Это было бы чистой наукой. Тут
бесконечно право неокантианство, разрушающее бого-
словские предрассудки современной псевдонаучной пробле-
матики. Но, конечно, надо помнить, что тут речь идет исклю-
чительно о чистой науке и что реально никогда такой чистой
науки не существует, что это есть анализ не реально-истори-
ческой науки, но лишь ее теоретически-смысловых основ и
структур. С этой стороны видным делается как мифологичес-
кое засилье в современной науке у наивных ее <практиков>, у
всяких экспериментаторов и философски не мыслящих ее ра-
227
ботников, так и полное несходство существа науки с сущест-
вом мифологии.
Миф никогда не есть только гипотеза, только простая воз-
можность истины. Для чего ученому нужна абсолютная исти-
на или хотя бы даже абсолютное бытие? Вот я придумал то или
другое улучшение в телефонном аппарате, ввел некоторые
важные поправки в теорию движения планеты или, наконец,
как филолог проследил историю какого-нибудь термина или
части речи, синтаксической формы в данном языке, - при
чем тут абсолютное бытие? А миф всегда имеет упор в факты,
существующие как именно факты. Их бытие - абсолютное
бытие. Я вывел закон расширения газов от нагревания. Для
каких надобностей я буду считать свой закон непререкаемой
реальностью и неподвижной истиной? Он - только гипотеза,
даже если бы все его признали и он просуществовал бы не-
сколько веков. Конечно, вы можете верить в его <соответствие
подлинной реальности>. Но эта ваша вера ничего нового к
самому <закону> не прибавит, и потому для него она не необ-
ходима. Гипотетизм науки не мешает ей строить мосты, дред-
ноуты или летать на аэропланах. Подлинно научный, чисто
научный реализм заключается в этом гипотетизме и функцио-
нализме, в этом панметодизме. Не то реальная наука, не то ре-
альная жизнь и не то, стало быть, мифология. Миф - не гипо-
тетическая, но фактическая реальность, не функция, но ре-
зультат, вещь, не возможность, но действительность, и
притом жизненно и конкретно ощущаемая, творимая и суще-
ствующая.
6. Еще одно очень важное разъяснение, и - мы можем
считать вопрос об отграничении мифологии от науки принци-
пиально разъясненным. Именно, нельзя противоположность
мифологии и науки доводить до такого абсурда, что мифологии
не свойственна ровно никакая истинность или по крайней мере
закономерность. До такого абсурда доводит свое учение о
мифе Э. Кассирер. По его учению, объект мифического созна-
ния есть полная и принципиальная неразличимость <истин-
ного> и <кажущегося>, полное отсутствие степеней достовер-
ности, где нет <основания> и <обоснованного>. Далее, по Кас-
сиреру, в мифе нет различия между <представляемым> и
<действительным>, между <существенным> и <несуществен-
ным>. В этом его полная противоположность с наукой. Касси-
рер прав, если иметь в виду <научное> противоположение <ис-
тинного> и <кажущегося>, <представляемого> и <действитель-
ного>, <существенного> и <несущественного>. В мифе нет
228
<научного> противопоставления этих категорий, потому что
миф есть непосредственная действительность, в отношении
которой не строится тут никаких отвлеченных гипотез. Но
Кассирер глубочайшим образом искажает мифическую действи-
тельность, когда отрицает в ней всякую возможность указан-
ных только что противоположений. В мифе есть своя мифи-
ческая истинность, мифическая достоверность. Миф различает
или может различать истинное от кажущегося и представляе-
мое от действительного. Но все это происходит не научным, но
чисто мифическим же путем. Кассирер очень увлекся
своей антитезой мифологии и науки и довел ее до полного аб-
сурда. Когда христианство боролось с язычеством, неужели в
сознании христиан не было оценки языческих мифов, неужели
тут мифическое сознание не отделяло одни мифы от других
именно с точки зрения истины В чем же тогда состояла эта
борьба? Христианское мифическое сознание боролось с язы-
ческим мифическим сознанием ради определенной мифичес-
кой истины. Конечно, тут не было борьбы за научную истину; в
особенности если науку понимать так принципиально и от-
влеченно, как это делаем мы и как в этом Кассирер прав. Но в
мифе есть своя, мифическая же истинность, свои, мифичес-
кие же критерии истинности и достоверности, мифические
закономерности и планомерности. Взявши любую мифоло-
гию, мы, после достаточного изучения, можем найти общий
принцип ее построения, принцип взаимоотношения ее от-
дельных образов. Греческая мифология содержит в себе опре-
деленную структуру, определенный метод появления и обра-
зования отдельных мифов и мифических образов. Это значит,
что данная мифология выравнивается с точки зрения одного
критерия, который для нее и специфичен, и истинен. Им она
отличается от всякой другой, как, напр., языческая мифоло-
гия от христианской, хотя бы в отдельности мы и находили
некоторое сходство и даже тождество в законах мифообразо-
вания. Также и борьба гностической мифологии с ортодок-
сальной христианской или протестантской с католической
могла быть только потому, что мифическому сознанию свой-
ственна категория истинности. Если бы для всякого мифа со-
вершенно был безразличен вопрос о <действительности> и
<мнимости>, то была бы невозможна никакая борьба внутри
самого мифического сознания.
