..
Потом парни ушли, и какое-то время Володька и Шура были в комнате одни. Затем вернулись девушки, возбужденные и смеющиеся. Они потушили свет и, откинув одеяло,
перегнулись через подоконник.
— Заходите в субботу! — кричали они в темноту.— Будем ждать!.. До свидания, ребята... Пока-а-а!!.. Маш, включи свет... Ой, девчонки, спать хочу, умираю...
Одна из них стала на ощупь пробираться по комнате к выключателю.
— Не надо,— вдруг сказала Шура,— не зажигайте...
— Почему? — удивилась девушка.
— Не надо и все,— сердито ответил Шурин голос.— Володя будет у нас ночевать...
— А где же ему постелить? — спросила девушка, и Володька, услышал тихий шепот Шуры:
— Ну, прошу вае, девочки... их завтра угоняют... война ведь, девочки... Уходите, пожалуйста... Есть же лишние кровати...
— Да ты что, Шурка?! — негромко воскликнула одна из девушек.— Ты думаешь...
— Уходите,— голос Шуры задрожал, и она замолчала. В темноте послышался шорох снимаемых с кроватей простынь и наволочек.
— Ой, Шурка,— проговорил кто-то,— смотри... комендант узнает... и вообще...
Хлопнула дверь.
— Тебе рано вставать,—наконец сказала Шура,—ложись...
— Где?
— Вот тут моя постель...
— А ты?
— Я немного посижу и тоже уйду... к девчатам. Володька поднялся со стула и лег на кровать, Не раздеваясь, только сбросил ботинки.
— Ты не жалеешь, что так сделал? — спросила Шура.— Тебя же насильно в армию не брали...
— Нет... не жалею.
— Почему?
— Война...
— Но ты еще учишься... Вот в финскую не всех брали.
— Всем не обязательно..
Она промолчала, и в комнате стало совсем тихо, только далеко на железнодорожной станции кричали паровозы.
— Я тоже пойду,— сказала Шура.
— Ты подожди,— ответил Володька,— может быть, мы сами управимся...
И снова они замолчали. Шура встала и нерешительно произнесла:
— Уже поздно...
— Посиди немного,— попросил Володька.
Она опустилась рядом с ним, и в тишине заскрипели кроватные пружины. Она испугалась и замерла. Он слышал ее прерывистое дыхание и не видел, а чувствовал, как лежит она, затаившись, напряженно вытянув ноги. Володька подмял руку и осторожно, как слепой, протянул ее к девушке.
Ладонь скользнула по маленькой груди и коснулась теплой шеи. Под пальцами тревожно запульсировала мягкая жилка. Он провел рукой выше и тронул сухие губы. Они вдруг дрогнули и, слабо шевельнувшись, поцеловали Володькины пальцы. Он медленно отвел руку и положил ее ладонью на свой лоб, изо всех сил стиснув пальцами гремящие виски. Володька мысленно досчитал до двадцати...
Чего ты ждешь?! Ну, решайся, ты же один с ней... Завтра тебя уже здесь не будет... и война началась... Ну, решайся. Она же рядом... Тебе-то что?!
Володька стиснул зубы и, приподнявшись на локте, решительно и грубо взял ее за плечи. Он неумело ткнулся лбом в ее шею и стал жадно искать губами ее лицо.
И вдруг девушка рванулась с кровати, больно ударив головой по подбородку. Она подбежала к стене и щелкнула выключателем. Яркий свет залил комнату. Ослепленный, Володька сел на койке, неловко заталкивая за ремень выбившуюся рубашку.
Шура стояла взлохмаченная и злая. Глаза ее блестели ненавистью. Володька хмуро оглядел пустые кровати с полосатыми матрацами, одеяло на окне и стол, заваленный грязными тарелками и кусками хлеба. Он не знал, что теперь делать, и только щурился под светом, смущенно сопел и прыгающими пальцами зачем-то застегивал воротник.
Потом он поднялся с кровати и подошел к столу. Поискав среди бутылок, нашел одну, не до конца опорожненную, и разлил остаток по стаканам. Затем достал из пепельницы окурок папиросы и, закашлявшись, прикурил от спички.
Девушка молча наблюдала за ним, не отходя от стены. Она тихо сказала:
— Ты много куришь.
— Не страшно,— ответил Володька и кивнул на стаканы.— Давай выпьем... Она села на стул.
— Давай.
Не сводя с Володьки глаз, медленно выпила вино и первый раз улыбнулась:
— Горькое.
— Это мужское вино,—сказал Володька, радуясь ее улыбке, и неуверенно попросил: — Давай потанцуем?
