— предложил Демид.
— Нет, — отказался Лубенцов. — Температура воды восемь градусов. Холодно.
И снова надолго замолчали. Потом Демид сказал:
— Александр Николаевич, я недавно читал одну книгу, Мерфи, «Как создаются и работают электронно-вычислительные машины».
— Знаю, очень хорошая книга.
— И я так думаю, но имею в виду другое. Написана она в середине пятидесятых годов, именно тогда, когда сменились два первых поколения машин, когда от ламп переходили к полупроводниковым транзисторам. Описана там и первая английская электронно-вычислительная машина, и, откровенно говоря, поразила меня одна вещь,
— Какая? — заинтересовался профессор.
— Понимаете, все изменилось: лампы, транзисторы, размеры машин. Та машина занимала целый дом, а наша М-4030 в тысячи раз превосходит ее и по мощности и по быстроте, а место занимает с обычный шкаф. Изменилось все, кроме принципиальной схемы. Какой она была, такой осталась и по сей день. А ведь прошло без малого тридцать лет! Сначала на кибернетику молились, считали, что она все может: легко заменить мозг человека, его память и вообще все, что угодно. Потом, насколько я понимаю, наступило прозрение, люди трезво увидели ее возможности, и машина стала на свое место — помощника человека.
— Ты, я вижу, не только собирал своего «Ивана», но и думал, — сказал Лубенцов.
— А как же иначе. Мне кажется, что кибернетика не только не исчерпала своих возможностей, но пока еще не обозначила точно границу их отсчета. Но для того чтобы сделать новый рывок вперед, необходимо найти новый принцип работы ЭВМ. Я понимаю, для этого нужен гений, но мечтать-то об этом никому не запрещено.
— Чем тебя не устраивают современные машины?
— Ну, вы же видели, как мы вели стыковку. Данные подаются на пульт отображения информации, отсюда или с ленты печатной машинки разбираются специалистами, которые все анализируют быстро или медленно, это уж зависит от человека, и дают свои рекомендации. А на пульте управления должна появиться всего одна комплексная надпись: «Все по программе, продолжайте работу». А когда что-то не так, машина сама должна дать команду. В наших ЭВМ огромная быстрота, но мы пока не имеем возможности быстро передать ей свои требования, потому что все упирается в программирование, в математику. Вот здесь-то и есть то звено, над которым нужно еще думать и, думать, создавая принципиально новые машины.
Они снова замолчали, глядя, как море катит пенистые волны, как на отмелях утрачивает свою силу, из грозных волны становятся ласковыми, покорными, игриво подползают по песку к ногам.
— Ты ведь на третьем курсе университета? — вдруг спросил профессор.
— Да, на третьем.
— Вот и отлично. У тебя большое преимущество перед другими студентами: ты можешь не только думать над этими проблемами, но и своими руками воплощать новое в жизнь. Сам знаешь, как это плодотворно, когда теория соединяется с практикой, а в кибернетике это
особенно важно. Интересно будет на тебя посмотреть лет этак через десять, кем ты станешь?
— Вы считаете, что из меня что-то путное выйдет?
— Не знаю, станешь ли ты знаменитым ученым, но наладчиком машин ты будешь отменным. Это точно.
Учитель и ученик снова молча смотрели на неутомимую, упорную атаку волн и думали уже не о космической антенне, математике и кибернетике, а об обычном, простом — о своей жизни. Только для Лубенцова эти мысли наполнялись' счастьем, еще не вполне осознанным, но уже ясно ощутимым, а для Демида будущее представлялось безнадежно горестным. Не отрываясь, он смотрел, как медленно поворачивается антенна. Заметить это движение почти невозможно, но, если приглядеться к ее тени на песке, можно различить это живое, непрерывное, как течение времени, перемещение. И почему-то на фоне южного неба и этой величественной антенны всплыло воспоминание — распахнутая дверца сейфа и аккуратно сложенные тощие пачки пятерок. И снова с горечью подумалось о Ларисе, захотелось уткнуться в теплый песок...
