Мы утверждаем только, что вещь
может быть отнесена в область истории и стать историческою
лишь тогда, когда она оценена с точки зрения личности и ее
становления, и что мифический предмет принципиально исто-
ричен, оценивается с точки зрения истории, историчен в воз-
можности. Расцветший папоротник нужно отыскать обяза-
тельно накануне Иванова дня. При его помощи можно нахо-
дить клады, открывать железные двери и пр. Это учение о
папоротнике отнюдь не есть само по себе история, и папорот-
ник вовсе не есть ни личность, ни ее становление. Но попро-
буйте исключить из этого учения момент принципиально исто-
рический. Это будет значить, что ваш папоротник ни к чему
не будет способен; он будет вне людей и влияния на них; он
будет равносилен всякому обыкновенному неодушевленному
предмету, всякому камню, который валяется на дороге с про-
чим мусором. Уничтожьте в учении о папоротнике момент
личностный (так, как мы понимаем личность); и - это будет
значить, что папоротник перестает быть социальною вещью;
он окажется безразличным для всякой личности. Мещанское
и просветительское возрожденство обычно щеголяет позити-
визмом и <эмпирическими> точками зрения в вопросах чело-
веческой <Физиологии> и <биологии>, сводя все это на биоло-
гический процесс и не виля здесь никакой истории. Какой
полнотой и глубоким историзмом пттточается в сравнении с.
этой <научной> безпарностью слр-пующее рассуж-ниг <Про-
лога> (на 9 ноября) <Яа творятся ттп умр.ртпих третины и псмя-
ттины. такоже и чр.тырспр.г.ятины, в пс.нииу w мпттитпяу и г. ми-
лостынею, яже к НИ11ГИМ Трктины убп творим стп в трр.-п-гй
День человек пп умортпии нипя имр-нстотг.я Дндтигнт -же- твп-
Ш1М. ЯКО тоггтя вер. ряг.те.чр.тг.я ЧПЯНИР ураниму (-р.рдтту сттмнп-
Ж_Четыре/ткс-ятины -же. творим, яп и тп сг.ртр. тпгпя ттпгит
Зачатии бп r.mic мттяпрнтту инярт- и трртмй ITP миппыу-
ё1?Я СерЛПе, R lTRRtiTKinr -л-с. гг{тяnпapт[. ттттп-ri и црттрспргя-
1ЬЦ1Же соверпгкн витт кппР)ряжя(> Нрттущр уп РШЖРГ.ТВРН-
ЩЦ10ТЦЫ. ЯКО яткс. м уг.пттпп-ге ттпммнянмд ггтягпгт имттгк-ткт-
ДЯ-И-СДУЖбы. веттику тем пппяют пг.ттайу и пппкчу и nFmif r.p.
ЦёЕКВИ ТВОрИТИ ппнр.ттсватпт пт PTICTTMY яттпгтптт гис. прирмпт
ЗЖёлечеся> Тапия мстпрнст в имф
3. При всем резком несходстве мифа как такового с догма-
том как таковым нужно, однако, помнить, что фактически, в
303
реальной истории мифа и догмата часто бывает очень трудно
провести между ними разграничивающую линию. Чтобы
внести в этот вопрос полную ясность, я должен прибегнут
как к помощи примеров, так и к точной формуле расхождение
мифа и догмата. Мы уже сказали, что догмат 1) всегда есть
принадлежность религии (ибо только религия взыскует пос-
ледней абсолютизации), что он 2) есть всегда рефлексия, а не,
просто непосредственное ведение (хотя и не только рефлек-
сия, ибо иначе установление догмата ничем не отличалось бы
от науки догматического богословия) и что он 3) есть всегда
абсолютизация исторического и личностного. Как выразить в
единой формуле это своеобразие существенной структуры
догмата? Догмат, как видим, есть попросту абсолютизация,
производимая в сфере религиозного видения и жизни. Но
какая же это может быть абсолютизация, если религия уже !
сама по себе дает последнюю окончательную абсолютизацию
истории и личности? Конечно, это - не просто религиозная ,
абсолютизация, ибо иначе определение догмата как абсолю-
тизации религии было бы равносильно определению его как
религиозной религии. Религия открывает некий абсолютный
факт, как, напр., воскресение Христа. Это есть факт некоей
специфически понимаемой истории и некоей специфически
яменной личности; и это, кроме того, есть некий абсолютный
факт, который не может быть подвержен никакому сомнению.