Она сама поставила пластинку и, одернув платье, подошла к Володьке. Он осторожно обнял ее и повел на середину комнаты, выделывая замысловатые па модного фокстрота. Пластинка прыгала под тупой иголкой, отчаянно надрывался контрабас. Сдвинув брови и деловито сжав губы, Шура с трудом поспевала в такт торопящейся музыке. Потом споткнулась о свернутый коврик и отошла к своей постели. Потоптавшись на месте, Володька вздохнул и тоже подошел к кровати. Так они долго сидели молча, один напротив другого, разделенные пустотой комнаты.
— Спать хочешь? — наконец произнес Володька.— Потушить свет?
— Пусть горит,— тихо ответила девушка.
Под утро Володька поднялся и подошел к окну. Он рванул за край одеяло, и оно упало на пол. Свет серого ясного неба влился в комнату, и электрические лампы потускнели, стали похожими на желтые груши с просвечивающимися красными семечками.
Володька постоял у холодного подоконника и, не оборачиваясь, тихо произнес:
— Пора собираться...
Колонна новобранцев выступала во второй половине дня. Ожидали, что будет митинг, но сегодня он не состоялся. Стриженые люди долго толпились на городской площади, без толку мыкаясь между дерматиновыми чемоданами, рюкзаками и соломенными корзинами. Провожающие стояли вдоль стен домов, грызли семечки, плакали или кричали новобранцам что-то вызывающе веселое. А те, одуревшие от нещадного солнца, невесело играли в «жучка», вяло плясали цыганочку и, вырвавшись из-под присмотра, группами бегали на угол, к бочке с кислым вином. Сидя на краю цементного фонтана, Володька и Шура сли мороженое. Стриженую голову палило солнце, и Во-лодька накрыл ее носовым платком, завязав узелки, как на пляже. Шура смеялась над ним и острыми зубами ку-сала белый кружок.
— Я тебе писать буду,— весело говорил Володька,— а что?! Времени будет много, Нас не сразу пошлют на фронт. Еще курс молодого бойца заставят изучать. Ну,.да
то ерунда!
— Конечно, ерунда!— подхватывала Шура и смеялась, запрокидывая голову.— Обмотки носить будешь... Ох,мора!
Недалеко от них, среди чемоданов, сидел худой длинный парень в клювастой кепке. Он вдруг мягко сполз с чемодана и рухнул на асфальт.. Лицо свела судорога. Он дико
замычал и стал исступленно колотиться головой. Разом смолкла гармошка, люди обступили парня, с недоумением и растерянностью смотря на белки его закатившихся глаз И пену, выступившую в уголках смятых губ.
Несколько человек пытались поднять парня с асфальта, но он дергался так сильно, что отбрасывал всех в сторону. Кто-то из женщин громко заплакал.
Шура стояла бледная, растаявшее мороженое стекало по ее руке. Подошли военные, сопровождающие новобранцев. Переглянувшись, они быстро опустились на колени и тяжело навалились на бьющееся в пыли тело. Парень трепыхался под ними, напоминая большую черную рыбу, выброшенную на воздух. Потом его движения стали слабее, и он затих окончательно, только ноги, обутые в стоптанные ботинки, продолжали еще тихонько подергиваться.
— Не трогать... пусть отойдет. Не повезло парню... падучая.
— Черная болезнь,— сказал кто-то из провожающих. - Видать, скрыл...
— Вот... один уже отвоевался,— добавил другой.
С грохотом на площадь въехали подводы. Раздалась команда, и на подводы полетели чемоданы и корзины. Новобранцы строились вдоль тротуара, то и дело выбегая из рядов, чтобы еще раз попрощаться с родными. Военные носились злые и вспотевшие. Опять кто-то плакал в голос. Толпа провожающих колыхалась у стен домов, бросаясь то в одну сторону, то в другую.
— Тю,— выругался какой-то старик,— провожают, как на войну...
И сам вдруг торопливо побежал в конец строя.
Щура стояла рядом с Володькой и не знала, что ему говорить. Она только жалобно улыбалась и моргала, чтобы не заплакать. Володька зачем-то ободряюще ей подмигивал, глупо скалил зубы, и в глазах его, кроме птичьего любопытства, ничего не было...
— Направо-о-о!... Шаго-о-ом марш!!
Колонна затоптала на месте, потом первые ряды шагнули вперед, задние толкнули идущих впереди. Колонна словно сплющилась, затем вытянулась, и сотни ног бестолково затопали по асфальту. Мальчишки с криком побежали вдоль улицы. Где-то загремел оркестр.
