- Спрашивайте, братья! Слово Совета - свободное слово. Грешит не
сомневающийся - грешит лгущий.
Кто примет вызов? Ну, конечно, Гарал! Самый надежный из друзей-врагов
и самый любимый после Эгона. Изрублен в боях так, что жутко глядеть, но те
же мальчишеские глаза и тот же бесстрашный мальчишеский голос. И конечно,
отчаянно и бесстрашно он врубает в меня самый главный вопрос:
- Скажи, Великий, а по чести ли это, что мы первые на пустое пришли,
мерзли да голодали, да жили из себя рвали, а нам за то ни доли, ни славы?
Пришлые заявились, на готовое сели, а ты их теперь над нами ставишь. А как
до спору дойдет, так ты не наше, а ихнее слово слышишь. Что ты на это
скажешь, Великий?
- Говори все, Гаралл.
Зашевелились Братья Совета, довольны. Асаг злится, Сибл ухмыляется, а
Ларг поглядывает с укоризной: Молодец Гарал, отчаянный мой рубака, прямой,
как клинок, только вот без гибкости стали.
- А и скажу! Сколько нас на войне полегло, вдов да сирот пооставляли,
а как они живут? Только что не голодом сидят, только что не нагишом ходят!
А кругом дома богатые, ходят их бабы нарядные, да на наших-то сирых верхом
поглядывают. По чести ли это, Великий?
- Говори еще. Я на все отвечу.
Встретились наши взгляды: его - бестрепетный и горячий - эх, вытащить
бы тебя свободным человеком из этого хлева! - и что-то вдруг изменилось в
его глазах, потух в них яростный огонек, и сразу смягчилось воинственное
лицо, словно бы я уже на все ответил.
- Хватит и того, Великий.
- Я рад, что ты об этом спросил, Гарал. Тайные обиды рассорят и
кровных братьев, наше же братство - только по обету, нам еще труднее друг
другу прощать.
Да, мы пришли сюда первыми. Голодали, холодали и сил не жалели. Но
старались-то мы не для кого-нибудь, а для себя - чтобы выдержать ту зиму,
а после жить хорошо. Да, тем, что пришли потом, мы помогли. А ты сам разве
оставил бы земляков в беде, когда у нас общее горе и общий враг? В чем ты
упрекаешь меня, Гарал? В том, что эти люди живут теперь лучше, чем мы? Да,
и это к их чести. Они принесли сюда только руки и умение, а остальное
добились сами. И теперь их руками и их умением мы тоже стали богаче жить.
Не спеши возражать, Гарал. Погляди сперва на себя и на тех, кто вокруг.
Только пятеро из вас работают в мастерских, и из этих мастерских мы ничего
не продаем, Братство все забирает себе. Откуда же на вас хорошее платье и
дорогое оружие, откуда уборы ваших жен? Откуда деньги на содержание воинов
- ведь из казны я не беру ни грош?
Все от них, Гарал. Это они платят мне за то, что живут под моей
защитой и могут спокойно работать и богатеть. Мы прорубаем дороги, но
разве хоть кто-то из наших трудится в лесу с топором? Нет, я понимаю
бассотцев на деньги, что дают мне купцы. А потом по этим дорогам идут
караваны, скупают наши товары и привозят свои, и каждый купец рад
заплатить за то, что в Касе я охраняю его от притеснений, а в дороге от
грабежа. Что бы мы выиграли, разогнав ремесленников и ограбив купцов?
Нищету. Братство не сможет себя прокормить, потому что слишком много у нас
едоков и слишком мало рабочих рук. Братство не сможет себя защитить,
потому что занятые лишь хлебом насущным не противники для регулярного
войска. Ты говоришь, что я держу сторону вольных против Братства? Да,
когда Братство неправо. Никто не смеет решать споры оружием и кулаком.
Есть обычай и есть закон, и есть кому рассудить. И не думайте, что раз вы
сильны, то вам все можно. Наставник Ларг, дозволено ли одному человеку
силой навязывать свою веру другому?
- Нет, - убежденно ответил Ларг. - Не дозволено. - Помолчал и
добавил: - Но просвещать должно.
- А если просвещаемый не согласен?
- То дело его и богово, - ответил Наставник грустно.
- А чего они над верой нашей ругаются? - крикнул румяный Калс.
- А ты своей верой на улице не размахивай! - внезапно озлился Сибл. -
В Квайре ты ее, чай, в нос никому не тыкал! Ты, Великий, верой-то не
загораживайся, ты прямо скажи: чего это ты Братство в Касе за сторожа
держишь, а всю лесную сторону Эргису отдал? Коль мне куда надобно, так
что, мне у него дозволенья спрашивать?
- Тебе как ответить: правду или чтоб не обиделся?
- А мне на тебя обижаться не дозволено!
