» — возмущаюсь я. А он, усмехаясь, отвечает: «А очень просто. Ну, собрал ты эти данные на три тома, мог бы собрать и на шесть, толку-то все равно для тебя никакого. Как ты этим материалом можешь распорядиться? Никак! А вот электронно-вычислительная машина сумела бы твои данные использовать и создать, скажем, ключ, который подошел бы к любому сейфу». Сказал и отвернулся от меня, словно интерес потерял. А меня задело за живое, стал допытываться. «Расскажи, — говорю, — все-таки любопытно знать, как это станет машина обрабатывать мой материал. Я им распорядиться не могу, а она, видишь ли, может. Сомнительно что-то». И понимаешь, я его все-таки уломал, правда, разозлился он на меня за эти упрашивания, но рассказал. Так ведь и его понять можно: ночь, ветер завывает, душу выматывает, тоска, а тут поговорить можно, в мыслях уйти от этой тоски. «Ты что-нибудь про электронно-вычислительные машины слышал?» — спрашивает. «Теоретически представляю, на уровне газетных статей», — отвечаю. «Маловато, — говорит, — но для того, чтобы понять идею, достаточно и этого. Понимаешь, каждый ваш ключ можно записать математически. Скажем, завод, выпустивший сейф, обозначить цифрами, числом, год выпуска — другие цифры, другое число, количество выступов на бородках ключа — третье, высота выступов на бородках — четвертое и так далее. Все, что тебе про ключ известно, можно обозначить числами по двоичной системе, математически. Ключ тогда будет выглядеть как длинный ряд цифр, каждая из которых или комбинация из нескольких будет обозначать его особенность или качество. Понятно?» — «Более или
менее». — «Я так и думал, — усмехнулся он, — это и десятиклассник поймет. Значит, записываешь ты все свои ключи математически на бумаге. Это, конечно, будет нелегкая работенка, сколько там у тебя ключей?» — поинтересовался. А у меня их было пятнадцать тысяч шестьсот девяносто шесть. Я все записи пронумеровал. «Вот видишь, — сказал и вновь усмехнулся этак ехидненько, — ученый в тебе пропал... Потом ты все записи с бумаги переносишь на магнитную ленту. После этого строишь электронно-вычислительную машину, причем, должен тебе заметить, что в сравнении с известными машинами, скажем «Минском», «Днепром», «Уралом», эта твоя — простейшая. А построив машину, приглядываешь себе сейф, — тут уж он откровенно надо мной посмеивался, даже хохотнул хрипловато, — какой побольше, попузатее. Определяешь завод, который его выпустил, год выпуска, приблизительно высоту выступов на бородках ключа, одним словом, чем больше данных, тем лучше, и все эти данные, также записанные математически по двоичной системе, вводишь в машину и нажимаешь на кнопку «пуск». Машина оживет, заработает, потом остановится»...
Демид взглянул на старика и поразился его перемене: глаза сверкали горячим молодым азартом. Мечта его жизни, казалось, была так близка к осуществлению, что до нее можно было дотронуться рукой, а он умирал.
«...Это означает, — сказал тогда Лубенцов, — что машина нашла ключ, совпадающий по своим данным с твоим ключом, и дополнила его своими, вернее, твоими данными, только записанными раньше и с других ключей. Запомни, машина выдает только то, что в нее заложил человек, сама она ничего придумать не может. Ну вот, записал ты данные первого ключа и снова нажимаешь на кнопку «пуск». Снова вертятся катушки, и снова, остановившись, машина выдает тебе второй ключ, тоже похожий на тот, основной. Потом третий. Ну вот, записываешь ты все данные, берешь в руки инструмент, садишься за тиски и изготовляешь три ключа. Потом подходишь к сейфу и открываешь его одним из этих ключей. Полная гарантия». Посмотрел я на Лубенцова, — чувствую, смеется надо мной. «Враки все это», — сказал я тогда.
— Почему враки? — неожиданно возразил Демид, слушавший старика внимательно. — Насколько я понимал такая машина возможна. Все будет зависеть от того, какое количество информации вы сможете вложить в ее память.
— То же самое сказал мне и он. И создать такую машину сможешь?
— Нет, сейчас не смогу. Надо сначала закончить институт, ума поднабраться... И вообще, такая проблема меня не интересует. Глупости все это.
— Как это глупости? — закашлялся от волнения старик. — Ты просто не понимаешь, что говоришь. В твоих руках будут деньги. Большие деньги! Сколько ты захочешь.
