Он поднимается из-за стола, подходит к нам, обнимает Бориса и радушно улыбается.
— Молодоваты вы для нашей работы, но ничего — думаю, что справитесь.
— Справимся, товарищ начальник.
— Ну вот и хорошо!
Потом он выдает нам ордер на комнату, провожает до столовой и прощается.Мы быстро расправляемся с обедом и, задымив махоркой, выходим на улицу.Холодный полдень. Наши лица обвевает морозный ветер. Мы застегиваем шинели и снова направляемся к Симе.
У ворот нас встречает ее квартирная хозяйка.
— Здравствуйте! Сима дома? Мы уже были у вас...— перебивая друг друга, говорим мы.
Но хозяйка молчит... На лице ее — ни радости, ни удивления.Сердце мое тревожно сжимается от предчувствия какого-то несчастья.
— Как хорошо, Саша, что вы приехали,— тихо говорит хозяйка.
— Что с Симой? — дрожащим от волнения голосом спрашиваю я ее.
— Вы не расстраивайтесь. Сейчас ничем не поможешь... Будем надеяться на бога...
Не помня себя, я хватаю ее за ворот пальто и кричу:
— Да говорите вы, что с Симой?!
Хозяйка неловко освобождается от моей руки и, поправляя ворот, сбивчиво, виноватым голосом говорит:
— Зас-стрелилась... в больнице...
И вот как-то сразу исчезает тревога. Только зубы отстукивают мелкую дробь. С минуту не могу выговорить ни слова. Потом собираюсь с силами и глухо спрашиваю:
— Где же она?..
— Да говорю вам... в больнице... Вы не плачьте... бог даст...
Я не плачу, но слезы, горькие слезы катятся по моему лицу.Борис, опустив голову, топчет ногой снег. Лицо у него мрачное, глаза сузились.
Хозяйка говорит, что Сима тосковала обо мне, наво- дила справки, но никто не мог ей ничего сказать. Потом все чаще стала возвращаться домой замерзшая, усталая; ложилась в одежде на кровать и плакала. Хозяйка говорит еще что-то о подругах, об улице, но я уже не слушаю ее. Надвигаю на уши шапку и бегу вдоль заснеженной
улицы, сдерживая подступающие рыдания.Через несколько минут мы были у больницы. Борис остановился и, коротко посмотрев на меня, сказал:
— Я останусь здесь.
Я не ответил. Сбросив в приемной шинель, я торопливо зашагал по коридору. Когда вошел в палату, Сима уже смотрела на меня.
Глаза ее страдальчески сузились, брови сомкнулись, лицо желтое как у мертвеца.
— Саша... ты... не плачь...— произнесла она два слышно.
И в самом деле, меня опять душили слезы. Словно сквозь туман видел я койки, тумбочки, больных.
Сима лежала белая, чистая, ясная. Она умирала...
Вся жизнь прошла в мучениях, омраченная нищетой и страданиями. Ничто в жизни не улыбалось для нее...
— Саш... Саша... Присядь около меня. Как давно я тебя не видела,— тихо прошептала она и закрыла глаза.
Я сел на табуретку. Холодная ее рука коснулась моей щеки.
— Такое теплое у тебя лицо... Ты не волнуйся... Не надо... зачем... я поправлюсь... скоро... Слабость свалила меня... Хотела подняться на ноги, а сил вот не хватило...
Я содрогался от охватившей меня горечи и не мог вымолвить ни одного слова.
— Ну чего же ты молчишь? Точно на похороны пришел... Полгода ничего не писал и сейчас молчишь,.. Я очень изменилась? Бледная? Да?
Она отвернулась и стала тихой и беспомощной, как ребенок.Кто знает, о чем она думала в эти последние дни своей жизни. Быть может, в памяти в последний рп.ч встали далекие картины варшавского захолустья, отец, мытарства на бульварах Иркутска и Верхнеудинска...
По ночам в госпитале все погружается в сон: замирают мягкие шаги больных и санитаров, перестают глух;; стучать двери, и палата наполняется жуткой, гнетущей тишиной.
Медленно текут ночные часы. Сима поднимает голову и встречает мой взгляд.
— Почему же ты не спишь?
— Не хочется, Симочка...
Временами она забывается, глаза ее смыкаются.Тихо, на носках, я ухожу в дальний угол палаты, где, склонив голову, у тусклого абажура лампы скучает дежурная сестра. К нам подходит Нина Дольская — соседка Симы по палате, с забинтованной левой рукой. Белокурая, тонкая, с голубыми задумчивыми глазами, со спадающими на плечи золотистыми прядями волос, Нина кажется мне лучше всех девушек, которых я встречал.