Но что же такое догмат воскресения и в чем его специально
догматическая абсолютизация? Уже было указано, что догмат
есть всегда рефлексия, хотя и не чистая рефлексия, а соединен-
ная с абсолютными установками веры. Догмат есть, стало
быть, рефлектирующая абсолютизация. Другими словами, дог-
мат есть система теоретического разум а, выдвинутая тем
или другим религиозным опытом и откровением веры. Вос-
кресение Христа есть само по себе некий факт веры, который,
несмотря ни на какую свою чисто откровенную и абсолютист-
скую природу, ни в коем случае не есть сам по себе догмат. Это
именно миф, религиозный миф. Догмат начинается с тех пор,
как этот миф выявляет свою разумную необходимость, свою
диалектическую обязательность, свою чисто логическую неиз-
бежность и силу. Правда, полная систематика мифа должна
быть отнесена в сферу догматического богословия и - еще
дальше - в сферу религиозной философии. Но начало систе-
мы - в виде абсолютного утверждения этого мифа в мысли,
хотя бы только в виде задания мыслить его как логическую не-
обходимость, - это начало полагается именно в догмате.
304
Чтобы миф превратился в догмат, надо, по крайней мере, вы-
полнить первое требование всякой мысленной установки, надо
отделить, отграничить этот миф от всякого другого мифа, го-
дорящего на ту же тему, и утвердить его (пусть пока нерасчле-
ненно в его внутренней структуре), утвердить как единствен-
но истинный и необходимый. Догмат есть сознательное ут-
верждение мифа, открытого в данном религиозном опыте, в
сознательном отличии этого мифа и этого опыта от всякого
другого мифа и опыта. Повествование о схождении св. Духа на
Христа в виде голубя или на апостолов в виде огненных язы-
ков не есть догмат; это - религиозный миф. Обращение
Христа к Отцу и Его утверждение Себя как Сына Божия не
есть догмат, но - религиозный миф. И первые христиане,
жизнь которых изображена в Деяниях, жили не догматами, но
мифами. Однако наступило время противопоставить христи-
анское учение о троичности языческому богоощущению и бо-
гословию. И вот, когда опыт триединого Бога сознательно
противопоставил себя языческим субординационным и эма-
натическим учениям и этим утвердил себя -как разумную необ-
ходимость и абсолютность (чисто опытная абсолютизация
была всегда и раньше), с этой минуты упомянутый миф пре-
вратился в догмат. Догмат есть, таким образом, первый прин-
цип разумного осмысления мифа, в то время как миф сам по
себе совершенно нерефлективен и опытно-непосредственен.
Для догмата не нужна полная и окончательная система разум-
ных определений. Повторяю, это превратило бы догмат из
факта сознательной веры в чисто мыслительный предмет дог-
матического богословия. И обычно установители догматов
даже и не обладают такими логическими возможностями.
Св. Афанасий Великий, при всей четкости и глубине своего
ума, в некоторых своих противоарианских утверждениях был
близок к савеллианству, а св. Василий Великий - к тритеиз-
му. И тем не менее оба они являются светочами именно дог-
матического сознания. И это потому, что в них сильнее всего
была именно эта сознательная утвержденность триединства в
его противоположении другим христианским и не вполне
христианским учениям. Логически и диалектически они могли
и ошибаться, т. е. они могли ошибаться в логической система-
тике ланных религиозного опыта, но они не ошибались в ус-
тановке самого принципа необходимости признавать никей-
ско-константинопольское триединство как разумно необходи-
мое и диалектически необходимое. Догматическое богословие
отличается от самого установления догмата тем, что оно сис-
305
тематизирует однажды открытую в догмате его разумную не-
обходимость. И так как логическая систематизация мифа, с
точки зрения чисто религиозной, не есть вещь первостепен-
ная и даже обязательная, то богословие возникает, конечно,
впоследствии и требует гораздо меньшего религиозного творче-
ства, чем установление самого доплата, и уж подавно меньше,
чем установление самого мифа, лежащего под данным догма-
том.
На ряде примеров я покажу, как мифология, объединяясь
с диалектикой, превращается в догмат и даже в догматическое
богословие. При этом я, конечно, не последую за либерально-
гуманистическим и просветительским мещанством, видящим
мифы и догматы только в старых классических религиях.