— Песню! — скомандовал молоденький лейтенант. Несколько человек нестройно подхватили:
...Если завтра война, Если завтра в поход...
Песня покатилась по колонне и потухла в последних рядах, густо облепленных провожающими...
Площадь опустела. На ней остались раздавленные окурки и смятая бумага от печенья и мороженого. Да бутылки из-под водки у цементного фонтана.
На окраине города провожающие остановились. Их было не так уж много. Дорога уходила вдаль, петляя среди песчаных и ракушечных дюн с вытащенными на них черными лодками. Подводы отстали. Молоденький лейтенант в запыленных сапогах шел последним. Он обернулся и, подняв над головой сложенные руки, громко закричал:
— Ждите нас, товарищи-и-и!
Ему ответил разноголосый хор.
Колонна медленно вошла в искрящиеся под солнцем пески. Черная лента вползла в сияющий свет, оставляя за собой пыльную желтую дорогу.
Шура стояла- на камне, отсюда было дальше видно. И когда колонна скрылась из глаз, она пошла назад. Из-за поворота ей навстречу показались подводы. Лошади с трудом тащили тяжело груженные телеги. Песок скрипел под колесами. Одна за другой мимо нее проползали подводы с фанерными чемоданами, деревянными сундучками, деревенскими корзинами, сплетенными из белой выцвет-шей лозы...
Здесь были тяжелые рюкзаки с брезентовыми лямками, холщовые узлы, туго набитые авоськи и простые свертки, обернутые газетой. Все это плыло мимо девушки, мерно покачиваясь под скрип плохо смазанных колес и ленивое понукание возниц.
В памяти Шуры еще колыхались неровные ряды людей, которые, несмотря на то, что были одеты в разные одежды, чем-то походили друг на друга. Такими их делали пыль, покрывающая лица, одинаково неуклюжий шаг по сыпучему песку и плотный строй колонны, сплотивший новобранцев в одноликую массу. И только вещи на телегах несли на себе приметы характеров и привычек владельцев. На многих из них синели имена и фамилии, выведенные химическим карандашом. Новенькие, затянутые ремнями чемоданы лежали рядом с потрепанным баулом. Из груды дорожных мешков высовывался портфель с никелированными застежками. Обоз медленно тащился за людьми, ушедшими далеко вперед, в песчаные холмы морских дюн...
ВОСКРЕСНЫЙ ДЕНЬ
До военного городка Шура сначала добиралась пешком, а потом, ее подвезла попутная машина. Она вылезла из кузова у полосатого шлагбаума и пошла вдоль плаца. Шура здесь была не одна — там и тут виднелись женские платки, нарядные платья девчонок, соломенные шляпы стариков... Узенькая тропинка, протоптанная в бурьяне, вилась вдоль проволочного забора, отгородившего казармы и плац от песчаных холмов. Казармы тянулись длинными рядами. На плацу маршировали бойцы—сдваивали шеренги, бегали короткими перебежками, на ходу перестраивались в колонны по двенадцать человек...
Шура шла мимо проволочной изгороди, у которой одиноко стояли женщины с кошелками и переполненными авоськами. Они выглядывали женихов и сыновей. Некоторые уже нашли своих и, расположившись каждый по. свою сторону забора, мирно беседовали. Слышался смех, приглушенный говор. На землю стелили белые холстинки, подавали солдатам огурцы и бутылки с молоком, подставив под нижнюю нитку проволоки наспех выломанную сучковатую палку.
Бойцы торопливо ели и бежали к сержантам, которые уже кричали зычными голосами, созывая на построение... И когда взводы уходили к казармам, из ротных рядов поднимались одна, две руки и прощально взмахивали над рядами пилоток. Тогда от изгороди доносился звонкий женский крик, и там Начинал трепетать в воздухе белый платок...
Володьки нигде не было. Шура зашла за угол конюшни и увидела край пустынного плаца. Короткий строй бойцов маршировал вдоль дороги, усыпанной гравием. Они хором кричали: «Раз!... два!!» — и разом круто меняли направление.
На плацу ровными рядами выстроились одноногие чучела, набитые опилками. Из их разорванных животов просыпались желтые струйки.
В сбитой пилотке Володька стоял недалеко от чучела и прижимал к телу плохо окрашенную деревянную винтовку с накрученным погнутым штыком.
Коренастый сержант что-то ему говорил, потом громко скомандовал:
— На руку!
И сам вскинул длинный шест с матерчатым пухлым набалдашником.
Володька поднял винтовку и пружинисто присел на полусогнутых ногах.
— Коротким коли!.. Вперед!!
