Мой
мир, мир, в котором я вырос, мир, который меня создал; я не могу не
тосковать о нем. И единственное, что мне от него осталось - это ты, Баруф.
Я не могу его любить. Да, он многое мне давал, но отнять сумел еще
больше. Отнял детство, отнял как будто бы любовь, которую я считал
настоящей любовью. Отнял иллюзии, надежды, работу, будущее - отнял бы и
жизнь, если б я не успел сбежать. И напоминание об этом, тревога - это
тоже ты, Баруф.
Ты двойственен, как и он: безличный гуманизм - наследие тысячелетней
культуры, безвозмездный дар предков, завоеванный в борьбе с собою и с
миром. Трезвость мысли и порядочность, которая не в разуме, а в крови,
доброта - да, ты добр, но это опасная доброта, она тоже не от разума, а от
культуры. От не до конца растоптанной диктатурой морали _н_а_ш_е_г_о
века. А другая сторона: равнодушие к людям - равнодушие тем более опасное,
что ты им желаешь добра. Желаешь - но всем вместе; один-единственный
человек не значит для тебя ничего. Это тоже из Олгона; там слишком много
людей - мы привыкли считать потери на тысячи и миллионы, и смерть одного
человека ничуть не трогает нас.
Я тоже двойственен, но все-таки меньше, чем ты. Я был хорошо защищен:
деньгами, работой, успехом; я укрывался от мира, а ты честно сражался с
ним; и он оставил немало отметин у тебя на душе.
Я не могу быть с тобой, Баруф. Это нечестно. Этому миру нечем
защищаться от нас. Нет противоядия от еще не возникшего яда.
Да, этот мир тоже равнодушен к человеческой жизни, но он просто еще
не научился ее ценить. Даже самые умные люди его глупы по сравнению с нами
- потому, что они не знают того, что знаем мы, потому, что они еще не
умеют того, что умеем мы, потому, что они еще не научены думать так, как
думаем мы. И самые сильные люди его бессильны по сравнению с нами, потому
что они не умеют идти во всем до конца, как приучены мы.
Мы можем победить этот мир - но что мы ему дадим? Нашу равнодушную
доброту и нашу равнодушную жестокость? Наши благие цели и безразличие к
людям? Не выйдет. Он не приучен к двойственности: возьмет или одно, или
другое, и нетрудно догадаться что. Равнодушная доброта бессильна, но
равнодушная жестокость могуча... если людей тащат к этой самой цели с
полным безразличием к ним самим и к их желаньям, трудно назвать такую цель
благой. Победа великой цели - даже самой прекрасной - это ее пораженье.
Превратившись в догму, она сама убивает себя. И остается только отвращение
к этой цели, как бы превосходна она ни была.
Этим кончится, Баруф. Если ты победишь, ты выпустишь в мир чудовище,
которое сожрет тебя самого и все то, о чем ты мечтал.
Ладно, ты все равно не отступишь. Значит, пойдем каждый своим путем.
Ты будешь творить свой мини-Олгон в Квайре, а я попробую где-то построить
то, что хотел бы построить ты. И, может быть, в результате у нас с тобой
что-нибудь выйдет...

Была ночь и был дождь, а потом засерел день, неразличимый в сырой
темноте землянки, и дождь все шел, шелестел, топотал десятками маленьких
ног.
Я ждал.
Где-то сверху время все ускоряло ход, текло, торопилось, рушилось
валом событий, надвигалось неотвратимою сменой эпох, а здесь была тишина.
Холод и плеск дождя. И надо ждать.
Каждая минута была на счету и каждая безвозвратна; каждая уносила с
собою возможность кого-то спасти; я знал, как мне потом будет недоставать
этих минут - но надо было ждать. И я ждал.
Ждал с утра и ждал после полудня, ждал весь вечер и дождался только
ночью.
Пришел Асаг. Осунувшийся, небритый, с горячечным блеском в глазах, с
красными пятнами на обтянувшихся скулах. Он стоял и молча глядел на меня,
и мне было тягостно под его непонятным взглядом. Страх и ярость были в его
глазах, стыд и нетерпение - непонятный клубок перепутанных, жгучих чувств.
- Ну что, - спросил я с трудом, - решили?
Он трудно кивнул, вздохнул поглубже - и вдруг тяжело упал на колени.
- Асаг!
Он только досадливо мотнул головой, и начал негромко и покорно - но
как это не вязалось с его пылающим взглядом!