— Не деньги, а тюремные нары.
— Неправда! Если у тебя будет ключ, ты неуловим. На всю операцию понадобится тридцать секунд. Я проверял. Никакая милиция не успеет. А деньги — величайшая сила на свете. Всем деньги нужны! И было бы у меня их навалом, родись я позже. Рано родился — вот в чем беда, разминулся с технической эпохой. Зато ты родился в самое время. Бери мои книги, труд всей моей жизни. Верю: ты сделаешь такую машину... Заводов, выпускающих сейфы, у нас не так уж много, семь-восемь. В старые годы не лезь, возьми на прицел сейфы, сделанные после войны...
— И не подумаю.
— Пойми, я не о твоем богатстве пекусь. Мне хочется умереть, зная, что труды мои не пропали. Неужели не ясно: всю жизнь думать, работать и — остановиться у самого порога.
Он поднял три толстых фолианта, переплетенных в коричневую кожу, и протянул Демиду.
— Спасибо, — поднялся со своего стула юноша, — как говорится, благодарю за доверие, но ничего из этого не выйдет. В таком наследстве не нуждаюсь. Передайте кому-нибудь другому, лучше всего — своей внучке. Она этим добром сумеет распорядиться лучше меня. До ума доведет дело вашей жизни. А за рассказ спасибо, и в самом деле интересно, такое не каждый день услышишь.
Старик застонал, устало откинулся на подушку, слышалось его тяжелое, прерывистое дыхание. Демид переждал, когда больной вновь открыл глаза.
— Будьте здоровы, — сказал он.
— Иди! — сердито бросил Вовгура.
Демид вышел и в коридоре наткнулся на Ларису.
— Не договорились, уголовники? — спросила девушка, насмешливо улыбаясь.
— Подслушивала? — ответно усмехнулся Демид.
— Скажешь тоже! Да он все слышит, каждый шорох, вздох и то слышит. Просто дверь приоткрылась и последние слова долетели. Ну что ж, будь здоров.
— Постараюсь, — весело ответил Демид.
Глава вторая
В Киеве стояло жаркое лето, шел июнь, и тяжелые тучи чуть ли не каждый вечер собирались над городом, чтобы пролиться на зеленую веселую землю звонким дождем. А утром небо вновь сверкало глубокой, чистой голубизной, и солнце сияло яростно, будто нарочно подчеркивало вечность жизни на земле, ее красоту и радость. И просто не верилось, что на фоне такой живой, мощной красоты могли существовать и смерть, и горе, и жестокость.
На другой вечер, после того как схоронили маму («такая молодая, а хвороба съела ее за два месяца», — говорили соседи), Трофим Колобок, отчим тогда одиннадцатилетнего Демида Хорола, вернулся с работы, как обычно, в семь, позвал мальчика в свою большую светлую комнату, где прежде жила мама и еще сохранился ее, только ему, сыну, ощутимый и до слез родной запах, и сказал:
— Садись, поговорим.
Демид стоял около обеденного стола. Комната была просторной, светлой. Массивный буфет у одной стены, большая кровать тщательно застлана светлым одеялом, на стене — вышитый ковер: белоснежный лебедь плывет по синей воде к зеленому берегу. Платяной шкаф притулился в углу. С потолка над столом свисала лампа под ярким абажуром.
«Почему все абажуры оранжевые?» — неожиданно спросил себя Демид, но ответить не успел, потому что Колобок сказал:
— Садись.
Демид послушно сел на стул у окна и почему-то подумал, как может вдруг измениться, стать чужой комната, где каждая вещь, каждая малейшая трещинка на паркете, по которому он учился ходить, была знакома до боли.
— Давай-ка мы с тобой поговорим раз и навсегда, — веско сказал Трофим Иванович. — Ты еще несовершеннолетний, неопытный, в одиннадцать лет решить свою судьбу не можешь. Но я человек порядочный, честный и в память своей жены, а твоей матери, сделаю то, чего мне, возможно, не следовало бы делать. В интернат тебя не отдам, сам воспитаю честным и порядочным, похожим на меня человеком.
Демид молчал. Вот как оно получается: думал, что Трофим Иванович грубый, равнодушный человек, а на поверку вышло иное — великодушный и благородный. Как же ты, Демид, не заметил этого раньше?
— Да, я человек надежный и порядочный, — продолжал Колобок, — и все, что обещаю, выполню. Но ты мне чужой, не мой сын, и мне нужно знать, что деньги, которые я истрачу на твое содержание и воспитание, на пропитание и учебу, ко мне когда-то вернутся.