Вихляя винтовкой, Володька бросился к чучелу. Он бежал, растерянно вытаращив глаза и раскрыв рот. Толстые подошвы ботинок бухали по булыжникам. Вот он взмахнул штыком, отбрасывая в сторону сержантский шест, но получил удар по винтовке, не устоял на ногах и плечом упал на пошатнувшееся чучело.
Шура засмеялась, и села у столба колючей проволоки, весело поглядывая, как Володька плетется на прежнее место...
...Он медленно развернулся через левое плечо и слизнул с губы соленый пот. На зубах захрустел песок.
— Трудно в учении — легко в бою,— сержант скупо улыбнулся и ободряюще кивнул головой.— Повторим... Крепче держи винтовку... коли яростно... со злостью! Ну... пошел!
Володька снова поднял свою деревянную винтовку и прижал приклад к бедру. Потные ладони скользили по оружию. Сквозь склеенные потом ресницы он увидел спокойное лицо сержанта и покосившееся тело чучела.
— Ты представь, что перед тобой враг! Понятно?! — закричал сержант.— Понимаешь?! Пшел!!
Володька кинулся к чучелу. Он увидел перед собой длинный шест и изо всех сил отшиб его в сторону. Но- в каменных руках сержанта шест чуть отклонился и вдруг саданул его в плечо. Володька крутанулся на месте и упал на колени, больно ударившись об камни.
Он поднимался с трудом, опираясь о землю ладонями. Запыленные сапоги сержанта остановились почти у его лица.
— Какой же ты солдат? — с издевкой произнес над ним голос.— Черт возьми, тебе немец уже двенадцать раз жи-вот распанахал! Ну, сопротивляйся же, ну!!
От бессилия и злости закружилась голова. Володька мнился пальцами в деревянную винтовку. Он видел сейчас перед собой только приземистую фигуру сержанта, который стоял, крепко уперев ноги в землю и выставив вперед длинную палку. И руки Володьки сами стали сгибаться в локтях, а тело все напрягалось, и каждая мышца вдруг сделалась упругой и жаркой. Острый штык медленно поднимался все выше, пока его конец не замер, нацеленный в середину выпуклой груди сержанта, И тот неожиданно
почувствовал что-то неладное. Лицо его побледнело, и он сделал шаг назад.Так они стояли какую-то секунду один против другого, молчаливые, сжавшиеся. Один со штыком. Другой с длинной палкой.
— Вперед...— наконец хрипло проговорил сержант и стремительно рванулся навстречу штыку. Молниеносным движением шеста он выбил из пальцев нападающего винтовку, и она, кувыркаясь, отлетела в сторону. Затем мгновенный удар обрушился на грудь Володьки. Он взмахнул руками и рухнул на землю.
— Эх, ты... слабак.
Сержант медленно стянул с головы пилотку и вытер ею с лица пот.
— Володя!... Володечка! — полным отчаяния голосом закричала Шура.
Еще не видя ее, он направился к ней, волоча за ремень винтовку. У колючей проволоки остановился, посмотрел на песчаные холмы и вдруг стал пролезать между натянутыми нитями. Зацепился гимнастеркой за колючку, рванул и, оставив на проволоке клок, торопливо побежал от казарм.
— Володя-я!..
Володька на секунду остановился и, размахнувшись, далеко отшвырнул от себя винтовку. Затем стал карабкаться на песчаный холм.
...Он задыхался. Ноги по щиколотки утопали в песке. Взошел на холм и выпрямился во весь рост.
Он увидел море.Море лежало бесконечное. Его передний край был совсем рядом — внизу. Пенные бугры катились на берег и бухались об землю, вздымая веера брызг. Ветер нес соль и распыленную воду, теребил гимнастерку.
Володька раскинул руки и напрямую побежал к морю. Волна ударила по коленям и с шипением прошла дальше, окружив водоворотами, в которых, как в крутом кипятке, плясали бешеные песчинки. Володька сделал еще два шага и, не наклоняясь, погрузил руки по локти в воду. Он намочил голову, грудь и пошел на берег, волоча по песку мокрые жгуты раскрутившихся обмоток. Упал на землю и затих, прикрыв голову ладонями.
Шура подошла к нему, погладила мокрые плечи Володьки, стряхивая с его коротких волос прилипший песок, и торопливо прошептала:
— Володенька, милый, родной мой... все будет хорошо...
Рядом гремело море. С писком летали чайки. Солнце стояло в зените, а раскаленная серая галька пахла гнилыми водорослями и крабами, И упругой стеной, как вольная река, охватив землю и море, плыл соленый бесшумный ветер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25
Потом парни ушли, и какое-то время Володька и Шура были в комнате одни. Затем вернулись девушки, возбужденные и смеющиеся. Они потушили свет и, откинув одеяло,
перегнулись через подоконник.