Она приближается всегда мягкой, неторопливой походкой. К лицу моему приливает кровь, и я лишаюсь способности разговаривать. Робко опускаю голову и лишь украдкой посматриваю па ее длинные темные ресницы...
Однажды, когда дежурная сестра ушла к больней, Нина подсела ко мне и, поправив спадающую на лоб прядь волос, нежно, вполголоса попросила:
— Расскажите что-нибудь.
— Я ничего интересного не знаю,— ответил я, краснея.
— Неправда! У вас такая служба. Много приключений. Страшно, наверно, в ЧК служить?
— Нет!.. Как и везде.
Нина переменила разговор и, смеясь, легко и увлекательно стала рассказывать о том, как она путешествовала по Сибири, разыскивая сестру, как, рассматривая револьвер одного военного спутника, нечаянно прострелила себе руку, и о многом другом.
Очень скоро мы сделались друзьями. Мы просижи вали вместе в полутемном коридоре целые вечера, белтая о всяких пустяках. Нина прижималась ко мне, смея лась, шутила.
На рассвете шестого дня Сима позвала меня... Я посмотрел на тускнеющие ее глаза, на лицо с остро выпирающими скулами, и мне стало понятно, что она доживает последние часы.
— Саша,— тихо, с трудом выговаривая слова, сказала она и слегка притронулась пальцем к моей руке.— Живи хорошо, Саша... умно... не будь слабым... Погибнешь... в жизни люди только... сильные нужны... А ты... комсомолец...
Я отвернулся, чтобы Сима не видела слез, выступивших у меня на глазах.
— Не плачь... Саша... слышишь!.. Ты обещал мне быть крепким... Не плачь... Поцелуй меня... вот... так...
Ночью Сима умерла — тихо и спокойно, точно уснула после утомительного дня.На похороны Симы мы с Борисом пригласили духовой оркестр.
Обитый красным кумачом, гроб пламенел на зимнем солнце.Поддерживаемый под руку Ниной, я шел за гробом. Все было безразлично в этот тяжелый час проводов. Я не замечал ни деревьев, ни занесенных сугробами маленьких домиков, ни людей, медленно бредущих за гробом. Звуки марша угнетали еще больше. Лицо Симы казалось торжественным; тонкий ровный носик заострился, глаза чуть приоткрылись.
Процессия остановилась около развороченной среди снега земли... Гроб звонко опустился на комки, схваченные морозом... И тут особенно тоскливо загнусавили певчие.
Глухо грохнула на землю крышка гроба, и я в последний раз увидел лицо Симы с запавшими глазами и чуть полуоткрытым ртом.
Оркестр играл похоронный марш. Гроб медленно опускали в могилу.Потом я долго стоял, прислонившись к дереву,— подавленный, одинокий,— не в силах сдвинуться с места.
Нина взяла меня под руку:
— Идемте, Саша... Вы очень утомились за эти дни... Идемте. Я заменю вам сестру. Слышите! Я буду вашей сестрой..,
В городе готовится восстание. Мы обнаруживаем листовки. На базаре и в кино собираются подозрительные люди.Каждое утро мы ходим с Борисом по базару и прислушиваемся к разговорам. Говорят, что Приморье заняли войска интервентов и что они по Амуру двигаются к Чите.
На базаре все меньше и меньше становится хлеба, молока, папирос. Все ждут какой-то перемены. Деньги буферного государства берут с неохотой.Ежедневно на базаре встречаю огромного русого мужчину с квадратной бородой и бесцветными глазами. Ходит он в синей поддевке, лакированных сапогах и каракулевой шапке. Лицо у него белое, с большими пятнами румянца. Он незаметно протискивается в толпу и быстро, быстро, скороговоркой, говорит:
— В городе грабежи, убийства, народ недоволен властью. Какая это народная власть, когда нет выборов? Народоармейцы тоже недовольны. Они в любое время за народом пойдут, только надо, чтобы народ поддержал их.
Толпа плотней смыкается вокруг бородатого.
— В деревнях грабеж идет,— продолжает борода-тын.— Берут хлеб, деньги, одежду. Разве это народная власть? Грабительская! Кто их сюда просил? Кто они? Нам надо собрать Учредительное собрание и выбрать власть от народа, тогда больше порядка будет.
— Они, брат, выберут тебе,— месяц до ветру ходить не будешь! — острит кто-то баском.
Смех. И опять говорит бородатый:
— Вот потому, что мы трусим, нас всегда и бьют по затылку.
— А какую такую народную власть ты хочешь? — спрашивает,его низенький усатый человек в засаленной тужурке.
— Какую? — переспрашивает бородач.— Народ которую выберет...
— А ты кто такой?