— Я согласен, — сказал Демид.
— Подожди, — остановил его Колобок. — Выслушай сначала. Ты вырастешь, пойдешь работать на завод или в учреждение, станешь зарабатывать и вот тогда отдашь долг, вернешь все, что я на тебя затрачу. Таков уговор. Пойми: свою старость мне тоже нужно обеспечить. Кто обо мне подумает, если не я сам?
— Я вас никогда не брошу, Трофим Иванович, — твердо сказал Демид.
— Этого от тебя никто не требует, — сказал Трофим Иванович Колобок, — станешь взрослым, женишься, я тоже еще не очень-то старый, все может случиться, но в одном я должен быть уверен: деньги ты мне вернешь.
— Конечно, верну, — с готовностью согласился Демид.
— Сколько же ты мне отдашь? — неожиданно улыбнулся Колобок, и короткие пшеничные усы его насмешливо шевельнулись.
— Сколько буду должен, столько и отдам.
— Правильно, я человек щепетильный, точнее сказать, болезненно честный. Смотри, вот книжечка, — Колобок достал из кармана красный ледериновый блокнот. — Сюда я буду заносить все расходы, связанные с тобой. Первого числа каждого месяца буду сообщать тебе, сколько ты мне задолжал. Ты, если захочешь, сможешь проверить каждую мою запись.
— Я вам все, все отдам, — горячо воскликнул Демид. — Трофим Иванович, я вас очень, очень люблю!
Выкрикнул эти слова и сам испугался своего неожиданного проявления чувств.
— А вот эти вещи ни к чему, — нахмурился Трофим Колобок, — любовь, всякие там сентиментальности — это не для меня. Мне нужно только одно — честность и порядочность. Значит, договорились?
— Договорились, Трофим Иванович! — Лицо Демида сияло от счастья; интернат, которого он неизвестно почему так боялся, отодвинулся, стал как бы тенью минувшей угрозы, отдаленным отзвуком грозы.
— Вот и прекрасно, — серьезно, не улыбнувшись, одобрил Колобок. — А теперь возьми деньги, беги в гастроном, купи хлеба, колбасы, сахару, а то эти чертовы вчерашние гости все подмели. Завтра сдашь бутылки, что от поминок остались. А сейчас — беги. — Вдруг, будто испугавшись своего решения и желая подстраховать себя, он добавил: — И имей в виду, дисциплина в нашей жизни должна быть железной. За малейший проступок я буду наказывать нещадно. Ясно тебе?
— Ясно! — радостно отозвался Демид.
В душе его жила острая потребность кого-то любить, и все лучшие чувства свои, которые, конечно, предназначались маме, паренек перенес на Трофима Колобка. Он не будет на свете одиноким, будет учиться, будет работать, а деньги он вернет до копеечки, за ним дело не станет! Главное — он не будет одиноким!
— Ну что ж, начинаем новую жизнь, — сказал Трофим Иванович, — запомни, я ко всему отношусь строго, но справедливо. Что самое важное в жизни человека? Чистота! Моральная и физическая. А в отношении физической чистоты мы с тобой, брат, существенно отстали. Простыни на твоей кровати когда менялись в последний раз?
— Перед тем как мама пошла в больницу.
— Вот видишь, полтора месяца прошло. И это называется чистота! И нужно будет все твои вещи переписать, мои тоже, чтобы знать, что у нас есть и чего нету. Ну а теперь давай возьмемся за чистоту.
В их коммунальной квартире две другие комнаты занимал наладчик с ВУМа — завода электронно-вычислительных и управляющих машин — Семен Павлов с женой и сыном, который уже ушел в армию, а в третьей жила Ольга Степановна Бровко, заслуженная учительница. Жили они мирно, во всяком случае, когда Колобок и Семен Павлов встречались на кухне поговорить и выкурить по сигарете, к ним присоединялась и Ольга Степановна со своим неизменным «Казбеком», Была она высокая, худая, строгая, напористая, всю жизнь привыкшая отстаивать интересы других людей, потому что долгое время была депутатом районного Совета. Демид ее побаивался. А вот кого он обожал, так это Валерию Григорьевну, жену Семена Павлова, женщину лет под сорок, энергичную, улыбчивую.
