Так вышли па вершину дюн.
Солнце уже зашло, и небо сделалось темным. Над горизонтом висела длинная красная туча. Неровная, с зазубринами, она лежала у земли, хищно вытянув свое длинное острие. Совершенно черная степь была пустынна. Удары моря колыхали гулкую тишину...
Шурка поежилась и пошла вниз. И сразу их окружила темнота, в которой тихо шуршал песок, скрипели ветки кустов и бухало море. Окутанным темнотой и окруженным ночными звуками людям вдруг стало тревожно. Они окликнули друг друга и пошли навстречу, вытянув руки. Володька почувствовал, как его шеи коснулась холодная ладонь девушки, и ее тихий голос спросил:
— Ты?!?
— Я...
Он взял ее за руку и пошел впереди, на одинокий огонь костра.
— День сегодня какой-то... запутанный,— сказал Володька.
— Уже ночь...
- Они бросили на землю дрова и сели около светящихся углей. Шурка достала рыбу и стала продевать сквозь нее прутья. Потом, взяв по пруту, они склонились над огнем. Подсохшая чешуя горела, вспыхивая искрами. Рыбы шевелили хвостами, и жабры их раздувались, роняя в костер шипящие прозрачные капли...
Поев полусырой рыбы, они стали молча подбрасывать В костер небольшие кусочки дров. Ломали на части хрустящие коряги и клали крест-накрест в колыхающиеся языки огня. Сидели долго, пристально глядя, как с шорохом рушатся пылающие угли.
— Тебе, наверно, дома влетит за то, что не вернулась и порт? — спросил Володька.
— Нет,— ответила девушка.— Не от кого влетать. Я в общежитии живу... Четыре человека на один чулан... Даже радоваться будут...Завтра воскресенье. К девчатам морячки придут...
— А к тебе тоже?
— Нет,—проговорила Шурка и щепочкой поворошила угли. К небу медленно поплыл звездный столб искр...
— Ну, а мать... отец?
— Ты что, следователь? — засмеялась девушка и, собрав С камня рыбьи кости, бросила в огонь.— Вот так если бы всегда... Никакой посуды мыть не надо...
Она натянула на колени подол платья, съежилась от ночной сырости.
— Отец у меня нетрудовой элемент... он швейцаром работает в ресторане «Якорь»... Не был там? Стоит у двери, как генерал. Форма на нем такая. А под ней ничего и нет — все пропил... Он и мать пропил. И меня бы пропил, да не на такую напал. Я вещи в узелок и — в управление порта. Работа так себе, но устаю сильно.
— Замуж тебе надо,— посоветовал Володька.
— Ну и дурак ты,— возмутилась Шурка.— Я вот в вечернюю школу хожу, еще неизвестно, кем буду. Тогда встретимся, сам увидишь...
Она обиделась и ушла в темноту. Ее долго не было, и Володька почему-то загрустил. Он несколько раз ее окликнул и, не получив ответа, насупился, положил подбородок на сдвинутые колени и замер, не шевелясь. Костер был похож на жаркую морскую звезду, которую перевернули на спину и она, двигая красными щупальцами, все никак не может подняться... Морская звезда с трепещущими воздушными лучами изгибалась на черном песке, выбрасывала щупальцы в стороны или, сложив их в пылающий жгут, поднимала к небу...
Шура вернулась и принесла большую охапку сухой морской травы. Она расстелила ее возле костра и позвала парня.
— Иди спать... уже холодно...
Они легли, повернувшись друг к другу спинами. Трава пахла гнилью и ракушками...
— Ты извини меня,— неуверенно начал Володька.— Я не хотел обижать...
— А я так и не думаю,— ответила девушка. Она вздрагивала от холода, растирая ладонями озябшие ноги.— Слушай, ты не будешь позволять себе лишнего?
— Еще чего,— буркнул Володька и отодвинулся.
— Ты обними меня,— попросила она,— зуб на зуб не попадает...
Володька растерянно помолчал, потом повернулся к ней и неловко положил руку на ее плечо. Шурка, уткнулась лицом ему в плечо, и прерывистое дыхание девушки затеплилось сквозь рубашку.
— А тебе... тебе влетит? — спросила она шепотом.
— Нет... я на практике... Мой дом за тысячу километров отсюда...
— А ты кто?
— Надо раньше было спросить,— засмеялся Володька, — до того, как обнял...
