От холода по коже пробежали мурашки, от жара - шевельнулись волосы.
Там, внизу, был другой мир, в котором уживалось невозможное: ледяное
- с огненным, живое - с мертвым, и все крайности были столь спаяны между
собой, столь переплетены, что не было в них уже ни жара, ни холода, ни
жизни, ни смерти - лишь нечто бесконечно чуждое тому, к чему Глория
привыкла.
И еще там был Эрон... Лишь в неизменность его, как в неизменность
вечного - любви, верила она, шаг за шагом перемещаясь по щербатой неровной
лестнице.
Змеи расползались, уступая дорогу ее вере и не причиняя девушке
никакого вреда.
Подходя к месту, где на нее прошлый раз напал Горгона, Глория
замедлила шаг. Слух ее обострился.
Неужели нападение повторится?
Света хватало лишь на то, чтобы в его наличии никто не сомневался,
требовать же от него и того, чтобы он что-то освещал, было уже роскошью.
Движущиеся живые полоски змей - черное на коричнево-сером - вот и все, что
позволялось ей распознать и различить.
У конца первого лестничного пролета, где нашло себе место подобие
комнаты, было и вовсе темно, но темнота жила: в ней что-то дышало,
двигалось и, похоже, даже чавкало.
Глория замерла, напрягая зрение.
Что-то небольшое - намного уступающее размерами человеку - находилось
всего в нескольких шагах от нее.
Глория робко шагнула вперед.
"Я не должна бояться... - снова и снова повторяла она. - Ведь там -
он... Ведь этот мир он любит - значит, и я должна чувствовать к этому
подземелью хоть крупицу добрых чувств... Как к Рейчел, к Бабетте, они ведь
не плохие, право слово... Этот мир ужасен только с виду - как наш порой
изнутри. И все же я сомневаюсь, что хоть когда-нибудь сумею его понять и
принять в свою душу, как Эрон. Этот мир - не для людей..."
Постепенно ее глаза начали привыкать к темноте. Довольно скоро Глории
удалось рассмотреть копошащееся существо. Больше всего оно напоминало
голую первобытную птицу. Рот-клюв был усажен клыками и мелкими, но острыми
зубками. Четыре голенастые лапы, расставленных совсем по-птичьи, держались
за края какого-то возвышения, похожего на ящик. Змеей изгибалась длинная
шея.
Монстр питался - в его клюве был зажат какой-то мелкий грызун. По
всей видимости, это была обыкновенная крыса, которая с вечной
самоуверенностью, присущей крысиному роду, дерзнула вступить на запретную
для всего живущего естественной жизнью территорию и расплатилась за этот
поступок жизнью. Впрочем, не исключено, что и сам птицеподобный монстр
являлся здешним аналогом кошки и выходил на промысел в верхние пограничные
районы.
В зрелище этого мелкого, но все же кровавого пиршества было что-то
мерзкое и почти непристойное - возможно, из-за происхождений хищника и
жертвы - слишком уж они были разными. Едва разглядев суть происходящего в
темноте, Глория поторопилась отвести взгляд, но хруст мелких костей под
зубами птицы-кошки долго стоял в ее ушах, пока его не заглушил дробный
стук, похожий на барабанный. Он звучал диковато и экзотически - и все же у
Глории слегка отлегло от сердца: в нем сквозило больше человеческого, чем
девушка могла ожидать от этого мира.
Пройдя немного вперед, она уловила еще один звук, на этот раз похожий
на отдаленное пение высоких, скорее всего, женских голосов. Оно
существовало почти невидимо, но в то же время и естественно, как невидимо
и органично окружает человека вдыхаемый им воздух.
Глория прошла вперед еще немного, ее ходьба становилась все
уверенней, между тем как темнота отступала, а свечение вечной ночи
усиливалось. Но усиливался и трепет перед удивительностью начавшего
выглядывать из тьмы истинного ночного города Мидиана.
Стук становился все звонче и четче - похоже, его источник находился
совсем рядом.
Так оно и оказалось: свернув за поворот, Глория увидела и саму
барабанщицу.
