Она и не думала подтасовывать факты, чтобы посадить Мелькиора Пендреда. В первый и единственный раз в жизни она просто ошиблась, и эта ошибка теперь могла окончательно ее погубить.
Пиринджер был пресмыкающимся.
Это случайно пришло в голову фон Герке, и она тут же поняла, что это полностью соответствует действительности. «Да, – решила она, – натуральное пресмыкающееся». Не рептилия, а именно змея – хладнокровная, лишенная естественных реакций млекопитающих и обладающая феноменальной выдержкой. Все его движения были размеренными и целеустремленными – Пиринджер никогда не тратил силы на бессмысленную деятельность.
По той же причине он не проявлял никаких сильных эмоций. Следовало признать, что он иногда улыбался, часто выказывал раздражительность и, по утверждению многочисленных свидетелей, порой принимал озабоченный вид. Однако все это было лишь видимостью чувств, которые проявлялись с расчетом на соответствующий эффект. Пиринджер был змеей, игравшей роль человека и сумевшей всех их обвести вокруг пальца.
– Что вы думаете об Айзенменгере?
Этот вопрос был задан в характерной для Пиринджера манере – интеллигентным, чуть ироничным тоном, в котором было столько высокомерия, что им можно было надуть большой дирижабль.
– Я считаю, что нам очень повезло, учитывая нехватку патологоанатомов в этой невежественной стране.
Пиринджер, естественно, улыбнулся, однако эта улыбка была столь же холодна, как полная луна в полярную ночь.
– Он, знаете ли, небезызвестный человек.
Он произнес это с такой интонацией, с какой послевоенные домохозяйки отзывались о наиболее энергичных представительницах своего сообщества. И фон Герке в очередной раз поразилась эластичности английского языка, в котором одно и то же слово может означать диаметрально противоположные вещи, не говоря уже о сотнях промежуточных оттенков. Однако лично она предпочитала искренность и непосредственность.
– Он завоевал себе хорошую репутацию как судмедэксперт. Возможно, в области патологоанатомии он и менее известен… – она не смогла отказать себе в удовольствии подчеркнуть последнее слово, – но большинство людей, с которыми я говорила, утверждают, что он в этой сфере зарекомендовал себя как хороший специалист.
Пиринджер умел быть привлекательным и обаятельным, однако то была лишь лощеная маска, за которой зачастую скрывались куда более низменные материи.
– Я имел в виду не совсем это.
Фон Герке и Пиринджер встречались раз в неделю для обсуждения административных проблем. Пиринджер ввел эти встречи сразу после своего назначения, и хотя формально им нельзя было отказать в целесообразности, фон Герке быстро поняла, что на самом деле он использует их для того, чтобы узнать, что ею было сделано, высказать в ее адрес критические замечания и наложить лапу на то, что могло принести признание.
– А что вы имели в виду?
Пиринджер встал из-за стола. У него был большой длинный кабинет, из окна которого открывался прекрасный вид. Большинство кабинетов и лабораторий в отделении патанатомии выходили или на оживленные улицы, или на кирпичные стены соседних зданий, и лишь кабинет Пиринджера, располагавшийся на последнем этаже под самой крышей, находился довольно высоко над уличными толпами, и из его окна было видно затянутое смогом небо. Пиринджер прислонился к невысокому шкафу, на котором стоял старинный микроскоп, подаренный греческим филиалом Международной академии патанатомии.
– Он задает слишком много вопросов. Я понимаю, что работа судмедэксперта предполагает другие навыки. Он отличается от нас – мы проводим вскрытие, устанавливаем причину смерти и пишем отчет. А он все время пытается еще что-то раскопать.
Даже если бы на Алисон фон Герке был надет костюм от Версаче, она все равно походила бы на мешок картошки в подарочной оберточной бумаге; поэтому тот факт, что она носила бесформенные темные одеяния, вероятно приобретенные на дешевых распродажах, свидетельствовал лишь о том, что она смиренно принимает свою участь.
– Разве любознательность не является положительным качеством для патологоанатома? Я знаю, что большинство из нас ограничивается констатацией фактов, но наибольших успехов добиваются те, кто идет дальше констатации.
Пиринджер кивнул, изображая согласие и пытаясь скрыть свою разочарованность тем, что фон Герке не обладала достаточными интеллектуальными способностями, чтобы уловить содержавшийся в его словах подтекст.