И он почувствовал, что обидел — тело ее напряглось и чихание стало медленным, с легким хрипом. Казалось, еще немного, и она отбросит его руку и уйдет снова. И, перепугавшись этого, Володька заговорил быстро и бессвязно:
— Я дома буду строить... Еще год, и буду строить... Л что, разве это плохо? Я через год приеду, диплом в рамочку, а сам — к начальству... «Простите, но гражданка Шура в общежитии чахнет, как фикус без солнца...»
Девушка с облегчением засмеялась и, укладываясь удобнее, жалобно проговорила:
— В спину дует... Вдруг на старости будет радикулит...
Володька подгреб к ее боку морской травы, и Шура, успокоившись, прошептала сонным голосом:
— Смешной ты какой-то... . Она пригрелась на плече у него, сон смыкал ее глаза,а монотонные удары моря убаюкивали, мерно раскачивая ночную тишину, наполненную звездным блеском, черным небом и красным светом костра. Володька еще долго лежал, боясь пошевелиться, хотя его левая рука совершенно онемела и он ее почти перестал чувствовать. Только, словно булавками, остро покалывало в кончиках пальцев.
И на другой день море продолжало грызть берег, плюясь пеной и раскрошенной галькой. А небо было по-прежнему до удивления голубым, без единой складки.
Шура нашла красную и синюю глину, и они раскрасились полосами. Гонялись друг за другом по пляжу. Она убегала от него в море, и накат валил ее с ног.. Володька вытаскивал Шуру на берег, и они, обессиленные, падали па песок. "Но и тут неугомонная Шура тянула к нему руки и хватала за взъерошенные волосы, и Володька на четвереньках полз от нее, коленями бороздя песок. Он садился на плоском ракушечнике и смотрел, как Шура снова несется навстречу тяжелой волне.
Она ожидала, когда волна отхлынет, и медленно шла И надвигающемуся валу, осторожно ступая по дну моря на котором черными черепахами блестели круглые валуны.
Ее коричневая от загара фигура в это время казалась еще тоньше рядом с гудящей стеной вздыбленной воды.Володька приподнимался на камне и глядел на нее, вытянув шею, с растерянно-удивленным выражением лица.
Унесет ее волна... унесет,ей-богу...
Володька срывался с камня и торопливо, по острым ракушкам, на подгибающихся ногах, бежал к морю...
Успокоилось море только к полудню. Волны еще катили темными буграми, но были уже тише. Вдвоем они столкнули лодку в воду. Плыли долго. Берег то пропадал из глаз, то появлялся снова тонкой полосой на горизонте. Потом показались трубы завода и два мыса, охраняющие вход в бухту. Уже можно было различить белую россыпь домов и неподвижные корабли у причала. Высоко в небе медленно кружили тупоносые «ястребки», и одинокий клуб дыма тянулся черным столбом откуда-то из-за зданий.
— Пожар, что ли? — сказала Шура.
— Да... горит,— Володька приподнялся в лодке, чтобы лучше было видно.
— Не больница? — с тревогой проговорила девушка и сильнее налегла на весла.
Они-вошли в бухту, в которой плескалась мертвая зыбь. Дно здесь было песчаное, совершенно без ила, и вода казалась прозрачной, словно не штормило всю ночь.
— Смотри, что это? — спросил Володька, показывая в сторону.
Там из воды торчала сломанная мачта.Они подплыли ближе и увидели отмель, на которой лежал затонувший рыбачий баркас. Корма его была расщеплена, и развороченные внутренности — какие-то шланги, трубы, мертвая рыба и тряпье — вывалились на песок. Черными свечами качались одинокие водоросли. И среди них колыхался труп человека, зацепившийся за угол доски. Он шевелился в зеленой глубине, раскинув руки. Его ноги, обутые в тяжелые ботинки, были нелепо разбросаны циркулем и невесомо, как ватные, качались от подводного течения. Поверху проходила зыбь, и на какое-то время видение потонувшего баркаса пропадало, поверхность воды собиралась в морщины, и у торчащей мачты начинали плескаться пенные волны. Затем все стихало, и тогда снова из темноты выплывала покосившаяся корма, тусклая зелень рыбы, утопленник с белым лицом...
Небо было голубым, чистым, сияющим; Море пружинило жидкой резиной, сонно чмокало, бормотало и кашляло. День начинался всплесками воды, солнечным жаром
и криками сердитых чаек. Он родился из света, брызг и мокрого ветра, теплого и парного, с горьковатым привкусом сосновой смолы. На далеком берегу поднимался высокий столб дыма.
— Война? — тихо спросил Володька.
Шура торопливо загребла веслами. Лодка пошла рыв-ками, давя волны тупым носом...
