Соскучился по Володе Крячко и по Софье Йавловне, и вообще по нормальной жизни. Пусть Колобок тетешкает свою сберегательную книжку: он, Демид, так жить не будет.
И вновь неожиданная горечь сжала сердце: нет у него друга и советчика, умерла Ольга Степановна, пусть земля ей будет пухом.
Демид резко поднялся с тахты, взмахнул несколько раз руками, наклонился раз десять, коснувшись пальцами пола. Можно считать, с зарядкой покончено. Оделся, оглядел себя в зеркало. Правду сказала Лиля, голодранец он на вид, только и красы, что буйная темно-золотая шевелюра да синие глаза. Но ведь это девчатам пристало гордиться глазами, а ему, парню,— нет. Правда, если быть до конца откровенным, то взгляд ему нравится — прямой, твердый, и брови, почти сросшиеся на
переносье, мужественные, строгие, как у отца на фотографии.
Вот и часы нормальные для дома надо бы купить, с боем! А будильник Альберта Лоботряса — на кухню, там ему и место. Да и столик какой-нибудь не мешало бы заиметь.
Купим часы! И столик купим! Как это хорошо, когда ты никому ничего не должен и можешь теперь распоряжаться и своим временем, и своей судьбой. Его словно на крыльях вынесло из дома, перенесло через улицу. Это не составило никаких физических усилий и, хотя противоречило законам физики, было чистой правдой: видно, не все зависит от законов физики, многое — от настроения.
И вдруг увидел впереди Ларису. Девушка стояла, перекладывая из одной руки в другую тяжелую сетку с продуктами. Улыбчиво щуря пронизанные солнечным светом глаза, спросила:
— Что это ты сверкаешь, как медный таз?
— От счастья!
— А ты знаешь, какое оно?
— Знаю.
— Может, и мне скажешь? — Темные глаза девушки мерцали в чащобе густых ресниц.
— Конечно. Счастье — это возможность заниматься делом, которое тебе по душе.
— Ну, а как быть с работой, которая никому не нравится? Ее на мою долго оставишь или как?
— Нет, ее тоже мне придется делать,— вздохнул Демид.—У кого хватит духа заставить такую хорошенькую девушку заниматься делом, которое ей не нравится!
— Я не люблю, когда надо мной подшучивают, и прошу это запомнить,— веско заметила Лариса.— Комплименты позволительны, когда для этого есть основания, а иначе они походят на насмешку.
— При чем тут комплименты,— горячо отозвался Демид,— когда это чистая правда. Я действительно 1?ак думаю.
Взглянул на нее и улыбнулся: никакой особенной красавицы пока из нее не вышло, просто симпатичная, славная девчонка... И вдруг вспомнился тот морозный вечер, когда он оттирал ей замерзшие пальцы. Сам не зная почему, сказал:
— Приходи в гости. Не только тогда, когда тебе будет трудно, а просто так...
— Спасибо, приду.
— Счастливо. Подожди,— вдруг вспомнил Демид,— тут мне на днях один тип настоятельно рекомендовал не морочить тебе голову. Ты не знаешь, каким образом я это делаю?
— Какой тип?
— Геннадий, Тристан... Это твоя компания?
— Моя. С ними интересно. Я о тебе с ними часто говорю...
— О чем именно, если не секрет?
— Что нашел в тебе мой дед? Ты же знаешь, как меня этот вопрос занимает.
— Ты им обо всем рассказала?
— Нет, о книгах не говорила, это не мой секрет. О тебе расспрашивала, понять тебя хотела, вот они и решили, что у нас с тобой Скажу тебе честно, что для меня будет величайшим разочарованием убедиться, что ты всего-навсего стандартный продукт научно-технической революции, и ничего больше...
— Так оно и есть,— ответил Демид,— а Тристан Квитко не стандартный?
— О, нет... Я, возможно, за него замуж выйду. Правда, с одним условием...
— У вас уже и такие разговоры ведутся?
— Да, так вот: может, и выйду, если он совершит поступок, который будет равен подвигу.
— Ну что ж, договор серьезный. А пока подвиги еще не совершены, приходи ко мне в гости.
— Может, и приду когда-нибудь..!
Несколькими минутами позже Демид уже входил в свой девятый цех. Первым ему встретился счастливо улыбающийся Валерий Пальчик.
— Можешь поздравить! Вчера переехали.
— Квартиру получили?
— Маленькую, но отдельную. Рай!
