А Сибл - экземпляр другого рода: хитрец, смельчак, человек без
сантиментов. Совершенная боевая машина, наделенная острым, холодным умом.
И он не умел ошибаться в людях. В это трудно поверить, но он с первого
взгляда находил в человеке слабинку, его уязвимое место. Он точно знал,
кому нужно, а кому не стоит верить - и если мы не ошиблись ни в одном
человеке, если Баруф не заметил нашей работы, это, пожалуй, заслуга Сибла.
Ну, а Зелор... Я оценил его той зимой, в Ираге, ну а теперь я просто
влюбился в него. Как он организовал прикрытие! Заморочил и сбил со следа
агентов Баруфа, пустил навстречу потокам слухов контрпоток. Он не стал
баламутить Садан - просто заставил его слегка шевельнуться, и в этом
легком движении наша подготовка затерялась почти без следа.
Я смотрел на них, и смысл Братства, его суть наконец приоткрылась
мне: Смысл: банальная фраза, что народ бесконечно талантлив; невозможно
заколотить его так, чтобы все сильное, яркое было потеряно в нем.
Суть: лучше всегда находит способ себя проявить, но если жизнь
уродлива и беспощадна, формы проявления отнюдь не блещут красой.
Пара банальностей, общее место, но только теперь я почувствовал, что
Братство - не просто рычаг. Это все лучшее, что было в предместьях, то, в
чем так долго еще будет нуждаться Баруф. Смелые люди, способные драться и
умирать за идею - веянье новых времен, самое страшное оружие против своей
страны.
Слава богу, что ты ошибся, Баруф. Слава богу, что я забираю Братство
из Квайра, и оно не станет подспорьем в вашей игре...
И настала ночь, когда сработала наша машина. Двести сорок мужчин
бесследно исчезли из Квайра. Сотня домов опустели совсем, в остальных
ничего не знают о пропавших кормильцах. Мы заберем и этим - когда схлынет
волна арестов. К концу зимы Баруфу будет не до Садана.
И настал день, когда беда обрушилась на тех, кто не хотел нам верить.
Салара арестовали одним из первых. Тнаг пытался уйти, дрался, был
ранен, и его без сознания отвезли в тюрьму.
Я покинул ближние окрестности Квайра, перебравшись в лесную избу в
полудне езды. У нас был хозяин - старый охотник Тарг. В недавние времена
он помогал Баруфу, теперь помогает мне. Обычный случай среди лесных
мужиков: они терпеть не могут всякую власть. Всякая власть - разорение и
помеха, всякая власть чего-то хочет от них, а им надо только, чтобы никто
их не трогал, не покушался на их свободу и их скудный хлеб.
Баруф, конечно, знал это место, и, конечно же, мог бы меня отыскать.
Просто теперь ему невыгодно меня находить.
Грустное чувство, словно играешь сам с собой и знаешь свои ходы
наперед. Он может отправить против меня только солдат, но солдаты меня не
возьмут. При мне отборный отряд из людей Сибла, и Баруф знает им цену, как
когда-то знал цену лесным парням. Я просто уйду, исчезну в лесах, и стану
вдвое опасней - ведь кто знает, чем я тогда займусь?
Да незачем теперь меня находить. Буду я жив или нет, но Братство уже
спасено, и для Квайра полезней, чтоб оно подчинялось мне.
Мы сидели в лесной избушке - Сибл, я и Асаг - и ждали вестей от
Зелора. Я очень боялся за Зелора, ведь он приметен, и человек пятнадцать
из арестованных знают его в лицо. Только в Саларе я не сомневался. Любил я
его или нет, но я не мог усомниться в нем.
- Ты за горбатенького-то не бойся, - с усмешкой сказал Сибл. - Я его,
паучка нашего, знаю. Сидит себе в норке тихохонько, только паутинки
дергает.
- Если есть в Квайре надежная норка!
- Это ты не найдешь, а Зелор и во дворце местечко сыщет. С тобой-то
он слаще меду, а другие его пуще черта боятся. А, Асаг? Боишься?
Асаг поглядел на него без улыбки, пожал плечами.
- Ты, что ли, нет?
- Боюсь, - сказал Сибл серьезно. - Такой уж тихий, такой ласковый...
а яду в нем!
- Меня он не предаст, - сказал я спокойно. - Я его люблю.
- А ты всех любишь! Может, и палачей дворцовых тоже?
- Не слушай дурака, - сказал Асаг. - Из-за Наставника бесится. Ходил
к нему третьего дня, чуть в ногах не валялся...
- Врешь! Не валялся! Глянул да ушел. Эх, было б его скрутить да
силком уволочь!