— Заходите в субботу! — кричали они в темноту.— Будем ждать!.. До свидания, ребята... Пока-а-а!!.. Маш, включи свет... Ой, девчонки, спать хочу, умираю...
Одна из них стала на ощупь пробираться по комнате к выключателю.
— Не надо,— вдруг сказала Шура,— не зажигайте...
— Почему? — удивилась девушка.
— Не надо и все,— сердито ответил Шурин голос.— Володя будет у нас ночевать...
— А где же ему постелить? — спросила девушка, и Володька, услышал тихий шепот Шуры:
— Ну, прошу вае, девочки... их завтра угоняют... война ведь, девочки... Уходите, пожалуйста... Есть же лишние кровати...
— Да ты что, Шурка?! — негромко воскликнула одна из девушек.— Ты думаешь...
— Уходите,— голос Шуры задрожал, и она замолчала. В темноте послышался шорох снимаемых с кроватей простынь и наволочек.
— Ой, Шурка,— проговорил кто-то,— смотри... комендант узнает... и вообще...
Хлопнула дверь.
— Тебе рано вставать,—наконец сказала Шура,—ложись...
— Где?
— Вот тут моя постель...
— А ты?
— Я немного посижу и тоже уйду... к девчатам. Володька поднялся со стула и лег на кровать, Не раздеваясь, только сбросил ботинки.
— Ты не жалеешь, что так сделал? — спросила Шура.— Тебя же насильно в армию не брали...
— Нет... не жалею.
— Почему?
— Война...
— Но ты еще учишься... Вот в финскую не всех брали.
— Всем не обязательно..
Она промолчала, и в комнате стало совсем тихо, только далеко на железнодорожной станции кричали паровозы.
— Я тоже пойду,— сказала Шура.
— Ты подожди,— ответил Володька,— может быть, мы сами управимся...
И снова они замолчали. Шура встала и нерешительно произнесла:
— Уже поздно...
— Посиди немного,— попросил Володька.
Она опустилась рядом с ним, и в тишине заскрипели кроватные пружины. Она испугалась и замерла. Он слышал ее прерывистое дыхание и не видел, а чувствовал, как лежит она, затаившись, напряженно вытянув ноги. Володька подмял руку и осторожно, как слепой, протянул ее к девушке.
Ладонь скользнула по маленькой груди и коснулась теплой шеи. Под пальцами тревожно запульсировала мягкая жилка. Он провел рукой выше и тронул сухие губы. Они вдруг дрогнули и, слабо шевельнувшись, поцеловали Володькины пальцы. Он медленно отвел руку и положил ее ладонью на свой лоб, изо всех сил стиснув пальцами гремящие виски. Володька мысленно досчитал до двадцати...
Чего ты ждешь?! Ну, решайся, ты же один с ней... Завтра тебя уже здесь не будет... и война началась... Ну, решайся. Она же рядом... Тебе-то что?!
Володька стиснул зубы и, приподнявшись на локте, решительно и грубо взял ее за плечи. Он неумело ткнулся лбом в ее шею и стал жадно искать губами ее лицо.
И вдруг девушка рванулась с кровати, больно ударив головой по подбородку. Она подбежала к стене и щелкнула выключателем. Яркий свет залил комнату. Ослепленный, Володька сел на койке, неловко заталкивая за ремень выбившуюся рубашку.
Шура стояла взлохмаченная и злая. Глаза ее блестели ненавистью. Володька хмуро оглядел пустые кровати с полосатыми матрацами, одеяло на окне и стол, заваленный грязными тарелками и кусками хлеба. Он не знал, что теперь делать, и только щурился под светом, смущенно сопел и прыгающими пальцами зачем-то застегивал воротник.
Потом он поднялся с кровати и подошел к столу. Поискав среди бутылок, нашел одну, не до конца опорожненную, и разлил остаток по стаканам. Затем достал из пепельницы окурок папиросы и, закашлявшись, прикурил от спички.
Девушка молча наблюдала за ним, не отходя от стены. Она тихо сказала:
— Ты много куришь.
— Не страшно,— ответил Володька и кивнул на стаканы.— Давай выпьем... Она села на стул.
— Давай.
Не сводя с Володьки глаз, медленно выпила вино и первый раз улыбнулась:
— Горькое.
— Это мужское вино,—сказал Володька, радуясь ее улыбке, и неуверенно попросил: — Давай потанцуем?