— Поздравляю. Насколько я понимаю, Гане скоро предстоит идти в декретный отпуск?
— Думаю, что именно так и случится,— ответил счастливый Валера.
В тот день все ладилось у Демида: и работа выпала интересная — монтаж пульта управления М-4030. Передняя ее панель — целый щит размером, примерно, в квадратный метр, если не больше, а на нем ряды тумблеров, по двадцать два в каждом, над ними лампочки. Внизу девять черных квадратных кнопок, которые задают
режим работы машины. А по углам щита тоже тумблеры и тоже лампочки.. Одна из них, в правом углу внизу, особенно зловредная, называется «схемный контроль)), красная, как огонек светофора. Когда она горит, это означает, что в машине где-то неполадки. Организм машины настолько сложный и быстродействующий, что человек просто не в состоянии уследить за его работой. Для этого и смонтированы автоматические схемы контроля.
Сейчас перед Демидом всего лишь голый щит, где слесари установили тумблеры, переключатели и лампочки, а на его долю выпало связать все эти элементы заблаговременно приготовленными проводниками в единую систему, словно вдохнуть в металл живую душу.
Машина, о которой мечтал Аполлон Вовгура, пожалуй, имела бы чуть меньший пульт управления, но также обошлась бы без вспомогательной аппаратуры, одним магнитофоном. Высоту выступов на бородке ключа просто можно было бы прочитать на лампочках, смонтированных попарно. Скажем, ни одна не горит —два миллиметра, первая загорелась — четыре, вторая — шесть, обе горят — восемь миллиметров. Конечно, не точно, но если подумать о системе допусков в современных замках, то плюс минус один миллиметр абсолютно приемлемы.
Интересно получается, Демид! Ведь знаешь, что такая машина никому не нужна, и все равно всякий раз, когда думаешь о ней, сердце полнится волнением, как перед путешествием в далекую и неведомую страну. Строить такую машину, конечно, не стоит, а набросать схему можно. Для практики, для того, чтобы доказать себе самому, на что ты способен.
Нужно не спеша разработать математическое обеспечение машины, осмыслить и записать все данные. Язык слов и размеров перевести в двоичный код, понятный машине, а уж потом решить, захочется ему строить такую машину или достаточно будет одной теории. Так он и сделает. Руки орудовали паяльником и пинцетом, а мысль, как загипнотизированная, возвращалась к машине, о которой мечтал дед Ларисы.
Смотри-ка, вот и конец смены. Завтра закончим этот пульт управления. А у его машины пульт управления будет другой. Он установит маленькие тумблеры, они продаются в магазине «Юный техник» по двадцать одной
копейке за штуку. Фольговый текстолит для панелей тоже там продается, и выбракованные интегральные схемы он видел... Что же выходит? Признайся сам себе, ты уже думал над тем, где взять детали для своей будущей ? А там, глядишь, и ключ к сейфу сделать захочется?
Нет, этого не случится. Демид заставил себя забыть о Баритона. Самое время было заглянуть в десятый цех, посмотреть самую интересную на свете вещь: как работает комплекс Павлова.
когда ©тало много свободного времени и появилась возможность перейти о заочного на вечернее отделение университета, когда отданы все долги, а на душе так, словно вы на рассвете вышел на берег реки, которая еще парует прозрачным туманом, и бросился с разбега в эту тихую, сонную воду, вынырнул, набрал полную грудь лесного пряного воздуха и, посмотрев в высокое чистое небо, снова нырнул,— теперь обо всем можно мечтать.
Возможно, не совсем такое, но вхожее чувство испытывал Демид, когда приходил в десятый цех, шел в дальний угол, где шла сборка машины М-4030, ставил стул к стене и будто смотрел хорошо поставленный спектакль, наблюдая за работой наладчиков.
Поначалу ему казалось, что он понимает решительно все. Через час убеждался, что не понимает ровным счетом ничего. Еще через час снова все представлялось ясным, а потом опять полнейший хаос.
Тогда он решил следить не за работой ввей бригады, а за тем, что делает один инженер-наладчик, и сразу начал понимать куда больше. Как прослеживает, проверяет инженер работу каждой электрической цепи машины? Когда подводит осциллограф, размещенный на маленьком столике, и на его экране проверяет наличие или отсутствие напряжения? Как запускает программу теста и приказывает машине проверять саму себя?
