. Демида охватило удивительное настроение радостного покоя. Неужели от того, что в его комнате так доверчиво и сладко уснула девушка? Ну, что-то подобное можно было ощутить, если бы это была его любимая, а то ведь Лариска, девчонка. О какой любви здесь можно говорить? Просто смешно, а все-таки душу охватывает неведомая прежде нежность и хочется, чтобы ничто нигде не стукнуло, не потревожило ее покой.
Не на то ты обращаешь свое внимание, Демид, на страницы с формулами математического анализа надо тебе смотреть, а не на девичьи ресницы!
Переход к математическому анализу дался ему без особого напряжения, он лишь взглянул на разрумянившееся лицо девушки, чтобы уверовать в то, что Лариса как была для него подругой детства, так и осталась. А отголосок нежности в душе звучал тихо, мягко, и поймал Демид себя на том, что страницы учебника перевертывает особенно осторожно и бесшумно.
— Интересно,— вдруг прозвучал за спиной ничуть не сонный, даже будто бы раздосадованный голос Ларисы,— если бы я сейчас не проснулась, ты бы не разбудил меня до утра?
Часы с длинными стрелками показывали половину второго.
— конечно,— просто сказал Демид.
— Ну, выходит, жаль, что я проснулась, хорошо у тебя, тихо, спокойно. Теперь уж ничего не поделаешь, придется идти домой. Проводишь меня?
— А как же, какой бы я был хозяин? Может, еще чаю хочешь?
— Нет, спасибо, — надевая сапожки и вязаную красную шапочку, сказала Лариса,— пойдем. Я поняла, ем ты мне нравишься: не расспрашиваешь, что у нас творится дама.
— Чего расспрашивать, я и без того знаю.
— О, ты далеко не все знаешь. Пойдем.
В передней надела шубку, кожаным ремешком с металлической пряжкой и сказала:
— Хороший был вечер. Я давно такого не припомню.
— А Лиля? Она не испортила тебе настроения?
— А что Лиля? Она только лишний раз подтвердила, какой это был чудесный вечер. Ну, побежали!
На улице встретил их мороз, градусов двадцать пять, не меньше, даже ноздри слипались, если посильнее вдохнуть колкий, будто похрустывающий воздух, а они бежали, весело и беспричинно смеясь, и Демиду подумалось: «Жаль, что Лариса живет так близко».
Около подъезда остановились и разошлись сразу, не медля, ведь они не какие-нибудь влюбленные, которые часами целуются, не в силах расстаться, они просто друзья.
— Спокойной ночи!
— Спокойной ночи!
Демид вернулся домой, одеяло на кресле еще сохраняло тепло Ларисы. Хорошая и несчастная девчонка! И нужно было, чтобы именно у нее отец оказался пьяницей. А если бы это случилось с кем-то другим, было бы легче? Неужели она действительно знает три языка?
Взял одеяло, с сожалением сложил его, бросил на тахту. Ему еще с часок надо посидеть, поработать, не такая это штука — матанализ, чтобы одолеть его с налета, тут думать надо.
Глава двадцать первая
Утром в цехе Павлов спросил:
— Ты, случаем, не заболел? Глаза что-то красные?
— Нет. Матанализ доконал.
— А, старый знакомый. Ничего, не горюй, казак, атаманом будешь, все равно пятерка тебе обеспечена на экзаменах. Меня к начальнику цеха вызывают на полчаса, потом мы с тобой примемся за будущую машину. Из отдела укомплектования вроде бы передали все, да надо проверить. Вот тебе список агрегатов, тэзов, канальных соединений — одним словом, всего, из чего состоит машина. Проверь, не напутали ли они чего.
— Ясно.
Павлов ушел, а Демид принялся за работу, только забрала она не полчаса, а куда больше, потому что выяснилось, как многого недодали комплектовалыцики. Когда он закончил, подоспел уже обеденный перерыв.
Павлов пришел от начальника цеха веселым.
— Хорошо идут у нас дела, и премия приличная будет за январь. Ну, все укомплектовал?
— Все.
— Смотрю я на тебя, Демид, и в голове моей рождаются некоторые идеи относительно твоего ближайшего будущего. Например, мне хочется, чтобы ты сейчас пошел домой, хорошенько выспался, а где-то часов в одиннадцать, в начале третьей смены, появился бы в цехе.
— Зачем?
— Образно выражаясь, для свидания с таинственной незнакомкой.
— Действительно сказано образно. Что-то я не вижу таинственных незнакомок в нашем цехе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37