Нет, плакать он не станет. Эти несколько дней много ему дали: повзрослел, посерьезнел. Слезы остались в детстве.
— Не терзай себя, все будет хорошо, — словно прочитав его мысли, сказал профессор.
— Нет, Александр Николаевич, хорошо мне уже никогда не будет.
Лубенцов ничего не ответил, только посмотрел на него улыбчивыми прозрачно-светлыми глазами.
— Пойдем-ка лучше обедать, друг. В шесть — совещание, потом — в Киев. А там посмотрим, где оно прячется, твое счастье.
Глава тридцать третья
В третьем часу ночи профессор высадил Демида на бульваре Ромена Роллана, а сам направился в клинику.
— Простите, гражданин, — сказала дежурная сестра, — в такую позднюю пору мы принимаем только рожениц, а вы, по-моему, к ним не относитесь.
Лубенцов взорвался громким смехом. Сестра испуганно замахала* на него руками.
— Тихо! Тихо! Детей разбудите!
И профессор сразу умолк.
...Демид вошел в комнату, зажег свет, распахнул окно. В комнату ворвался свежий ветер, но разве можно его сравнить с тем, степным, настоянным на душистых травах! Достал чистое белье, и запах выстиранного полотка напомнил комнату в доме приезжих... Надел наволочку на подушку, бросил ее на тахту и тогда отчетливо расслышал шорох возле двери. Не постучали, не позвонили, но Демид сердцем почувствовал, что за дверью стоит она, потому что ждал этого, желал, надеялся, сам себе не признаваясь. Бросился к двери, открыл: да, сердце не ошиблось.
Стоит, на лице отчаяние, светло-зеленое платьице в темных пятнах, губы полуоткрыты — от них слегка попахивает вином. Демид взял ее за плечи, ввел в комнату, силой усадил на тахту.
— Что случилось?
Лариса пыталась что-то сказать, но судорога сдавила горло.
Демид принес воды, заставил отпить глоток, с пронзительной жалостью видя, как дрожат ее губы, касаясь белого в розовых цветочках фарфора, как стучат о край чашки зубы.
— Ну, теперь можешь говорить?
— Я его убила. Ты единственный человек, к которому я могу обратиться, кому я верю... Я сейчас пойду в милицию и во всем признаюсь. Но мне нужно*.. Понимаешь, в эту ужасную минуту рядом должен быть родной человек... Вот я к тебе и пришла.
Такую несчастную, в горе, Ларису он любил еще больше, еще острее. Только, может, не время об этом думать?
— Рассказывай, что произошло. Кого убила?
— Тристана Квитко... А что я могла сделать? Убийство с целью самообороны. Девяносто седьмая или девяносто восьмая статья... три года лишения свободы. И правильно! Он же все-таки человек, хотя и свинья.
— Подожди ты со своими статьями. Как все произошло?
Лариса оглянулась, скользнула взглядом по закрытой двери, провела рукой по волосам, коснулась глаз, щеки, немного успокоилась.
— Позавчера запил отец, — тихо сказала она, — почти год держался, а тут как с цепи сорвался. Убежала из дома... Первую ночь прослонялась в парке, потом при
ехала домой, мама только руками замахала. Пришла к тебе — заперто.
— Я только что приехал.
— Куда мне деваться? Решила пойти к Тристану. Он все-таки всегда был джентльменом. Принял меня как дорогую гостью, весь стол бутылками уставил, стихи стал читать... Так хорошо было, так приятно чувствовать, что к тебе относятся со вниманием. Я выпила немного вина и уснула на тахте... Устала очень... А проснулась от того, что мне дышать нечем, он навалился на меня... Попробовала закричать... А он мне: «Ларисочка, что тебе терять? Одним больше, одним меньше, какая разница?» Демид, это ужасно. У меня никогда никого не было. Это так мерзко, гадко... И я не раскаиваюсь в том, что сделала. Это дорогая плата, но пьяному хаму владеть собой не позволю...
— А дальше что было?