CassirerE. Philos. d. symbol. Formen. II. Das mythische Denken. Beri.,
1925. II. С. 47-53.
229
тафизикой. Это - похождения философа Хомы Бруга в гого-
левском <Вие>.
Некая <бабуся> со страшным блеском глаз приближается к
Хоме. <Философ хотел оттолкнуть ее руками, но, к удивле-
нию, заметил, что руки его не могут приподняться, ноги не
двигались; и он с ужасом увидел, что даже голос не звучал из
уст его: слова без звука шевелились на губах. Он слышал толь-
ко, как билось его сердце; он видел, как старуха подошла к
нему, сложила ему руки, нагнула ему голову, вскочила с бы-
стротою кошки к нему на спину, ударила его метлою по боку,
и он, подпрыгивая, как верховой конь, понес ее на плечах
своих. Все это случилось так быстро, что философ едва мог
опомниться и схватил обеими руками себя за колени, желая
удержать ноги, но они, к величайшему изумлению его, поды-
мались против воли и производили скачки быстрее черкес-
ского скакуна. Когда уже минули они хутор и перед ними от-
крылась ровная лощина, а в стороне потянулся черный, как
уголь, лес, тогда только сказал он сам себе: <Эге, да это ведь-
ма!>. <Он чувствовал какое-то томительное, неприятное и
вместе сладкое чувство, подступавшее к его сердцу>. Далее
ему внизу видится какая-то русалка. <Она оборотилась к
нему, - и вот ее лицо, с глазами светлыми, сверкающими,
острыми, с пеньем, вторгавшимся в душу, уже приближалось
к нему, уже было на поверхности и, задрожав сверкающим
смехом, удалялось: и вот она опрокинулась на спину, - и об-
лачные перси ее, матовые как фарфор, не покрытый глазурью,
просвечивали перед солнцем по краям своей белой эластичес-
ки-нежной окружности. Вода в виде маленьких пузырьков,
как бисер, осыпала их. Она вся дрожит и смеется в воде...
Видит ли он это или не видит? Наяву ли это или снится? Но
там что? Ветер или музыка? Звенит, звенит и вьется и подсту-
пает и вонзается в душу какою-то нестерпимою трелью. Что
это? - думал философ Хома Врут, глядя вниз, несясь во всю
прыть. Пот катился с него градом. Он чувствовал бесовски-
сладкое чувство, он чувствовал какое-то пронзающее, какое-
то томительно-страшное наслаждение. Ему часто казалось,
что будто сердца уже вовсе не было у него, и он со страхом
хватался за него рукою>.
Гоголь проявляет во всем этом отрывке не просто поэти-
ческую, но именно мифическую интуицию, давая гениальным
образом целую гамму мифических настроений. И мы прекрас-
но понимаем, что это экстатическое состояние, доводящее до
сердечного припадка и до мистически-сексуального бреда,
232
очень мало имеет общего с метафизикой, которая тоже как-то
говорит о <сверхчувственном>, но которая не имеет и следа
этих реальных, этих чувственных, часто почти животных аф-
фектов.
