Разве не подчиняются распоряжениям солдаты?
Разве нет чести у тех, кто ворует у сильных мира сего?
Если нет, то мир Ганса поколеблется. Несмотря ни на что, в мире не
могут не существовать доверие, некое подобие порядка и возможность
положиться на другого. Ганс вздрогнул и дико огляделся по сторонам.
Животное в клетке, объятое страхом, хочет на волю, но боится и того, что
за прутьями клетки. Даже тень теней не желает жить в перекошенном и
неустойчивом мире. Лучше и впрямь не знать, что мир может оказаться
игрушкой в руках Хаоса и Случая. Сражаясь с ними, он научился доверять
Темпусу и был вынужден доверять Кадакитису, когда сидел на дне колодца в
Орлином Гнезде. Позднее, несмотря на сопротивление и недоверие, он узнал,
что может доверять рэнканцу, и стена недоверия внутри него основательно
дрогнула. Возможно, что под маской цинизма скрывается романтик, ищущий
совершенства и справедливости наперекор циничным утверждениям.
"Куда лучше рассказать о том, что я узнал, забыть это и вернуться к
своим делам". Этого будет достаточно. За Темпусом остался должок и он
обещал сослужить службу.
Шедоуспан принялся готовиться к ночному походу. В таком деле без
подручных средств не обойтись, хотя Ганс знал, что готовится вовсе не
воровать.
"Ты дурак, Ганс", - сказал вор сам себе, присовокупив проклятье от
имени Шальпы и согласился с этим, хотя и продолжал готовиться к исполнению
намеченного.
Подойдя к двери, юноша остановился и в волнении глянул назад. Только
сейчас до него дошел смысл странных слов и взгляда, которые ему подарила
два часа назад Мигнариал. Они ничего не значили и были ни с чем не
связаны.
- О, Ганс, - вымолвила она со странной напряженностью на детском
лице: - Ганс, возьми с собой коричневый горшочек с крестиками.
- С собой _к_у_д_а_?
Но девушке пришлось покинуть его ради позвавшей ее матери.
Теперь Ганс уставился на коричневый горшок с двумя иксами по бокам.
Мигнариал ничего не знала и не могла знать об этом, но упомянула о нем
намеренно, ибо была дочерью Лунного Цветка... Во имя владыки теней, она
тоже обладает даром матери!
Ганс подошел, чтобы положить в узел хорошо упакованный контейнер.
Горшок был лишь немного больше солдатской фляжки. "Почему Мигнариал?
Почему Ильс?"
Он купил его несколько месяцев назад, быстро и не раздумывая, не
зная, что там внутри. Мигнариал не видела горшок и не могла знать, что в
нем негашеная известь. Она не могла знать, куда он собирался этой ночью,
поскольку Ганс только-только решил, что будет делать и не решался
признаться в этом самому себе, но ведь она была дочерью ясновидящей.
Глупый, несерьезный и неразумный, обругал он себя, когда опускал
горшок в прочную кожаную сумку, которую подобрал на базаре. Он привязал
сумку к поясу, забросил ее на спину, коснулся сандалии Туфира, прибитой
над дверью и вышел на улицу.
Раскаленное добела солнце постепенно сменило свой цвет на желтый, а
потом на оранжевый. Сейчас оно опустилось низко и отбрасывало алый отблеск
на темнеющее небо. И совсем не похоже на кровь, заверил сам себя Ганс. К
тому же, скоро стемнеет, и отовсюду выплывут его друзья, одетые в индиго и
уголь. Его друзья-тени.

"Я мог бы воспользоваться хорошим мечом", - подумал Шедоуспан,
скользя меж теней. От слов Мигнариал Ганс по-прежнему не мог успокоиться.
Ну чем в его ночном походе может помочь известь? "Длинный нож из ибарси -
хорошее оружие, - подумал вор, заставляя себя размышлять о разумных,
практичных вещах. - Пора бы все же обзавестись хорошим мечом".
"Ты будешь иметь меч, - гулко прозвучал внутри его сознания голос,
похожий на львиный рык. - Если поможешь освободить моего верного и
дорогого союзника. Да, и в хороших серебряных ножнах!"
Ганс остановился, замер, похожий на тень от дерева или каменной
стены. Он долго умел стоять так - несколько минут назад четверо осторожных
прохожих прошли мимо него в такой блюй, что он мог коснуться их, но ни
один его не заметил.