— Дальше все просто. На крик мой он, конечно, внимания не обратил, а я уже устала сопротивляться... Дотянулась рукой до стола, благо он был рядом с тахтой, схватила бутылку — и по голове. Даже вспомнить страшно... Он свалился с тахты, а я — бежать. Хотела сразу в милицию, потом подумала, может, ты приехал... Одна до милиции я бы не дошла... Теперь легче, ты со мной. Ты меня не бросишь?..
— Никогда. Я люблю тебя больше всего на свете, — сказал Демид.
— Что ты на меня так смотришь? Ведь я же убийца! Но пойми, не могла я иначе, не могла! Позволить всякому хаму...
— Я понимаю тебя.
— И ты все эти годы будешь меня ждать? Если меня в тюрьму...
— Буду. Мне без тебя нет жизни. Но давай подумаем...
Глаза Ларисы наполнились слезами, она шагнула к Демиду, охватила его шею обеими руками и поцеловала, потом отшатнулась и сказала, подавляя рыдание:
— Ну почему счастье пришло в такую горькую минуту?
— Хорошо, что пришло, — тихо ответил Демид, не выпуская рук Ларисы.
Они какое-то время стояли молча, глядя в глаза друг другу, веря и не веря в свое счастье. Лариса первой пришла в себя, просто сказала:
— Спасибо тебе за все. Я тебя очень люблю. Давно люблю. А сейчас надо идти...
— Куда идти? — не понимая, словно просыпаясь от сладкого сна, спросил Демид.
— В милицию...
— Сначала давай-ка заглянем к нему в комнату. А вдруг он живой и тебе только показалось?
Лариса в ужасе отшатнулась.
— Не пойду, боюсь!
— Пойдем, — решительно схватил ее за руку Демид. Вошел на кухню, чем-то звякнув. — Нужно взять ключи, вдруг замок в двери защелкнулся*
— А ты откроешь?
— Дверной замок куда проще замка от сейфа. А по сейфам мы с тобой уже специалисты.
-— Еще и это! — Лариса в отчаянии схватилась за голову. — Если узнают про сейф, меня засудят как самую отпетую уголовницу.
— Тогда была только наша глупость. Книги Аполлона Вовгуры в музее криминалистики, мои записи стерты, «Ивана» я завтра разберу... Увидела бы ты чаши космических антенн, тогда поняла бы, что такое настоящая мечта! Ну, ничего, мы еще с тобой помечтаем. Нас же сейчас двое, и нам ничего не страшно. Я с тобой.
Он взял ее за руку, и, как прежде, когда вел показывать свою машину, они вышли из квартиры, спустились по лестнице. Со стороны, глядя на них, можно было подумать, что старший брат ведет домой провинившуюся сестренку.
— Сюда, — сказала Лариса, — пятый этаж. Вот его квартира.
Демид взял ключ, вставил в замочную скважину, повернул, дверь отворилась. Взглянув на Ларису: она стояла, не в силах переступить порог, лицо, как восковая маска, искажено гримасой ужаса.
— Какой там черт ломится? — послышался из комнаты зычный голос Тристана Квитко.
Лариса прислонилась к дверному косяку, чтобы не упасть от неожиданности. Сделав шаг вперед, она увидела адвоката: пьяный, рубашка залита багряным вином, тот сидел на тахте и смотрел на них очумелыми глазами.
— Заявилась, паскуда, — взревел он, увидев Ларису и поднимаясь. — Утром пойду в милицию... ты же мне голову чуть не проломила. — Только теперь заметив Лемида, он с ехидной усмешкой обратился к нему. — Извольте полюбоваться на королеву Марго! Недотрогу из себя строит. Бутылкой по голове шарахнула. Нет, я этого так не оставлю! Завтра пойду в милицию. Под суд упеку!
Демид резко шагнул к адвокату и толкнул его обратно на тахту:
— Сиди! Я бы тебя проучил, как к девушкам лезть,— брезгливо проговорил он, крепко, обеими руками сжав адвоката за плечи и не давая подняться, — только противно...
Слегка тряхнув ' потерявшего человеческий облик Квитко, Демид повернулся к Ларисе:
— Пойдем!