Демид так мог сидеть часами. Раньше у него просто не было на это времени, а теперь появилось. Рано или поздно, а он будет работать здесь, в десятом цехе, это его мечта, и она сбудется, а пока нужно вжиться в цех, в работу бригады, больше того, постигнуть логику мысли каждого наладчика. Только не быть назойливым. У ребят и так работы по горло, разрешают смотреть — и на том спасибо.
Потом, когда стрелки на часах, вмонтированных в стену под самым потолком, вытянулись в одну прямую линию, показывая шесть часов, он незаметно вышел, весь еще наполненный напряженным ритмом работы. Шел, не торопясь, будто боялся что-то забыть, что-то упустить, расплескать хотя бы каплю своего настроения.
Он будет приходить сюда каждый день после своей смены и, конечно, многому научится, сроднится с работой бригады, и придет время, когда он станет здесь работать. Наладчики из десятого цеха ВУМа часто идут па повышение, переходят в научно-исследовательские институты, становятся руководителями огромных вычислительных центров. Возможно, когда-нибудь освободится место и для Демида Хорола, и очень хотелось бы оказаться к тому времени не наивным новичком, а опытным рабочим.
Что ж, начинать новую жизнь, так начинать, и начнет он ее е магазина. Демид с удовольствием купил себе спортивный костюм, кеды и подошел к спортивному залу именно в тот момент, когда около подъезда остановилась новенькая синяя машина. На рулем сидел профессор Лубенцов в светлой, в яркую клетку рубашке. Воротник расстегнут, лицо веселое, азартное, сильные руки, поросшие темными волосами, лежат на руле, как железные, лысина блестит, и глава полны ликования. Но не он удивил Демида; рядом с ним сидела Софья Павловна, радостная, светящаяся улыбкой. Смеется, что-то говорит, прощаясь, кладет свою руку на руку профессора и легко выходит из машины.
«Жигули» сразу рванули с места, а Софья Павловна осталась стоять на тротуаре с приветливо вскинутой рукой.
И Демид решил: молчать он не имеет права. Софью Павловну необходимо предупредить.
Женщина заметила его, все так же улыбаясь, подошла ближе, окинула взглядом его хмурое лицо.
— Что случилось, Демид? Ты чем-то расстроен?
— Со мной ничего не случилось,— тяжело ворочая языком, проговорил Демид,— все в полном порядке.
— Снова на самбо будешь ходить?
— Буду,— с сожалением глядя на Софью, на ее красивое, яркое лицо, сказал Демид.
— Ну тогда идем в зал.
В душе паренька грохотал гром, бушевал ураган. Ему необходимо сейчас, сию минуту сказать Софье Павловне,
что и на этот раз судьба сыграла с ней жестокую шутку. А может, лучше поговорить с самим Лубенцовым? У Демида Хорола хватит смелости. Пусть знает, что у Софьи Павловны есть надежные друзья и защитники.
— Привет! — обрадовался Володя Крячко, увидев его в зале.— Я знал, что рано или поздно ты вернешься. Человек, попробовавший вкус самбо, не забудет этого чувства всю жизнь.
— Это не от меня зависело...
— Надеюсь, что не от врача? Пойдем, проверим.
И снова жесткие пальцы хирурга мяли, давили ногу Демида.
— В армию его в таком состоянии могут и не взять. Колено надо разрабатывать, терпеливо и длительно. Нагрузку можно усилить.
— Вот это мы сейчас и проделаем,— обрадовался Володя Крячко и действительно усилил нагрузку, так что о Софье Павловне Демид вспомнил, лишь когда мылся под душем.
— Можно вас на минуточку? — спросил он женщину, когда та вышла из раздевалки.
— Мы долго не виделись, Демид, целую вечность,—- весело сказала Софья.— И я рада видеть тебя... Мне там, у входа, показалось, что у тебя что-то случилось.
— Случилось. Ольга Степановна умерла. Помните?
— Конечно. Очень жаль. Какая это страшная неизбежность — смерть.
— Да, вы правы,— сказал Демид.— Посидим немного?
Софья посмотрела в широкое окно вестибюля: у подъезда синих «Жигулей» еще не было.
— Не хотелось бы мне заводить этот разговор, — начал было Демид, опускаясь в кресло,— но и молчать не могу. Не сердитесь на меня, Софья Павловна, может, я бестактно вмешиваюсь не в свое дело, но мне страшно.
— Страшно? — Серые глаза женщины остановились на лице Демида.— За кого?
— За вас. Сегодня вы вышли из машины, за ее рулем сидел человек... И мне стало страшно.
Софья нервно достала сигарету, протянула ее Демиду.