- Была бы война, Сибл, я бы тебе свою жизнь в руки отдал и страху не
знал бы. А пока мир, ты мне, как нож у горла. Только и жду, что ты меня с
соседями перессоришь и моих друзей врагами сделаешь.
- Такой олух?
- Если бы олух! Живешь, как в Садане: своего погладь, а чужого ударь.
Дай тебе волю, так мы скоро в осаде будем сидеть, да через стенку
постреливать. Не хочу я такой жизни и тебе не позволю!
- Ничего, - сказал Сибл, - дозволишь. Вот как друзья те предадут, да
соседи огоньку подложат...
- Знаешь, Сибл, не ко времени разговор. Есть что сказать - приходи. У
меня дверь без запоров. А пока, прости, я Гаралу не все ответил. Ты
спрашивал о наших вдовах и наших сиротах, Гарал? Только ради их блага я
даю им в обрез. Никто не жалеет для стариков, но детям надо знать, что
ничто не дается даром. Достаток приходит от мастерства. Их дело выбрать
мастерство или военный труд, за учение я заплачу, а остальное - это жизнь.
Мы ведь стареем, Гарал. Надо ли, чтобы нас заменили дармоеды и попрошайки?
- Вот так ответил! - сказал Гарал. - Значит, они правы, а мы...
- А мы сильнее, Гарал. Они живут под нашей защитой, их жизнь и
достаток зависят от нас. Сильный может простить слабому то, что равному бы
не простил.
- Ага! - вякнул Калс. - Они задираются, а мы спускай!
Я не буду ему отвечать, его уже треснули по затылку, и он только
глухо бубнит под нос.
- Малый Квайр, Гарал, - это наше дитя. Беспечное и задиристое дитя,
но нам его беречь и растить, чтоб он стал родиной для наших детей. Нам
ведь уже не вернуться в Квайр...
Как они смотрят на меня! Перепуганные ребятишки, осознавшие вдруг,
что все мы смертны.
- Братья мои, - говорю я им, - да неужели вы сами не поняли, что не
на год и не на десять поселились мы здесь? Многое может измениться, но
одно не изменится никогда: чтобы вернуться в Квайр, нам надо оставить
здесь свою гордость, свою веру и свою силу.
- Но коль сила?.. - тихо сказал Тобал.
- Нас все равно не оставят в покое. Только братоубийство принесем мы
в родную страну. Думайте, братья, - грустно сказал я им. - Мне казалось,
что вы все уже поняли сами. Если не так - думайте хоть теперь. Думайте за
себя и за своих детей.
Никто из них не ответил. Они молча встали и поклонились, когда я
пошел к дверям, и взгляды их тянулись за мной, тянулись и обрывались, как
паутинные нити.
- А, дьявол тебя задери! - сказал мне Сибл. - Лихо ты нас!
Мы с ним шагаем вдвоем - Асаг уже улетел. Его распекающий голос еще
не угас, но Малый Квайр засосал и унес Асага, и я улыбаюсь тому, что
Асаг-то, наверное, счастлив. И я говорю-невпопад, но знаю, что Сибл
поймет:
- А ты сменял бы такую жизнь на прятки в Садане?
- А ты сменял бы свое богатство на жизнь Охотника?
- Да? - не задумавшись, отвечаю я - и гляжу на Сибла с испугом. Как
он смог угадать? За семью печатями, за семью замками.
- То-то же! - отзывается он с ухмылкой.
- Раз ты так меня знаешь...
- Ни черта я тебя не знаю. Ты - вроде, как твое стекло. Будто
просвечивает, а насквозь не видать.
- Чего тебе нужно, Сибл? - говорю я ему. - Власти? Богатства?
Свободы?
- Тебя, - отвечает он. - Чтоб ты от меня не загораживался. Чем это я
не вышел, что ты Эргису веришь, а мне нет?
- А Эргис от меня ничего не хочет. И в деле он видит дело, а не себя.
Я и сам такой, Сибл. Мне с ним проще.
Смотрит в глаза, пронизывает насквозь, выщупывает что-то в извилинах
мыслей. Пусть смотрит, мне нечего скрывать.
- А коль веришь, - говорит он наконец, - так чего вы с Асагом меня
вяжете? Чего без дела томите? Эдак я напрочь взбешусь!
- Скоро, Сибл, - говорю я ему. - Теперь уже скоро. Будет лето - будет
война.

Длинный весенний день, заполненный до отказа. Утро начато по
протоколу, а теперь я позволю себе зигзаг. Завтра аудиенция у локиха,
визит к Эслану, а вечером небольшой прием. Отборная компания: шпионы,
дипломаты и вельможи. Цвет Каса. Послезавтра Совет Старейшин и разбор
торговых споров. И так на много дней вперед - конечно, не считая главного.