Адвокат сидел на тахте с открытым ртом и, как рыба, выброшенная на берег, со всхлипом хватал воздух. Волосы его слиплись, квадратная, когда-то холеная бородка свалялась.
— Пойдем, — ответила Лариса.
Они дошли до двери, когда из комнаты донеслось:
— Подождите.
Остановившись, они удивленно оглянулись. К Квитко уже вернулась его обычная ироническая усмешка, он держал в руках бутылку, собираясь разлить в бокалы вино.
— Подождите, чертовы души. На то мы и люди, чтобы в наших сердцах пылали страсти. Давайте выпьем по чарке — мировую!
Поворот событий был неожиданный, но Демид даже не улыбнулся.
— Не буду я с тобой мириться, — бросил он резко, как отрубил. — Лариса — на моя. А ты... Уйди с дороги!
Эпилог
На бульвар Ромена Роллана они добрались в полном молчании. Небо над Киевом синело, скоро должно было взойти солнце. .Поднялись на лифте на седьмой этаж, вошли в квартиру, и только тогда Демид сказал, повернув к себе девушку, и глядя ей прямо в глаза:
—- Ну-ка раздевайся. Быстро.-
Глаза Ларисы вспыхнули гневом.
— Ты с ума сошел!
— Раздевайся.
И совсем неожиданно для себя Лариса послушно, покорно, скрестив руки, взялась за подол и через голову сияла свое зелененькое, запачканное вином старенькое платье.
Не сказав ни слова, он подхватил ее обеими руками так, как когда-то на пляже, отнес и положил в ванну. Набрал в пригоршню жидкого мыла из розовой пластмассовой бутылочки, вылил ей на плечи, на волосы. Закатав рукава сорочки, тщательно, чуть ли не яростно вымыл ее всю с головы до ног, словно смывал все тревоги последних дней, и, может, впервые за все время услышал, как может счастливо смеяться Лариса. Затем укутал в огромную махровую простыню, с наслаждением чувствуя прикосновение молодого родного тела, и отнес в комнату, полную ясного утреннего розового солнца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
— Нет, — отказался Лубенцов. — Температура воды восемь градусов. Холодно.
И снова надолго замолчали. Потом Демид сказал:
— Александр Николаевич, я недавно читал одну книгу, Мерфи, «Как создаются и работают электронно-вычислительные машины».
— Знаю, очень хорошая книга.
— И я так думаю, но имею в виду другое. Написана она в середине пятидесятых годов, именно тогда, когда сменились два первых поколения машин, когда от ламп переходили к полупроводниковым транзисторам. Описана там и первая английская электронно-вычислительная машина, и, откровенно говоря, поразила меня одна вещь,
— Какая? — заинтересовался профессор.
— Понимаете, все изменилось: лампы, транзисторы, размеры машин. Та машина занимала целый дом, а наша М-4030 в тысячи раз превосходит ее и по мощности и по быстроте, а место занимает с обычный шкаф. Изменилось все, кроме принципиальной схемы. Какой она была, такой осталась и по сей день. А ведь прошло без малого тридцать лет! Сначала на кибернетику молились, считали, что она все может: легко заменить мозг человека, его память и вообще все, что угодно. Потом, насколько я понимаю, наступило прозрение, люди трезво увидели ее возможности, и машина стала на свое место — помощника человека.
— Ты, я вижу, не только собирал своего «Ивана», но и думал, — сказал Лубенцов.
— А как же иначе. Мне кажется, что кибернетика не только не исчерпала своих возможностей, но пока еще не обозначила точно границу их отсчета. Но для того чтобы сделать новый рывок вперед, необходимо найти новый принцип работы ЭВМ. Я понимаю, для этого нужен гений, но мечтать-то об этом никому не запрещено.
— Чем тебя не устраивают современные машины?