Она сама поставила пластинку и, одернув платье, подошла к Володьке. Он осторожно обнял ее и повел на середину комнаты, выделывая замысловатые па модного фокстрота. Пластинка прыгала под тупой иголкой, отчаянно надрывался контрабас. Сдвинув брови и деловито сжав губы, Шура с трудом поспевала в такт торопящейся музыке. Потом споткнулась о свернутый коврик и отошла к своей постели. Потоптавшись на месте, Володька вздохнул и тоже подошел к кровати. Так они долго сидели молча, один напротив другого, разделенные пустотой комнаты.
— Спать хочешь? — наконец произнес Володька.— Потушить свет?
— Пусть горит,— тихо ответила девушка.
Под утро Володька поднялся и подошел к окну. Он рванул за край одеяло, и оно упало на пол. Свет серого ясного неба влился в комнату, и электрические лампы потускнели, стали похожими на желтые груши с просвечивающимися красными семечками.
Володька постоял у холодного подоконника и, не оборачиваясь, тихо произнес:
— Пора собираться...
Колонна новобранцев выступала во второй половине дня. Ожидали, что будет митинг, но сегодня он не состоялся. Стриженые люди долго толпились на городской площади, без толку мыкаясь между дерматиновыми чемоданами, рюкзаками и соломенными корзинами. Провожающие стояли вдоль стен домов, грызли семечки, плакали или кричали новобранцам что-то вызывающе веселое. А те, одуревшие от нещадного солнца, невесело играли в «жучка», вяло плясали цыганочку и, вырвавшись из-под присмотра, группами бегали на угол, к бочке с кислым вином. Сидя на краю цементного фонтана, Володька и Шура сли мороженое. Стриженую голову палило солнце, и Во-лодька накрыл ее носовым платком, завязав узелки, как на пляже. Шура смеялась над ним и острыми зубами ку-сала белый кружок.
— Я тебе писать буду,— весело говорил Володька,— а что?! Времени будет много, Нас не сразу пошлют на фронт. Еще курс молодого бойца заставят изучать. Ну,.да
то ерунда!
— Конечно, ерунда!— подхватывала Шура и смеялась, запрокидывая голову.— Обмотки носить будешь... Ох,мора!
Недалеко от них, среди чемоданов, сидел худой длинный парень в клювастой кепке. Он вдруг мягко сполз с чемодана и рухнул на асфальт.. Лицо свела судорога. Он дико
замычал и стал исступленно колотиться головой. Разом смолкла гармошка, люди обступили парня, с недоумением и растерянностью смотря на белки его закатившихся глаз И пену, выступившую в уголках смятых губ.
Несколько человек пытались поднять парня с асфальта, но он дергался так сильно, что отбрасывал всех в сторону. Кто-то из женщин громко заплакал.
Шура стояла бледная, растаявшее мороженое стекало по ее руке. Подошли военные, сопровождающие новобранцев. Переглянувшись, они быстро опустились на колени и тяжело навалились на бьющееся в пыли тело. Парень трепыхался под ними, напоминая большую черную рыбу, выброшенную на воздух. Потом его движения стали слабее, и он затих окончательно, только ноги, обутые в стоптанные ботинки, продолжали еще тихонько подергиваться.
— Не трогать... пусть отойдет. Не повезло парню... падучая.
— Черная болезнь,— сказал кто-то из провожающих. - Видать, скрыл...
— Вот... один уже отвоевался,— добавил другой.
С грохотом на площадь въехали подводы. Раздалась команда, и на подводы полетели чемоданы и корзины. Новобранцы строились вдоль тротуара, то и дело выбегая из рядов, чтобы еще раз попрощаться с родными. Военные носились злые и вспотевшие. Опять кто-то плакал в голос. Толпа провожающих колыхалась у стен домов, бросаясь то в одну сторону, то в другую.
— Тю,— выругался какой-то старик,— провожают, как на войну...
И сам вдруг торопливо побежал в конец строя.
Щура стояла рядом с Володькой и не знала, что ему говорить. Она только жалобно улыбалась и моргала, чтобы не заплакать. Володька зачем-то ободряюще ей подмигивал, глупо скалил зубы, и в глазах его, кроме птичьего любопытства, ничего не было...
— Направо-о-о!... Шаго-о-ом марш!!
Колонна затоптала на месте, потом первые ряды шагнули вперед, задние толкнули идущих впереди. Колонна словно сплющилась, затем вытянулась, и сотни ног бестолково затопали по асфальту. Мальчишки с криком побежали вдоль улицы. Где-то загремел оркестр.