Ее одинаково сложно было назвать и существом, и человеком: скорее
всего, монстр, ей подобный, в свое время назывался Минотавром, хотя
определить вид ее головы как "бычий" (и тем более - "коровий") было бы
большой натяжкой. Женскую фигуру довольно приятного сложения венчала
ужасающая морда с губами, сместившимися к подбородку и потерявшими в
раздутии свой естественный изгиб; из щели между ними торчали едва ли не
завитками яркие, выгнутые сверх всякой меры клыки, на которых не высыхала
слюна. И все же что-то бычье в этой морде было. Пожалуй, в той степени,
как у Месяца - сходство со светилом, идущее по принципу подобия подобному.
Барабанщица с упоением, затмившим для нее все на свете, занималась
своим делом, и Глория не стала долго задерживаться возле нее.
Еще больше Глорию впечатлило другое существо, словно вышедшее из-под
кисти допившегося до белой горячки художника.
Коротконогое, безголовое на первый взгляд, оно не тянуло даже на
карикатурное изображение человека и в то же время являлось именно
замечательной по-своему карикатурой. Испещренная крупными складками туша,
конечностями-обрубками которой можно было при разглядывании общего вида
пренебречь, напоминала гигантскую человеческую рожу. Складки-глаза,
складка - губастый рот... Вскоре Глория различила и его настоящую голову:
она торчала посреди мясистого живота, изображая из себя нос, а черты лица
малого почти дублировали таковые у всего тела-рожи.
Человек-морда заметил Глорию - тупые выросты ног пришли в движение,
неловко подтаскивая за собой тело; рот головы-носа открылся, рот-складка
на теле заходил ходуном, и сложно было сказать, откуда начали доноситься
неразборчивые - не то булькающие, не то квакающие - звуки.
Лишь заметив перемещение урода, Глория сумела освободиться от шока,
вызванного его внешним видом. Омерзение и страх, тотчас всколыхнувшиеся в
ее душе, заставили ее тронуться с места.
Тем временем пение крепчало. Жалобное, как стенание птиц, загадочное
и полное особой сумбурной и беспокойной красоты, имевшей какой-то призвук
болезненности, оно шло из ниоткуда и заполняло собой все.
Да, воздух обычно не замечают, но бывают минуты, когда человек
замирает, чтобы вобрать его в легкие и оценить: "Как он свеж!" - или,
наоборот: "Как он тяжел и отвратителен!".
Ни то, ни другое не могло быть безоговорочно отнесено к
пению-атмосфере: слишком чужой она казалась для этого - и все же
невероятно знакомой показалась Глории скрытая в ней мятущаяся тоска.
Да и какому не лишенному души человеку, столкнувшемуся в своей жизни
со страданием и непониманием, удастся остаться безучастным к боли вечных
изгнанников, тысячелетия не знающих пристанища?
И неважно, каким языком говорится об этой беде - языком слов, музыки
или красок, - боль поистине универсальна, ей неведомо такое деление.
"Как я понимаю Эрона! - подумала Глория и тут же спохватилась: -
Эрон!.. Так что же я так медлю?"
Глория прибавила шагу, но вскоре замерла: перед ней раскрылась
пропасть.
Здесь было еще больше света, и отовсюду струились клубы жара, скрывая
дно громадной ямы. Лишь невероятные по непрочности мостики из веревок и
кое-как связанных дощечек простирались теперь перед Глорией, уводя в
белесую туманную дымку, отделявшую ее от Буна.
Набравшись храбрости, Глория заставила себя взяться за край
канатов-перил.
"Неужели я смогу пройти по этому мостику?" - вздрогнула она и тут же
подумала: "Как хорошо, что пар скрыл дно - не так страшно будет падать
вниз".
В самом деле, как бы глубоко ни открывались провалы между клубами
пара, ни разу Глории не удалось увидеть сквозь них твердого дна - лишь
такие же темные ребра мостиков время от времени проглядывали и внизу.
Музыка звучала тут сильнее, но как-то глуше.
Светился туман.
"И все же - пройду я или нет?" - когда Глория спросила себя об этом,
она находилась уже на порядочном расстоянии от твердой почвы.
Дощечки не случайно казались непрочными - они так и вставали дыбом
под ее ногами, грозя совсем перевернуться и в любой момент выскользнуть
из-под ног, чтобы сбросить вниз незваную гостью. Но тем сильнее вцеплялись
во влажные канаты руки Глории, верившей в то, что она просто не имеет
права не пройти.