— Спасибо, я не курю, Володя Крячко запретил.
Женщина глубоко затянулась, выдохнула легкое облачко дыма и спросила:
— Откуда ты узнал?
Рассказал человек, сидевший вместе с ним в тюрьме. Софья Павловна, поймите меня правильно, это не сцена ревности, хотя я, признаюсь, был в вас влюблен, это страх перед человеком, который... Очевидно, в его жизни бывают минуты, когда он не управляет собой, когда чувства становятся не подвластны рассудку... Вы знали об этом?
— Знала.
— И все-таки...
— Если хочешь знать, я рада, что ты начал этот разговор. Я сама все хорошо понимаю. Я часто спрашивала себя: чем привлекал меня к себе Колобок? Ведь чем-то привлекал. Это не была легкая интрижка, как говорили в прошлом столетии. Долго думала и поняла: он меня привлек тобой, преданностью тебе, тем, что не бросил в трудную минуту, хотя мог это легко сделать. Ты когда-то сказал, и эти слова я запомнила: «Он верный». Так вот, это, скорее, относится к Лубенцову, это он верный, но нужно быть и с ним таким же честным человеком, таким же преданным ему, как и он.
— Я его не осуждаю,— глухо сказал Демид.—Я за вас боюсь.
— А я осуждаю,—строго сказала Софья.—Человеческая жизнь слишком большая ценность, чтобы так просто распоряжаться ею. Но я уверена, что у Лубенцова было время понять это. И на всю жизнь сделать выводы... Ко мне поздно пришла эта любовь, но хорошо, что пришла. И не ослепила. Я еще ничего не решила...
— Он хороший, он очень хороший,—горячо проговорил Демид, вспомнив рассказ о Лубенцове Аполлона Вовгуры.
— Вот видишь, то ты меня предостерегаешь, то агитируешь,— засмеялась Софья,— все тут так сложно... Знаешь, когда я вижу, как у него навстречу мне расцветают глаза... Ты помнишь его глаза?
— Помню.
— Где-то здесь, совсем рядом, наше счастье. И очень хотелось бы не ошибиться. Потому что та история действительно страшная...
— Посмотрите, уже стоят «Жигули».
— Да, уже стоят. Ты знаешь, человеческая психика — странная штука, я сейчас вдруг, разговаривая с тобой, все решила.
— Скажите ему об этом. Мне очень хочется, чтобы он был счастлив.
— Говорить я пока ничего не буду,— ответила Софья, загасила недокуренную сигарету о пепельницу и быстро, не прощаясь, вышла из вестибюля. Демид еще успел увидеть, как навстречу ей засветились глаза Лубенцова...
Он продолжал еще видеть в кресле, глядя в окно, за которым только что стояли синие «Жигули», когда к нему подошел Данила Званцов и сел рядом.
— Ждешь кого?
— Нет, думаю. Послушай, Данила, ты помнишь ту нашу встречу на бульваре Ромена Роялана?
— Еще бы! И поверь мне, драться еще будете. Ты встречаешься с Ларисой?
— Специально — нет. Так, изредка, случайно, на улице. Мы о ней были соседями на Фабричной.
— К слову, вашу Фабричную уже переименовали в улицу имени Аветика Исаакяна.
— Знаю, но для меня она на вою жизнь останется Фабричной.
— Ну и что там, на Фабричной, у вас с ней было?
— Ничего. Детьми мы с ней были!
— Странно. Вроде бы действительно все так, как ты говоришь,— словно стараясь решить какую-то сложную задачу, сказал Данила,— и все-таки чего-то я тут не понимаю. Каждое третье слово этой Лариски о тебе, о том, что ты потенциальный преступник и что тюрьма по тебе плачет. Говорит, в этом нет никакого сомнения...
— Ну хорошо, допустим, я злодей в будущем, но Тристану-то до этого какое дело? Он что, хочет расширить свою адвокатскую практику?
— Он просто не может пережить, когда говорят о ком-то другом. Он умный и, если хочешь знать, по-сумасшедшему влюблен в Лариску.
— Влюблен? Что ты плетешь?..
— Что слышишь. И не плету, а говорю правду. На все готов, чтобы добиться своего, взять ее, покорить, даже, может, жениться на ней. Думаю, если бы она поменьше о тебе говорила, ему бы не так этого хотелось. Понимаешь, гордость мужская. У него репутация человека, перед которым ни одна девушка не устоит.
— И это действительно так?