Сегодня - для души. Я начал с нового - с ковровой мастерской. Она еще
моя. Мне некогда возиться с мастерскими. Я просто начинаю, налаживаю дело
- и продаю, но оставляю за собой пай и получаю часть дохода. Пока что мне
невыгодно их расширять - предметы роскоши должны быть в дефиците. А вот
когда у нас наладится с железом, и я займусь ружейным производством -
тогда придется все держать в руках.
Приятный час. Ну, с первой партией, конечно, все не так. Фактура
ничего, но краски! но рисунок! Художника сменю, а вот красильщиков
придется поискать. В продажу это я, конечно, не пущу. Раздарим в Касе.
Я обходил почти весь Малый Квайр. Почувствовал, послушал, посмотрел -
и мне немного легче. Мой город в городе. Чудовищная смесь укладов, языков
и технологий. Ребенок странноват, но интересно, во что он вырастет. И то
же ощущенье: невозвратно. Уж очень хорошо они легли - проростки новых
технологий и укладов - в рисунок старых цеховых структур. Еще бы
три-четыре года, и это будет жить и без меня. А любопытно все же, что
важней: вот эти мелочи или все то, что мы с Баруфом сделали для Квайра?

- Баруф, - тихонько спрашиваю я. Да, я один. Я у себя. Немного
отдохну, потом спущусь. - Баруф, ты знаешь, что меня тревожит? Что мы с
тобой ускорили прогресс. Ты двинул Квайр на новую ступеньку, а я такого
насажал в Бассоте...
- Не будь ханжой, Тилам! Прогресс не есть абсолютное зло. Или ты
считаешь, что дикость - благо?
- Зло - это соединение дикости с техническим прогрессом. Я боюсь, что
они будут еще совсем дикарями, когда изобретут пушки и бомбы.
- Понимаю! Ты исходишь из того, что Олгон - страна всеобщего счастья.
Его ведь никто не подталкивал и не мешал четыреста лет искоренять свою
дикость.
- Неужели ты не понимаешь...
- Почему же? Если новый мир окажется не лучше Олгона - что же,
отрицательный результат - это тоже результат. Это значит только, что
всякая цивилизация обречена на гибель.
- Нет, - говорю я ему. - Это значит, что мы напрасно убили миллиарды
людей - не только наших современников, но их родителей, дедов и прадедов.
- Ты стал злоупотреблять ораторскими приемами. Тем более, что это
неточно. Люди все равно родятся - не эти, так другие.
- Но другие. Ты забываешь, что это будущее уже было и настоящим, и
прошлым. Эти люди _б_ы_л_и_, Баруф!
И опять, как при жизни, он отмахивается от проблемы, для него это не
проблема, ее просто не существует.
- Не все ли равно - не жить или умереть? Чепуха, Тилам! Лучше
подумай: не рано ли ты начинаешь блокаду Квайра?
И тут вдруг открылась дверь и вошла Суил. Обычно она не заходит ко
мне в кабинет, оберегая мое уединение, а тут вошла по-хозяйски,
осмотрелась и вдруг говорит с досадой:
- А! Оба здесь!
- Ты о чем, Суил?
- Об Огиле, о ком еще? А то я не чую, когда он заявляется!
Я тупо гляжу на нее, не зная, что ей сказать. Это даже не мистика,
потому что Баруфа нет. Я ношу Баруфа в себе, как вину, как память, как
долг, но это только вина, только память и только долг.
Зря я так на нее смотрю. Выцветает в сумерки теплый вечерний свет,
ложится тенями на ее лицо, и это уже совсем другое лицо, и это уже совсем
другая Суил.
Красивая сильная женщина, уверенная в себе. Она была очень милой, моя
Суил, а эта, оказывается, красива. Она была добродушна и откровенна, моя
Суил, а эта женщина замкнута и горда. И когда она садится напротив меня, я
уже не верю, что это моя жена, самый мой близкий, единственный мой родной
человек.
- Ушел, - говорит Суил. - Ну и ладно! Давно нам пора потолковать,
Тилар.
- О чем, птичка?
Наверное, это прозвучало не так, потому что в ее лице промелькнула
тревога. Тень на лице и быстрый пытливый взгляд, и теперь я вижу, что это
моя Суил. Другая Суил - но моя.
- Тилар, - сказала она, - ты не перебивай, ладно? Я давно хотела, да
все не могла. То тебя нет, а то здесь - а все равно тебя нет.
- Тяжело со мной, птичка?
- А я легкой жизни не ждала! Не зря молвлено: за неровню идти, что
крыльцо к землянке строить. И самому неладно, и людей насмешишь. Нет,
Тилар, не тяжко мне с тобой. Обидно мне.
Молчу. Вот и до обид дошло.
- Ну хорошо, Суил. Я видел тебя такою, какой хотел видеть, и любил
такую, какую видел. А что теперь?