- По слову Братства пришел я к тебе. Большими и малыми, Старшими и
Советом, избран ты, Тилар, первым из Братьев, и господь не оспорил
избранье твое. Отныне волею Господа и волею Братства наречен ты Великим
Братом, главой над малыми и Старшими, и слово Совета идет теперь вслед
твоему слову. Я, Старший из Старших братьев, властью и правом своим пришел
принести тебе клятву. Клянусь небом и землей, хлебом и водой, царствием
небесным и страданиями людскими, что отныне и вовеки слово твое - закон, и
нет нашей воли перед твоей волей. Жизнь и смерть наша в твоей руке;
всякий, кто не выполнит твоей воли, будет убит, всякий, кто станет
перечить тебе, будет убит, всякий, кто скажет про тебя худое, будет убит.
Он замолчал, чего-то ожидая, и я сказал с досадой:
- Встань! Тоже выдумал: в ногах валяться!
- Погоди! Ты что, не разумеешь? Ты - теперь хозяин Братства!
Прикажешь мне завтра мать убить и детей в огонь покидать - без слова
сделаю.
- С ума сошел? Да вставай ты, хватит глупостей!
Он медленно, очень медленно встал с колен, а глаза его все так же
сверлили мое лицо, и сухой горячечный блеск все так же пылал в них.
- Господи, ну и напугал ты меня! А я уж думал: конец. Началось.
Он все глядел и глядел на меня, жадно, настороженно, нетерпеливо.
- Ты что, впрямь не рад? Иль прикидываешься?
- Рад, наверное, - сказал я честно. - Может, теперь все-таки успеем.
- Наверное! - он горько, как-то мучительно засмеялся. - А я-то всю
ночь не спал... день корчился. Все думал, как кланяться пойду. Все, все
перебрал... с первого денечка. Да если б ты... ну вот хоть настолечко
обрадовался...
- Чему?
Он опять засмеялся - почти облегченно:
- А и правда, господи: чему? Да ты блажной, что ли? Хоть разумеешь
какая в тебе власть... сама пришла? За сотню-то лет Братство второй раз
Великого выбирает - и на тебе... чужака, пришлого! Да кабы не проворство
Сиблово, да не твой язык... не я - ты бы мне в ножки кланялся!
- Ну и что? - спросил я сердито. - Поклонился бы! Может, и лучше...
- Нет! Я тебе за это, может, еще вдвое поклонюсь! Душу ты мне спас,
понимаешь? Да я б за такую власть... да я б ни ближнего, ни дальнего...
себя бы загубил... может, и Братство... Вот сейчас глянул, как ты без
радости... простил! Правы-то они, братцы: тебя можно! Это мне власть для
себя нужна... тебе... ну, что молчишь?
- Разговор дурацкий. "Власть, кланяться". Живыми бы остаться, а
властью сочтемся. Ты хоть расскажи, а то я не хуже тебя ночь промучался.
Все думал, как там... когда прогнали.
Он медленно провел рукой по лицу, словно стер с него недавнюю ярость.
- Обиделся? Нельзя было Салару зацепку давать. Обряд дело такое...
его власть. Поломалось-то наше Братство, Великий!
- Забыл, как меня зовут?
- Да нет, сроду не забуду. Но уж коль твоя воля...
- Так что было, Асаг?
- Ну, огонь разожгли, обряды справили... я и говорю: коль беда у
ворот, а Старшие не в ладу, пора Великого выбирать. Пусть одна голова
думает. Ну, Совет не перечит. Хорошо ты нас перед нами выставил... весь
срам наружу. Ну, а коль они согласны, тут я сам себя перехитрил. Говорю:
коль один из Старших в Великие уйдет, надо еще одного выбирать. Нельзя,
чтоб Старших четверо было... разобьются пополам, и толку не дождешься.
Народ опять не спорит: надо - так надо. Говорю: "Братья, а как вам Тилар
глянется? Мужик крепкий и ума не занимать". Ну, тут, само-собой, крик.
Салар одно голосит, Сибл со своими другое. А Зелор - вот ведь вошь
кусачая! - молчал-молчал, да и молвил: Тилар, мол, Гилору-мученику зять.
На дочке его женат. Ну и все. Салара как запечатало. Выбрали тебя.
- А потом?
- Потом стали Великого выбирать. Ну, Тилар, всего ждал... Десять
камней за Салара, пять за меня, а прочее все тебе. Сидим, глядим друг на
друга - и морды у всех перекосило. Мне-то... только срам снести... а Салар
ровно удавленник. Я-то... я к тебе один кланяться приду, никто моего стыда
не увидит. А ему при всех за тебя молитву читать, клятву брать... еще
пожалел я его, дурака!
- Отказался?
- Сам ушел и Тнаг с ним... и еще полтора десятка... считай, две сотни
народу из Братства вон.
- А остальные?
- Они ж тебя выбирали, не мы!