С моей точки зрения, мифология и догматика никогда не пре-
кращались и не прекратятся в человечестве, и так называемый
атеизм и позитивизм полон ими не меньше, чем любая рели-
гия, откровенно объявляющая себя именно религией.
4. Беру <спорный> вопрос о взаимоотношении веры и
знания.
а) Я утверждаю, что к нему можно подходить 1. диалекти-
чески, 2. мифологически и 3. догматически, и разным <спор-
щикам> не мешало бы расчленять эти три точки зрения.
В чисто диалектическом отношении не может быть ровно ни-
какого спора о том, какую из этих двух сфер надо предпочитать
другой. С диалектической точки зрения, если эта точка зрения
всерьез диалектическая, никогда нельзя высказать такой,
напр., просветительский догмат, что знание разрушает веру.
Попрошу прислушаться к этой диалектике.
1. Вера есть вера во что-нибудь или ни во что? Конечно, -
во что-нибудь, ибо если вера не имеет своего определенного
предмета, она, конечно, не есть вера. Итак, верующий верит в
нечто. В нечто - определенное или неопределенное" Допустим,
что - в нечто неопределенное (как это любят неверующие на-
вязывать верующим и как это часто утверждают - по недо-
мыслию - и сами верующие). Если предмет веры не опреде-
лен, то он ничем не отличается от всего прочего, и прежде
всего от предмета неверия, т. е. от того предмета, в который не
веруют. Возможно ли это и можно ли такую веру назвать
верой? Очевидно, нет. Или вера свой предмет ясно отличает
от всякого другого предмета, - тогда этот предмет строго оп-
ределен и сама вера определенна; или вера не отличает своего
предмета от всякого другого, и в частности от противополож-
ного ему, - и тогда у нее нет ясного предмета и сама она есть
306
вера ни во что, т. е. сама она не есть вера. Но что такое фикси-
рование предмета, который ясно отличен от всякого другого
предмета? Это значит, что данный предмет наделен четкими
признаками, резко отличающими его от всего иного. Но учи-
тывать ясные и существенные признаки предмета не значит
ли знать этот предмет? Конечно, да. Мы знаем вещь именно
тогда, когда у нас есть такие ее признаки, по которым мы
сразу отличим ее от прочих вещей и найдем ее среди пестрого
разнообразия всего иного. Итак, верав сущности своей и есть
подлинное знание; и эти две сферы не только не разъединимы,
но даже и неразличимы.
Просветитель скажет: но тот предмет, в который вы вери-
те, не существует, он - фикция. И этим сразу обнаружит свою
неспособность мыслить диалектически. Именно, во-первых,
это не значит, что для самого верующего сознания вера не есть
знание. Уж во всяком случае само оно, со своей точки зрения,
совершенно право, ибо предмет своей веры оно считает не
фиктивным, а реальным, и, чтобы веровать в него, оно совер-
шенно правильно (с логической и диалектической точки зре-
ния) считает, что нужно знать, во что воруется. <Есть же вера
уповаемых извещение, вещей обличение невидимых> (Евр. XI,
1). <Верою разумеваем совершитися веком глаголам Божиим,
во еже от неявляемых видимым быти> (XI, 3). Таким образом,
речь может идти не о том, что у верующего нет диалектики, но
о том, что у него предмет веры иной, чем у атеиста. Это зна-
чит, что атеист вовсе не опроверг верующего, а просто игнори-
ровал предмет его веры, т. е. не логика (и уже тем более не
наука) заставила его отвергнуть веру, а что-то другое. Во-вто-
рых же, необходимо посмотреть, какие основания у атеиста
устанавливать другие предметы, не те, которые устанавливает
верующий. Очевидно, это опять-таки суть основания или
веры, или знания. Если собственная оригинальная вера заста-
вила атеиста отрицать религиозные предметы, то это значит,
что 1. он - тоже верующий, но только иной религии, что 2.
его отрицание религиозных предметов (в первом смысле) не
носит никакого логического, т. е. разумного, характера и что
3. в условиях подобного насильственного соединения созна-
тельного отрицания веры с бессознательно переживаемой не-
обходимостью верить в свои объекты эта нерелигиозная вера
и религиозная критика превращается в противоестественный
аффект и полуживотное междометие. Но атеист, конечно,
скажет, что отрицать предметы религиозной веры его побуди-
ла не его собственная вера, но объективное знание. Тут мы
307
переходим ко второму чисто диалектическому тезису во всем
этом вопросе.