"Мне ничего не нужно от тебя, воинственный бог Рэнке, - думал Ганс
почти вслух, когда мурашки бегали у него по спине. - Темпус служит тебе. Я
- нет, и не буду".
"Но этой ночью ты делаешь это, ища его", - возразил беззвучный голос,
который наверняка принадлежал богу Вашанке. Луна спряталась за облако.
"Нет! Моя служба - это... я не... нет! Темпус мой!.. Мой... я иду на
выручку др... человеку, который хочет мне помочь! Оставь меня и иди к
нему, ревнивый бог Рэнке! Оставь Санктуарий моему хранителю - быстрому
Шальпе и нашему богу Ильсу. Ильс. Ильс, о наш тысячеглазый бог, почему не
ты говоришь со мной?"
Ответа не последовало. Набежавшие черные облака напоминали всадников,
летящих на конях с разметанными по ветру хвостами и гривами. Ганс
неожиданно почувствовал холодок чьего-то присутствия в сознании. Несколько
секунд ой уделил проклятьям по поводу того, что дал себя увлечь видениям
темной ночи, которой плохо руководила бледная луна, что укрылась сейчас за
облаками, словно гулящая девка. Нынешней ночью правил быстроногий Шальпа.
Ганс продолжал идти, теперь уже не меж теней, а под пологом одной
большой тени. Шагая по улицам Санктуария, он миновал влюбленную парочку,
которая не заметила и не услышала шагов сына Повелителя Теней Шальпы.
Вскоре впереди показался прекрасный сад, окружавший дом, в котором обитал
скелет с нездоровым лицом по имени Керд. Маленький полумесяц попытался
вернуться, но напоминал привидение, тщетно сражающееся с огромными черными
тучами, бродящими по небу.
Приятно пахнущий и аккуратно подстриженный сад напоминал красивую на
вид живую изгородь. Скользя меж тенистых растений и деревьев, Ганс
направился прямиком к дому, погруженному во тьму.
"Ни у кого нет желания навещать Керда. Никто даже не думает что-либо
попытаться стащить у Керда. Может статься, что задача не из самых тяжелых.
Керд наверняка думает, что ему не от кого защищаться!"
Ганс улыбнулся, но губ все же не разжал. Он заскользил между приятно
пахнущих кустарников странного вида, с длинными тонкими ветвями, подошел
еще ближе к дому, удивляясь его простоте, как вдруг ползущие по земле
ветки зашевелились, поднялись, повернулись и с шорохом и треском
потянулись к вору. Тут только наш герой понял, что Керд все же позаботился
о внешней защите.
Отчаянно, но бесплодно сражаясь с кустарником, Ганс понял, что знание
пришло к нему слишком поздно. То ли она душила его, то ли намеревалась
скрутить его члены и переломать их, то ли просто опутать его, но только
эта проклятая ползучая тварь оказалась куда эффективней стражников или
даже караульных собак. Чувствуя, как в нем нарастает липкий безмолвный
ужас, Ганс схватился за ветку толщиной всего в булавку, но лишь порезал
себе пальцы. Ему удалось один раз взмахнуть ножом, но пружинящую ветку
перерезать не удалось. Куст двигался, обвивал его, сдавливая руки, ноги,
тело и, о боже, горло!
Ганс сражался, пока в кровь не изрезал пальцы, но все было
бесполезно. "О боги, нет, нет. Только не так!" - ведь он умрет, бесшумно
удавленный ветвями проклятого морщинистого куста!
Ганс умирал. Последнее нет ушло на выдохе, а набрать воздух в легкие
вор уже не мог. Глаза выкатились из орбит, а в ушах послышался гул,
предвестник взрыва и полной тишины. Тут Гансу пришло в голову, что сад
Керда не просто душит его, а будет сжимать дальше, пока в зарослях не
останется обезглавленный труп.
Отчаяние придало ему сил, он противился до последнего, хотя с таким
же успехом мог бы противостоять волне или песку пустыни. По мере того, как
ветви сжимались, двигаться становилось все труднее и труднее. Голова
закружилась, потемнело в глазах и гул перешел в рев морского прибоя.
Сгустились тучи над головой, и со свинцового неба упали первые
тяжелые капли. Это было странно и непонятно, ибо в Санктуарии дожди шли
всегда в одно время, и сейчас дождя просто не могло быть. Только что
закончилось жаркое лето, когда, как говорили, ящерицы испекались под
палящим солнцем пустыни.
