А при продолжении такой раскачки и развитии цепной реакции, кто знает, получилось бы вообще остановиться на уровне союзных республик? Не посыпались бы вслед и автономные, захваченные дальнейшей "революционизацией"?... Ельцин предпочел решить проблему сразу, одним махом. В надежде, кстати, и на то, что если разойтись по-хорошему, не перессорившись, то те же республики, испытав негативные последствия отделения, так же легко смогут сойтись снова - если не все, то частично, кто пожелает. В этом он ошибся - несмотря на трудности, все предпочли путь отдаления друг от друга, а не сближения. Но одновременно он устранил и дамоклов меч опасности, который представляла сама проблема, если бы и дальше продолжала висеть над государством. Не хочу в данном случае доказывать его правоту - но и соглашаться с обвинениями в его адрес. Поскольку сам вопрос оказывается слишком сложным и не предполагает однозначных выводов.
Впрочем, тут нужно сделать одно отступление. Мне представляется, что так легко пойти на Беловежский "самороспуск" Борис Николаевич смог еще по одной причине. По многим его действиям, решениям, особенностям поведения можно выдвинуть предположение, что вплоть до своей отставки - и уж во всяком случае, до болезни - он так и не смог психологически подняться до масштабов главы огромного государства. А внутренне, по всему своему складу, так и остался на уровне областного руководителя. Как, кстати, и Горбачев. Но проявлялось это у них по-разному. Горбачев весь Советский Союз воспринимал в виде привычной ему области или Ставропольского края, только увеличенного в размерах. Драл на ковре и материл проштрафившихся министров так же, как когда-то нерадивых председателей колхозов. Не терпел возражений и иных мнений, кроме собственного - так же, как в области немыслимо было для кого-то перечить первому секретарю. А свои эксперименты и реформы проводил так же, как некогда посевные кампании и "битвы за урожай".
Ельцин же в больших масштабах, мне кажется, внутренне комплексовал, чувствовал себя неуютно. Они были для него лишними, чрезмерными. Поэтому расстаться с союзными республиками смог без особого сожаления: "баба с возу - кобыле легче". И глубины разделения, которое вызовет такой шаг, он, может, и не предполагал. Ведь и лидеры Украины или Казахстана были в его представлении такими же "руководителями областей". Так какой же тут распад? В прежние-то времена первые секретари соседних регионов жили между собой в хороших контактах, если нужно - встречались, о взаимопомощи договаривались, о каких-то взаимных поставках, а границы между их "вотчинами" никакого особого разделения не предполагали.
Возможно, те же психологические особенности Ельцина играли роль и в вопросе с областными самоуправлениями внутри России, всякими "разграничениями полномочий". Думается, здесь сказывались не только американские образцы демократизации с самоуправлением штатов. И не только высказанная Солженицыным мысль о том, что Ельцин таким образом поощрял верных ему региональных лидеров, создавая себе опору в лице губернаторов. Не исключено, что он и тут сознательно или подсознательно сбрасывал с плеч "лишнее" - чем больше отдать на откуп другим, тем лучше. Областные рамки мышления сказывались, по-видимому, и в других случаях. Так, Коржаков очень подробно описывает историю постройки "президентского" жилого дома - сколько внимания уделял этому Ельцин, как вникал во все мелочи, сколько интриг и баталий разворачивалось вокруг распределения квартир. И перед нами предстает как бы и не глава государства, а типичный секретарь обкома, для которого как раз вопросы такого уровня оказываются близкими, знакомыми и понятными.
Похоже, он и лидеров мировых держав, вроде "друга Билла", достигнув их ранга, подсознательно воспринимал в пределах привычных для него стереотипов. Как, будучи первым секретарем в Свердловске, воспринимал бы первых секретарей Якутии или Могилевщины - конечно, у каждого из них свое на уме, у каждого свои интересы превыше всего, но в целом-то - "свои ребята", одного поля ягода. И если Наина Иосифовна, ничтоже сумняшеся, перед встречей с Клинтоном наливала ему лишнюю стопку, то ведь и это было вполне в рамках обкомовских представлений и приличий. Когда один первый секретарь перед встречей с другим первым секретарем хватил лишку, то что же в этом особенного и зазорного? Неужели тот не поймет по-товарищески?