II. Знание - есть ли знание чего-нибудь? Разумеется, -
ибо знание, которое ничего не знает, не есть знание. Знание
есть знание знаемого. Но знаемое отлично ли от знающего
или не отлично? Если знающий не отличает предмета своего
знания от себя самого, он, очевидно, вообще не имеет опреде-
ленного противостоящего себе предмета. Стало быть, знаемое
отлично от знающего. Но каким образом, как именно оно от-
лично от знающего? Допустим, что оно отлично только знаю-
щими способами, т. е. знаемое отличается от знающего только
теми средствами, которыми располагает знающий, т. е. чисто
логическими и смысловыми средствами. В таком случае знаю-
щий будет все время вращаться внутри себя самого и со знае-
мым будет оперировать не как с реальными вещами, но как с
собственными идеями и понятиями. Очевидно, не это есть то
знание, которое обычно имеется в виду, когда говорят о зна-
нии. Значит, знаемое от знающего должно отличаться, кроме
логических признаков, еще и не-логическчми признаками. При-
знаки, отличающие знаемое от знающего, должны говорить
не только о логическом и смысловом их противопоставлении,
но и о таком их противопоставлении, когда они противостоят
и положены друг против друга вне-логически. Но что такое
вне-логическое положение вещи? Что такое происходит в нас,
когда мы утверждаем вещь без внимания к ее смысловой и ло-
гической утвержденности и обоснованности? Это и значит,
что мы пользуемся средствами в ер ы. Другими словами, зна-
ние в сущности своей и есть подлинная вера; и эти две сферы
не только неразъединимы, но даже и неразличимы.
Итак, 1. атеист не на основании знания критикует объекты
веры; и он нас обманывал, когда говорил, что именно знание
заставило его критиковать веру; 2. его собственные объекты
также установлены им не на основании простого знания (ибо
голое знание дало бы ему только логические и чисто теорети-
ческие, а не реальные объекты); 3. фактически имея свою соб-
ственную оригинальную веру, но на словах обманывая других
(а часто также и себя, - только уже не на словах), будто у него
никакой веры нет, он дает в сущности непроанализированный
сгусток аффективного напора и слепого нападения - на свое
же собственное существо.
Итак, чисто диалектически вера не только невозможна без
знания, но она и есть подлинное знание, и знание не только
невозможно без веры, но оно-то и есть подлинная вера. Ве-
308
рить можно только тогда, когда знаешь, во что нужно верить, и
зиять можно только тогда, когда веруешь, что объект знания
действительно существует. Однако вопреки всякой диалектике,
допреки всякой логике подымается огромная волна в человечест-
ве опереться или только на одну веру, или только на одно знание.
Сколько ни долбите вы головы своей диалектикой, - все
равно одни говорят, что вера есть основа всего, а знание -
ерунда, чушь, неизвестно что или - что знание есть основа
всего, а вера - фикция, выдумка, обман, ложь. Явно, что от-
нюдь не логика заставила обе стороны утверждать такие край-
ние взгляды. Я утверждаю, что именно мифические потреб-
ности и религиозное откровение заставило обе стороны
впасть в такие крайности. Обычно думают, что это относится
только к религиозной вере. Но это - пустой вздор. Особая
мифология лежит и в основе атеизма, ибо я уже доказал чисто
диалектически, что отнюдь не знание, а вера заставила атеиста
рассуждать атеистически. И когда обе веры осознали свой
опыт во всем его отличии от опыта противоположного, - по-
лучилось догматическое сознание и, значит, догматическое
богословие. Атеизм есть догмат, а не наука. Атеизм есть вид
догматического богословия и является предметом истории ре-
лигии. Нужно веровать в знание, надеяться на знание, любить
знание, а не просто знать знание, - чтобы быть настоящим
безбожником. И нужно веровать в веру, надеяться на веру и
любить веру, а не просто знать веру, - чтобы быть настоящим