Какая, впрочем, разница. Растениям нравится дождь, а этому нравится
убивать. И оно убивало Ганса, который терял сознание и чувствовал, как все
усиливается гул в голове. Дождь пошел сильнее и умирающий Ганс попытался
сделать последний вдох, не смог, и сделал то, что никогда не ожидал от
себя. _О_н _п_о_ч_т_и _с_д_а_л_с_я_.
Память вернулась к нему подобно вспышке молнии поздним летом. В
голове прозвучали слова, такие же четкие, как и несколько часов назад:
"Ганс, возьми с собой коричневый горшочек".
Но даже и эта блеснувшая вспышка надежды пришла слишком поздно, ибо
как мог он со скрученными руками дотянуться до сумки на поясе, открыть ее,
вынуть горшок и передать хищнику послание, которое тот может уразуметь?
Никак.
Однако, даже умирая, он смог немного двинуть рукой. Не в силах
дышать, теряющий сознание, полумертвый, он снова и снова бил рукояткой
ножа по кожаной сумке и тыкал лезвием в горшок, который был гладким на
ощупь и сделан был, видимо, из хорошей глины. Проклятье, ну до чего же он
твердый!
Горшок раскололся. Сквозь проделанные ножом дыры негашеная известь
полилась на землю яркими струйками. Ганс почувствовал, как она зашипела на
мокрых ветвях и у основания куста, вот только слышать он это не мог, ибо в
уши его бил прибой куда сильнее, чем того могла выдержать его голова.
Он вздрогнул и вытянулся, лежа в пенных струях, а зловещее растение
начало качаться и бить ветвями в разные стороны. В своих отчаянных
движениях куст не только освободил жертву, но и отбросил его на несколько
метров назад. Ганс лежал неподвижно поодаль от дымящегося куста. Дымилась
и кожа на ботинках, а Ганс все лежал и лежал под хлещущим дождем, пока
рядом умирал куст-убийца.

В Санктуарии не было дождя, но из ясного ночного неба вылетела
молния, слегка покачнув здание, в которое попала. Выгравированное имя
Вощанки вдруг исчезло с фасада здания, которое оказалось губернаторским
дворцом.

"Проклятье, как же болит голова".
"Проклятье, тут дождь, и я лежу в грязи".
"Боже мой - я жив!"
Ни одна из этих мыслей не смогла заставить Ганса тотчас вскочить с
места. Он открыл рот, надеясь смочить пересохшее горло, но подавился на
пятой или шестой капле. Ганс медленно присел, чувствуя, что болит что-то
еще, кроме головы, которая напоминала стиснутый железными обручами
бочонок, вот-вот готовый треснуть. Почувствовав, что заболело еще сильнее,
Ганс перекатился влево, упав на спину. Под ним, привязанные к поясу,
располагались остатки красивой кожаной сумки и осколки разбитого горшка.
"Если я не умру от потери крови, то мне наверняка целую неделю
придется выковыривать из спины осколки горшка!"
В ярости от подобной мысли он поднялся на ноги, не в силах отказать
себе в удовольствии бросить торжествующий взгляд на слегка дымящиеся
останки уничтоженного куста. Его противник выглядел очень печально и, на
взгляд Шедоуспана, шансов выжить у него не имелось. Старательно обходя
кусты и любую поросль размером выше обычной травы, он подошел к ближайшему
окошку. Едва он осторожно просунул лезвие в дверную щель, как изнутри
донесся ужасный стон, длинный, протяжный и раздирающий душу. Ганс покрылся
мурашками и подумал, а не отправиться ли ему домой.
Он не сделал этого и перешел от двери обратно к окну, забрался в
темную комнату, где не оказалось ни кровати, ни человека. Решив не
обращать внимания на зудящую и кровоточащую спину, Ганс прошелся по
комнате. Безумно болела голова, ведь его можно сказать, задушили. Или
почти-задушили, вот только теперь это уже не имело значения, главное - он
сумел остаться живым.
Ганс долго стоял на месте, прислушиваясь и стараясь привыкнуть к
темноте. В доме стояла абсолютная тишина, и никаких стонов и криков слышно
не было. Луна вернулась на небосвод и ее слабый отблеск проникал в
комнату, облегчая вору дорогу.
Он нащупал стену, затем дверь. Скривившись от боли, Ганс наклонился
ниже, чтобы убедиться, что за дверью тоже темно. Дверь была закрыта на
обычный навесной засов. Сбросив его, Ганс медленно отжал дверь и оказался
не то в коридоре, не то в небольшом зале.