2. Далее, метафизика не только как-то относится к <сверх-
чувственному>, а мифология - по преимуществу к чувствен-
ному. Метафизика есть наука или пытается быть наукой или
наукообразным учением о <сверхчувственном> и об отношении
его к <чувственному>, в то время как мифология есть не наука,
а жизненное отношение к окружающему. Миф ни с какой
стороны не научен и не стремится к науке; он совершенно не
научен, вернее - вненаучен. Он - абсолютно непосредстве-
нен и наивен и не требует никакой специальной работы
мысли, тем более - научной или научно-метафизической.
Мысль работает в мифе отнюдь не больше того, сколько тре-
буется мыслить для взаимообщения с обыкновенными веща-
ми и людьми. Для метафизики же нужны доказанные положе-
ния, приведенные в систему выводы, терминологическая яс-
ность и продуманность языка, анализ понятий.
3. Для мифического сознания все явленно и чувственно
ощутимо. Не только языческие мифы поражают своей посто-
янной телесностью и видимостью, осязаемостью. Таковы в
полной мере и христианские мифы, несмотря на общепри-
знанную несравненную духовность этой религии. И индий-
ские, и египетские, и греческие, и христианские мифы отнюдь
не содержат в себе никаких специально философских или фи-
лософско-метафизических интуиций или учений, хотя на их
основании и возникали и могут принципиально возникнуть
соответствующие философские конструкции. Возьмите самые
исходные и центральные пункты христианской мифологии,
и - вы увидите, что они тоже суть нечто чувственно явленное
и физически осязаемое. Как бы духовно ни было христиан-
ское представление о Божестве, эта духовность относится к
самому смыслу этого представления; но его непосредственное
содержание, то, в чем дана и чем выражена эта духовность, -
всегда конкретно, вплоть до чувственной образности. Доста-
точно упомянуть <причащение плоти и крови>, чтобы убе-
диться, что даже наиболее <духовная> мифология всегда опе-
рирует чувственными образами, невозможна без них и в этом
смысле есть полная противоположность метафизики как аб-
страктно-научного или наукообразного учения о сверхчувст-
венном.
4. Ко всему этому надо прибавить, что, как все наши от-
233
граничения мифа от прочих областей человеческого творчест-
ва имеют характер не только отрицательный, но и положи-
тельный, заимствуя из этих областей то, в чем нужно видеть
подлинное сходство с ними мифа, так и сопоставление мифо-
логии с метафизикой должно привести нас не просто к отри-
цательному суждению, что мифология не есть метафизика, но
и к указанию тех сторон в метафизике, которые действительно
сходны с мифологией и искаженное представление которых и
приводит многих к прямому отождествлению мифологии с
метафизикой вообще. Я имею в виду самое центральное ядро
всякой метафизики - учение об отношении сверхчувственно-
го к чувственному. Что тут надо отбросить момент самого уче-
ния, науки, - это нам уже ясно: миф не наука и не философия
и никакого прямого отношения к ним не имеет. Что отноше-
ние этих двух миров не есть в мифе не только абстрактное по-
строение, но также и натуралистически-причинное их взаи-
моотношение, - это также нам ясно: подобный дуализм разо-
рвал бы мифическую действительность пополам; и вместо
живой картинности жизни, где чувственное явление и сверх-
чувственная сущность слиты в неделимый и неразложимый
лик жизни, мы имели бы явление без сущности, т. е. без смысла,
без формы, с одной стороны, и с другой стороны - сущность
без явления, т. е. без проявления, абстрактную сущность,
только мыслимую, но не реально осуществленную. Но возни-
кает вопрос: можно ли считать для мифа несущественным
самую антитезу чувственного и сверхчувственного, не факти-
ческое разделение, а только чисто смысловую антитезу, пусть
даже примиряемую в некоем новом синтезе? Не свойственна
ли все-таки мифу какая-то отрешенность, пусть не иде-
ально-смысловая, не научно-гипотетическая, не метафизи-
чески-натуралистическая и, наконец, даже вообще не фило-
софская? Сопоставляя мифологию с наукой и метафизикой,
мы говорим, что если те - исключительно логически-отвле-
ченны, то мифология во всяком случае противоположна им,
что она чувственна, наглядна, непосредственно-жизненна и