- А ты, Асаг? Или никогда не простишь?
- Куда я денусь! Ладно, Тилар, твоя правда... чего считаться? Ты и
подо мной ходил, а мной вертел... стерплю.
- Иди ты к черту! - сказал я сердито. - Я-то думал... Если уж с
Огилом... ну, хоть один у меня друг остался! А ты... Дорого твоя дружба
стоит!
Он пытливо поглядел на меня, усмехнулся.
- А может и не дешевле твоей. Коли не лукавишь, что, мол, дружба, а
не служба...
- Только так, Асаг!
- Ну что ж, поглядим. - Помолчал и добавил задумчиво. - Поглядим.

И завертелось колесо. У меня, оказывается, накопилось уйма
невыполненных обрядов. Целых две ночи новоизбранный наставник Ларг -
возводил меня в надлежащее мне звание. Сначала меня сделали Братом Совета,
потом Старшим и только потом Великим. И только на третью ночь я,
измочаленный донельзя, сумел собрать Совет.
Ничего я не успел за эти пропащие дни. Только Старшие окружали меня,
но Асаг уклонялся от разговоров, Сибл был почтителен до насмешки, Зелор
помалкивал и улыбался, а с Ларгом мне было незачем говорить.
Обычные идиотизмы Братства. Нет времени, а мы топчемся третью ночь в
развалинах под носом у Баруфа. Отличный случай захватить нас всех - и
Братства нет. Пора нам повзрослеть...
Я с этого и начал на Совете: все Старшие должны уйти в подполье.
Братья совета постепенно тоже. Пусть Зелор немедленно проверит, кто должен
сразу уходить, а кто пока что может задержаться. И пусть никто не мешкает
с уходом. Дома оставить, семьи вывезти за город. Есть у кого родня по
селам - пусть пока пристроят там. Вот кончится распутица - тогда отправим
всех в Бассот, там есть где разместиться поначалу.
Они помалкивали, опустив глаза. Молчание уже перерастало в вызов -
Асаг такого допустить не мог, вздохнул и возразил за всех:
- Виданное дело - семьи хоронить! Это ж какие деньжищи нужны!
- У Братства есть деньги.
Они испуганно переглянулись. Еще одна святыня Братства - его казна,
что собрали по крохам за сотню лет. Не знаю для чего. Ведь даже Старшие
работали как все и впроголодь своим трудом кормили семьи, и никому не
приходило взять из казны хотя бы грош.
И приходилось начинать сначала, с простых вещей. Казна для Братства,
а не Братство для казны. Вы что, забыли: люди в каждом _д_о_м_е_ знают
лишь друг друга и главного, и если выловят всех, то Братству все равно
конец. Оно рассыплется, а уж аких сумеет сделать, чтобы оно не
возродилось. Я говорил, они молчали, молчали мрачно и почти враждебно,
пришлось прикрикнуть:
- Вы что, языки проглотили? Закона никто не отменял - на Совете
говорить может всякий. Ну? Или согласны со всем?
- Нет, они совсем не согласны. Расшевелились и начали возражать. Были
дурацкие возражения - я отбивал их смеясь. Были неглупые - приходилось на
них нажимать, чтобы искали ответ сообща. Вот теперь это сборище, наконец,
превращалось в совет, и для первого раза это было - ей-богу! - неплохо.
Столковались на том, что Старшим, правда, пора уходить, а с Советом можно
и подождать. Людей Сибла - все десять домов - стоит собрать в кулак. Пусть
завтра же собираются в условном месте. Вряд ли аких теперь станет трогать
их семьи: тут мы можем и Садан взбунтовать: почто, мол, правитель обижает
старых да малых? А вот как быть с "призраками" Зелора?
- Я-то останусь, - мягко сказал Зелор. - Кто на убогого подумает?
- Страшно, брат Зелор. Ты теперь наша надежда. Если в такой час
Братство ослепнет и оглохнет...
- Не ослепнет, Великий. Мои-то люди не в Садане живут, на них тень не
пала.
- Сам смотри, брат Зелор. Мы теперь все затаимся, как мыши в норке,
чтобы ни один след никуда не вел. А надо ведь всякого обнюхать: не на
крючке ли? Большая работа, а времени в обрез - больше двух недель я тебе
дать не могу. Успеешь?
Он как-то лукаво повел плечом; лицо его вдруг разрумянилось,
похорошело, веселые огоньки заиграли в глазах - и я спросил восхищенно:
- Уже, брат Зелор?
- Может быть, - сказал он лукаво.
- А может, ты и людей акиха нащупал? Их в Садане не меньше трех.
- Пятеро, Тилар.