религиозным человеком. Миф знания и миф веры, знание как
догмат и вера как догмат - вот где подлинная человеческая, а
не учено-кабинетная реальность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29
может быть отнесена в область истории и стать историческою
лишь тогда, когда она оценена с точки зрения личности и ее
становления, и что мифический предмет принципиально исто-
ричен, оценивается с точки зрения истории, историчен в воз-
можности. Расцветший папоротник нужно отыскать обяза-
тельно накануне Иванова дня. При его помощи можно нахо-
дить клады, открывать железные двери и пр. Это учение о
папоротнике отнюдь не есть само по себе история, и папорот-
ник вовсе не есть ни личность, ни ее становление. Но попро-
буйте исключить из этого учения момент принципиально исто-
рический. Это будет значить, что ваш папоротник ни к чему
не будет способен; он будет вне людей и влияния на них; он
будет равносилен всякому обыкновенному неодушевленному
предмету, всякому камню, который валяется на дороге с про-
чим мусором. Уничтожьте в учении о папоротнике момент
личностный (так, как мы понимаем личность); и - это будет
значить, что папоротник перестает быть социальною вещью;
он окажется безразличным для всякой личности. Мещанское
и просветительское возрожденство обычно щеголяет позити-
визмом и <эмпирическими> точками зрения в вопросах чело-
веческой <Физиологии> и <биологии>, сводя все это на биоло-
гический процесс и не виля здесь никакой истории. Какой
полнотой и глубоким историзмом пттточается в сравнении с.
этой <научной> безпарностью слр-пующее рассуж-ниг <Про-
лога> (на 9 ноября) <Яа творятся ттп умр.ртпих третины и псмя-
ттины. такоже и чр.тырспр.г.ятины, в пс.нииу w мпттитпяу и г. ми-
лостынею, яже к НИ11ГИМ Трктины убп творим стп в трр.-п-гй
День человек пп умортпии нипя имр-нстотг.я Дндтигнт -же- твп-
Ш1М. ЯКО тоггтя вер. ряг.те.чр.тг.я ЧПЯНИР ураниму (-р.рдтту сттмнп-
Ж_Четыре/ткс-ятины -же. творим, яп и тп сг.ртр. тпгпя ттпгит
Зачатии бп r.mic мттяпрнтту инярт- и трртмй ITP миппыу-
ё1?Я СерЛПе, R lTRRtiTKinr -л-с. гг{тяnпapт[. ттттп-ri и црттрспргя-
1ЬЦ1Же соверпгкн витт кппР)ряжя(> Нрттущр уп РШЖРГ.ТВРН-
ЩЦ10ТЦЫ. ЯКО яткс. м уг.пттпп-ге ттпммнянмд ггтягпгт имттгк-ткт-
ДЯ-И-СДУЖбы. веттику тем пппяют пг.ттайу и пппкчу и nFmif r.p.
ЦёЕКВИ ТВОрИТИ ппнр.ттсватпт пт PTICTTMY яттпгтптт гис. прирмпт
ЗЖёлечеся> Тапия мстпрнст в имф
3. При всем резком несходстве мифа как такового с догма-
том как таковым нужно, однако, помнить, что фактически, в
303
реальной истории мифа и догмата часто бывает очень трудно
провести между ними разграничивающую линию. Чтобы
внести в этот вопрос полную ясность, я должен прибегнут
как к помощи примеров, так и к точной формуле расхождение
мифа и догмата. Мы уже сказали, что догмат 1) всегда есть
принадлежность религии (ибо только религия взыскует пос-
ледней абсолютизации), что он 2) есть всегда рефлексия, а не,
просто непосредственное ведение (хотя и не только рефлек-
сия, ибо иначе установление догмата ничем не отличалось бы
от науки догматического богословия) и что он 3) есть всегда
абсолютизация исторического и личностного. Как выразить в
единой формуле это своеобразие существенной структуры
догмата? Догмат, как видим, есть попросту абсолютизация,
производимая в сфере религиозного видения и жизни. Но
какая же это может быть абсолютизация, если религия уже !
сама по себе дает последнюю окончательную абсолютизацию
истории и личности? Конечно, это - не просто религиозная ,
абсолютизация, ибо иначе определение догмата как абсолю-
тизации религии было бы равносильно определению его как
религиозной религии. Религия открывает некий абсолютный
факт, как, напр., воскресение Христа. Это есть факт некоей
специфически понимаемой истории и некоей специфически
яменной личности; и это, кроме того, есть некий абсолютный
факт, который не может быть подвержен никакому сомнению.