Они пристали к причалу и взошли на бетонную стенку. Матросы катили какие-то бочки, везли тележки с торпедами. В воздухе двигались стрелы кранов. "Серо-зеленый утюг военного корабля тяжело просел в грязную порто-вую воду. Его башенные орудия были зачехлены, и брезент списал с них.
Громко кричали вахтенные, грохотали лебедки. Распаренные милиционеры, упираясь ногами в землю, спинами теснили толпу женщин. В громадных, сплетенных из просмоленных канатов сетках плыли над портом груды зеленых ящиков и тюков...
Красный растерянный милиционер подбежал к Володь-ке и Шуре и стал торопливо толкать их за ограждение. В.о-лодька вырвался из его рук и отбежал в сторону. Он схва-тил Шуру за рукав, они нырнули в дыру решетки и оказа-лись в гудящем водовороте людей, заполнивших припортовую площадь.
Дым и языки пламени выплескивались из окон полуразрушенного здания. Посреди мостовой зияла глубокая коронка, разбросанные взрывом булыжники, точно пушечные ядра, валялись среди стекольного лома.
— Пока... Прощай!.— закричала Шура и побежала по улице, нырнув в какую-то подворотню.
— Прощай! — Володька остановился, тревожно озираясь по сторонам. Из дымящихся окон соседнего дома летели выбрасываемые тюки, корзины, гулко лопались об землю цветочные горшки, подскакивая, дребезжали на камнях сковородки и кастрюли. Распластываясь крылом, мягко падали из оконных проемов одеяла и простыни. В дыму мелькали лица, слышался отчаянный детский крик. В порту выла корабельная сирена.
Прямо у Володькиных ног шмякнулся фанерный чемодан и распахнулся, вывалив на проезжую часть улицы белоснежные стопки глаженого белья. Ветер развернул верхнюю простынь и бросил: словно прилепив, на опаленную сажей стену горящего здания. И она сразу начала чернеть, завиваясь с краев красным кантом огня.
Потрясенный, Володька медленно пошел вперед, не зная, куда и зачем, сквозь крики, треск пламени и беспрерывный надсадный вой сирены незнакомого портоврго города, так неожиданно и страшно вошедшего в его жизнь.
«Что делать? Что?! Один среди незнакомых людей, без денег — в кармане звенят жалкие копейки, без документов — студбилет и паспорт в городишке, куда еще нужно как-то добраться..
Мама родная, связался на свою голову с какой-то взбалмошной девчонкой. Каменный древний город?! А вражеские бомбовозы уже стартовали со своих аэродромов. Этак без него, Володьки, война начнется и закончится. Позора не оберешься...»
На попутных автомашинах Володька вернулся в свой городок. Бросил в чемоданишко барахлишко, сунул в пиджак документы — и снова на дорогу, подняв для голосования руку. В портовый город приехал под вечер и поразился тишине, царящей на его пустынных улицах. Иногда навстречу шагали патрули — моряки с винтовками за плечами, на их поясах висели штыки в кожаных ножнах и патронные подсумки. Зеленые ленты противогазов перекрещивали черные бушлаты.
На вокзале сотни людей лежали на деревянных лавках, сидели под стенами, вились в длинных очередях у кассовых окошек. Пассажирские поезда брали штурмом, залезая на крыши, висли на поручнях, охрипшие от крика проводники напрасно взывали к порядку.
В темнеющем небе пухлыми червяками висели таинственные аэростаты. У кирпичного домика с надписью «КИПЯТОК» возле его медных кранов стояли женщины с чайниками и бидонами. Крутые струи парящей воды грохотали о днища железных посудин, выплескивались через край, наливаясь в лужи с плавающей шелухой семечек.
Володька долго бродил меж составов, с недоумением всматриваясь в беспокойное движение пассажирских толп: «Куда их столько едет?! Зачем?! Разве не началась война?.. Сейчас у всех должна быть одна цель — винтовку в руки, пару гранат за пояс и вперед! В жаркий и прекрасный бой за Родину... Во имя... Не щадя собственной жизни... И во славу... А тут кипяток и мирные разговоры о билетах. Капризный детский плач. Ругань с затурканными проводниками... Глаза бы не видели...»
Володька забился в угол между чьими-то узлами и чемоданами, насунул на лицо кепчонку и постарался заснуть,но сон не приходил, ещё долго, мешали тревожные мысли о матери, которая, конечно же, волнуется, о самом себе — что ждет его в завтрашнем дне? Всю ночь гудели парово-зы, словно трубные зовы низко летящих птичьих стай.
