Там и начались голодные бунты. А потом и захлестнуло и Средний
Квайр.
Выход, конечно быль. Лагар помог бы купить зерно за морем. Ноу нас
ведь монархия! Покойным Господином Квайра - как и нынешним, впрочем -
вертели, как хотели. Тибайен не упустил случая. Скупил всех, кто
продавался, а остальных - их было немного! - попросту уничтожил.
Результат: Квайр разорвал союзный договор с Лагаром и заключил новый -
вассальный - с Кеватом.
- Веселая история!
- Еще бы! Теперь на наших товарах наживается Кеват. Покупает по
смехотворным ценам и продает втридорога. За 13 лет производство
сократилось вдвое. Ремесленники бросают мастерские и бегут из страны.
Страна гибнет, Тилам!
- И местные тоже так считают?
Баруф весело усмехнулся.
- Смотри кто. Локих и его двор живут на содержании у Кевата. Тибайен
не жалеет денег - ведь стоит намекнуть на возврат долга - и они шелковые!
- А война?
- В Лагаре тоже невесело. Распались старые торговые связи, а тут еще
лет десять, как идет необъявленная война с Тарданом. Мы в свое время
пытались что-то связать... без толку, как видите. Может, это и лучше...
- Почему?
Баруф не ответил. Он словно вдруг позабыл обо мне, сдвинул створки,
защелкнул дверцу - и в лице ничего не прочтешь.
Длился и длился мокрый день. Мокрые насквозь брели мы по мокрому
лесу, а когда стемнело, заползли под нависшие ветки мокрого старого лара.
Это был не лучший ночлег в моей жизни - даже в карцере бывало уютней.
Перед утром стало еще холодней. Нехотя пожевали раскисшее, когда-то
сушеное мясо, и едва засерело, продолжили путь. Тот же промокший лес
качался вокруг, и тяжелое злое бессилие одолевало меня. Еле тащился, с
отвращением чувствуя, как я грязен, безнадежно мечтал о горячей ванне и
сварливо завидовал Баруфу. Цивилизованный человек, десять лет в этом
гнусном мире - и так невыносимо спокоен!
- А потом деревья вдруг расступились, и мы уткнулись в ограду.
- Прибыли, - сказал Баруф. - Договоримся сразу: вы мой
соотечественник из Балга. Скажем, друг детства. Имя... ладно, оно
достаточно необычно. Меня здесь зовут Огилар Калат. Запомнили?
Я кивнул.
- Кстати. О Балге эти люди знают все-таки больше вас. Так что
поосторожней.
Дом был низкий, бревенчатый, почерневший от непогоды. Дверь открыла
хозяйка - невысокая, плотная женщина с круглым, уютным лицом. Глянула и
всплеснула руками:
- Владыка Небесный, Огил! Сам пожаловал! А я-то думаю: кого в такую
погоду занесло!
- Здравствуй, Зиран, - сказал Баруф. - Чужих нет?
И смех у нее был круглый, уютный.
- А ни чужих, ни своих. Одна я.
А потом вымытые, в сухой одежде мы сидели в сухом тепле избушки, и
Зиран мелькала вокруг. Все она успевала: делала мимоходом домашнюю работу,
подкладывала и подсовывала нам еду и при том болтала без умолку.
- Тебя-то, Огил, ровно и лес не берет! Вон Баф давеча забегал, так
его уже в дугу свело, а ты не стареешь! Что-то я дружка твоего ране не
видела?
- А он тут недавно. Из моих краев. Вместе росли.
- Ну, вот и тебе радость! Свой на чужбине - сладко, чай, свидеться?
Звать-то вас как, добрый человек? Иль по-нашему не разумеете?
- Понимаю. Тилам меня зовут.
Улыбнулась спокойно ласково и опять к Баруфу:
- Мы-то с Суил давеча тебя поминали. Как зарядили дожди, она и
говорит: "Каково, мать, нынче в лесу дяде Огилу?"
- А где она?
- А в город поехала. Табалу срок за аренду платить, мы кой-чего и
подсобрали. Нынче в городе-то, сказывают, съестное в цене. Я и то думала,
она воротилась.
- А ребята?
- На росчисти. Время-то какое? Возраст им не подошел, а все пусть от
глазу подальше.
- Сколько ж это Карту?
- Да на святого Афата девятнадцатый пошел!
А я глядел на Баруфа во все глаза. Мягким и домашним было его лицо, и
в глазах простой человеческий интерес.
- А что хозяйство?
- Какое хозяйство! Все налоги съели! Одну коровенку оставили и ту в
лесу держу - пусть лучше зверь заест...
Она вдруг вся вскинулась, слушая.
- Никак, Суил? Ну, слава те, господи!
Метнулась к двери, заговорила с кем-то в сенях, и вдруг веселый
мокрый клубок влетел и с воплем повис у Баруфа на шее.