— Ну, вы же видели, как мы вели стыковку. Данные подаются на пульт отображения информации, отсюда или с ленты печатной машинки разбираются специалистами, которые все анализируют быстро или медленно, это уж зависит от человека, и дают свои рекомендации. А на пульте управления должна появиться всего одна комплексная надпись: «Все по программе, продолжайте работу». А когда что-то не так, машина сама должна дать команду. В наших ЭВМ огромная быстрота, но мы пока не имеем возможности быстро передать ей свои требования, потому что все упирается в программирование, в математику. Вот здесь-то и есть то звено, над которым нужно еще думать и, думать, создавая принципиально новые машины.
Они снова замолчали, глядя, как море катит пенистые волны, как на отмелях утрачивает свою силу, из грозных волны становятся ласковыми, покорными, игриво подползают по песку к ногам.
— Ты ведь на третьем курсе университета? — вдруг спросил профессор.
— Да, на третьем.
— Вот и отлично. У тебя большое преимущество перед другими студентами: ты можешь не только думать над этими проблемами, но и своими руками воплощать новое в жизнь. Сам знаешь, как это плодотворно, когда теория соединяется с практикой, а в кибернетике это
особенно важно. Интересно будет на тебя посмотреть лет этак через десять, кем ты станешь?
— Вы считаете, что из меня что-то путное выйдет?
— Не знаю, станешь ли ты знаменитым ученым, но наладчиком машин ты будешь отменным. Это точно.
Учитель и ученик снова молча смотрели на неутомимую, упорную атаку волн и думали уже не о космической антенне, математике и кибернетике, а об обычном, простом — о своей жизни. Только для Лубенцова эти мысли наполнялись' счастьем, еще не вполне осознанным, но уже ясно ощутимым, а для Демида будущее представлялось безнадежно горестным. Не отрываясь, он смотрел, как медленно поворачивается антенна. Заметить это движение почти невозможно, но, если приглядеться к ее тени на песке, можно различить это живое, непрерывное, как течение времени, перемещение. И почему-то на фоне южного неба и этой величественной антенны всплыло воспоминание — распахнутая дверца сейфа и аккуратно сложенные тощие пачки пятерок. И снова с горечью подумалось о Ларисе, захотелось уткнуться в теплый песок...
Нет, плакать он не станет. Эти несколько дней много ему дали: повзрослел, посерьезнел. Слезы остались в детстве.
— Не терзай себя, все будет хорошо, — словно прочитав его мысли, сказал профессор.
— Нет, Александр Николаевич, хорошо мне уже никогда не будет.
Лубенцов ничего не ответил, только посмотрел на него улыбчивыми прозрачно-светлыми глазами.
— Пойдем-ка лучше обедать, друг. В шесть — совещание, потом — в Киев. А там посмотрим, где оно прячется, твое счастье.
Глава тридцать третья
В третьем часу ночи профессор высадил Демида на бульваре Ромена Роллана, а сам направился в клинику.
— Простите, гражданин, — сказала дежурная сестра, — в такую позднюю пору мы принимаем только рожениц, а вы, по-моему, к ним не относитесь.
Лубенцов взорвался громким смехом. Сестра испуганно замахала* на него руками.
— Тихо! Тихо! Детей разбудите!
И профессор сразу умолк.
...Демид вошел в комнату, зажег свет, распахнул окно. В комнату ворвался свежий ветер, но разве можно его сравнить с тем, степным, настоянным на душистых травах! Достал чистое белье, и запах выстиранного полотка напомнил комнату в доме приезжих... Надел наволочку на подушку, бросил ее на тахту и тогда отчетливо расслышал шорох возле двери. Не постучали, не позвонили, но Демид сердцем почувствовал, что за дверью стоит она, потому что ждал этого, желал, надеялся, сам себе не признаваясь. Бросился к двери, открыл: да, сердце не ошиблось.
Стоит, на лице отчаяние, светло-зеленое платьице в темных пятнах, губы полуоткрыты — от них слегка попахивает вином. Демид взял ее за плечи, ввел в комнату, силой усадил на тахту.
— Что случилось?
Лариса пыталась что-то сказать, но судорога сдавила горло.
Демид принес воды, заставил отпить глоток, с пронзительной жалостью видя, как дрожат ее губы, касаясь белого в розовых цветочках фарфора, как стучат о край чашки зубы.