— В какой-то мере. Он остроумный, щедрый, начитанный, знает много стихов, умеет тронуть нежнейшие струны девичьей души.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
И вновь неожиданная горечь сжала сердце: нет у него друга и советчика, умерла Ольга Степановна, пусть земля ей будет пухом.
Демид резко поднялся с тахты, взмахнул несколько раз руками, наклонился раз десять, коснувшись пальцами пола. Можно считать, с зарядкой покончено. Оделся, оглядел себя в зеркало. Правду сказала Лиля, голодранец он на вид, только и красы, что буйная темно-золотая шевелюра да синие глаза. Но ведь это девчатам пристало гордиться глазами, а ему, парню,— нет. Правда, если быть до конца откровенным, то взгляд ему нравится — прямой, твердый, и брови, почти сросшиеся на
переносье, мужественные, строгие, как у отца на фотографии.
Вот и часы нормальные для дома надо бы купить, с боем! А будильник Альберта Лоботряса — на кухню, там ему и место. Да и столик какой-нибудь не мешало бы заиметь.
Купим часы! И столик купим! Как это хорошо, когда ты никому ничего не должен и можешь теперь распоряжаться и своим временем, и своей судьбой. Его словно на крыльях вынесло из дома, перенесло через улицу. Это не составило никаких физических усилий и, хотя противоречило законам физики, было чистой правдой: видно, не все зависит от законов физики, многое — от настроения.
И вдруг увидел впереди Ларису. Девушка стояла, перекладывая из одной руки в другую тяжелую сетку с продуктами. Улыбчиво щуря пронизанные солнечным светом глаза, спросила:
— Что это ты сверкаешь, как медный таз?
— От счастья!
— А ты знаешь, какое оно?
— Знаю.
— Может, и мне скажешь? — Темные глаза девушки мерцали в чащобе густых ресниц.
— Конечно. Счастье — это возможность заниматься делом, которое тебе по душе.
— Ну, а как быть с работой, которая никому не нравится? Ее на мою долго оставишь или как?
— Нет, ее тоже мне придется делать,— вздохнул Демид.—У кого хватит духа заставить такую хорошенькую девушку заниматься делом, которое ей не нравится!
— Я не люблю, когда надо мной подшучивают, и прошу это запомнить,— веско заметила Лариса.— Комплименты позволительны, когда для этого есть основания, а иначе они походят на насмешку.
— При чем тут комплименты,— горячо отозвался Демид,— когда это чистая правда. Я действительно 1?ак думаю.
Взглянул на нее и улыбнулся: никакой особенной красавицы пока из нее не вышло, просто симпатичная, славная девчонка... И вдруг вспомнился тот морозный вечер, когда он оттирал ей замерзшие пальцы. Сам не зная почему, сказал:
— Приходи в гости. Не только тогда, когда тебе будет трудно, а просто так...
— Спасибо, приду.
— Счастливо. Подожди,— вдруг вспомнил Демид,— тут мне на днях один тип настоятельно рекомендовал не морочить тебе голову. Ты не знаешь, каким образом я это делаю?
— Какой тип?
— Геннадий, Тристан... Это твоя компания?
— Моя. С ними интересно. Я о тебе с ними часто говорю...
— О чем именно, если не секрет?
— Что нашел в тебе мой дед? Ты же знаешь, как меня этот вопрос занимает.
— Ты им обо всем рассказала?
— Нет, о книгах не говорила, это не мой секрет. О тебе расспрашивала, понять тебя хотела, вот они и решили, что у нас с тобой Скажу тебе честно, что для меня будет величайшим разочарованием убедиться, что ты всего-навсего стандартный продукт научно-технической революции, и ничего больше...
— Так оно и есть,— ответил Демид,— а Тристан Квитко не стандартный?
— О, нет... Я, возможно, за него замуж выйду. Правда, с одним условием...
— У вас уже и такие разговоры ведутся?
— Да, так вот: может, и выйду, если он совершит поступок, который будет равен подвигу.
— Ну что ж, договор серьезный. А пока подвиги еще не совершены, приходи ко мне в гости.
— Может, и приду когда-нибудь..!
Несколькими минутами позже Демид уже входил в свой девятый цех. Первым ему встретился счастливо улыбающийся Валерий Пальчик.
— Можешь поздравить! Вчера переехали.
— Квартиру получили?
— Маленькую, но отдельную. Рай!
— Поздравляю. Насколько я понимаю, Гане скоро предстоит идти в декретный отпуск?
— Думаю, что именно так и случится,— ответил счастливый Валера.