А наутро Володька отправился в ближайший районный военкомат. Несколько часов он выстоял в длиннющей очереди таких же, как он сам, парней без повесток. С какой завистью они. смотрели на тех, которые приходили уже с котиками и ивовыми корзинами, окруженные родственника ми и друзьями, слегка хмельные и возбужденные проводами. Громкоголосые сержанты выстраивали мобилизованных в неровные колонны, вперед выступал духовой оркестр, и под победно-торжественные звуки музыки сотни людей Шагали не в ногу, прощались с остающимися взмахами рук, растерянными улыбками и заслезившимися глазами.
— Эти фашистам дадут... Повезло, уже пошли... Скоро и бой,— переговаривались парни, провожая встревоженными взглядами уходящую за поворот улицы колонну.— Л без повесток, говорят, не берут... Отсылают назад. Тут, рассказывают, капитан принимает... Ну и зануда-а! К документам чуть не принюхивается. Гонит по домам...
Дошла очередь и до Володьки. В душной комнате усталый, с землистым лицом капитан сердито уставился на него красными от бессонницы глазами:
— Ты что, смеешься надо мной?! Ты ж у нас даже не прописан!
— Так мой дом... за семьсот километров,— начал было Володька, но капитан пришлепнул по столу ладонью.
— Ну и марш! Билет тебе достать?I Езжай домой! И по месту жительства...
— Буду я время терять,— упрямо проговорил Володька.— Туда-сюда...
— Будешь! — отрезал капитан,— как миленький! Или я тебя просто сдам в милицию. Как бродягу! Ясно?!
— Нет,— хмуро покачал головой Володька.
— А именно?! — грозно приподнялся из-за стола капитан.
— Война идет, а вы...— тихо упрекнул его Володька.— Я ж не в дом отдыха прошусь... Пожалуйста, товарищ капитан.
— Таких, как ты,— капитан ткнул пальцем в сторону пина,— тысячи... Должен быть порядок! Есть мобилизационные планы! Езжай домой... Мать, отец?
— Мать... Отца нет, умер,
— Пожалей мать. Ведь одна. Когда надо — тебя призовут. Топай, парень. Не отрывай время...
Володька пробрался по коридору, забитому людьми, вылез на крыльцо, отерев со лба пот рукавом пиджака. Завидев его, парни приумолкли..
— Писаря-я! — выдавил из себя Володька,— что они понимают?!
— Куда ж ты теперь, хлопец?
— Да что, один, тут военкомат?! Не везде же такие капитаны?! Концы найде-е-ем...
За день он успел простоять в очереди еще к одному капитану из райвоенкомата. И хотя атот был совсем не похож на первого, он, как и тот, отослал Володьку домой: «Езжай немедленно! Тут тебе делать нечего! Залезай на крышу вагона, лезь в угольный ящик, но чтобы духа твоего в городе не было... Военное время, а ты, парень, без прописки!»
Расстроенный, Володька вновь вернулся на вокзал. Место его в углу зала ожидания было уже кем-то занято, и он переночевал под дубовой лавкой, кинув под,щеку, вместо подушки, кепчонку. Проснулся от голодных спазм в желудке. Открыл глаза и увидел ряд ног. И услышал над собой бубнящие голоса — мужской и женский. Сквозь щели шли дурманящие сладкие запахи разваренной курицы и теплого хлеба.
Володька вылез из-под лавки и поплелся в туалет умываться. Выбил пыль из одежды, причесал взлохмаченные волосы, насосался из крана холодной воды до одури и пошел с вокзала,,,выспрашивая у встречных дорогу к следующему военкомату. На углу улицы выскреб из кармана мелочишку, пересчитал и купил у лоточницы пару пирожков с ливером. Медленно жевал пахучее тесто, стоя в молчаливой толпе под черным раструбом репродуктора. Советское информационное бюро сообщало: «...Под натиском превосходящих сил... Временно оставили... Города...»
День начинался со скорбных известий, вызывающих чувство ненависти к тем, кто жег города, бомбил мирные села. Недоумение читалось на замкнутых лицах слушающих радио: «Как же так?! Когда же сокрушительным и беспощадным ударом...?! Что случилось... и почему?!»
День начинался легким комариным жужжанием еще невидимых самолетов и захлебывающимся лаем полуавтоматов на военных кораблях, суетой сердито покрикивающих дружинников с белыми повязками на руках, загоняющих людей в подворотни и подвалы, оборудованные под бомбоубежища. Ясное небо залепливали белые пухлые клубы
зенитных разрывов, словно об голубое стекло небосвода разбивались мягко слепленные снежки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25
Солнце уже зашло, и небо сделалось темным. Над горизонтом висела длинная красная туча. Неровная, с зазубринами, она лежала у земли, хищно вытянув свое длинное острие. Совершенно черная степь была пустынна. Удары моря колыхали гулкую тишину...
