Сквозь узоры кустов видны до пояса погруженные в воду всадники, высоко поднятые головы плывущих лошадей. Вот они уже на середине Линзы, пройдет пять-шесть минут, и, отряхиваясь, лошади будут выходить на берег. Они плывут все вместе.
Я навожу мушку на переднего широкоплечего бандита в монгольском халате и жду команды. По телу пробегает мелкая, знобящая дрожь, глаза устали от напряжения.
Лошади рвутся, пугливо водят ушами. Быстрая, стремительная река сносит их вниз по течению.
— Огонь! — обыкновенным голосом крикнул Петру-нин. И ровно застрочил по реке пулемет. И сразу грохнули все винтовки.
Опрокидывается в воду широкоскулый бандит, повисают на лошадях еще несколько человек. Лошади хрипят, рвутся назад.
Бандиты пробуют отстреливаться с лошадей, но не успевают и падают в воду. Облегченные их лошади быстро плывут к нашему берегу.
Худой, бритоголовый, без шапки, бандит, в длинном халате, поднимается на стременах, чтобы бросить гранату, но тоже беспомощно падает в воду; взрыв, оглушительный, как внезапный удар грома, вспененным столбом воды выворачивается из реки.
— Осторожно, товарищи, стрелять! — кричит Петру-нин.— Лошадей береги!
На берег выскакивает лошадь с повисшим на седле трупом и, перепуганная, несется по отлогому берегу на поляну.
Вода вокруг лошадей все больше закипает от пуль. Убитые лошади и люди, то скрываясь под водой, то снова появляясь на поверхности, плывут как бревна, уносимые течением. Через несколько минут на реке остаются только два бандита. Они держатся за хвосты лошадей и кричат о пощаде:
— Прекратить огонь,— говорит, подымаясь, Петрунин. Мы прекращаем стрельбу. Петрунин выходит из-за кустов и, рассматривая в бинокль плывущих белогвардейцев, кричит им:
— Плывите сюда, к берегу... Мы не будем стрелять. Мы все идем за Петрунипым к реке. Раненый Фаенсон, опираясь на винтовку, медленно бредет за нами.
Становится совсем светло. Солнце все больше разгорается за дальней синевой леса.Мы хорошо видим, как вылезают из воды измученные монгольские лошадки, а за ними — мокрые, жалкие белогвардейцы.
Бандиты останавливаются у самой воды и поднимают кверху руки. Вид у них жалкий. Один — волосатый, без фуражки, с длинной бородой, стоит босиком. Гимнастерка и брюки прилипли к костлявому телу. Глаза глубоко запали.
Второй —безусый парень с бледным, еще детским лицом. На нем английский френч, синие галифе, а на щегольских сапогах — шпоры.
Ему лет семнадцать. Видно, что совсем недавно служит в армии и в переделке такой — впервые.
— Яхно, обыскать пленных! — усталым голосом говорит Петрунин.
Извлекаю из кармана бумажники, какие-то письма и маленький никелированный браунинг с перламутровой ручкой.В кобурах и переметных сумах я нахожу золотые кольца, россыпное золото, шелковое белье, доллары, дамскую серебряную сумку и отрез чесучи.
Петрунин приказывает поймать уцелевших лошадей и уходит вслед за арестованными на поляну. Там он разжигает костер и, подбрасывая в огонь сухие ветки, всматривается в молодого пленника.
Брови его бугрятся у переносья, серые задумчивые глаза чуть прищурены.
— Фамилия? — спрашивает Петрунин.
— Косых.
— Не сын ли кяхтинского купца Косых?.. — А вы откуда его знаете?
— Как не знать! И тебя знаю. Служил у твоего тятеньки работником на складе, крови он немало высосал из меня.
— Не помню...
— Где ж помнить, тебе тогда лет восемь было, не больше.
Медленными движениями пальцев Петрунин скручивает из газетной бумаги папиросу.
— У барона Унгерна давно служишь?
— Нет, осенью в Калгане записался в отряд.
— Сюда-то вы зачем пришли? — хмуро спрашивает опять Петрунин.
Теперь отвечает второй белогвардеец. Он снял рубаху и сушит ее у костра. Он рассказывает о том, как линзянскис кулаки, услышав о приближении Унгерна, послали делегацию и сообщили о том, что в Линзе малочисленная застава.
Они заняли Линзу и Уныр и, узнав о том, что Петрунин отправился за подкреплением, выслали навстречу ему небольшой отряд.
Петрунин мрачно выслушивает рассказ белогвардейца.В это время возвращается с лошадьми Баринов. Он отпускает лошадей и садится возле костра рядом с Фаенсоном, который уже третий раз меняет окровавленный бинт на правой ноге. Пуля ударила ниже колена, в мякоть.