- Дядь Огил! Ой, дядь Огил!
- Суил! Ладно, ладно! Слезай с меня, дай на тебя гляну!
Клубок отцепился и оказался девушкой с блестящими светлыми глазами и
румяным лицом.
- А что ты мне принес?
- А что я мог принести?
- Колечко!
- Помилуй бог, разве в лесу кольца растут?
- А ты глянь в кармане!
- А ну, Зиран, дай-ка мой тапас, может, и правда с ветки упало?
- И не надоест вам всякий раз? Да и тебе, Суил, не те года гостинцы
клянчить!
Девушка засмеялась и принялась отстегивать мокрый плащ.
- Ох и льет! Меня в деревне оставляли, а я чуяла! "Мать, - говорю, -
забоится".
- Расторговалась?
- Ой, еле-еле! Сперва-то все совестилась, а потом слышу, почем
продают, ну, думаю, а я чем хуже? А народу на рынке по пальцам перечесть!
Спасибо, биэла одна подошла, покрутила носом, да и взяла все по моей цене.
Уж пошли ей бог здорового любовника!
- Суил! - прикрикнула мать. - Человека б постыдилась!
Только тут она меня разглядела и улыбнулась простодушно:
- Ой, уж простите, что не приветила! С темноты да на свет...
- Ничего, я не в обиде...
Быстрые ее глаза мигом рассмотрели и вопросительно обратились к
Баруфу.
- Тилам - мой друг. Вместе росли. В Квайре он недавно.
- Садись, егоза, - ворчливо сказала Зиран. - С утра, чай, не ела?
Легко, как осенний лист, Суил опустилась на лавку и принялась за еду,
не умолкая ни на миг.
- А у горбатого Равла корову сглазили, третий день не доится. Бабы на
старую Гинар сказали, он и пошел, в ноги сунулся.
- А она?
- А она за палку! "Сроду, - говорит, - своим не вредила! Не уйдешь, -
говорит, - на самого порчу наведу!"
- Что правда, то правда. На Малских выселках она раз всех кур
сглазила, полгода не неслись, а нам от нее одно добро.
- А у старой Иморы сына убили, который день голосит. Сноха-то ее
тяжелая, говорят, на святого Ларета рожать.
- Ой, горе-то!
- А у кума Либара сына забрали. Они уж и проводы справили. Нас звать
хотели, да Гинар не велела. "Худой, - говорит, - знак, чтоб вдова
провожала. Уж он винился, винился. Гостинец прислал.
- Тьфу ты, господи! Нашел вину! Живой бы воротился, а мне...
- Многих забрали? - спросил Баруф.
- Почитай, с каждого двора. Уже троих убили.
- А ты замуж не надумала?
Суил засмеялась, а Зиран сказала со вздохом:
- Двоим отказали. Она не хочет, а я не велю. Время-то, вишь, какое?
Лучше уж девкой остаться, чем вдовой.
Очень горько это прозвучало, и Суила спросила торопливо:
- Дядь Огил, а ты у нас поживешь?
- Я-то поживу, а тебе надо опять в город.
- Когда?
- Завтра.
- Одной, что ли?
- С Тиламом.
Я повернулся к Баруфу, встретил насмешливый взгляд и молча отвел
глаза. Суил заметила, как мы переглянулись - этот чертенок все замечает! -
и деловито зевнула.
- Ой, и притомилась я что-то. Вещий сон тебе, дядь Огил. И вам,
добрый человек.
Зиран проводила ее взглядом и мигом убрала все со стола.
- Небось, и вы умаялись, путь-то неблизкий. Я тебе, Огил, наверху
постелю. Льет-то льет, а неровен час, кто завалится.
Ушла - и Баруф с насмешкой глядит на меня. Напрасно он ждет, что я
заведусь. Это будет смешно, а я не люблю быть смешным. Я просто спросил -
надеюсь, спокойно:
- А если я не пойду?
- Суил отправится одна. А на дорогах опасно.
- Вам, конечно, больше некого послать?
- Представьте себе, - сказал он уже без улыбки. - Взяли одного из
связных... Он многих знает... Если сломали...
- А Суил?
- О ней он не знал.
Мы ночевали на чердаке в блаженном тепле меховых одеял, и утром Баруф
едва растолкал меня. Молча разбудил, молча оделись и молча спустились
вниз.
Суил уже ждала за столом. Я подумал, что на нее приятно смотреть.
У каждой эпохи свой эталон красоты. Я считал красивыми бледных,
угловатых женщин Олгона, и Суил не казалась мне ни хорошенькой, ни
миловидной. Не подходило это к ее крепкому телу и румяному, дышащему
здоровьем лицу. Милая, славная я...