– Несомненно, несомненно, – произнес он, погружаясь в задумчивость. – Однако я имею в виду не его способность работать со скальпелем или микроскопом, Алисон, я говорю о его склонности анализировать взаимоотношения.
Алисон нахмурилась, но это было не более чем отрепетированным движением в разыгрываемой пьесе.
– То есть?
– Он – нарушитель спокойствия. Возможно, он и компетентный специалист, но он не умеет работать в команде.
Многолетнее общение с разными профессорами создало у Алисон что-то вроде интеллектуального контейнера, сделанного из прессованного алмаза, в который она отправляла все свои реакции, возникавшие в подобных ситуациях: «Работа в команде! Ах ты лицемер!» Однако на ее лице ничего не отразилось, за исключением готовности соответствовать указаниям главы отделения.
– Ну и что? – ответила она. – Ведь он у нас временно.
Пиринджер медленно покачал головой из стороны в сторону, сигнализируя об опасности.
– Еще неизвестно, как долго это продлится. Мы не знаем, сколько времени будет отсутствовать Виктория.
– И тем не менее я что-то вас не совсем понимаю. Я знаю, что в целом ряде случаев он оказывал помощь полиции…
Пиринджер вздохнул, чувствуя, что ему придется озвучить причины своей обеспокоенности.
– Он не проявляет той лояльности, которую проявляем мы по отношению друг к другу. Возможно, по сравнению с нами он настроен более критично. – Он дождался, когда это заявление плавно опуститься с вершин его мудрости, и пояснил: – Вы понимаете, что я не о себе говорю. – А когда Алисон по-прежнему не выказала никаких признаков понимания, он добавил: – Просто я считаю, что все мы должны быть настороже. Всякая легкомысленная болтовня…
– Вы так говорите, словно он пятая колонна.
Это остроумное замечание вызвало у него улыбку.
– Я не говорю, что он преследует какие-то тайные цели, просто я подозреваю, что он не разделяет наших планов и надежд на будущее.
Алисон показалось, что она что-то уловила.
– Не будите спящую собаку?… – устало произнесла она.
– Вот именно. – Пиринджер не мог скрыть своего удовольствия. – Мы с вами оба знаем, что есть вещи, в которых не следует копаться.
– То есть? – В первый раз Алисон позволила прорваться наружу своему раздражению.
Если Пиринджер и был удивлен ее дерзостью, это никак не повлияло на безупречность его улыбки.
– Я предлагаю только одно, Алисон, – чтобы в присутствии Айзенменгера мы все следили за своими языками.
– Мне нечего скрывать, – отрезала Алисон, и в этом ответе слышался неозвученный вопрос: «А вам?»
Улыбка Пиринджера стала еще шире.
– Мне тоже, Алисон, мне тоже. – Он глубоко вздохнул и печально добавил: – А Тревору?
Только теперь фон Герке поняла, о чем речь.
– А-а, – чуть слышно отозвалась она.
Пиринджер кивнул:
– Вот именно. Я бы не хотел, чтобы Тревора тревожили без необходимости. Особенно сейчас, когда он находится в таком деликатном положении. – Он специально прибегнул к театральной пафосности, чтобы помочь фон Герке осознать всю сложность проблемы.
Она задумалась, и лицо ее стало еще менее привлекательным, чем обычно.
– Только я не знаю, что мы можем сделать.
Пиринджер пожал плечами, демонстрируя, что он сделал все, что мог, доведя эту проблему до ее сведения, а как фон Герке будет ее решать, это уж не его дело.
– Но я не сомневаюсь, что вы что-нибудь придумаете, – ответил он, давая понять, что разговор окончен.
Она уловила намек и вышла из кабинета с озабоченным видом. Пиринджер посмотрел ей вслед, и на его лице появилось хитрое и злобное выражение.
– Она уверена? – Гомер, конечно же, не прыгал с ножки на ножку и не дрожал от плохо скрываемого восторга, однако тембр его голоса свидетельствовал о том, что он еле сдерживается или же в атмосферу начал поступать гелий.