ощутима. Но значит ли это, что чувственное уже по одному
тому, что оно чувственное, есть миф, и значит ли это, что в
мифе нет ровно никакой отрешенности, ровно никакой хотя
бы иерархийности? Не нужно долго всматриваться в природу
мифического сознания, чтобы заметить, что в нем есть и его
природе существенно свойственна некая отрешенность и
некая иерархийность. Как бы реально Хома Врут ни ездил
на ведьме, а она на нем, - все же тут есть нечто отличное от
234
того, когда люди ездят просто на лошади или лошадь пере-
правляют через реку на пароме. И всякий скажет, что, хотя
миф и чувствен и ощутим, осязаем, видим, - все же тут есть
нечто необходимое, как-то отрешенное от обыкновенной дей-
ствительности и как-то, пожалуй, нечто высшее и глубокое в
иерархийном ряду бытия. Что это за отрешенность - мы пока
не знаем. Но мы уже знаем, что она ничего не имеет общего с
отъединенностью научного анализа от своего предмета, ни с
отъединенностью сущности от явления (когда они противо-
стоят друг другу как два факта, причинно действующие один
на другой), ни, наконец, с отъединенностью произвольной
фантастической выдумки от реально наличных, эмпиричес-
ких фактов. Если для метафизики характерна эта отрешен-
ность, мы можем сказать, что в мифологии есть нечто метафи-
зическое. Но если для метафизики существенно что-нибудь
другое, то мифология не есть метафизика и даже просто не ме-
тафизична. В мифологии налична какая-то необычность, но-
визна, небывалость, отрешенность от эмпирического проте-
кания явлений. Это, вероятно, и заставляло многих отождест-
влять мифологию с метафизикой, для чего, как мы теперь
убедились, нет совершенно никаких оснований. Есть только
то весьма отдаленное сходство, что миф содержит в себе мо-
мент сверхчувственный, который является как нечто странное
и неожиданное. Но от этого далеко до какого-нибудь метафи-
зического учения. Миф не есть метафизическое построение,
но есть реально, вещественно и чувственно творимая дейст-
вительность, являющаяся в то жевремя отрешенной от
обычного хода явлений и, стало быть, содержащая в себе разную
степень иерархийности, разную степень отрешенности.
V. Миф не есть ни схема, ни аллегория. С этим отграниче-
нием мы вплотную подходим к раскрытию подлинно мифи-
ческого взаимоотношения чувственного и сверхчувственного,
хотя и не решаем его вполне, а только намечаем общий его
смысл. Тут, однако, надо уберечься от множества эквивока-
ций и не впасть в грубое и некритическое употребление неко-
торых популярных понятий и терминов.
1. Прежде всего необходимо дать себе строгий отчет в том,
что такое аллегория. С самого начала должно быть ясно, что
аллегория есть прежде всего некая выразительная форма,
форма выражения. Что такое выражение? Для выражения не-
достаточен смысл или понятие само по себе, напр. число. Вы-
разительное бытие есть всегда синтез двух планов, одного -
235
наиболее внешнего, очевидного, и другого - внутреннего, ос-
мысляющего и подразумеваемого. Выражение есть всегда
синтез чего-нибудь внутреннего и чего-нибудь внешнего.
Это - тождество внутреннего с внешним. Мы имеем тут
нечто, но созерцаем его не просто как такое, а сразу же, вмес-
те с ним и неразъединимо от него, захватываем и еще нечто
иное, так что первое оказывается только стороной, знаком
второго, намеком на второе, выражением его. Самый термин
<выражение> указывает на некое активное направление внут-
реннего в сторону внешнего, на некое активное самопревраще-
ние внутреннего во внешнее. Обе стороны и тождественны - до
полной неразличимости, так что видится в выражении один,
только один, и единственный, предмет, нумерически ни на
что не разложимый, и различны - до полной противополож-
- -" "то видно стремление предмета выявить свои внут-
--""а-тп более близкие позна-
-"Tt fT,
н.ти,.к-в\а-тобе0
ренние возм""ые и смысловые дествовнуг-
тельно-выявье есть реннего
окружаюшим.Итакенное быть,
как один из видов взаим
-Тнежевозмогу
ния Их очень шо будем тер-
-гри основныхтакие - более
наши термины <Р-гь другими, более узк
ы и их можно й точки зрен Т
специфичньшистоио>,мы
внешнем> как про <внУ. Дру-
всякое <вннее>, которое про а более
именно тако < угреннее есть , зать,
гимисловами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29