- Насильно человека не спасешь.
Поглядели на меня и отвели глаза. Наверное, думают, что я зол на
Салара. Нет! Я так же не чувствовал к нему вражды, как и он ко мне. Мы
просто хотели разного, и за нами стояли разные силы; мы были обречены
враждовать, но имей я возможность его спасти, я бы его спас.
Посланец Зелора пришел к рассвету. Никто не заметил, как он миновал
дозоры, Тарг поймал его почти у дверей.
В первый раз я увидел "призрака"... и не увидел. Этот человек был, и
его словно не было, взгляд скользил по нему, не зацепляясь. Не личность
без примет, которых в Олгоне я обнаруживал сразу, а действительно человек
без лица, невидимка, тень.
Он был из доверенных: увидел нас, и, сразу узнав, упал на колени.
Упоение, почти экстаз были на никаком лице, жуткий восторг самоуничижения.
Он мог прожить жизнь, узнав из Старших только Зелора, теперь он _в_и_д_е_л
нас всех, и это, может быть, был лучший миг в его жизни.
- Встань, брат, - сказал я мягко. - Садись вон туда и говори.
Он послушно уселся на лавку, и восторг на его никаком лице не вязался
с нерадостными словами.
Зелор сообщал, что первый день кончился лучше, чем мы могли ожидать.
Начисто выметены только пять домов: Арвана, Рилга, Ивра, Нолана и Равла...
- Господи, - тихо сказал Асаг, - уже за сто!
...из прочих пока взяли только верхушку: Братьев Совета, их
доверенных и связников. Два дома не пострадали вовсе: Дигила и Норта. С
нами те двое пошли, но и рассиживаться не стали - законсервировали своих
людей и сами исчезли. Пока всех потерь Зелор не знает, но на глаз не
меньше полутора сотен.
Сначала арестованных стаскивали в городскую тюрьму - всех скопом, и
многие успели сговориться, что им отвечать. Потом спохватились: Салара,
Братьев Совета и еще с десяток народа куда-то уволокли - Зелор не знает
куда, но к вечеру думает знать.
Допросы уже начались, многих пытали, но пока не сломался никто. Аких
подчеркнуто устранился, даже докладывать себе не велел - всем заправляет
Таласара через своего подручного Имора. Говорят, он выкупил его из долгов
и держит страхом. Зелор еще разузнает об Иморе, но думает, что его неплохо
убрать: дрянь он опасная и многое знает.
И еще были новости, но неважные, я их почти пропустил мимо ушей. Меня
хватило еще на то, чтоб отпустить гонца. Велел хорошенько его накормить и
сказал на прощанье несколько добрых слов. Эти слова предназначались
Зелору; я знал, как он их ждет, как важно для него мое одобрение - ведь на
свете только я люблю его почти бескорыстно, только я его не боюсь, а
восхищаюсь им.
Но гонец ушел, и я больше не мог сдержаться, я вскочил и забегал по
избе. Я забыл об Асаге и о Сибле, не стыдился их взглядов, не боялся того,
что они угадывают во мне.
Что же ты наделал, Баруф. Началось! В двух шагах от твоего дома уже
пытают. Государственная необходимость, законы эпохи... врешь! Ничто тебя
теперь не спасет. Ты нас предал, Баруф! Меня, себя, тех, кто был твоими
друзьями в Олгоне. Ты позволил этой мерзости себя одолеть, и теперь она
уничтожит тебя и искалечит страну...
Тяжелая лапа Сибла придавила мое плечо, кристально-прозрачные,
жесткие глаза взглянули прямо в сумятицу боли. В них не было сочувствия -
лишь понимания.
- Эк тебя корежит! - сказал он. - Из-за дружка, что ли? Зря. На то в
лесу и велик зверь, чтоб малые не жирели. Давно нас надо было так пугнуть,
привыкли-то жить на карачках.
- Не то говоришь, Сибл, - спокойно заметил Асаг. - Не там заноза.
Больно ты высоко, Тилар, дружка-то ставишь. Думаешь, он всему голова? Как
бы не так! Наша это драка, семейная. Это нас с хозяевами черт веревочкой
повязал: они нас не пожалеют, так и мы их не пожалуем.
Сибл усмехнулся:
- Покуда-то только они нас.
Они разглядывали меня, как букашку, вертели пред глазами; а я устал,
я не мог заслониться от их колючего интереса. Наверное, у них было на это
право. Они подчинялись мне, они отдали свою судьбу в мои руки, и им надо
было понять, что я такое, когда не могу притворяться. Не могу, но и не
хочу. Я просто сказал, как думал:
- Все бы ему простил, но пытки...