Пока он раздумывал, в какую сторону пойти, ужасный стон повторился
снова. На это раз к нему присоединилось какое-то бульканье, и Ганс снова
почувствовал, что дрожит от озноба.
Звук шел справа. Спрятав нож, Ганс проверил другие клинки и отстегнул
пояс, чтобы снять сумку и избавить себя от боли, причиняемой разбитым
горшком. Вор двигал рукой предельно осторожно, памятуя о том, что осколки
могут зазвенеть. Прежде, чем обернуться, Ганс осторожно выпустил сумку из
онемевших пальцев.
За окном стояла прекрасная ночь. На небе светил месяц, но дождевых
туч не было видно. Даже не зная о том, что дождь пролился лишь над
усадьбой Керда, Ганс вздрогнул. Неужели боги и впрямь существуют? Неужели
они иногда приходят на помощь?
Подняв сумку, юноша двинулся вправо по коридору. Сумка слегка
зазвенела, но Ганс особенно не испугался. Всякий нормальный человек
подумает, что он _п_р_а_в_ш_а_.
Когда вор прошел через зал и оказался у большой двери и еще одной
слева, послышались чьи-то шаги. Боковая дверь отворилась и внутрь ударил
луч света. На пороге показался низенький человечек в ночной рубашке,
держащий перед собой масляную лампу.
"Здесь..." - начал было он, но Ганс, не дав ему договорить, ударил
его мокрой грязной сумкой с осколками горшка. Удар пришелся мужчине в
лицо, тот застонал и выпустил лампу, прижав обе руки к окровавленному
лицу. Ганс выругался, наблюдая как струйки горячего масла потекли по
сорочке мужчины, его обнаженным ногам и забрызгали пол и стены, начиная
разгораться. В это же время из-за по-прежнему закрытой огромной двери
донесся третий ужасный стон. "Хозяин, - прокричал Ганс тонким голоском, -
пожар!" Толкнув теряющего сознание привратника назад, он бросил туда же
лампу и захлопнул за ним дверь. Отворив другую, вор вскоре оказался в
сущем аду.
На столе лежало то, что осталось от невысокого мужчины. Теперь он
выглядел еще короче, лишенный обеих рук и ног, волос и части левой груди.
Вздрогнув от ужаса, Ганс тем не менее сумел понять, что облегчить
страдание пленника может только одно. Не обращая внимания на сверкающие
острые инструменты, которыми пользовался Керд, Ганс извлек длинный, в руку
длиной, клинок, который эти чудаки из Ибарских гор называют ножом,
схватился за двуручную рукоятку и что было силы нанес удар. Хлынула кровь,
и Ганс сжал зубы, стараясь сдержать рвоту. Он ударил еще раз, чтобы на
столе наверняка остался лежать лишь торс и оперся на клинок, вздрагивая и
окидывая взглядом наполненную столами палату, где в полу были специально
сделаны желобки для отвода крови.
- Тейлз? - позвал Ганс.
Послышались два стона, один из которых завершился едва различимым
зовом о помощи. Голос не принадлежал Тейлзу, но юноша все же направился
туда.
- Он... Он... он отрезал мою правую руку и... и три пальца на моей
левой руке... только... только чтобы... только чтобы... - мужчина трясся
всем телом и едва мог говорить.
- Крови нет. Руки? Ноги? - Ганс только спрашивал, не будучи в силах
смотреть.
- Я... я... они... они...
- Подумай, - сказал вор, тяжело вздохнув. - Я могу перерезать эти
веревки на горле. Думай и выбирай. - Он отвернулся.
- Я жи-и-ивой... Я могу ходи-и-ить...
Ганс перерезал держащие его веревки.
- Я ищу Темпуса.
- Ты ищешь здесь _с_м_е_р_т_ь_, вор! - послышался голос и палату
залило светом.
Ганс не стал отвечать или поворачиваться, чтобы посмотреть, кто
вошел. Вместо этого он рывком выхватил нож и с пол-оборота швырнул его в
противника. Лишь после этого он взглянул на вошедшего в палату мужчину, и
то после того, как за первым ножом метнул второй. Мужчина был очень худ, с
бледной, обтягивающей мослы кожей. Он был одет в просторную ночную рубашку
и при одном взгляде на него можно было содрогнуться. В одной его руке был
арбалет, а в другой - ночная лампа. Рукав сорочки сполз, обнажив
пергаментную кожу. Керд.
Он пытался вытащить нож, который не попал в него всего на несколько
пядей. Яростно раскачивалась лампа, отбрасывая на потолок, пол и столы
мертвенные блики.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30