— Я-то? Я человек рабочий.
— Видать, что рабочий: пузо-то какое у тебя, чисто у купца.
— Да это, паря, Потемкин, спекулянт. Разве ты не знаешь его? — говорит человек в полушубке и белой папахе.
— Вот то-то же, что ровно где-то видел я его... Бородатый быстро протискивается сквозь толпу и исчезает.
Собравшиеся постепенно расходятся.Я тоже припоминаю этого человека. Неделю тому назад меня вызвал к себе Дубровин, выдал мандат на право арестов, обысков, облав и приказал:
— Произведешь обыск у Потемкина. Это крупный буржуй, у него постоянно собираются кулаки из окрестных деревень.
Я взял с собой несколько народоармейцев, сделал обыск у Потемкина, но оружия не обнаружил.Потемкина дома не было, он вернулся перед нашим уходом, подписал протокол обыска и, улыбнувшись, радушно предложил чаю. Мы отказались...
Выбегаю из толпы. Потемкин уже успел скрыться.На улицах темнеет, когда встречаю Бориса и сообщаю ему об этом. По очереди мы следим за домом Потемкина.
Темно. У заборов намело высокие сугробы. Под ногами скрипит снег. Уродливые тени облаков изламываются и плывут серыми пятнами по снегу. В городе тихо. Легкий мороз пощипывает щеки.
Борис пробрался в сенцы двухэтажного каменного потемкинского дома и притаился за дверью. В валенках он двигается легко и мягко, как кот. Его почти не слышно. Я притаился на сеновале. Здесь тепло. Пахнет сеном. Через квадратное отверстие дверец виден весь дом.
От луны снег становится темно-синим и местами блестит и искрится, как стекло.Три окна второго этажа обращены ко мне. Они не занавешены. Видно, как по просторной комнате передвигается тучный бородатый Потемкин. Он одет в синюю сатиновую рубашку, перевязанную белым шнуром; широкие шаровары низко спущены на блестящие голенища. Руки его заложены назад. Слева, у окон, выходящих на улицу, сидит безусый мужчина в военной гимнастерке. На стуле против него длинная кавалерийская шинель. Тут же, за столом, сидит щупленький мужичок с реденькой бородепкой п неприглашенными
полосами. Он неловко разглаживает незавидные свои усики, трет нос.Потемкин ходит по комнате. Волосатая голова его качается, а руки плавают в воздухе, как у дирижера. Он о чем-то страстно говорит.
На улице — шаги. Две фигуры идут мимо раскрытой калитки. Ноги их скрипят уже где-то за домом. Через две-три минуты к воротам подходят еще два человека. Первый поднимается по лестнице. Второй остается у калитки и следит за улицей. Через некоторое время подходит еще один, в шубе, с поднятым воротником, и, кивнув караульщику, скрывается в сенцах.
Так в продолжение получаса проходит человек десять. Последней появляется девушка в плюшевом пальто и белом платке. Она обегает дом, за углом выворачивает пальто наизнанку и оказывается в жеребковой дохе и теплой, с ушами, шапке. Идет она к дому сгорбленной старухой, прихрамывая, с палочкой в руке.
В квартире Потемкина людно. На столе появляется самовар, печенье, закуски, самогон. На первый взгляд представляется веселая, шумная компания.
Потемкин предусмотрительно задергивает занавески, но мне видно все. Сгорбленная старуха в квартире Потемкина выпрямляется, сбрасывает с себя шапку, пальто и молодо смеется. Она передает Потемкину какие-то бумаги, пакет и садится за стол.
Едят гости очень мало. Девушка о чем-то рассказывает. Ее слушают внимательно.Мне совершенно ясны цели этого собрания. Не лучше ли отправиться сейчас в отдел или на квартиру Дубровина и сообщить обо всем и накрыть их здесь с поличным? Но как сойти с сеновала? Как рассказать об этом Борису? Ведь у калитки дежурит человек. Начнешь спускаться, а он ахнет в спину. Тогда и Борису не уйти из своей засады.
Из сеней машет рукой Борис. По знакам я догадываюсь, что он хочет наброситься на дежурящего у ворот и что я должен помочь ему.Я машу ему шапкой, что понял.
Борис осторожно крадется около стены. Он сгибается, за сугробом его почти не видно.Человек, ничего не подозревая, стоит у ворот. Ои поднял воротник дубленой шубы и засунул руки в рукава.
Борис подкрадывается так неслышно, что кажется — движется тень. Рука его с наганом тянется к виску человека:
— Руки вверх!
Фигура от неожиданности роняет маузер и поднимает руки.
— Пять шагов назад! — приказывает Борис. Человек пятится назад. Борис поднимает со снега маузер и направляет на арестованного два револьвера. Слезаю с сеновала и спешу к Борису.