- Экой ты мяконькой! - с удивленным сожалением заметил Сибл. -
Шкура-то в дырах, а дите-дитем. В большом-то деле да не замараться?
- Замараться - это значит дело замарать. Кому это тогда нужно?
- А кому какая печаль? Только победить - а там все простят. Ни за что
не осудят.
- Нет, Сибл, - тихо ответил я. - Победителей тоже судят. Победителей
надо судить.

Время шло, и дела наши тоже шли. Те, кто должен остаться в Квайре,
разбредались по городам; многие уходили на север, в разоренное Лагарское
приграничье, растворяясь в тамошнем неустройстве, в суете налаживаемой
жизни.
Почти неощутимые нити тянулись от них ко мне, словно нервы прорастали
в размозженную плоть. Да, я знал, что кое-кого мы потеряем. Будут такие,
что уйдут из-под бремени Братства, предпочтут ему просто жизнь. Но я знал
и то, что наша закваска крепка, что в Братство шли только сильные духом, и
верил, что жизнь, лишившись борьбы, покажется им лишенной смысла.
Братство ушло из столицы, исчезло, растворилось, как щепотка соли в
реке - и это именно то, к чему я стремился. Да, Баруф, мы заразили страну.
Ты еще пожалеешь о своей ненужной победе.
А в столице колесо правосудия все дробило судьбы. Зелор узнал, куда
увезли предводителей Братства. Это было надежное место, и вести редко
доходили до нас.
Салар не сказал ни слова. Он просто замолчал в час ареста: не отвечал
на вопросы, не стонал под пытками, и даже палачи почитали его. Тнаг умер
от ран. Арвана сломали, и арестовали еще пятерых.
Остальные не выдали никого.
Баруф оправдал надежды - казней не было. Просто Салар и Братья Совета
опять куда-то исчезли, и Зелор уже не смог отыскать их следы.
Многих передали в руки Церкви, и она расправилась с ними по-свойски.
Вырвала языки, выкалывала глаза, рубила пальцы. Одни так и канули навсегда
в промозглые храмовые подвалы, других просто выгнали прочь просить
милостыню на дорогах в устрашение добрым квайрцам.
Начали кое-кого выпускать - самую мелкую сошку. Нещадно пороли
плетьми, накладывали жестокие штрафы, отдавали хозяевам под надзор (в
прямое рабство!) - и народ славил доброту акиха!
Какое подлое время!
А осень уже кончалось; давно оголились леса, и ночные морозы
скрепляли раскисшую землю. Вот и пришла пора попрощаться с Квайром; теперь
леса нам уже не защита, а дороги уже не помеха.
Первые караваны ушли в Бассот. Семьи Старших и Братьев Совета, жены и
дети боевиков - все, кому незачем оставаться в Квайре. Их охраняло
полсотни парней - самый цвет отряда Сибла. Остальные полсотни были со
мной.
Сибла я тоже увез.
В Квайре ему уже нечего делать. Кончилось время посева, пора
затаиться и ждать, пока взойдут разбросанные семена. Оберегать их остались
Асаг и Зелор, и я немного завидовал им.
Совсем немного - потому, что я победил, я жив и я возвращаюсь домой.
Забудем о прошлом и откроем другую главу - что там еще предстоит?

2. ПРИГРАНИЧЬЕ
Еще один день отшумел и ушел в тишину, и вечерняя синева занавесила
окна. Первый весенний вечер, который я смог заметить. Тревожная нотка в
обленившем меня покое. Весна. Уже.
Звякнула и погасла, уплыла в вечернюю синь. Я украл этот вечер.
Выдернул из суеты и теперь берегу для себя.
Тихо, только где-то поет сверчок, и дымит огонь в очаге, и тонкие
пальцы Эслана ласкают стекло. Я есть - и меня нет; полузакрыв глаза, я
откинулся в кресле и гляжу, как тонкие пальцы ласкают стекло. Багровые,
алые, желто-кровавые блики плывут в его глубине, качаются, обнимал
округлое тело вазы... Я только художник, который закончил свой труд и
принес показать тому, кто способен его оценить, и благодарен судьбе, что
есть такой человек.
Да, я благодарен судьбе за Эслан. Все у меня есть: дело, семья,
друзья, мой Маленький Квайр, уйма работы и куча забот, я занят, я
счастлив, мне не о чем тосковать - но я тоскую, если долго не вижу Эслана.
Мы так старательно не афишируем нашу дружбу, что Кас нам ее простил.
На людях я холодно кланяюсь, он еле кивает в ответ - а нечастые вечера
наших встреч затягиваются до утра.
- Слишком дорогой подарок, Бэрсар. Боюсь, я не вправе его принять.