Шурка поежилась и пошла вниз. И сразу их окружила темнота, в которой тихо шуршал песок, скрипели ветки кустов и бухало море. Окутанным темнотой и окруженным ночными звуками людям вдруг стало тревожно. Они окликнули друг друга и пошли навстречу, вытянув руки. Володька почувствовал, как его шеи коснулась холодная ладонь девушки, и ее тихий голос спросил:
— Ты?!?
— Я...
Он взял ее за руку и пошел впереди, на одинокий огонь костра.
— День сегодня какой-то... запутанный,— сказал Володька.
— Уже ночь...
- Они бросили на землю дрова и сели около светящихся углей. Шурка достала рыбу и стала продевать сквозь нее прутья. Потом, взяв по пруту, они склонились над огнем. Подсохшая чешуя горела, вспыхивая искрами. Рыбы шевелили хвостами, и жабры их раздувались, роняя в костер шипящие прозрачные капли...
Поев полусырой рыбы, они стали молча подбрасывать В костер небольшие кусочки дров. Ломали на части хрустящие коряги и клали крест-накрест в колыхающиеся языки огня. Сидели долго, пристально глядя, как с шорохом рушатся пылающие угли.
— Тебе, наверно, дома влетит за то, что не вернулась и порт? — спросил Володька.
— Нет,— ответила девушка.— Не от кого влетать. Я в общежитии живу... Четыре человека на один чулан... Даже радоваться будут...Завтра воскресенье. К девчатам морячки придут...
— А к тебе тоже?
— Нет,—проговорила Шурка и щепочкой поворошила угли. К небу медленно поплыл звездный столб искр...
— Ну, а мать... отец?
— Ты что, следователь? — засмеялась девушка и, собрав С камня рыбьи кости, бросила в огонь.— Вот так если бы всегда... Никакой посуды мыть не надо...
Она натянула на колени подол платья, съежилась от ночной сырости.
— Отец у меня нетрудовой элемент... он швейцаром работает в ресторане «Якорь»... Не был там? Стоит у двери, как генерал. Форма на нем такая. А под ней ничего и нет — все пропил... Он и мать пропил. И меня бы пропил, да не на такую напал. Я вещи в узелок и — в управление порта. Работа так себе, но устаю сильно.
— Замуж тебе надо,— посоветовал Володька.
— Ну и дурак ты,— возмутилась Шурка.— Я вот в вечернюю школу хожу, еще неизвестно, кем буду. Тогда встретимся, сам увидишь...
Она обиделась и ушла в темноту. Ее долго не было, и Володька почему-то загрустил. Он несколько раз ее окликнул и, не получив ответа, насупился, положил подбородок на сдвинутые колени и замер, не шевелясь. Костер был похож на жаркую морскую звезду, которую перевернули на спину и она, двигая красными щупальцами, все никак не может подняться... Морская звезда с трепещущими воздушными лучами изгибалась на черном песке, выбрасывала щупальцы в стороны или, сложив их в пылающий жгут, поднимала к небу...
Шура вернулась и принесла большую охапку сухой морской травы. Она расстелила ее возле костра и позвала парня.
— Иди спать... уже холодно...
Они легли, повернувшись друг к другу спинами. Трава пахла гнилью и ракушками...
— Ты извини меня,— неуверенно начал Володька.— Я не хотел обижать...
— А я так и не думаю,— ответила девушка. Она вздрагивала от холода, растирая ладонями озябшие ноги.— Слушай, ты не будешь позволять себе лишнего?
— Еще чего,— буркнул Володька и отодвинулся.
— Ты обними меня,— попросила она,— зуб на зуб не попадает...
Володька растерянно помолчал, потом повернулся к ней и неловко положил руку на ее плечо. Шурка, уткнулась лицом ему в плечо, и прерывистое дыхание девушки затеплилось сквозь рубашку.
— А тебе... тебе влетит? — спросила она шепотом.
— Нет... я на практике... Мой дом за тысячу километров отсюда...
— А ты кто?
— Надо раньше было спросить,— засмеялся Володька, — до того, как обнял...