- Садитесь, садитесь, - заторопила Зиран. - Путь неблизкий, дорога -
хуже некуда.
Баруф кивнул и сказал осторожно:
- Ты бы побрился, Тилам.
- Пожалуй, - согласился я, усмехнувшись. Ох, не скоро мы перейдем на
"ты"! И еще я подумал, что мне не хочется покидать этот дом. Жалкий
домишко, убогий, но как в нем тепло...
Но все хорошее скоро кончается, и мы уже месим грязь на тропинке,
срезающей петли лесной дороги. Суил с Баруфом идут впереди, он что-то тихо
ей говорит, она помалкивает и кивает. А я за ними: сутулюсь, ежусь,
кутаюсь в отсыревший плащ, и на душе черт знает что. И раздражение, и
страх, и щекотливое любопытство.
- Тилам! - Баруф остановился, поджидая, - осторожней, ладно? Не
горячись. Если сможешь, вообще ни с кем не заговаривай.
Суил верно поняла мой взгляд и быстренько за меня вступилась:
- Ой, дядь Огил, зря! Говор-то у них не вовсе чистый, малость на
кеватский смахивает, да в городе оно не худо. Только вы, дядь Тилам,
больше на "ры" напирайте. Мы-то "ры" скоро говорим, а у кеватцев оно
шариком катается.
- Если "дядя", тогда "ты".
- Ладно, будь по-вашему. Только тогда уж дядя Тилар, оно привычней.
Огромный овраг лег на пути, и Баруф остановился. Стоял и глядел, как,
цепляясь за ветки, мы спускаемся вниз, а когда он исчез за кустами, я чуть
не вернулся к нему. Мгновенный холодный страх: вот теперь я один,
по-настоящему один в этом мире. И мгновенное облегчение: наконец-то я
один, по-настоящему один... сам по себе.
Перебрались через овраг, пошли по дороге, а потом лес расступился и
зажелтели поля.
- Не ко времени дождь, - сказала Суил. - Полягут хлеба, наголодаемся.
- А ты давно Огила знаешь?
- Да годков шесть, то ли семь, еще как отец был жив. Кабы не он, нам
с матерью да ребятами только по миру идти.
Вздохнула и замолчала, и мы перетаскивали на ногах грязевые пласты,
пока нас не обогнал чуть ползущий обоз. Три тяжело нагруженных повозки
прошлепали мимо, а четвертая остановилась.
- Не в город? - спросил небритый возница.
- В город, добрый человек, в город!
- Ну так лезьте, пока сборщик не приметил.
- Господь вас спаси! - сказала Суил и вспорхнула на скамеечку рядом.
Я кое-как устроился позади.
- Отколь едете?
- С Тобарских пустошей. Сено войску везем. Все выгребли, еще сам и
вези. Тьфу! - возница сплюнул в сердцах и вытянул без нужды хворостиною
лошадь. Та только кожей дернула, но не ускорила шаг.
- А вы откуда?
- С Малка, - быстро сказала Суил.
- Далеконько. Это же какая беда вас гонит?
- Истинно, что беда, добрый человек! Брата на святого Гоэда забрали,
а в дому без меня пять ртов: мать, да невестка, да маленьких трое. Оно и
выходит, что мне услуженье идти. Дядя вот проводить вызвался.
- Да, девка, хлебнешь лиха!
- Что делать, мил человек, беда беду ищет!
К городу подъехали в сумерках, и Суил уверенно повела меня по
раскисшей улицы вдоль добротных заборов. Тяжелая калитка, мощенная камнем
дорожка, какие-то смутные постройки, длинный бревенчатый дом.
И опять нам открыла женщина.
- Суил, голубушка! - закричала она. - Вот радость-то! Ой, как
промокла!
- Я не одна, Ваора, - осторожно сказала Суил. - С дядей.
Многоопытные темные глаза меня изучили, насмешливая улыбка протекла
по бледным губам.
- Не больно-то дядя на тебя походит!
- Беда, коли б на мать-отца не походила, а что с дядей не схожи, то
не грех.
Ваора почему-то зашлась смехом, так, хохоча, и потащила девушку в
дом. Сделала несколько шагов, вернулась, поклонилась:
- Не прогневайтесь, добрый человек, на бабью дурость. Рада вам в дому
моем.
Вдвоем со служанкой они быстро накрыли ужин, потом она отослала
служанку и тихо присела рядом с Суил. Подперла ладошкой щеку, сидела и
молча смотрела.
- Чего это ты затуманилась, Ваора?
- А с чего веселиться?
- Что-то у тебя на дворе не так?
- А я мастерскую Атабу Динсарлу сдала, - она засмеялась негромко,
злобно. - Поднялся с войной ровно на доброй опаре - еще пятерых
подмастерьев взял. А я его и прижала. Три раза уходил... ничего,
воротился. Где ж ныне вольную мастерскую взять... со всем обзаведеньем...