- Не знаю, - тихо сказала она. - Я-то тебя люблю, какой есть. Два
года молчу, - сказала она. - Еще как дядь Огила убили, думаю: хватит.
Нельзя ему совсем одному. Побоялась - а ну, как разлюбишь? И теперь боюсь.
- Но сказала?
- Да! - ответила она гордо. - Сказала! Потому, дело-то тебе милей,
чем я, а без меня тебе не управиться. Нынче-то обе твои силы вровень
стоят, без моей, без третьей, силы тебе не шагнуть.
- Разве?
Она улыбнулась нежно и лукаво:
- Ой, Тилар! А то я не знаю, про что вы в своем сарае толкуете! С
одного-то разу да твоих дуболомов своротить? Пяток призадумается, а прочих
пихать да пихать?
И я улыбнулся, потому что она права. И потому, что прошел мой
внезапный испуг и отхлынул ослепляющий страх потери. Сердце умнее глаз, и
оно любило тебя, именно тебя, моя умница, мой верный соратник. И она с
облегчением припадает ко мне, заглядывает в глаза и спрашивает с тревогой:
- Ты не сердишься? Правда?
- На себя, - отвечаю я. - Асаг и то умнее меня. Он тебя давно в
полководцы произвел.
- А то! Ой, Тилар! Был бы вам бабий бунт!
Мы говорим. Она сидит на полу, положив подбородок мне на колени, и
заглядывает в глаза. И я глажу волосы, по которым так тосковал в пути,
теплые плечи и нежную сильную шею.
Но если бы кто-то послушал, о чем мы с ней говори!
- Это еще до той войны. До первой. Как Рават только начал под себя
подгребать. Я всю сеть тогда на дно посадила, а дядь Огилу говорю: все.
Хватит с вас. Вот как надо будет Равата окоротить...
- А он?
- Огил-то? Ничего. Усмехнулся и говорит: мне - вряд ли.
- А сейчас?
- Я их на твой лагарский канал завела. Сделала сделала в одном месте
привязочку.
Ну вот! Святая святых - канал связи, которыми пользуется даже моя
жена.
- Тилар, - говорит она. - Ты за Огила-то себя не кори. Уж как я его
упреждала! Пока он Дибара не отослал...
- Значит, и Дибар?
- Ну! Кто ж больше нас двоих его-то любил? - улыбается виновато,
трется щекой о мою руку. - Ну, серчай, Тилар! Вы-то с Огилом одинаковые, а
мы попросту.
- Если бы ты тогда сказала...
- Нет! - снова закрылось ее лицо, и в глазах упрямый огонь. - Ты не
серчай, Тилар, уж как я тебе ни верю, а его жизнь в твои руки я отдать не
могла. Уж ты что хошь про меня думай...
- Тише, - говорю я и прижимаю ее к себе. - Просто вместе...
- Нет! Я своих людей Пауку не отдам! Мои люди - они люди, неча Пауку
их ломать!
Оказывается, она и о Зелоре знает. Еще одна великая тайна... Не
думаю, чтобы ей сказал кто-то из наших. Только Братья Совета знают Зелора
и боятся его как чумы. Даже имя его не смеют назвать, чтоб не попасть в
беду.
- Тише! - говорю я опять и укладываю ее голову себе на колени. Эту
гордую упрямую голову, эту милую умную головку, где, оказывается, так
много всего.
- Ну хорошо, - говорю я ей. - Ты говоришь, что я таюсь от тебя. Но ты
ведь и так все знаешь, Суил. Чего же ты ждешь от меня?
- Все да не все! Я главного не знаю, Тилар: чего ты хочешь. Ты пойми,
- говорит она, - не сдержать тебе все одному. Вон давеча... ты из каса
уехал, кулак разжал, так Асаг тут такое заворотил, что кабы не я да не
Ларг, был бы тебе раздор да разор. Нет, Тилар, - говорит она, - не
выдюжишь ты один! Пока двое вас было, вы все могли, а теперь ты ровно и не
живешь, а только с Огилом перекоряешься. Отпусти Огила, Тилар! Я тебе
заместо него не стану, только он ведь и во мне сидит. Мы с Раватом как
пополам Огила поделили - уж на что я за Карта зла, ничего, помнит он еще
меня, почешется! - а все равно он мне, как родня - брезгую, а понимаю.
Никто тебе так не поможет против Равата, как я - чтоб и драться, и щадить.
Ну, Тилар?
- Да, птичка, - говорю я. - Да.

И опять разговоры.
- Наставник, я доволен тобой, - сообщаю я Лагару. Промчался не день и
не два, пока я выкроил этот вечер. Мне нужен он целиком, и, может быть,
потому что я, наконец, решился.
- Наставник, я недоволен тобой, - говорю я Ларгу, и он удивленно
косится из-под набрякших век.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36