И он почувствовал, что обидел — тело ее напряглось и чихание стало медленным, с легким хрипом. Казалось, еще немного, и она отбросит его руку и уйдет снова. И, перепугавшись этого, Володька заговорил быстро и бессвязно:
— Я дома буду строить... Еще год, и буду строить... Л что, разве это плохо? Я через год приеду, диплом в рамочку, а сам — к начальству... «Простите, но гражданка Шура в общежитии чахнет, как фикус без солнца...»
Девушка с облегчением засмеялась и, укладываясь удобнее, жалобно проговорила:
— В спину дует... Вдруг на старости будет радикулит...
Володька подгреб к ее боку морской травы, и Шура, успокоившись, прошептала сонным голосом:
— Смешной ты какой-то... . Она пригрелась на плече у него, сон смыкал ее глаза,а монотонные удары моря убаюкивали, мерно раскачивая ночную тишину, наполненную звездным блеском, черным небом и красным светом костра. Володька еще долго лежал, боясь пошевелиться, хотя его левая рука совершенно онемела и он ее почти перестал чувствовать. Только, словно булавками, остро покалывало в кончиках пальцев.
И на другой день море продолжало грызть берег, плюясь пеной и раскрошенной галькой. А небо было по-прежнему до удивления голубым, без единой складки.
Шура нашла красную и синюю глину, и они раскрасились полосами. Гонялись друг за другом по пляжу. Она убегала от него в море, и накат валил ее с ног.. Володька вытаскивал Шуру на берег, и они, обессиленные, падали па песок. "Но и тут неугомонная Шура тянула к нему руки и хватала за взъерошенные волосы, и Володька на четвереньках полз от нее, коленями бороздя песок. Он садился на плоском ракушечнике и смотрел, как Шура снова несется навстречу тяжелой волне.
Она ожидала, когда волна отхлынет, и медленно шла И надвигающемуся валу, осторожно ступая по дну моря на котором черными черепахами блестели круглые валуны.
Ее коричневая от загара фигура в это время казалась еще тоньше рядом с гудящей стеной вздыбленной воды.Володька приподнимался на камне и глядел на нее, вытянув шею, с растерянно-удивленным выражением лица.
Унесет ее волна... унесет,ей-богу...
Володька срывался с камня и торопливо, по острым ракушкам, на подгибающихся ногах, бежал к морю...
Успокоилось море только к полудню. Волны еще катили темными буграми, но были уже тише. Вдвоем они столкнули лодку в воду. Плыли долго. Берег то пропадал из глаз, то появлялся снова тонкой полосой на горизонте. Потом показались трубы завода и два мыса, охраняющие вход в бухту. Уже можно было различить белую россыпь домов и неподвижные корабли у причала. Высоко в небе медленно кружили тупоносые «ястребки», и одинокий клуб дыма тянулся черным столбом откуда-то из-за зданий.
— Пожар, что ли? — сказала Шура.
— Да... горит,— Володька приподнялся в лодке, чтобы лучше было видно.
— Не больница? — с тревогой проговорила девушка и сильнее налегла на весла.
Они-вошли в бухту, в которой плескалась мертвая зыбь. Дно здесь было песчаное, совершенно без ила, и вода казалась прозрачной, словно не штормило всю ночь.
— Смотри, что это? — спросил Володька, показывая в сторону.
Там из воды торчала сломанная мачта.Они подплыли ближе и увидели отмель, на которой лежал затонувший рыбачий баркас. Корма его была расщеплена, и развороченные внутренности — какие-то шланги, трубы, мертвая рыба и тряпье — вывалились на песок. Черными свечами качались одинокие водоросли. И среди них колыхался труп человека, зацепившийся за угол доски. Он шевелился в зеленой глубине, раскинув руки. Его ноги, обутые в тяжелые ботинки, были нелепо разбросаны циркулем и невесомо, как ватные, качались от подводного течения. Поверху проходила зыбь, и на какое-то время видение потонувшего баркаса пропадало, поверхность воды собиралась в морщины, и у торчащей мачты начинали плескаться пенные волны. Затем все стихало, и тогда снова из темноты выплывала покосившаяся корма, тусклая зелень рыбы, утопленник с белым лицом...
Небо было голубым, чистым, сияющим; Море пружинило жидкой резиной, сонно чмокало, бормотало и кашляло. День начинался всплесками воды, солнечным жаром
и криками сердитых чаек. Он родился из света, брызг и мокрого ветра, теплого и парного, с горьковатым привкусом сосновой смолы. На далеком берегу поднимался высокий столб дыма.
— Война? — тихо спросил Володька.
Шура торопливо загребла веслами. Лодка пошла рыв-ками, давя волны тупым носом...