В тот день все ладилось у Демида: и работа выпала интересная — монтаж пульта управления М-4030. Передняя ее панель — целый щит размером, примерно, в квадратный метр, если не больше, а на нем ряды тумблеров, по двадцать два в каждом, над ними лампочки. Внизу девять черных квадратных кнопок, которые задают
режим работы машины. А по углам щита тоже тумблеры и тоже лампочки.. Одна из них, в правом углу внизу, особенно зловредная, называется «схемный контроль)), красная, как огонек светофора. Когда она горит, это означает, что в машине где-то неполадки. Организм машины настолько сложный и быстродействующий, что человек просто не в состоянии уследить за его работой. Для этого и смонтированы автоматические схемы контроля.
Сейчас перед Демидом всего лишь голый щит, где слесари установили тумблеры, переключатели и лампочки, а на его долю выпало связать все эти элементы заблаговременно приготовленными проводниками в единую систему, словно вдохнуть в металл живую душу.
Машина, о которой мечтал Аполлон Вовгура, пожалуй, имела бы чуть меньший пульт управления, но также обошлась бы без вспомогательной аппаратуры, одним магнитофоном. Высоту выступов на бородке ключа просто можно было бы прочитать на лампочках, смонтированных попарно. Скажем, ни одна не горит —два миллиметра, первая загорелась — четыре, вторая — шесть, обе горят — восемь миллиметров. Конечно, не точно, но если подумать о системе допусков в современных замках, то плюс минус один миллиметр абсолютно приемлемы.
Интересно получается, Демид! Ведь знаешь, что такая машина никому не нужна, и все равно всякий раз, когда думаешь о ней, сердце полнится волнением, как перед путешествием в далекую и неведомую страну. Строить такую машину, конечно, не стоит, а набросать схему можно. Для практики, для того, чтобы доказать себе самому, на что ты способен.
Нужно не спеша разработать математическое обеспечение машины, осмыслить и записать все данные. Язык слов и размеров перевести в двоичный код, понятный машине, а уж потом решить, захочется ему строить такую машину или достаточно будет одной теории. Так он и сделает. Руки орудовали паяльником и пинцетом, а мысль, как загипнотизированная, возвращалась к машине, о которой мечтал дед Ларисы.
Смотри-ка, вот и конец смены. Завтра закончим этот пульт управления. А у его машины пульт управления будет другой. Он установит маленькие тумблеры, они продаются в магазине «Юный техник» по двадцать одной
копейке за штуку. Фольговый текстолит для панелей тоже там продается, и выбракованные интегральные схемы он видел... Что же выходит? Признайся сам себе, ты уже думал над тем, где взять детали для своей будущей ? А там, глядишь, и ключ к сейфу сделать захочется?
Нет, этого не случится. Демид заставил себя забыть о Баритона. Самое время было заглянуть в десятый цех, посмотреть самую интересную на свете вещь: как работает комплекс Павлова.
когда ©тало много свободного времени и появилась возможность перейти о заочного на вечернее отделение университета, когда отданы все долги, а на душе так, словно вы на рассвете вышел на берег реки, которая еще парует прозрачным туманом, и бросился с разбега в эту тихую, сонную воду, вынырнул, набрал полную грудь лесного пряного воздуха и, посмотрев в высокое чистое небо, снова нырнул,— теперь обо всем можно мечтать.
Возможно, не совсем такое, но вхожее чувство испытывал Демид, когда приходил в десятый цех, шел в дальний угол, где шла сборка машины М-4030, ставил стул к стене и будто смотрел хорошо поставленный спектакль, наблюдая за работой наладчиков.
Поначалу ему казалось, что он понимает решительно все. Через час убеждался, что не понимает ровным счетом ничего. Еще через час снова все представлялось ясным, а потом опять полнейший хаос.
Тогда он решил следить не за работой ввей бригады, а за тем, что делает один инженер-наладчик, и сразу начал понимать куда больше. Как прослеживает, проверяет инженер работу каждой электрической цепи машины? Когда подводит осциллограф, размещенный на маленьком столике, и на его экране проверяет наличие или отсутствие напряжения? Как запускает программу теста и приказывает машине проверять саму себя?
Демид так мог сидеть часами. Раньше у него просто не было на это времени, а теперь появилось. Рано или поздно, а он будет работать здесь, в десятом цехе, это его мечта, и она сбудется, а пока нужно вжиться в цех, в работу бригады, больше того, постигнуть логику мысли каждого наладчика. Только не быть назойливым. У ребят и так работы по горло, разрешают смотреть — и на том спасибо.