Но что же такое догмат воскресения и в чем его специально
догматическая абсолютизация? Уже было указано, что догмат
есть всегда рефлексия, хотя и не чистая рефлексия, а соединен-
ная с абсолютными установками веры. Догмат есть, стало
быть, рефлектирующая абсолютизация. Другими словами, дог-
мат есть система теоретического разум а, выдвинутая тем
или другим религиозным опытом и откровением веры. Вос-
кресение Христа есть само по себе некий факт веры, который,
несмотря ни на какую свою чисто откровенную и абсолютист-
скую природу, ни в коем случае не есть сам по себе догмат. Это
именно миф, религиозный миф. Догмат начинается с тех пор,
как этот миф выявляет свою разумную необходимость, свою
диалектическую обязательность, свою чисто логическую неиз-
бежность и силу. Правда, полная систематика мифа должна
быть отнесена в сферу догматического богословия и - еще
дальше - в сферу религиозной философии. Но начало систе-
мы - в виде абсолютного утверждения этого мифа в мысли,
хотя бы только в виде задания мыслить его как логическую не-
обходимость, - это начало полагается именно в догмате.
304
Чтобы миф превратился в догмат, надо, по крайней мере, вы-
полнить первое требование всякой мысленной установки, надо
отделить, отграничить этот миф от всякого другого мифа, го-
дорящего на ту же тему, и утвердить его (пусть пока нерасчле-
ненно в его внутренней структуре), утвердить как единствен-
но истинный и необходимый. Догмат есть сознательное ут-
верждение мифа, открытого в данном религиозном опыте, в
сознательном отличии этого мифа и этого опыта от всякого
другого мифа и опыта. Повествование о схождении св. Духа на
Христа в виде голубя или на апостолов в виде огненных язы-
ков не есть догмат; это - религиозный миф. Обращение
Христа к Отцу и Его утверждение Себя как Сына Божия не
есть догмат, но - религиозный миф. И первые христиане,
жизнь которых изображена в Деяниях, жили не догматами, но
мифами. Однако наступило время противопоставить христи-
анское учение о троичности языческому богоощущению и бо-
гословию. И вот, когда опыт триединого Бога сознательно
противопоставил себя языческим субординационным и эма-
натическим учениям и этим утвердил себя -как разумную необ-
ходимость и абсолютность (чисто опытная абсолютизация
была всегда и раньше), с этой минуты упомянутый миф пре-
вратился в догмат. Догмат есть, таким образом, первый прин-
цип разумного осмысления мифа, в то время как миф сам по
себе совершенно нерефлективен и опытно-непосредственен.
Для догмата не нужна полная и окончательная система разум-
ных определений. Повторяю, это превратило бы догмат из
факта сознательной веры в чисто мыслительный предмет дог-
матического богословия. И обычно установители догматов
даже и не обладают такими логическими возможностями.
Св. Афанасий Великий, при всей четкости и глубине своего
ума, в некоторых своих противоарианских утверждениях был
близок к савеллианству, а св. Василий Великий - к тритеиз-
му. И тем не менее оба они являются светочами именно дог-
матического сознания. И это потому, что в них сильнее всего
была именно эта сознательная утвержденность триединства в
его противоположении другим христианским и не вполне
христианским учениям. Логически и диалектически они могли
и ошибаться, т. е. они могли ошибаться в логической система-
тике ланных религиозного опыта, но они не ошибались в ус-
тановке самого принципа необходимости признавать никей-
ско-константинопольское триединство как разумно необходи-
мое и диалектически необходимое. Догматическое богословие
отличается от самого установления догмата тем, что оно сис-
305
тематизирует однажды открытую в догмате его разумную не-
обходимость. И так как логическая систематизация мифа, с
точки зрения чисто религиозной, не есть вещь первостепен-
ная и даже обязательная, то богословие возникает, конечно,
впоследствии и требует гораздо меньшего религиозного творче-
ства, чем установление самого доплата, и уж подавно меньше,
чем установление самого мифа, лежащего под данным догма-
том.
На ряде примеров я покажу, как мифология, объединяясь
с диалектикой, превращается в догмат и даже в догматическое
богословие. При этом я, конечно, не последую за либерально-
гуманистическим и просветительским мещанством, видящим
мифы и догматы только в старых классических религиях.