— Ну, теперь можешь говорить?
— Я его убила. Ты единственный человек, к которому я могу обратиться, кому я верю... Я сейчас пойду в милицию и во всем признаюсь. Но мне нужно*.. Понимаешь, в эту ужасную минуту рядом должен быть родной человек... Вот я к тебе и пришла.
Такую несчастную, в горе, Ларису он любил еще больше, еще острее. Только, может, не время об этом думать?
— Рассказывай, что произошло. Кого убила?
— Тристана Квитко... А что я могла сделать? Убийство с целью самообороны. Девяносто седьмая или девяносто восьмая статья... три года лишения свободы. И правильно! Он же все-таки человек, хотя и свинья.
— Подожди ты со своими статьями. Как все произошло?
Лариса оглянулась, скользнула взглядом по закрытой двери, провела рукой по волосам, коснулась глаз, щеки, немного успокоилась.
— Позавчера запил отец, — тихо сказала она, — почти год держался, а тут как с цепи сорвался. Убежала из дома... Первую ночь прослонялась в парке, потом при
ехала домой, мама только руками замахала. Пришла к тебе — заперто.
— Я только что приехал.
— Куда мне деваться? Решила пойти к Тристану. Он все-таки всегда был джентльменом. Принял меня как дорогую гостью, весь стол бутылками уставил, стихи стал читать... Так хорошо было, так приятно чувствовать, что к тебе относятся со вниманием. Я выпила немного вина и уснула на тахте... Устала очень... А проснулась от того, что мне дышать нечем, он навалился на меня... Попробовала закричать... А он мне: «Ларисочка, что тебе терять? Одним больше, одним меньше, какая разница?» Демид, это ужасно. У меня никогда никого не было. Это так мерзко, гадко... И я не раскаиваюсь в том, что сделала. Это дорогая плата, но пьяному хаму владеть собой не позволю...
— А дальше что было?
— Дальше все просто. На крик мой он, конечно, внимания не обратил, а я уже устала сопротивляться... Дотянулась рукой до стола, благо он был рядом с тахтой, схватила бутылку — и по голове. Даже вспомнить страшно... Он свалился с тахты, а я — бежать. Хотела сразу в милицию, потом подумала, может, ты приехал... Одна до милиции я бы не дошла... Теперь легче, ты со мной. Ты меня не бросишь?..
— Никогда. Я люблю тебя больше всего на свете, — сказал Демид.
— Что ты на меня так смотришь? Ведь я же убийца! Но пойми, не могла я иначе, не могла! Позволить всякому хаму...
— Я понимаю тебя.
— И ты все эти годы будешь меня ждать? Если меня в тюрьму...
— Буду. Мне без тебя нет жизни. Но давай подумаем...
Глаза Ларисы наполнились слезами, она шагнула к Демиду, охватила его шею обеими руками и поцеловала, потом отшатнулась и сказала, подавляя рыдание:
— Ну почему счастье пришло в такую горькую минуту?
— Хорошо, что пришло, — тихо ответил Демид, не выпуская рук Ларисы.
Они какое-то время стояли молча, глядя в глаза друг другу, веря и не веря в свое счастье. Лариса первой пришла в себя, просто сказала:
— Спасибо тебе за все. Я тебя очень люблю. Давно люблю. А сейчас надо идти...
— Куда идти? — не понимая, словно просыпаясь от сладкого сна, спросил Демид.
— В милицию...
— Сначала давай-ка заглянем к нему в комнату. А вдруг он живой и тебе только показалось?
Лариса в ужасе отшатнулась.
— Не пойду, боюсь!
— Пойдем, — решительно схватил ее за руку Демид. Вошел на кухню, чем-то звякнув. — Нужно взять ключи, вдруг замок в двери защелкнулся*
— А ты откроешь?
— Дверной замок куда проще замка от сейфа. А по сейфам мы с тобой уже специалисты.
-— Еще и это! — Лариса в отчаянии схватилась за голову. — Если узнают про сейф, меня засудят как самую отпетую уголовницу.