Потом, когда стрелки на часах, вмонтированных в стену под самым потолком, вытянулись в одну прямую линию, показывая шесть часов, он незаметно вышел, весь еще наполненный напряженным ритмом работы. Шел, не торопясь, будто боялся что-то забыть, что-то упустить, расплескать хотя бы каплю своего настроения.
Он будет приходить сюда каждый день после своей смены и, конечно, многому научится, сроднится с работой бригады, и придет время, когда он станет здесь работать. Наладчики из десятого цеха ВУМа часто идут па повышение, переходят в научно-исследовательские институты, становятся руководителями огромных вычислительных центров. Возможно, когда-нибудь освободится место и для Демида Хорола, и очень хотелось бы оказаться к тому времени не наивным новичком, а опытным рабочим.
Что ж, начинать новую жизнь, так начинать, и начнет он ее е магазина. Демид с удовольствием купил себе спортивный костюм, кеды и подошел к спортивному залу именно в тот момент, когда около подъезда остановилась новенькая синяя машина. На рулем сидел профессор Лубенцов в светлой, в яркую клетку рубашке. Воротник расстегнут, лицо веселое, азартное, сильные руки, поросшие темными волосами, лежат на руле, как железные, лысина блестит, и глава полны ликования. Но не он удивил Демида; рядом с ним сидела Софья Павловна, радостная, светящаяся улыбкой. Смеется, что-то говорит, прощаясь, кладет свою руку на руку профессора и легко выходит из машины.
«Жигули» сразу рванули с места, а Софья Павловна осталась стоять на тротуаре с приветливо вскинутой рукой.
И Демид решил: молчать он не имеет права. Софью Павловну необходимо предупредить.
Женщина заметила его, все так же улыбаясь, подошла ближе, окинула взглядом его хмурое лицо.
— Что случилось, Демид? Ты чем-то расстроен?
— Со мной ничего не случилось,— тяжело ворочая языком, проговорил Демид,— все в полном порядке.
— Снова на самбо будешь ходить?
— Буду,— с сожалением глядя на Софью, на ее красивое, яркое лицо, сказал Демид.
— Ну тогда идем в зал.
В душе паренька грохотал гром, бушевал ураган. Ему необходимо сейчас, сию минуту сказать Софье Павловне,
что и на этот раз судьба сыграла с ней жестокую шутку. А может, лучше поговорить с самим Лубенцовым? У Демида Хорола хватит смелости. Пусть знает, что у Софьи Павловны есть надежные друзья и защитники.
— Привет! — обрадовался Володя Крячко, увидев его в зале.— Я знал, что рано или поздно ты вернешься. Человек, попробовавший вкус самбо, не забудет этого чувства всю жизнь.
— Это не от меня зависело...
— Надеюсь, что не от врача? Пойдем, проверим.
И снова жесткие пальцы хирурга мяли, давили ногу Демида.
— В армию его в таком состоянии могут и не взять. Колено надо разрабатывать, терпеливо и длительно. Нагрузку можно усилить.
— Вот это мы сейчас и проделаем,— обрадовался Володя Крячко и действительно усилил нагрузку, так что о Софье Павловне Демид вспомнил, лишь когда мылся под душем.
— Можно вас на минуточку? — спросил он женщину, когда та вышла из раздевалки.
— Мы долго не виделись, Демид, целую вечность,—- весело сказала Софья.— И я рада видеть тебя... Мне там, у входа, показалось, что у тебя что-то случилось.
— Случилось. Ольга Степановна умерла. Помните?
— Конечно. Очень жаль. Какая это страшная неизбежность — смерть.
— Да, вы правы,— сказал Демид.— Посидим немного?
Софья посмотрела в широкое окно вестибюля: у подъезда синих «Жигулей» еще не было.
— Не хотелось бы мне заводить этот разговор, — начал было Демид, опускаясь в кресло,— но и молчать не могу. Не сердитесь на меня, Софья Павловна, может, я бестактно вмешиваюсь не в свое дело, но мне страшно.
— Страшно? — Серые глаза женщины остановились на лице Демида.— За кого?
— За вас. Сегодня вы вышли из машины, за ее рулем сидел человек... И мне стало страшно.
Софья нервно достала сигарету, протянула ее Демиду.
— Спасибо, я не курю, Володя Крячко запретил.