— Ну как, жарко было, господа белогвардейцы? — косясь на пленных, спрашивает он.
Пленные не отвечают, и тогда опять спрашивает Петрунин:
— Что вы с заставой нашей сделали?
— Они ушли с унырянами в тайгу.
— Как с унырянами?
— Так... Весь Уныр ушел. Даже коров и лошадей с собой угнали.
— Куда же они ушли?
— Неизвестно. Говорят, куда-то по направлению на Байкал пошли.
Вскоре возвращаются Борис, Кухарчук и другие. Они поймали несколько лошадей, переплывших на ту сторону, и привели их сюда.
Борис и Дорджиев приносят несколько котелков воды, ставят их на огонь, и мы располагаемся завтракать. Белогвардейцы едят неохотно. Косых отставил жестяную чашку и, опустив грустное, желтоватое лицо, спрашивает:
— Что же, расстреливать теперь будете?
Петрунин не отвечает. Борис смотрит на белогвардейцев. Сощуренные глаза его стали мутными, зрачки горят ненавистью.
— А вы никого не расстреливали? Вы, сволочи, перебили половину Монголии. Вы вешали рабочих на телеграфных столбах, насиловали женщин, отрубали головы евреям! Как же вы хотите после этого, чтобы не расстреливали вас?
Борис вскочил на ноги, отшвырнул в сторону кружку с недопитым чаем и схватил винтовку.
— Да я вас, гадов, собственными руками!.. Петрунин поднялся, рванул из рук Бориса винтовку.
— Белецкий! Садись сейчас же на место!
Тяжело дыша, почерневший от злобы, Борис медленно опустился на землю. Руки его дрожали.
Стало тихо.Бойцы посматривали то на Бориса, то на бледных белогвардейцев.Дорджиев выплеснул из кружки остатки кипятка, спрятал в карман недоеденный сахар и пробурчал:
— Борис правильно говорит. Линзу белые заняли, сухарей мало, ночью карауль их... Стрелять их надо. Они наших не жалеют...
Петрунин хмуро взглянул на него, быстро поднялся, раскидал ногой костер, поправил на ремне подсумок и, вскинув за плечо винтовку, скомандовал:
— По коням!.. Разговоры прекратить. По коням — была команда,— повторил он, повысив голос.
Бойцы стали седлать лошадей.Над тайгой нависли сумерки; огромное солнце садилось за меловыми горами в облака. В тайге становилось по-вечернему тихо и прохладно. Слева, на вершине далекой сопки, там, где еще золотилось небо, четко вырисовывалась сухая вершина кедра.
Тайга сейчас громоздилась в горах и, точно разрубленная пополам покрасневшей от закатного солнца рекой, делилась надвое.Мы пробирались по узкой тропинке, проходившей по краю высокого обрывистого берега. Лошадей вели в поводу. Манька боязливо жалась к деревьям, точно искала у них поддержки.
Борька Белецкий поехал вперед в разведку.Но вот тропинка ушла в сторону от Линзы, в тайгу, заваленную прогнившими деревьями. Теперь и людям, и лошадям приходилось перескакивать через валежник.
Манька подняла уши и, точно чувствуя приближение жилья, тихо заржала. Затем мы услышали чьи-то голоса, и за деревьями замелькали человеческие фигуры.
Петрунин снял из-за плеча винтовку, приостановил коня и прислушался. Но тревога оказалась напрасной. На тропинке показался Белецкий с каким-то крестьянином.
Это был сосед Петрунина, Матвей Кондратов, с которым он дружил и часто ездил на охоту. Он ехал на худенькой, костлявой лошаденке, седло его было покрыто какими-то тряпками. Хвост и гриву лошади облепил репейник.
Как только Кондратов увидел Петрунина, он спрыгнул с коня, бросил поводья и, спотыкаясь, побежал нам навстречу.
— Сергеюшко!— только и мог он выговорить и заплакал так, точно слезы томили его весь день и только сейчас прорвались наружу.
— Ой, беда, беда, Сергеюшко!
Петрунин подъехал к Кондрашову и нагнулся к нему.
— Ну, чего ты, дядя Матвей, что случилось?.. Не плачь, рассказывай,— спокойно сказал он, но в голосе его была тревога.
Кондратов пытался говорить, но не мог. Неожиданно глухо заговорил Белецкий:
— Уныр подожгли... Людей сжигают... живьем... жену твою... детишек...
Точно от удара, Петрунин соскочил с лошади.
— Как же это так?..— глухо спросил он.— Как же это получилось?..
Кондратов молчал, кривые, потрескавшиеся пальцы его суетливо перебирали ремень берданки.
— Что же ты молчишь, дядя Матвей?!