А у самого края пропасти стоял, внимательно наблюдая за ее
передвижением, Феттин - тот самый полуголый человек с татуировкой на груди
и с бульдогом, в свое время так напугавшем Эрона. Теперь бульдог мирно
сидел, вывесив длинный розовый язык, и лишь изредка задирал морду, чтобы
справиться по выражению лица хозяина, не пора ли ему спуститься на землю.
Разумеется, Глория (как и Эрон) не знала, что Феттин тоже был здесь всего
лишь новичком, только начавшим постигать правила здешнего общежития; этим
фактом и объяснялось его любопытство.
Глорию он заинтересовал вообще мало - разве что напомнил своим
внешним видом, что среди здешних обитателей встречаются и вполне
нормальные люди. А татуировка и странный наряд... Ну мало ли по какой
причине человек может захотеть напялить на себя ошейник из листьев!
Молодежь и похуже придумывает украшения...
Наконец, потратив немало нервов, Глория сумела-таки преодолеть
мостик. Первым делом она огляделась по сторонам. Если все то, что она
видела раньше, можно было назвать преддверием города, здесь начинались уже
жилые кварталы, поражающие своим видом почти как трущобы Индии: ни один
отсек, исполняющий роль отдельной квартиры, не сгодился бы в качестве
жилья нормальному человеку.
Иногда это были просто пустые коробки. И все же что-то выдавало в них
жилье, причем постоянное, - скорее всего, переданный им самым загадочным
образом отпечаток личностей их хозяев.
При виде первых же квартир сердце Глории вздрогнуло от жалости, но
все же невероятная экзотичность подземного города быстро заслонила это
человеческое чувство, позволяя только дивиться местными чудесами.
В одной из первых попавшихся на глаза девушке квартир сидел безглазый
человек; кожа складками сползала с его лба, закрывая лицо почти до
половины, и все же этот урод после человека-морды казался ей вполне
заурядным. Сам обладатель разросшегося лба, по-видимому, так не думал и
поспешил задернуть мутную целлофановую занавеску, служащую одновременно и
окном, и стеной, и дверью.
Соседняя квартира была отгорожена от тропинки более основательно:
стена, хотя и невысокая, достигала почти до половины человеческого роста.
Глория попробовала заглянуть за нее, но встретилась взглядом с хозяйкой и
желание куда-то попало. Хозяйка - внешность ничем не выдавала ее
нечеловеческую природу - глядела на Глорию настороженно и мрачно.
"Ты меня не трогай - и я тебя не трону", - говорили выглядывающие
из-под рыжеватой кудрявой челки невеселые глаза, и одного этого взгляда
было достаточно, чтобы понять: ей есть что скрывать, даже если утаиваемое
находилось не на ее теле, не в комнате, а где-то глубоко в душе.
Еще надежней было отгорожено от остального мира жилище, единственный
вход в которое представлял собой узкую бойницу. Впрочем, утверждать это
наверняка Глория не взялась бы - она и видела только эту бойницу и глухую
стену позади нескольких человек-существ, которые, мгновенно отреагировав
на чужое любопытство, резко повернулись в ее сторону.
Единственное, что Глория успела разглядеть, так это то, как какому-то
лысому толстяку вытирают морду, снимая с нее нечто похожее на слюни.
Зрелище выглядело преотвратительнейшим образом, и Глория не испытывала
никакого желания любоваться им долго. Она могла не сомневаться, что немало
еще насмотрится по дороге подобных сценок.
Вскоре Глория проходила уже мимо другой каморки, отгороженной лишь
небольшим барьером, за которым стоял ребенок с болезненно-хрупкими, но не
лишенными особого очарования чертами - так выглядят порой тяжелобольные
незадолго до своей кончины. Один их вид способен внушить здоровому
человеку стыд за свое благополучие.
Мальчик смотрел на Глорию немигающими, полными страдания глазами, и
она, наверное, надолго бы задержалась тут, если бы к ребенку не подошла
мать, женщина столь же изможденная и несчастная с виду, как и он сам.
"Просто какие-то живые скелеты", - подумала Глория, и она была
недалека от истины.