С моей точки зрения, мифология и догматика никогда не пре-
кращались и не прекратятся в человечестве, и так называемый
атеизм и позитивизм полон ими не меньше, чем любая рели-
гия, откровенно объявляющая себя именно религией.
4. Беру <спорный> вопрос о взаимоотношении веры и
знания.
а) Я утверждаю, что к нему можно подходить 1. диалекти-
чески, 2. мифологически и 3. догматически, и разным <спор-
щикам> не мешало бы расчленять эти три точки зрения.
В чисто диалектическом отношении не может быть ровно ни-
какого спора о том, какую из этих двух сфер надо предпочитать
другой. С диалектической точки зрения, если эта точка зрения
всерьез диалектическая, никогда нельзя высказать такой,
напр., просветительский догмат, что знание разрушает веру.
Попрошу прислушаться к этой диалектике.
1. Вера есть вера во что-нибудь или ни во что? Конечно, -
во что-нибудь, ибо если вера не имеет своего определенного
предмета, она, конечно, не есть вера. Итак, верующий верит в
нечто. В нечто - определенное или неопределенное" Допустим,
что - в нечто неопределенное (как это любят неверующие на-
вязывать верующим и как это часто утверждают - по недо-
мыслию - и сами верующие). Если предмет веры не опреде-
лен, то он ничем не отличается от всего прочего, и прежде
всего от предмета неверия, т. е. от того предмета, в который не
веруют. Возможно ли это и можно ли такую веру назвать
верой? Очевидно, нет. Или вера свой предмет ясно отличает
от всякого другого предмета, - тогда этот предмет строго оп-
ределен и сама вера определенна; или вера не отличает своего
предмета от всякого другого, и в частности от противополож-
ного ему, - и тогда у нее нет ясного предмета и сама она есть
306
вера ни во что, т. е. сама она не есть вера. Но что такое фикси-
рование предмета, который ясно отличен от всякого другого
предмета? Это значит, что данный предмет наделен четкими
признаками, резко отличающими его от всего иного. Но учи-
тывать ясные и существенные признаки предмета не значит
ли знать этот предмет? Конечно, да. Мы знаем вещь именно
тогда, когда у нас есть такие ее признаки, по которым мы
сразу отличим ее от прочих вещей и найдем ее среди пестрого
разнообразия всего иного. Итак, верав сущности своей и есть
подлинное знание; и эти две сферы не только не разъединимы,
но даже и неразличимы.
Просветитель скажет: но тот предмет, в который вы вери-
те, не существует, он - фикция. И этим сразу обнаружит свою
неспособность мыслить диалектически. Именно, во-первых,
это не значит, что для самого верующего сознания вера не есть
знание. Уж во всяком случае само оно, со своей точки зрения,
совершенно право, ибо предмет своей веры оно считает не
фиктивным, а реальным, и, чтобы веровать в него, оно совер-
шенно правильно (с логической и диалектической точки зре-
ния) считает, что нужно знать, во что воруется. <Есть же вера
уповаемых извещение, вещей обличение невидимых> (Евр. XI,
1). <Верою разумеваем совершитися веком глаголам Божиим,
во еже от неявляемых видимым быти> (XI, 3). Таким образом,
речь может идти не о том, что у верующего нет диалектики, но
о том, что у него предмет веры иной, чем у атеиста. Это зна-
чит, что атеист вовсе не опроверг верующего, а просто игнори-
ровал предмет его веры, т. е. не логика (и уже тем более не
наука) заставила его отвергнуть веру, а что-то другое. Во-вто-
рых же, необходимо посмотреть, какие основания у атеиста
устанавливать другие предметы, не те, которые устанавливает
верующий. Очевидно, это опять-таки суть основания или
веры, или знания. Если собственная оригинальная вера заста-
вила атеиста отрицать религиозные предметы, то это значит,
что 1. он - тоже верующий, но только иной религии, что 2.
его отрицание религиозных предметов (в первом смысле) не
носит никакого логического, т. е. разумного, характера и что
3. в условиях подобного насильственного соединения созна-
тельного отрицания веры с бессознательно переживаемой не-
обходимостью верить в свои объекты эта нерелигиозная вера
и религиозная критика превращается в противоестественный
аффект и полуживотное междометие. Но атеист, конечно,
скажет, что отрицать предметы религиозной веры его побуди-
ла не его собственная вера, но объективное знание. Тут мы
307
переходим ко второму чисто диалектическому тезису во всем
этом вопросе.