— Как скажешь об этом, Сергеюшко, трудно... Сердце кровью обливается, как вспомнишь... Спали мы, ничего не знали. Ночью разбудила меня Маланья... Вставай, говорит, стреляют. Одел я штаны, схватил берданку,
выскочил, а на улицах народу тьма-тьмущая. Кричат, скотину гонят, одежонку на лошадей вьючат.— В чем дело? — спрашиваю.— Унгерны с кулаками, говорят, в Линзу пришли. Побежали мы к речке, а на берег уже ваши выходят, да казаков человек двадцать, которые победней, из Линзы. Савка Прохоров, да еще которые с ребятишками на лошадях. Только они вылезли из воды, видим — на той стороне бандиты забегали. Ну, залегли мы тут, постреляли, не пустили их на нашу сторону. Ускакали они, а потом вернулись да как откроют стрельбу. Держались мы до утра. А под утро избы загорелись. Стали мы всем Уныром в тайгу собираться. Невмоготу держаться. А когда собрались уходить, прибежала Фрося — у тетки в Линзе она была. Всю ночь она в воде просидела, а потом переплыла реку — и к нам, ну вот, так она и сказывает... взяли сонную Олю-то на квартире, детишек да еще некоторых казаков, что в Красной Армии служили, да и повели через все село... Закрыли в Силантьевой избе да и подпалили. Народ, говорит, как заорет: — Что, дескать, варвары, делаете! — а они в народ стрелять. Ну, стали тут люди из окон через огонь лезть, которые там были, так они их из винтовок прикончили... Забыли про твою семью, Сергеюшко, никто не догадался... Да и вспомнить-то было трудно... Окружили они вашу заставу... человек пятнадцать, не боле, осталось ваших... Так-то, Сергеюшко...
Он смахнул со щек застывшие слезы, посмотрел на неподвижное лицо Петрунина и замолчал.
Петрунин медленно поправил ремень казачьего клинка и, точно ничего не случилось, спросил:
— Много их?
— Не знаю, Сергеюшко... не знаю... ушли мы... Уныр они подожгли, уже сутки горит он... Люди, коровы, свиньи горят... Которые успели, ушли в тайгу, скот угнали, а я не мог уйти. Семью услал, а сам около деревни остался. Не мог, Сергеюшко. Линзяне, которые побогаче, все чисто к Унгерну пошли, точно очумели — жгут, грабят...
Бойцы опустили головы. Борис срывает ветку. Фаен-сон отвернулся и смотрит на потемневшую реку. Кухар-чук тяжело вздыхает.
Петрунин медленно расправляет спину.
— Народ-то... дядя Матвей, где?
— В Кабаньей пади... тебя ждут. Тут... один день.,, езды, не боле.
— Что же вы, охотники, ружья у всех... и не продержались до моего приезда?
— Нельзя было, Сергеюшко, линзяне внутри поднялись, а те с границы. Деваться некуда было...
— Значит, Ольга сгорела... Маня... Петюша...— тихо, словно сам с собой, говорит Петрунин и сосредоточенно смотрит куда-то через реку.
Потом необыкновенно спокойно он подходит к коню, садится на него и, окинув всех пристальным взглядом, еле слышно, почти шепотом командует:
— По коням!
Подгоняем лошадей и молчаливо скачем за Петруни-ным. Лошадь его взлетает на низкий плешивый холм. Он вытаскивает из кобуры старенький бинокль и всматривается в ту сторону, где по всему небу, за лесом, разметалось зарево пожарища.
Уныр горит сразу в нескольких местах, кое-где, освещенные огнем, смутно вычерчиваются обгорелые избы. По ветру мечутся языки пламени. У самой реки что-то вспыхнуло, языки пламени поднялись выше, соединились в один, рванулись и рассыпались во все стороны по небу искры. Река стала багрово-красной.
Петрунин сидел на лошади, несколько минут не отрывая глаз от бинокля, потом резко опустил руки, обернулся и, увидев возле себя пленных белогвардейцев, сказал:
— Видели?.. Ну как, имеете вы право на жизнь после этого?..
Белогвардейцы, опустив головы, молчат. Косых дрожит. Бородатый смотрит на Петрунина трусливо, как избитая собака.
Дядя Матвей подъезжает к белогвардейцам. Он внимательно рассматривает их и, разглаживая бороду, спрашивает Петрунина:
— Ты где, Сергеюшко, достал их?
— Во время ночевки они налет сделали на нас. Перебили всех, вот двое только и остались.
Дядя Матвей всматривается в бородатого.
— А я ведь тебя, парень, знаю. Ты до восстания с товарами приезжал вроде кооператора, а выходит — шпионил или оружие кулакам привозил.