- Вам не нравится?
- Нравится, - сказал он серьезно. - Чем-то напоминает сосуды, которые
находят в развалинах древних городов Ольрика. Не форма и не материал - но
сама гармония между формой, материалом и назначением. Эта ваза
предназначена для цветов. Не для питья и не для умывания - а для цветов. И
знаете, что в ней волнует? Никаких украшений. Она прекрасна сама по себе
благородством материала, совершенством формы и предназначенностью.
- Тогда все решено, царственный кор, потому что она предназначена
вам. Другой такой не будет.
- Спасибо, - тихо сказал он, - вдвойне драгоценный дар. Вы и это
сделали своими руками?
Я поглядел на свои обожженные руки. Чего я этими руками только не
делал! Четыреста человек на плечах - пришлось повертеться. И все-таки в
самые хлопотливые дни, в самые сжатые до упора недели я урывал хоть часок
на стекольную мастерскую. Расчеты печей и опыты со стеклом, ожоги, косые
взгляды, шепоты за спиной...
- Отказывается, вы еще и художник, Бэрсар. Воин, дипломат, ученый,
купец... не слишком ли много для одного человека?
- Пора повторять Божий суд?
- Пусть бог сам вершит свой суд. Никто из нас его не избегнет - если
не мы, так дела наши. И будут одни вознесены, другие прокляты, третьи -
забыты...
- Вас что-то заботит, царственный кор?
- Нет. Просто я тоже хочу кое-что вам подарить. Не столь дорогой дар,
но...
Я поглядел на него, и он улыбнулся - как-то бледно.
- Не сейчас. В конце нашей беседы.
- Но если эта весть столь печальна...
- Не более, чем все прочие вести. Поговорим лучше о вашем твореньи.
- Оно вас тревожит?
- Да, - сказал он, - тревожит. Вы нашли верное слово. Эта вещь словно
бы не из нашего мира. В ней нет ничего от нас. Поглядите кругом, - он
обвел взглядом комнату, и я тоже ее оглядел, - в каждой вещи есть что-то
от нас. И когда мы умрем - и творцы ее, и хозяева - она все равно в себе
сохранит что-то от нас. А ваша ваза - в ней есть что-то от вас, не спорю -
но это будит во мне тревогу. Словно бы я заглянул туда, где кончается
бытие...
- И это вас пугает, биил Эслан?
- Нет. Кто бы вы ни были, я вас не боюсь. Просто сегодня я знаю то,
что чудилось мне всегда: вы - не один из нас. Вы - существо иного мира, и
все-таки вы человек из плоти и костей, и, наверное, тоже смертны, как мы.
Не испугался и даже почти не удивился. Просто ленивая мысль: вот на
чем, оказывается, еще можно погореть. Не склад ума, не знания - вкус.
Глупо соглашаться, еще глупее спорить - я просто заговорил о другом.
- Вам, я думаю, ведомо имя Элса Эрдана, царственный кор?
- Художник? Я знаю, что он в Кас, и что вы приблизили его к себе.
- Мне нравится его рисунок. Скупо, точно... трогательное такое, чуть
угловатое изящество.
- А краски кричат, как торговки на базаре.
- Как у всех квайрцев, царственный кор. Кто родился в мрачной стране,
любит яркие краски. Он сделал мне несколько моделей для первой партии.
- Желаю удачи, - сказал Эслан. - Стекло дорого само по себе, а
стекло-рубин пойдет по цене серебра. Думаю, вы возьмете по две-три сотни
ломбов в Тардан и до пяти за морем.
- Так дорого?
- Так дешево, - уточнил он. - Мир болен войной, мой друг, и искусство
упало в цене. Мы ценим не красоту, а власть, а власть не признает красоты.
- А вы?
- А я, наверное, уже смирился, Бэрсар. Вы были правы: мне нет места в
этом котле. Когда-нибудь я просто сменю Кас на Лагар... когда это станет
возможно.
- Что вас гнетет, царственный кор? Если я способен помочь...
- Нет, - горько сказал он. - Этого не можете даже вы. Мир изменился и
стал неуютен, как брошенный дом. Квайр уходит от меня - не из моих рук, а
из моей души. Ваш друг и соплеменник, - он поглядел на меня и странно
улыбнулся, - заколдовал его. Квайр уже другая страна - не та, что я любил
и хотел для себя. И знаете, что тягостно? Он мне не безразличен. Я хочу,
чтобы он процветал - пусть даже и без меня. Чтобы был славен - пусть и не
под моей рукой. Я ненавижу Калата, но я не хочу, чтобы его убили...
- Это и есть ваш подарок, царственный кор?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36