- А связь у них какая. Сами-то, небось, в город не ходят?
- А странники на что? Много их нынче развелось!
Краем глаза я засек, как удивленно переглянулись Сибл с Асагом. Вот
дурачье! Сами себе цену не знают! Почти влюбленно я глядел на Зелора, на
ожившие его, полные смеха глаза и умный лукавый рот; мы с ним играли в
замечательную игру, и я наслаждался это игрой не меньше, чем он.
- А у тебя-то самого странники есть?
- Как не найти, товар ходовой.
- А если этим пятерым связь перемешать? Чтобы и не знали, что кому
говорить?
Он опять лукаво повел плечом.
- А почему и нет, Великий брат?
- Значит, не пропадем, брат Зелор?
- С тобой-то? Не пропадем!
Асаг хотел уйти со всеми, но я его задержал. Ходил по тесному пятачку
в кругу догорающих факелов, и все не мог успокоиться, не мог погасить
улыбку, и Асаг хмуро водил за мной глазами. Наконец я себя унял. Подошел к
нему, положил руки на плечи.
- Все злишься на меня, Асаг?
Он поглядел-вовсе не хмуро, а грустно, и покачал головой.
- Не злюсь, а завидую. Как это у тебя, а? Я ж Зелора десять лет
знаю... всю подноготную... а, выходит, не знал?
- Люблю я вас - вот и все. Какие же вы люди! Сами себе цену не
знаете. Эх, дожить бы, чтобы на вас никто сверху вниз глянуть не посмел!
- Да нет, - сказал Асаг, - не доживем. Больно надолго загадываешь. А
и чудно мне, Тилар!
- Что?
- Да вот, гляжу на тебя: откуда ты такой? Из Балга, говоришь? Ох нет,
в Балге, чай, люди - как люди... другой ты.
- Ну и что?
- Да вот боязно мне. Больно ты светел для нашей жизни. Погасим.

Это было чертовски тяжелое дело. Работа, работа - день и ночь, почти
что без передышки, и опять проклятое время уползает из рук, не дает себя
обогнать.
Это было чертовски хорошее время. Никогда раньше мне не работалось
так легко; все получалось, я все успевал; усталость словно не брала меня,
и угрюмые лица моих людей оживали рядом со мной.
Не потому, что это первая _т_о_л_ь_к_о _м_о_я_ работа. Просто мне еще
не пришлось заплатить за нее.
Я знал, что все еще предстоит. Я знал, что, как только мы кончим
дело, и я сразу - всех в одну ночь - уберу из Квайра своих людей, Баруф
поспешит нанести удар по тем, кто остался.
Две сотни людей, которых мы не спасем, потому что мудрая конспирация
Братства разбила людей на разобщенные группы, каждая из которых знает
только своих. Потому, что идиотская дисциплина Братства требует
повиновения лишь одному - своему главному, Брату Совета. Глуп он или умен,
прав или не прав - но слово его для тебя закон, и твоя жизнь у него в
руках. Только у Сибла и Зелора кое-кто из доверенных знал своих Старших в
лицо, до остальных их приказы доходят только через братьев Совета.
Страшно инерционная, медлительная система, приспособленная только для
обороны. Глупая система, когда из-за тупого упрямства немногих обречены на
гибель сотни людей.
Нет, мне не в чем себя упрекнуть: я пытался кого-то спасти. Через
дома Сибла - людей Зелора я не мог раскрывать. Старшие не одобряли эту
затею: Асаг уговаривал, Сибл хмыкал, Зелор улыбался с кроткой насмешкой, -
и они, конечно же, были правы. Только двое - двое из двух сотен! - сумели
поверить нам. И все-таки это я был прав: когда грянет беда и заплачут в
Садане, они не станут меня винить.
Я все-таки очень надеялся на дальнозоркость Баруфа. Не станет он
затевать показательных казней и плодить новых мучеников на радость
бунтовщикам. Кое-кто может и уцелеть. Мелкая сошка - те, кто мне нужен.
Время шло, и мы не сидели без дела. Мы все успели - с такими
помощниками мудрено не успеть. Оказывается, что я тоже не знал им цену.
Асаг - Брат-Распределитель - как организатор мог поспорить и с самим
Баруфом. Он не был политиком: дальнего зрения ему не хватало, и проблему
он различал, только увидев ее под носом. И все-таки, выросший в нищете
Садана, знающий с детства лишь угрюмый, безрадостный труд; почти
неграмотный, нигде не бывавший, он был поразительно умен и широк. И пусть
задачу он различал с опозданьем - увидев, он блестяще ее разрешал. То, что
сделал Асаг, не стоило проверять - сделать лучше я не мог бы все равно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36