Женщина глубоко затянулась, выдохнула легкое облачко дыма и спросила:
— Откуда ты узнал?
Рассказал человек, сидевший вместе с ним в тюрьме. Софья Павловна, поймите меня правильно, это не сцена ревности, хотя я, признаюсь, был в вас влюблен, это страх перед человеком, который... Очевидно, в его жизни бывают минуты, когда он не управляет собой, когда чувства становятся не подвластны рассудку... Вы знали об этом?
— Знала.
— И все-таки...
— Если хочешь знать, я рада, что ты начал этот разговор. Я сама все хорошо понимаю. Я часто спрашивала себя: чем привлекал меня к себе Колобок? Ведь чем-то привлекал. Это не была легкая интрижка, как говорили в прошлом столетии. Долго думала и поняла: он меня привлек тобой, преданностью тебе, тем, что не бросил в трудную минуту, хотя мог это легко сделать. Ты когда-то сказал, и эти слова я запомнила: «Он верный». Так вот, это, скорее, относится к Лубенцову, это он верный, но нужно быть и с ним таким же честным человеком, таким же преданным ему, как и он.
— Я его не осуждаю,— глухо сказал Демид.—Я за вас боюсь.
— А я осуждаю,—строго сказала Софья.—Человеческая жизнь слишком большая ценность, чтобы так просто распоряжаться ею. Но я уверена, что у Лубенцова было время понять это. И на всю жизнь сделать выводы... Ко мне поздно пришла эта любовь, но хорошо, что пришла. И не ослепила. Я еще ничего не решила...
— Он хороший, он очень хороший,—горячо проговорил Демид, вспомнив рассказ о Лубенцове Аполлона Вовгуры.
— Вот видишь, то ты меня предостерегаешь, то агитируешь,— засмеялась Софья,— все тут так сложно... Знаешь, когда я вижу, как у него навстречу мне расцветают глаза... Ты помнишь его глаза?
— Помню.
— Где-то здесь, совсем рядом, наше счастье. И очень хотелось бы не ошибиться. Потому что та история действительно страшная...
— Посмотрите, уже стоят «Жигули».
— Да, уже стоят. Ты знаешь, человеческая психика — странная штука, я сейчас вдруг, разговаривая с тобой, все решила.
— Скажите ему об этом. Мне очень хочется, чтобы он был счастлив.
— Говорить я пока ничего не буду,— ответила Софья, загасила недокуренную сигарету о пепельницу и быстро, не прощаясь, вышла из вестибюля. Демид еще успел увидеть, как навстречу ей засветились глаза Лубенцова...
Он продолжал еще видеть в кресле, глядя в окно, за которым только что стояли синие «Жигули», когда к нему подошел Данила Званцов и сел рядом.
— Ждешь кого?
— Нет, думаю. Послушай, Данила, ты помнишь ту нашу встречу на бульваре Ромена Роялана?
— Еще бы! И поверь мне, драться еще будете. Ты встречаешься с Ларисой?
— Специально — нет. Так, изредка, случайно, на улице. Мы о ней были соседями на Фабричной.
— К слову, вашу Фабричную уже переименовали в улицу имени Аветика Исаакяна.
— Знаю, но для меня она на вою жизнь останется Фабричной.
— Ну и что там, на Фабричной, у вас с ней было?
— Ничего. Детьми мы с ней были!
— Странно. Вроде бы действительно все так, как ты говоришь,— словно стараясь решить какую-то сложную задачу, сказал Данила,— и все-таки чего-то я тут не понимаю. Каждое третье слово этой Лариски о тебе, о том, что ты потенциальный преступник и что тюрьма по тебе плачет. Говорит, в этом нет никакого сомнения...
— Ну хорошо, допустим, я злодей в будущем, но Тристану-то до этого какое дело? Он что, хочет расширить свою адвокатскую практику?
— Он просто не может пережить, когда говорят о ком-то другом. Он умный и, если хочешь знать, по-сумасшедшему влюблен в Лариску.
— Влюблен? Что ты плетешь?..
— Что слышишь. И не плету, а говорю правду. На все готов, чтобы добиться своего, взять ее, покорить, даже, может, жениться на ней. Думаю, если бы она поменьше о тебе говорила, ему бы не так этого хотелось. Понимаешь, гордость мужская. У него репутация человека, перед которым ни одна девушка не устоит.
— И это действительно так?
— В какой-то мере. Он остроумный, щедрый, начитанный, знает много стихов, умеет тронуть нежнейшие струны девичьей души.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37