Они пристали к причалу и взошли на бетонную стенку. Матросы катили какие-то бочки, везли тележки с торпедами. В воздухе двигались стрелы кранов. "Серо-зеленый утюг военного корабля тяжело просел в грязную порто-вую воду. Его башенные орудия были зачехлены, и брезент списал с них.
Громко кричали вахтенные, грохотали лебедки. Распаренные милиционеры, упираясь ногами в землю, спинами теснили толпу женщин. В громадных, сплетенных из просмоленных канатов сетках плыли над портом груды зеленых ящиков и тюков...
Красный растерянный милиционер подбежал к Володь-ке и Шуре и стал торопливо толкать их за ограждение. В.о-лодька вырвался из его рук и отбежал в сторону. Он схва-тил Шуру за рукав, они нырнули в дыру решетки и оказа-лись в гудящем водовороте людей, заполнивших припортовую площадь.
Дым и языки пламени выплескивались из окон полуразрушенного здания. Посреди мостовой зияла глубокая коронка, разбросанные взрывом булыжники, точно пушечные ядра, валялись среди стекольного лома.
— Пока... Прощай!.— закричала Шура и побежала по улице, нырнув в какую-то подворотню.
— Прощай! — Володька остановился, тревожно озираясь по сторонам. Из дымящихся окон соседнего дома летели выбрасываемые тюки, корзины, гулко лопались об землю цветочные горшки, подскакивая, дребезжали на камнях сковородки и кастрюли. Распластываясь крылом, мягко падали из оконных проемов одеяла и простыни. В дыму мелькали лица, слышался отчаянный детский крик. В порту выла корабельная сирена.
Прямо у Володькиных ног шмякнулся фанерный чемодан и распахнулся, вывалив на проезжую часть улицы белоснежные стопки глаженого белья. Ветер развернул верхнюю простынь и бросил: словно прилепив, на опаленную сажей стену горящего здания. И она сразу начала чернеть, завиваясь с краев красным кантом огня.
Потрясенный, Володька медленно пошел вперед, не зная, куда и зачем, сквозь крики, треск пламени и беспрерывный надсадный вой сирены незнакомого портоврго города, так неожиданно и страшно вошедшего в его жизнь.
«Что делать? Что?! Один среди незнакомых людей, без денег — в кармане звенят жалкие копейки, без документов — студбилет и паспорт в городишке, куда еще нужно как-то добраться..
Мама родная, связался на свою голову с какой-то взбалмошной девчонкой. Каменный древний город?! А вражеские бомбовозы уже стартовали со своих аэродромов. Этак без него, Володьки, война начнется и закончится. Позора не оберешься...»
На попутных автомашинах Володька вернулся в свой городок. Бросил в чемоданишко барахлишко, сунул в пиджак документы — и снова на дорогу, подняв для голосования руку. В портовый город приехал под вечер и поразился тишине, царящей на его пустынных улицах. Иногда навстречу шагали патрули — моряки с винтовками за плечами, на их поясах висели штыки в кожаных ножнах и патронные подсумки. Зеленые ленты противогазов перекрещивали черные бушлаты.
На вокзале сотни людей лежали на деревянных лавках, сидели под стенами, вились в длинных очередях у кассовых окошек. Пассажирские поезда брали штурмом, залезая на крыши, висли на поручнях, охрипшие от крика проводники напрасно взывали к порядку.
В темнеющем небе пухлыми червяками висели таинственные аэростаты. У кирпичного домика с надписью «КИПЯТОК» возле его медных кранов стояли женщины с чайниками и бидонами. Крутые струи парящей воды грохотали о днища железных посудин, выплескивались через край, наливаясь в лужи с плавающей шелухой семечек.
Володька долго бродил меж составов, с недоумением всматриваясь в беспокойное движение пассажирских толп: «Куда их столько едет?! Зачем?! Разве не началась война?.. Сейчас у всех должна быть одна цель — винтовку в руки, пару гранат за пояс и вперед! В жаркий и прекрасный бой за Родину... Во имя... Не щадя собственной жизни... И во славу... А тут кипяток и мирные разговоры о билетах. Капризный детский плач. Ругань с затурканными проводниками... Глаза бы не видели...»
Володька забился в угол между чьими-то узлами и чемоданами, насунул на лицо кепчонку и постарался заснуть,но сон не приходил, ещё долго, мешали тревожные мысли о матери, которая, конечно же, волнуется, о самом себе — что ждет его в завтрашнем дне? Всю ночь гудели парово-зы, словно трубные зовы низко летящих птичьих стай.