— Песню! — скомандовал молоденький лейтенант. Несколько человек нестройно подхватили:
...Если завтра война, Если завтра в поход...
Песня покатилась по колонне и потухла в последних рядах, густо облепленных провожающими...
Площадь опустела. На ней остались раздавленные окурки и смятая бумага от печенья и мороженого. Да бутылки из-под водки у цементного фонтана.
На окраине города провожающие остановились. Их было не так уж много. Дорога уходила вдаль, петляя среди песчаных и ракушечных дюн с вытащенными на них черными лодками. Подводы отстали. Молоденький лейтенант в запыленных сапогах шел последним. Он обернулся и, подняв над головой сложенные руки, громко закричал:
— Ждите нас, товарищи-и-и!
Ему ответил разноголосый хор.
Колонна медленно вошла в искрящиеся под солнцем пески. Черная лента вползла в сияющий свет, оставляя за собой пыльную желтую дорогу.
Шура стояла- на камне, отсюда было дальше видно. И когда колонна скрылась из глаз, она пошла назад. Из-за поворота ей навстречу показались подводы. Лошади с трудом тащили тяжело груженные телеги. Песок скрипел под колесами. Одна за другой мимо нее проползали подводы с фанерными чемоданами, деревянными сундучками, деревенскими корзинами, сплетенными из белой выцвет-шей лозы...
Здесь были тяжелые рюкзаки с брезентовыми лямками, холщовые узлы, туго набитые авоськи и простые свертки, обернутые газетой. Все это плыло мимо девушки, мерно покачиваясь под скрип плохо смазанных колес и ленивое понукание возниц.
В памяти Шуры еще колыхались неровные ряды людей, которые, несмотря на то, что были одеты в разные одежды, чем-то походили друг на друга. Такими их делали пыль, покрывающая лица, одинаково неуклюжий шаг по сыпучему песку и плотный строй колонны, сплотивший новобранцев в одноликую массу. И только вещи на телегах несли на себе приметы характеров и привычек владельцев. На многих из них синели имена и фамилии, выведенные химическим карандашом. Новенькие, затянутые ремнями чемоданы лежали рядом с потрепанным баулом. Из груды дорожных мешков высовывался портфель с никелированными застежками. Обоз медленно тащился за людьми, ушедшими далеко вперед, в песчаные холмы морских дюн...
ВОСКРЕСНЫЙ ДЕНЬ
До военного городка Шура сначала добиралась пешком, а потом, ее подвезла попутная машина. Она вылезла из кузова у полосатого шлагбаума и пошла вдоль плаца. Шура здесь была не одна — там и тут виднелись женские платки, нарядные платья девчонок, соломенные шляпы стариков... Узенькая тропинка, протоптанная в бурьяне, вилась вдоль проволочного забора, отгородившего казармы и плац от песчаных холмов. Казармы тянулись длинными рядами. На плацу маршировали бойцы—сдваивали шеренги, бегали короткими перебежками, на ходу перестраивались в колонны по двенадцать человек...
Шура шла мимо проволочной изгороди, у которой одиноко стояли женщины с кошелками и переполненными авоськами. Они выглядывали женихов и сыновей. Некоторые уже нашли своих и, расположившись каждый по. свою сторону забора, мирно беседовали. Слышался смех, приглушенный говор. На землю стелили белые холстинки, подавали солдатам огурцы и бутылки с молоком, подставив под нижнюю нитку проволоки наспех выломанную сучковатую палку.
Бойцы торопливо ели и бежали к сержантам, которые уже кричали зычными голосами, созывая на построение... И когда взводы уходили к казармам, из ротных рядов поднимались одна, две руки и прощально взмахивали над рядами пилоток. Тогда от изгороди доносился звонкий женский крик, и там Начинал трепетать в воздухе белый платок...
Володьки нигде не было. Шура зашла за угол конюшни и увидела край пустынного плаца. Короткий строй бойцов маршировал вдоль дороги, усыпанной гравием. Они хором кричали: «Раз!... два!!» — и разом круто меняли направление.
На плацу ровными рядами выстроились одноногие чучела, набитые опилками. Из их разорванных животов просыпались желтые струйки.
В сбитой пилотке Володька стоял недалеко от чучела и прижимал к телу плохо окрашенную деревянную винтовку с накрученным погнутым штыком.
Коренастый сержант что-то ему говорил, потом громко скомандовал:
— На руку!
И сам вскинул длинный шест с матерчатым пухлым набалдашником.
Володька поднял винтовку и пружинисто присел на полусогнутых ногах.
— Коротким коли!.. Вперед!!