II. Знание - есть ли знание чего-нибудь? Разумеется, -
ибо знание, которое ничего не знает, не есть знание. Знание
есть знание знаемого. Но знаемое отлично ли от знающего
или не отлично? Если знающий не отличает предмета своего
знания от себя самого, он, очевидно, вообще не имеет опреде-
ленного противостоящего себе предмета. Стало быть, знаемое
отлично от знающего. Но каким образом, как именно оно от-
лично от знающего? Допустим, что оно отлично только знаю-
щими способами, т. е. знаемое отличается от знающего только
теми средствами, которыми располагает знающий, т. е. чисто
логическими и смысловыми средствами. В таком случае знаю-
щий будет все время вращаться внутри себя самого и со знае-
мым будет оперировать не как с реальными вещами, но как с
собственными идеями и понятиями. Очевидно, не это есть то
знание, которое обычно имеется в виду, когда говорят о зна-
нии. Значит, знаемое от знающего должно отличаться, кроме
логических признаков, еще и не-логическчми признаками. При-
знаки, отличающие знаемое от знающего, должны говорить
не только о логическом и смысловом их противопоставлении,
но и о таком их противопоставлении, когда они противостоят
и положены друг против друга вне-логически. Но что такое
вне-логическое положение вещи? Что такое происходит в нас,
когда мы утверждаем вещь без внимания к ее смысловой и ло-
гической утвержденности и обоснованности? Это и значит,
что мы пользуемся средствами в ер ы. Другими словами, зна-
ние в сущности своей и есть подлинная вера; и эти две сферы
не только неразъединимы, но даже и неразличимы.
Итак, 1. атеист не на основании знания критикует объекты
веры; и он нас обманывал, когда говорил, что именно знание
заставило его критиковать веру; 2. его собственные объекты
также установлены им не на основании простого знания (ибо
голое знание дало бы ему только логические и чисто теорети-
ческие, а не реальные объекты); 3. фактически имея свою соб-
ственную оригинальную веру, но на словах обманывая других
(а часто также и себя, - только уже не на словах), будто у него
никакой веры нет, он дает в сущности непроанализированный
сгусток аффективного напора и слепого нападения - на свое
же собственное существо.
Итак, чисто диалектически вера не только невозможна без
знания, но она и есть подлинное знание, и знание не только
невозможно без веры, но оно-то и есть подлинная вера. Ве-
308
рить можно только тогда, когда знаешь, во что нужно верить, и
зиять можно только тогда, когда веруешь, что объект знания
действительно существует. Однако вопреки всякой диалектике,
допреки всякой логике подымается огромная волна в человечест-
ве опереться или только на одну веру, или только на одно знание.
Сколько ни долбите вы головы своей диалектикой, - все
равно одни говорят, что вера есть основа всего, а знание -
ерунда, чушь, неизвестно что или - что знание есть основа
всего, а вера - фикция, выдумка, обман, ложь. Явно, что от-
нюдь не логика заставила обе стороны утверждать такие край-
ние взгляды. Я утверждаю, что именно мифические потреб-
ности и религиозное откровение заставило обе стороны
впасть в такие крайности. Обычно думают, что это относится
только к религиозной вере. Но это - пустой вздор. Особая
мифология лежит и в основе атеизма, ибо я уже доказал чисто
диалектически, что отнюдь не знание, а вера заставила атеиста
рассуждать атеистически. И когда обе веры осознали свой
опыт во всем его отличии от опыта противоположного, - по-
лучилось догматическое сознание и, значит, догматическое
богословие. Атеизм есть догмат, а не наука. Атеизм есть вид
догматического богословия и является предметом истории ре-
лигии. Нужно веровать в знание, надеяться на знание, любить
знание, а не просто знать знание, - чтобы быть настоящим
безбожником. И нужно веровать в веру, надеяться на веру и
любить веру, а не просто знать веру, - чтобы быть настоящим
религиозным человеком. Миф знания и миф веры, знание как
догмат и вера как догмат - вот где подлинная человеческая, а
не учено-кабинетная реальность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29