Дикая злоба была на лице Ваоры; сузились и засверкали глаза,
выглянули из-под верхней губы мелкие зубки, и сразу она удивительно
похорошела. Тихо, коротко посмеиваясь, цедила сквозь зубы:
- Думал, оболтает меня, при расчете надует... не на таковскую напал!
Я Тасу, писцу из Судейского приказа, заплатила, он и написал договор... с
крючками. Еще до мяса его обдеру!
- Зачем, Ваора?
- А зачем он _т_о_г_д_а_ смеялся?
- Вольно ж тебе на погань душу тратить! В нем ли горе?
- А до тех-то мне не достать!
Постелили мне в узкой каморке, где едва помещалась кровать, и я мигом
разделся, закутался в одеяло и упал в темноту.
А когда я проснулся, в окошке стояла предрассветная муть. Лежал среди
скрипов и шелестов старого дома и думал, как же нам мало надо. Поел,
обогрелся, выспался - и все по-другому. Глядишь на вчерашний день из
сегодняшней дали и сам не веришь, что это было. И все вчерашние мысли так
глупы и мелки, словно их думал совсем другой человек. Я - но вчерашний,
недавний беглец из Олгона, где жизнь или смерть - самый естественный выбор
и жизнь человека - совершенный пустяк. Здесь, наверное, тоже, просто не в
этом дело. Есть Баруф. Уже не Имк, не Охотник, а только Баруф, и это тоже
немало. Я не верю, что он бы меня убил. Незачем ему меня убивать, если так
просто манипулировать мною. Как он легко заставил меня пойти! Ситуация, из
которой единственный выход. А я ведь ждал подвоха и был на стороже! Ладно,
очко в его пользу - я сам хочу пойти и увидеть своими глазами...
А дом просыпался. Прошлепали по коридору босые ноги, послышались
голоса. Один - недовольный принадлежал Ваоре. Я улыбнулся. Хозяюшка с
грешными глазами и грешной улыбкой. Неплохо, если б она пришла меня
разбудить...
...И опять мы плыли по загустевшей за ночь грязи. Пусто было на
улице, редкие прохожие хмуро мелькали мимо, и хмуро было лицо Суил. Темное
облако легко на ее лицо, и веки припухли, как от недавних слез.
- Ваора твоя родственница? - спросил я.
- Родней родни. Ее жениха и батюшку моего вместе казнили. Одиннадцать
их было - все дружки дяди Огила, - а для самого столб стоял с железным
ошейником.
- Прости, Суил.
- Да чего там! Тебе-то откуда знать!
- А Огил тоже тут жил?
- Нет, - ответила она чуть оживившись. - В городе. У него там дом
был. Краси-ивый! Меня раз отец водил. Ой, и удивилась я! Такой богатый, а
с отцом запросто. А теперь там кеватец живет. - Сказала - и опять
омрачилась.
Переулок вытек в улицу - широкую, разъезженную колесами. С одной
стороны она вытягивалась в дорогу, с другой - упиралась в надвратную
башню. Людей здесь было полно. Молчаливые и шумные, озабоченные и наглые,
боязливые и любопытствующие, в приличных тапасах, в гнусном отрепье или в
грязных пышных одеждах; каждый из них был сам по себе, и все они
составляли толпу, и она толкалась, галдела, вопила, раздавалась перед
повозками и жидко смыкалась за ними.
Очень странное ощущение. Все это словно меня не касалось; я был
только зритель - смотрел холодно и отстраненно непонятно кем снятый фильм.
Но утренняя сырость, брызги из-под колес, ошметки грязи, запахи, толчки,
превращали нелепый фильм в реальность. Я не мог признать истинность того,
что меня окружало, и не мог ее отрицать; я был, как во сне, меня вело,
несло, влекло, куда-то, я не знал и не хотел узнавать, что будет дальше со
мной.
Вместе с толпой мы втиснулись в жерло башни, кто-то прижал меня к
створке громадных ворот, и я едва не упал, заглядевшись на зубья поднятой
решетки.
В городе стало чуть легче. Старый Квайр изменился мало: те же серые,
слипшиеся дома, узкие улочки, бегущие к центру, к двум насупленным башням
дворца. Все, как спустя триста лет - но только на первый взгляд.
Мой Старый Квайр был обманом, ловушкой для туристов, и за древними
фасадами прятались лишь кабаки, рестораны, игорные дома и совсем
непристойные заведения. Днем его заполняла праздная любопытствующая толпа,
где кишели лоточники, зазывали и гиды, ночью, в угаре веселья, их сменяли
другие люди: проститутки, размалеванные юнцы, молодчики с ловкими руками.
Некогда мы с Миз тоже бывали тут, а потом сменилась мода.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36