— Тогда была только наша глупость. Книги Аполлона Вовгуры в музее криминалистики, мои записи стерты, «Ивана» я завтра разберу... Увидела бы ты чаши космических антенн, тогда поняла бы, что такое настоящая мечта! Ну, ничего, мы еще с тобой помечтаем. Нас же сейчас двое, и нам ничего не страшно. Я с тобой.
Он взял ее за руку, и, как прежде, когда вел показывать свою машину, они вышли из квартиры, спустились по лестнице. Со стороны, глядя на них, можно было подумать, что старший брат ведет домой провинившуюся сестренку.
— Сюда, — сказала Лариса, — пятый этаж. Вот его квартира.
Демид взял ключ, вставил в замочную скважину, повернул, дверь отворилась. Взглянув на Ларису: она стояла, не в силах переступить порог, лицо, как восковая маска, искажено гримасой ужаса.
— Какой там черт ломится? — послышался из комнаты зычный голос Тристана Квитко.
Лариса прислонилась к дверному косяку, чтобы не упасть от неожиданности. Сделав шаг вперед, она увидела адвоката: пьяный, рубашка залита багряным вином, тот сидел на тахте и смотрел на них очумелыми глазами.
— Заявилась, паскуда, — взревел он, увидев Ларису и поднимаясь. — Утром пойду в милицию... ты же мне голову чуть не проломила. — Только теперь заметив Лемида, он с ехидной усмешкой обратился к нему. — Извольте полюбоваться на королеву Марго! Недотрогу из себя строит. Бутылкой по голове шарахнула. Нет, я этого так не оставлю! Завтра пойду в милицию. Под суд упеку!
Демид резко шагнул к адвокату и толкнул его обратно на тахту:
— Сиди! Я бы тебя проучил, как к девушкам лезть,— брезгливо проговорил он, крепко, обеими руками сжав адвоката за плечи и не давая подняться, — только противно...
Слегка тряхнув ' потерявшего человеческий облик Квитко, Демид повернулся к Ларисе:
— Пойдем!
Адвокат сидел на тахте с открытым ртом и, как рыба, выброшенная на берег, со всхлипом хватал воздух. Волосы его слиплись, квадратная, когда-то холеная бородка свалялась.
— Пойдем, — ответила Лариса.
Они дошли до двери, когда из комнаты донеслось:
— Подождите.
Остановившись, они удивленно оглянулись. К Квитко уже вернулась его обычная ироническая усмешка, он держал в руках бутылку, собираясь разлить в бокалы вино.
— Подождите, чертовы души. На то мы и люди, чтобы в наших сердцах пылали страсти. Давайте выпьем по чарке — мировую!
Поворот событий был неожиданный, но Демид даже не улыбнулся.
— Не буду я с тобой мириться, — бросил он резко, как отрубил. — Лариса — на моя. А ты... Уйди с дороги!
Эпилог
На бульвар Ромена Роллана они добрались в полном молчании. Небо над Киевом синело, скоро должно было взойти солнце. .Поднялись на лифте на седьмой этаж, вошли в квартиру, и только тогда Демид сказал, повернув к себе девушку, и глядя ей прямо в глаза:
—- Ну-ка раздевайся. Быстро.-
Глаза Ларисы вспыхнули гневом.
— Ты с ума сошел!
— Раздевайся.
И совсем неожиданно для себя Лариса послушно, покорно, скрестив руки, взялась за подол и через голову сияла свое зелененькое, запачканное вином старенькое платье.
Не сказав ни слова, он подхватил ее обеими руками так, как когда-то на пляже, отнес и положил в ванну. Набрал в пригоршню жидкого мыла из розовой пластмассовой бутылочки, вылил ей на плечи, на волосы. Закатав рукава сорочки, тщательно, чуть ли не яростно вымыл ее всю с головы до ног, словно смывал все тревоги последних дней, и, может, впервые за все время услышал, как может счастливо смеяться Лариса. Затем укутал в огромную махровую простыню, с наслаждением чувствуя прикосновение молодого родного тела, и отнес в комнату, полную ясного утреннего розового солнца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37