Вихляя винтовкой, Володька бросился к чучелу. Он бежал, растерянно вытаращив глаза и раскрыв рот. Толстые подошвы ботинок бухали по булыжникам. Вот он взмахнул штыком, отбрасывая в сторону сержантский шест, но получил удар по винтовке, не устоял на ногах и плечом упал на пошатнувшееся чучело.
Шура засмеялась, и села у столба колючей проволоки, весело поглядывая, как Володька плетется на прежнее место...
...Он медленно развернулся через левое плечо и слизнул с губы соленый пот. На зубах захрустел песок.
— Трудно в учении — легко в бою,— сержант скупо улыбнулся и ободряюще кивнул головой.— Повторим... Крепче держи винтовку... коли яростно... со злостью! Ну... пошел!
Володька снова поднял свою деревянную винтовку и прижал приклад к бедру. Потные ладони скользили по оружию. Сквозь склеенные потом ресницы он увидел спокойное лицо сержанта и покосившееся тело чучела.
— Ты представь, что перед тобой враг! Понятно?! — закричал сержант.— Понимаешь?! Пшел!!
Володька кинулся к чучелу. Он увидел перед собой длинный шест и изо всех сил отшиб его в сторону. Но- в каменных руках сержанта шест чуть отклонился и вдруг саданул его в плечо. Володька крутанулся на месте и упал на колени, больно ударившись об камни.
Он поднимался с трудом, опираясь о землю ладонями. Запыленные сапоги сержанта остановились почти у его лица.
— Какой же ты солдат? — с издевкой произнес над ним голос.— Черт возьми, тебе немец уже двенадцать раз жи-вот распанахал! Ну, сопротивляйся же, ну!!
От бессилия и злости закружилась голова. Володька мнился пальцами в деревянную винтовку. Он видел сейчас перед собой только приземистую фигуру сержанта, который стоял, крепко уперев ноги в землю и выставив вперед длинную палку. И руки Володьки сами стали сгибаться в локтях, а тело все напрягалось, и каждая мышца вдруг сделалась упругой и жаркой. Острый штык медленно поднимался все выше, пока его конец не замер, нацеленный в середину выпуклой груди сержанта, И тот неожиданно
почувствовал что-то неладное. Лицо его побледнело, и он сделал шаг назад.Так они стояли какую-то секунду один против другого, молчаливые, сжавшиеся. Один со штыком. Другой с длинной палкой.
— Вперед...— наконец хрипло проговорил сержант и стремительно рванулся навстречу штыку. Молниеносным движением шеста он выбил из пальцев нападающего винтовку, и она, кувыркаясь, отлетела в сторону. Затем мгновенный удар обрушился на грудь Володьки. Он взмахнул руками и рухнул на землю.
— Эх, ты... слабак.
Сержант медленно стянул с головы пилотку и вытер ею с лица пот.
— Володя!... Володечка! — полным отчаяния голосом закричала Шура.
Еще не видя ее, он направился к ней, волоча за ремень винтовку. У колючей проволоки остановился, посмотрел на песчаные холмы и вдруг стал пролезать между натянутыми нитями. Зацепился гимнастеркой за колючку, рванул и, оставив на проволоке клок, торопливо побежал от казарм.
— Володя-я!..
Володька на секунду остановился и, размахнувшись, далеко отшвырнул от себя винтовку. Затем стал карабкаться на песчаный холм.
...Он задыхался. Ноги по щиколотки утопали в песке. Взошел на холм и выпрямился во весь рост.
Он увидел море.Море лежало бесконечное. Его передний край был совсем рядом — внизу. Пенные бугры катились на берег и бухались об землю, вздымая веера брызг. Ветер нес соль и распыленную воду, теребил гимнастерку.
Володька раскинул руки и напрямую побежал к морю. Волна ударила по коленям и с шипением прошла дальше, окружив водоворотами, в которых, как в крутом кипятке, плясали бешеные песчинки. Володька сделал еще два шага и, не наклоняясь, погрузил руки по локти в воду. Он намочил голову, грудь и пошел на берег, волоча по песку мокрые жгуты раскрутившихся обмоток. Упал на землю и затих, прикрыв голову ладонями.
Шура подошла к нему, погладила мокрые плечи Володьки, стряхивая с его коротких волос прилипший песок, и торопливо прошептала:
— Володенька, милый, родной мой... все будет хорошо...
Рядом гремело море. С писком летали чайки. Солнце стояло в зените, а раскаленная серая галька пахла гнилыми водорослями и крабами, И упругой стеной, как вольная река, охватив землю и море, плыл соленый бесшумный ветер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25