Вот так и началась их новая жизнь. В Киеве цвело лето, в школе были каникулы, свободного времени даже после всей домашней работы, которую Колобок взвалил на своего пасынка, хватало, а на свете столько интересных и еще не познанных вещей, что прямо дух захватывает. Фабричная улица одним концом упирается в шумное, заполненное тысячами машин Брест-Литовское шоссе, а другим — в улицу Ватутина. Рядом стадион «Авангард». В соседних домах много знакомых ребят. Школа — в трех кварталах от дома. Кинотеатр имени Довженко тоже недалеко, но посмотреть фильм — это недосягаемая роскошь для Демида.
А вот Ольга Степановна каждую неделю ходит в кинотеатр, все новые картины смотрит. Счастливый человек! Пенсии на все хватает. Только она все-таки странная. Дня через два после похорон мамы она постучала в дверь Колобка, вошла, поздоровалась.
— Як вам с большой просьбой, товарищ Колобок, — Ольга Степановна по своей давней учительской привычке всех соседей называла по фамилии, — с большой просьбой. Вы не смогли бы меня выручить?
— Простите, Ольга Степановна, денег в долг не даю,—сухо ответил бухгалтер, — зарплата не позволяет...
Ольга Степановна улыбнулась одними глазами. Продолговатое, с крупным носом лицо ее не изменило приветливого выражения, и непонятно было, почему же мелькнула в глазах усмешка.
— Нет, я не за деньгами пришла. Пенсии мне хватает, я же одна, — ответила она (от курения голос ее стал низким, хрипловатым, чуть ли не мужским), — мне уж помирать скоро, а здоровье слабеет — вот о чем речь. Все было бы ничего, если бы не ноги. Болят, проклятые, иногда так болят, что остановлюсь и с места не сдвинусь. Походы-то мои, конечно, недалеки...
— Чем же я вам могу помочь?
. — Не вы, а Демид, — сказала Ольга Степановна. — Понимаете, я частенько заглядываю в кинотеатр имени Довженко или в какой-нибудь другой: люблю посмотреть новый фильм, это моя слабость. Так вот, признаюсь вам
честно, одной ходить страшно. Я хочу попросить вашего разрешения отпускать со мной Демида, пусть он меня провожает. Не часто, один раз в неделю.
— Пожалуйста, — великодушно разрешил Колобок. — Я ему прикажу сопровождать вас. Мы, советские люди, уважаем старость. После сеанса он вас встретит.
— А может, я буду брать его с собой? За мои деньги, конечно. Было бы удобнее, если бы он все время был со мной.
Трофим Колобок молчал, поглядывая на старую учительницу и о чем-то думая.
— Еще и нарушение деятельности головного мозга,— продолжала Ольга Степановна. — Бывают спазмы сосудов. Я, товарищ Колобок, прежде всего в этом деле забочусь о своих собственных интересах...
— Так же, как и всё люди.
— Да, я не исключение. Дело в том, что на улице мне делается страшно. А с Демидом я ничего не боюсь.
Колобок вновь недоверчиво взглянул на учительницу. Как-то не вязался этот разговор с ее энергичным лицом, уверенными жестами. Вспомнил, как она моет пол в коридоре, переставляет мебель.
— Ну, — сказал он неуверенно, — впечатление больного человека вы не производите.
— Да я не очень-то и больна. Более того, когда я дома, то совсем здорова. Но стоит выйти на улицу — становится страшно... Беда, да и только.
— Хорошо, — все еще сомневаясь, сказал Колобок, — пусть ходит с вами в кино. Только на фильмы, где всяких итальянских красоток показывают, прошу его не водить. Мы с вами призваны воспитывать здоровое, крепкое поколение.
— Можете быть спокойны, — заверила старуха, — на фильмы, которые детям до шестнадцати лет смотреть не разрешают, мы не пойдем...
Вот так и стал ходить Демид Хорол каждую неделю в кино. Ольга Степановна хорошо знала, что она делает, и вовсе не боялась упасть на улице. Демид ей нравился, сложная его судьба трогала, и старая учительница, давшая путевку в жизнь тысячам и тысячам детей, не могла допустить, чтобы этот маленький и наверняка несчастливый парнишка оказался вне ее влияния.
Первого августа Трофим Иванович Колобок пришел с работы, ополоснул руки под краном, без стука, уверенно открыл дверь в комнату Демида и сказал;
— Иди-ка сюда.
Когда Демид вошел, неторопливым значительным движением вынул из ящика стола красную книжечку в ледериновом переплете, протянул парню:
— Прочитай.
Демид раскрыл книжечку. На первой странице четко, каллиграфически было выведено: «Книга затрат на содержание моего пасынка Хорола Демида Петровича». На другой страничке вверху стояла дата «17.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37