Белогвардеец молчит, нагибается к земле, точно хочет что-то поднять, и вдруг, скользнув под ноги лошади, скатывается с горы.Я круто поворачиваюсь на лошади, вскидываю винтовку; грохает сразу несколько выстрелов, и я вижу, как, взмахнув руками, бандит тяжело валится на землю.
Косых плачет, голова, плечи его вздрагивают, судорожно растопыренные руки хватают ноги Петрунина.
— Не убивайте меня... я буду богу за вас молиться, пожалейте, у меня мама... я никогда, никогда не буду...
— Не будешь? — спрашивает Петрунин, и губы его вздрагивают.— Никогда больше не будешь?
— Не буду... Ей-богу, родненький, никогда не буду... Пожалейте, я такой еще молодой...
Косых падает на землю, плачет, поднимается, целует ноги Петрунина, бросается ко мне, к Борису, отдает Ку-харчуку какое-то кольцо и часы, что-то обещает и все твердит и твердит:
— Пожалейте, ведь я такой еще молодой... Петрунин медленно и спокойно расстегивает кобуру.
— Я не виноват, честное слово, дяденька... я больше не буду...
Руки Косых снова тянутся к Петрунину.
— Не будешь? — презрительно усмехаясь, спрашивает опять Петрунин.
— Не буду, честное слово... никогда не буду...
— Ну ладно, ладно... успокойся... да встань с колен-то, стыдно так унижаться... Эх, вояка!
Косых неловко поднимается и как-то по-детски слезливо спрашивает:
— Не будете?
— Да не буду, сказал я тебе,— говорит Петрунин и вытаскивает из кармана кисет. Пальцы его, едва заметные в темноте, сворачивают самокрутку. Потом он зажигает спичку и обращается ко мне:
— Ну, чего рот раскрыл?.. Белецкий, езжайте... я догоню вас, только вот покурю немного.
Медленно, один за другим, мы спускаемся с холма и въезжаем в лес. Через несколько минут до нас доносятся один за другим два выстрела.Я вздрагиваю, оборачиваюсь и слышу приглушенное ржание петрунинского коня, приближающегося к нам.Далеко вверх по течению, по обе стороны горном речки, тянутся костры беженцев. Среди кустов и веко вых сосен медленно поднимаются к призрачному небу суетливые столбики дыма.
Люди расположились здесь кое-как: наспех перекинули через реку узкий бревенчатый мост, построили шалаши, развешали на кустах белье, портянки, одеяла.По обе стороны речушки, на склонах горы, пасутся лошади и овцы. Коровы залезли в воду и, сощурив глаза, дремлют под монотонное журчание быстрой воды. Внизу, там, где кончается лагерь унырян и речка распадается на два рукава, вокруг небольшого травянистого острова беззаботно и весело купаются дети. Они бросаются с берега в воду, ныряют, брызгаются, и голоса их разносятся далеко по лесу.
Женщины сделали люльки, качают грудных детей, варят обеды. Мужчины ушли в разведки, в караулы, а те, что свободны, лежат на подстилках у шалашей.Уже несколько часов мы находимся в лагере унырян и у потрескивающего костра слушаем рассказы о налете белобандитов, о том, как они громили село, истязали людей. Седая, сгорбившаяся мать партизана Петрова со слезами на глазах вспоминает, как горел дом, в котором она прожила сорок лет.
Около каждого бойца стоит большая чашка с жареным мясом и молоко, но никто не притрагивается к еде.Петрунин курит папиросу за папиросой, мнет в руках окурки, отбрасывает их и вновь тянется к кисету с табаком...
Перед вечером Петрунин подозвал к себе высокого широкогрудого лимзянского казака Силантия, положил ему па плечо руку и сказал:
— Так-то, Силантий, перепиши, у кого есть оружие... Раздай лошадей, которых мы привели... Да посты почаще проверяй... К вечеру в наступление пойдем...
Потом он отошел в сторону от костра, лег на чью-то шинель и пролежал до вечера, ни с кем не разговаривая.
Вечером ушел к речке, искупался и приказал Силаи-тию собирать людей.На небольшой поляне выстроилось около ста всадников. Это были пожилые крестьяне. Они вооружены
дробовыми и кремневыми ружьями, топорами, вилами, некоторые— винтовками. Петрунин объехал отряд и разбил его на четыре группы.
— Смотрите, товарищи, помощи ждать не от кого, сами понимаете... — сказал он.
В это время из леса показались две женщины. Они махали руками и что-то кричали.Первой, задыхаясь, подбежала к нам жена Силантия.
— Горим! Ох, беда! Горим! Подожгли, окаянные!..
— Лес горит, огонь стеной идет прямо на нас,— возбужденно рассказывала вторая женщина.— Линзяне, они, проклятые, подожгли!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31