Райт ответил телодвижением, которое могло означать все что угодно, – в нем было что-то от кивка, что-то от пожатия плечами и что-то от категорического отрицания. По опыту бесчисленных прошлых недоразумений он знал, что опознание является не просто первым шагом на пути к геенне огненной, а скачком и прыжком по направлению к ней. Поэтому меньше всего (не считая увеличения суммы закладной и общения с начальником, полагавшим, что он знает, где ошибся Дон-Кихот) он хотел убеждать руководство выслушать показания миссис Этель Гривз и настаивать на том, что они помогут обвинить Мартина Пендреда.
И проблема была не в том, что показания миссис Гривз заслуживали меньшего доверия, чем показания любого другого свидетеля, хотя ей и было семьдесят девять лет и ее глухота стремительно прогрессировала. Просто все свидетели имели обыкновение воспринимать случившееся ретроспективно, а это зеркало, как отлично знал Райт, не только увеличивает изображение, но и искажает его.
– Дайте мне прочитать ее заявление.
Райт протянул Гомеру две странички формата A4 и совершенно не удивился, когда тот приступил к своему традиционному ритуалу пыхтения, вздохов и подмигивания, который сопровождал процесс расшифровки безграмотных каракулей. Когда Гомер сделал небольшую паузу, Райт решил ввести его в курс дела.
– Я подумал, что нужно как можно быстрее получить ее заявление, сэр. Надеюсь, вы не в претензии, что вам не сказали об этом сразу.
Он понимал, что это прозвучало как намек на то, что миссис Этель Гривз собирается вот-вот распрощаться со своим бренным телом (она была хрупкой, но, на взгляд Райта, еще вполне крепкой), однако решил подчеркнуть неотложность дела, потребовавшую от него принятия решения в отсутствие начальства.
– Хорошо-хорошо, – промычал Гомер, продираясь сквозь джунгли каракулей, предъявленных Райтом. Он изрядное время проторчал на длинной и не самой приятной пресс-конференции, продолженной мероприятием, которое старший суперинтендант назвал «обсуждением итогов», но которое, на взгляд Гомера, больше напоминало взбучку. В сумме все это заняло свыше четырех часов, и Гомер чувствовал острую необходимость в хороших новостях, поэтому заявление миссис Гривз, видевшей человека, который в вечер убийства выходил из сада Мюиров и при этом не являлся Дэвидом Мюиром, показалось ему даром небес.
– Хорошо, Райт. Она вменяема? – Этот несколько странный вопрос был вызван неприятным инцидентом, происшедшим восемью месяцами ранее. Тогда все дело Гомера рассыпалось из-за действий защиты, с необыкновенной легкостью продемонстрировавшей, что главный свидетель обвинения считает, будто огни светофоров посылают ему зашифрованные послания от «Великого Зеленого Базумы». Эта несомненно представлявшая интерес личность проживала на Марсе и намеревалась прикончить Элвиса Пресли, временно находившегося (в замаскированном обличье) в Чиппенхэме, графство Уилтшир. Судья уделил этим подробностям самое пристальное внимание.
– Кажется, да, сэр.
Гомер окинул Райта изучающим взглядом и решил, что самостоятельно проверит дееспособность миссис Гривз.
– Она зрячая? Не носит монокля или повязки на глазу?
Райт решительно затряс головой, и его голодный желудок издал при этом на удивление низкий и долгий звук.
– И она утверждает, что хорошо разглядела этого человека?
– Именно так, сэр.
Гомер откинулся на спинку кресла, чтобы обдумать эти новости, а Райт остался стоять навытяжку перед его столом.
– Что-нибудь еще представляющее интерес было найдено в доме Пендреда? – помолчав, осведомился Гомер.
– Нет, сэр.
– Ну что ж, судмедэкспертиза никогда не помогала нам в этом деле, – заметил Гомер, пытаясь смягчить горечь разочарования. Старший инспектор вновь погрузился в размышления, а мысли Райта устремились к делам желудочным. Он прикидывал, велики ли шансы заполнить образовавшуюся внутри пустоту, и с грустью констатировал, что не очень.
Гомер внезапно выпрямился, бросил взгляд на часы и произнес:
– Ну что ж, мы достаточно помариновали мистера Пендреда. Вызывайте его адвоката, и я попытаюсь его расколоть. А потом организуйте опознание для миссис Гривз. Назначьте его на четыре часа.