Через следующие несколько метров ноги привели ее к очередному жилищу
с занавесочными стенами. Его обитательница резко метнулась в ее сторону.
Глория успела рассмотреть лишь безумные вытаращенные глаза и в испуге
отшатнулась.
К несчастью, это движение поставило девушку перед другой и не менее
жуткой мордой: прямо перед ней заморгал глазищами совсем уже неописуемый
полувросший в стену мужчина с окаменевшей известковой кожей. Отшатнувшись,
Глория чуть не сбила попавшееся под руку пианино. В поисках опоры ее
пальцы опустились на клавиши, и неожиданный звук, раздавшийся так близко,
напугал девушку еще сильнее. Глория вздрогнула, готовая в любой момент со
всех ног кинуться прочь, но тут она услышала шумное сопение. Что-то
большое и увесистое выползало из-за угла - если бы не внушительные
габариты существа, Глория могла бы подумать, что это человек-морда
каким-то чудом перебрался сюда по шатким мостикам, но на этот раз перед
ней возникла целая гора мяса, не лишенная нормально расположенной, хотя и
слишком мелкой для такой туши головы.
С пыхтением и присвистом урод зарычал, и Глория кинулась прочь.
Довольно скоро девушка убедилась, что за ней никто не гонится, и
теперь Глория шла по коридору, образованному главным образом краями
полиэтиленовых и прочих занавесок.
Здесь нищета подземного города не так бросалась в глаза; можно было
вообразить, что она попала за кулисы чудного театра или в некую
нетрадиционную общую баню. Все, что можно было прикрыть, было прикрыто, но
чем-то условным, почти прозрачным...
Продвигаясь между колышущимися складками полиэтилена и ткани, Глория
все же время от времени останавливала свой взгляд на подземных обитателях.
"Боже, неужели Рейчел и впрямь верит в то, что мы, люди, можем
завидовать такой страшной нищенской жизни? Нет, я решительно ничего не
понимаю... Ведь это так ужасно! Мне попросту жаль тех, кто тут живет..."
Так думала она, все ближе продвигаясь к своей цели.
Одна из занавесок, наименее расправленная, открыла ей относительно
обставленную комнату, - во всяком случае, в центре ее возвышались
несколько ящиков, увенчанные круглым тесным аквариумом, в котором что-то
двигалось. В первую секунду девушка почувствовала приступ тошноты - ей
показалось, что за толстым стеклом копошится клубок огромных белых червей.
Но нет - это были всего лишь миноги. Рыбам было тесно. Они терлись друг о
друга своими гибкими скользкими телами, заворачивались одна вокруг другой.
Тяжело поднимались жаберные крышки - от скопления рыбьих тел в воде почти
не оставалось кислорода.
Возле сосуда сидел толстяк, раздетый до пояса. Сильно раздавшиеся
бедра придавали его фигуре очертания уродливой груши. Голова, в общем-то
нормальных размеров, казалась крошечной. Над сужавшимся кверху лбом
торчала короткая жесткая щетина черного цвета, подведенные коричневым
глаза (роль косметики, по всей видимости, выполнял выступивший от болезни
или какой-нибудь иной патологии пигмент), круглые и выпученные, чем-то
напоминали крабьи. По его животу были разбросаны складки - этим, похоже,
"страдали" здесь многие - но их расположения больше напоминало
расположение обычных карманов.
Рыбья Бочка (это был как раз он) с умильным выражением разглядывал
рыб. Глупая улыбка, не лишенная оттенка сладострастия, играла на его
толстых, чуть приоткрытых губах. Когда же руки толстяка поднялись над
сосудом, из его рта и вовсе полилась слюна.
Короткие мощные пальцы сжались в комок, стискивая запрятанную там
мышь, и Глория с ужасом увидела, как в аквариум закапала кровь.
Рыбий клубок пришел в движение, заоткрывались оказавшиеся у
поверхности рты; остальные рыбы тем временем толкались, стараясь занять
более выгодное для себя местечко и урвать свою порцию жуткой пищи.
Девушка с отвращением отвернулась - и увидела открытую плетеную
клетку, из которой вываливалась змея.
"Какая мерзость!" - вздрогнула Глория и снова отвернулась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24