А наутро Володька отправился в ближайший районный военкомат. Несколько часов он выстоял в длиннющей очереди таких же, как он сам, парней без повесток. С какой завистью они. смотрели на тех, которые приходили уже с котиками и ивовыми корзинами, окруженные родственника ми и друзьями, слегка хмельные и возбужденные проводами. Громкоголосые сержанты выстраивали мобилизованных в неровные колонны, вперед выступал духовой оркестр, и под победно-торжественные звуки музыки сотни людей Шагали не в ногу, прощались с остающимися взмахами рук, растерянными улыбками и заслезившимися глазами.
— Эти фашистам дадут... Повезло, уже пошли... Скоро и бой,— переговаривались парни, провожая встревоженными взглядами уходящую за поворот улицы колонну.— Л без повесток, говорят, не берут... Отсылают назад. Тут, рассказывают, капитан принимает... Ну и зануда-а! К документам чуть не принюхивается. Гонит по домам...
Дошла очередь и до Володьки. В душной комнате усталый, с землистым лицом капитан сердито уставился на него красными от бессонницы глазами:
— Ты что, смеешься надо мной?! Ты ж у нас даже не прописан!
— Так мой дом... за семьсот километров,— начал было Володька, но капитан пришлепнул по столу ладонью.
— Ну и марш! Билет тебе достать?I Езжай домой! И по месту жительства...
— Буду я время терять,— упрямо проговорил Володька.— Туда-сюда...
— Будешь! — отрезал капитан,— как миленький! Или я тебя просто сдам в милицию. Как бродягу! Ясно?!
— Нет,— хмуро покачал головой Володька.
— А именно?! — грозно приподнялся из-за стола капитан.
— Война идет, а вы...— тихо упрекнул его Володька.— Я ж не в дом отдыха прошусь... Пожалуйста, товарищ капитан.
— Таких, как ты,— капитан ткнул пальцем в сторону пина,— тысячи... Должен быть порядок! Есть мобилизационные планы! Езжай домой... Мать, отец?
— Мать... Отца нет, умер,
— Пожалей мать. Ведь одна. Когда надо — тебя призовут. Топай, парень. Не отрывай время...
Володька пробрался по коридору, забитому людьми, вылез на крыльцо, отерев со лба пот рукавом пиджака. Завидев его, парни приумолкли..
— Писаря-я! — выдавил из себя Володька,— что они понимают?!
— Куда ж ты теперь, хлопец?
— Да что, один, тут военкомат?! Не везде же такие капитаны?! Концы найде-е-ем...
За день он успел простоять в очереди еще к одному капитану из райвоенкомата. И хотя атот был совсем не похож на первого, он, как и тот, отослал Володьку домой: «Езжай немедленно! Тут тебе делать нечего! Залезай на крышу вагона, лезь в угольный ящик, но чтобы духа твоего в городе не было... Военное время, а ты, парень, без прописки!»
Расстроенный, Володька вновь вернулся на вокзал. Место его в углу зала ожидания было уже кем-то занято, и он переночевал под дубовой лавкой, кинув под,щеку, вместо подушки, кепчонку. Проснулся от голодных спазм в желудке. Открыл глаза и увидел ряд ног. И услышал над собой бубнящие голоса — мужской и женский. Сквозь щели шли дурманящие сладкие запахи разваренной курицы и теплого хлеба.
Володька вылез из-под лавки и поплелся в туалет умываться. Выбил пыль из одежды, причесал взлохмаченные волосы, насосался из крана холодной воды до одури и пошел с вокзала,,,выспрашивая у встречных дорогу к следующему военкомату. На углу улицы выскреб из кармана мелочишку, пересчитал и купил у лоточницы пару пирожков с ливером. Медленно жевал пахучее тесто, стоя в молчаливой толпе под черным раструбом репродуктора. Советское информационное бюро сообщало: «...Под натиском превосходящих сил... Временно оставили... Города...»
День начинался со скорбных известий, вызывающих чувство ненависти к тем, кто жег города, бомбил мирные села. Недоумение читалось на замкнутых лицах слушающих радио: «Как же так?! Когда же сокрушительным и беспощадным ударом...?! Что случилось... и почему?!»
День начинался легким комариным жужжанием еще невидимых самолетов и захлебывающимся лаем полуавтоматов на военных кораблях, суетой сердито покрикивающих дружинников с белыми повязками на руках, загоняющих людей в подворотни и подвалы, оборудованные под бомбоубежища. Ясное небо залепливали белые пухлые клубы
зенитных разрывов, словно об голубое стекло небосвода разбивались мягко слепленные снежки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25