– Адвокат тоже должен присутствовать? – осведомился Райт.
– Естественно. Я хочу, чтобы все было сделано по правилам, сержант.
– Будет сделано, сэр. – Это прозвучало довольно уныло, так как Райт понял, что его ланч постигнет та же участь, что и несъеденный завтрак.
К середине второго дня на новом месте работы Айзенменгер уже начал разбираться в системе координат, в которую ему предстояло вписаться, начал ощущать линии напряжения, оттенки и нюансы. Это вселило в него чувство уверенности, но в то же время он понял, что отделение патологоанатомии Западной Королевской больницы отнюдь не является раем земным. Нельзя сказать, что его это сильно удивило. В большинстве патологоанатомических отделений царила напряженность, потому что их сотрудникам был присущ не только ум, но и эгоцентризм; чем больше патологоанатомов работало в одном отделении, тем сильнее становился антагонизм между ними. В каком-то смысле это напоминало молекулярную физику.
Более того, если подобное положение существовало в районных клиниках общего профиля, то в академических учреждениях по непонятной Айзенменгеру причине оно еще больше усугублялось. Поэтому то, что делалось в Западной Королевской больнице, вряд ли могло удивлять.
Утро было посвящено руководству одним из четырех ординаторов, проводившим вскрытие, – не слишком почетное занятие, так как ординатор заканчивал уже четвертый курс ординатуры и являлся вполне квалифицированным специалистом, после чего Айзенменгер провел исключительно утомительный час, проверяя слайды и отчеты для междисциплинарного совещания по проблемам органов грудной клетки. Само совещание заняло два еще более скучных часа, которые были скрашены лишь бутербродами, фруктами и кофе. А теперь он вместе с ординатором заканчивал проверку описаний срезов, полученных во время вскрытия, чтобы убедиться в том, что все изложено фактически точно и грамматически правильно.
После ухода ординатора к Айзенменгеру зашел Амр Шахин с лотком, на котором лежали предметные стекла.
Шахин был юрким человечком невысокого роста с коротко подстриженными черными кудрями, маленькими (чтобы не сказать, крохотными) усиками и изящными руками. Его темно-карие глазки постоянно бегали из стороны в сторону, словно он чего-то боялся, однако за исключением этого он вел себя с большим достоинством и даже с чувством собственного превосходства. То, что ему было всего тридцать пять лет и он только что был назначен врачом-консультантом, делало его в глазах Айзенменгера самовлюбленным хлыщом.
– Не выскажете ли своего мнения относительно этого случая, доктор Айзенменгер?
– Джон, пожалуйста.
Шахин отметил это предложение перейти на более неформальное обращение чопорным кивком.
– Шестидесятилетняя женщина. Опухоль яичника, – пояснил он.
Айзенменгер взял протянутый лоток и поместил первый образец под окуляр микроскопа. Шахин, словно окаменев, замер у двери. В течение последующих пяти-шести минут в кабинете царила полная тишина, пока Айзенменгер изучал образцы – всего их было четырнадцать штук. Наконец он поднял голову и посмотрел на Шахина.
– Мне кажется, это гранулема, хотя в нескольких местах уровень митоза очень высок.
Шахин снова кивнул, на этот раз с большим воодушевлением.
– Так я и думал. Следует опасаться их агрессивного поведения.
Поведение гранулемных клеток было трудно предсказуемо на основании их микроскопического исследования.
– Возможно, – осторожно ответил Айзенменгер. – А почему бы вам не показать это доктору Людвигу? – Несмотря на то что все занимались всем, у каждого из врачей-консультантов была собственная специализация: так, Людвиг занимался гинекологией, фон Герке – кишечно-желудочными патологиями, Милрой – кожей и лимфатической системой, Шахин – урологией, а Виктория Бенс-Джонс (а теперь, соответственно, Айзенменгер) – грудной клеткой. Эта специализация приводила к тому, что по большинству случаев на отделении могли высказать высокопрофессиональное мнение.
Туманный ответ Шахина: «Да-да, конечно» – несколько удивил Айзенменгера, но он ничего не сказал. Шахин вышел, а Айзенменгер задумался, почему его поведение так не соответствовало вербальному содержанию. Вероятно, здесь существовала еще одна линия напряжения, которую ему пока не удалось разглядеть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40