— Снимай ремни,— приказывает арестованному Белецкий.
— Как же без ремня? — растерянно спрашивает арестованный.— У меня штаны слетят.
— Ничего, не слетят, зубами поддержишь. Ну, живо!" Арестованный неохотно снимает ремни. Борис расстегивает свой ремень, и мы связываем сначала руки, а потом ноги арестованного и оттаскиваем его за сугроб.
— Вот тут маленько подежуришь. Правда, рукам зябко будет, но мы скоро.
Я посмотрел на лицо арестованного: крупные, полные волчьей злобы, непокорные глаза, тупой, выдающийся вперед подбородок, рыжеватая щетина бороды.Он извивается, дергает руки, а потом, подняв голосу, зло говорит:
— Что вам нужно от меня?
— После узнаешь, в отделе поговорим, все ясно станет.
Когда он вскрикнул, Борис вытащил из кармана носовой платок.
— Разговариваешь больно громко. Открой рот, ну! Арестованный открыл рот, Борис втолкнул ему платок.
— Неудобно немного, зато надежней так-то.— сказал он и повернулся ко мне: — Пошли.
За воротами Борис сказал:
— Сейчас же беги в отдел и сообщи Дубровину, что мы обнаружили конспиративное собрание белогвардейцев. Скажи, что из Москвы приехала какая-то баба с белогвардейскими директивами. Да смотри, беги так, чтобы дух захватывало. А я еще здесь под дверями послушаю да этого покараулю.
— Не лучше ли, Боря, захватить его с собой?
— Не надо, беги скорей, слышишь!
Я оставляю у ворот Бориса и изо всех сил бегу по улице. Сильно колотится сердце, и дышать становится все трудней. Через несколько минут, разгоряченный, еле переводя дыхание, вламываюсь в отдел и, размазывая по лицу пот, кричу:
— Где Дубровин? Дубровин!
Когда вхожу в кабинет Дмитрия Ивановича, он смотрит на меня удивленными глазами.
- Пытаюсь говорить, но слава застревают в глотке, получается какая-то сумятица, и понять меня, очевидно, невозможно.
— Да говори толком, что случилось? — нетерпеливо допытывается Дубровин.
— Сейчас... вот... дыхание... не могу...
Проходит минуты две, и я наконец рассказываю о случившемся.
— Раньше нужно было сообщить об этом,—недовольно говорит Дмитрий Иванович и снимает с рычага телефонную трубку.
— Нельзя было... мы следили.
— Комендантская! Грузовик и пятнадцать народо-армейцев. Быстро!
Дубровин сует в карман гранату, достает из письменного стола наган, тушит свет и выскакивает в коридор.Бегу за ним.Во дворе пас уже ждет грузовик с вооруженными бойцами.Мы залезаем в кузов, и машина, рокоча, несет нас по пустынным улицам, среди приземистых деревянных домиков.
Через несколько минут грузовик останавливается, мы соскакиваем с него и бежим вдоль заборов к потемкинскому дому.По указанию Дубровина быстро организуется оцепление. Несколько народоармейцев становятся на наблюдательные посты во двор. Мы с Дубровиным осторожно подходим к крыльцу дома.
В это время одна из половинок входных дверей приоткрывается и из-за нее высовывается голова Белецкого.
— Вот где штаб-квартира беляков, вот где восстание готовится, а мы все ищем за Удой,— шепчет нам Борис, когда мы входим в коридор.
Дубровин что-то буркает себе под нос, вынимает из кармана револьвер и приказывает:
— Двух народоармейцев сюда... Остальные па своих местах. В квартиру входим все сразу. После того как они поднимут руки вверх, Яхно делает личные обыски.
Осторожно, на носках, мы поднимаемся на второй этаж. Деревянная лестница скрипит под ногами. В тишине щелкнул курок... Это Борис приготовил револьвер. Взвожу курок своего нагана.
На какую-то долю минуты задерживаемся на площадке. Из-за дверей доносится шум. Звенят стаканы... Дубровин тяжело дышит.Борис осторожно потянул к себе дверь. Она оказалась незапертой, и мы все сразу стремительно ввалились в квартиру.
— Руки вверх, ни с места! — не своим голосом кричит Борис, выскакивая на середину комнаты.
Бойцы щелкают затворами винтовок.
— Не вздумайте сопротивляться, дом окружен наро-доармейцами, при малейшем движении будем стрелять,— спокойно говорит Дмитрий Иванович.
Белогвардейцы подняли руки.Дубровин подошел к столу, сел, отодвинул стаканы и вытащил из полевой сумки бланки протокола обыска.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31