Теми же комплексами и психологическом дискомфортом можно объяснить неуверенность Ельцина во внутренней политике, его шатания туда-сюда, частую смену помощников и советников, чередующиеся периоды полной зависимости от их мнений с опалами и отставками. Потому что ощущая себя общенациональным лидером - сперва обоснованно, потом - на основе самовнушения, он все же искренне хотел "как лучше". Но как сделать это "лучше", и сам не знал. Давал себя убедить кому-то из приближенных, увлекался сам их идеями, шел на поводу - пока не убеждался или другие приближенные не переубеждали, что не лучше получается, а хуже. И следовала новая "смена караула", новые шатания и дерганья.
То, что такие советники, да и вообще руководящие кадры, выдвинувшиеся при Ельцине к управлению страной, оказывались в большинстве своем далеко не кристальными, тоже имело под собой вполне закономерную основу. Ведь в условиях начала 90-х превращение советского государства в российское пошло в меньшей степени революционным, и в большей - эволюционным путем. И естественное преимущество получали те, кто еще в прошлой системе успел занять некий предварительный "трамплин". То есть, выходцы из прежней партийно-государственной номенклатуры, ее вторых и третьих эшелонов, сумевшие "перестроиться", приспособиться к новым веяниям, но и переносившие на новую, благодатную почву рыночных отношений корни прежней, еще советской коррупции, связей, знакомств, родственных кланов.
Однако и для этого явления объективная оценка выглядит далеко не однозначной, стоит лишь рассмотреть вопрос, были ли у него реальные альтернативы? Были, но они, к сожалению, выглядят еще более неутешительными. Потому что главной причиной, по которой получали преимущество к выдвижению представители прежней номенклатуры, стало неполное разрушение самого прежнего государства. А выдвижение каких-то других лидеров, менее связанных с прошлой системой, стало бы возможным только при дальнейшей радикализации революционных процессов - и соответственно, их деструктивных последствий. Что тоже было вполне реально.
Скажем, одна из брошюр НТС, выпущенная в 1990 г., писала: "Тех, кто боится распада страны, мы должны спрашивать: что рушится? Рушится коммунистический строй, советское государство, рушится то, что вообще не должно было быть. Радоваться, а не горевать надо по этому поводу и, засучив рукава, приступать к строительству нашего, российского государства, которого у нас не было с 1917 года".
На эмоциональном подъеме борьбы - причем характерном в тот период не только для НТС, но и для других организаций и стихийной оппозиции, зачастую терялась здравая мысль, что вряд ли кому придет в голову взрывать автомобиль для строительства из его обломков новой машины - а ведь государственный механизм, пожалуй, посложнее будет. Забывались порой прописные истины, что государство, кроме правящего аппарата, включает в себя системы правоохранительных органов, обороны, здравоохранения, образования, социального обеспечения, экономические инфраструктуры - какими бы плохими и несовершенными они ни были, но жизненно необходимые для существования каждого отдельного человека...
Забывалось и то, что полное разрушение старого приводит не только к "расчистке стройплощадки" для нового, но и к хаосу. А в любом хаосе куда больше шансов выдвинуться к власти получают отнюдь не идейные и честные "строители", а те, кто понаглее и позубастее. И к чему приводят подобные тенденции, доведенные до своего логического завершения, можно увидеть на примере Чечни. Тоже ведь большинство населения поверило - вот разрушим все старое, этот самый русский - тире - советский порядок, и возьмемся, "засучив рукава", строить свое, новое... Но даже там, где не доходило до такой крайности, приход к власти "идейных оппозиционеров" оказывался намного более губительным, чем власть "номенклатурщиков". Потому что эти оппозиционеры в делах государственного и хозяйственного руководства оказывались совершенно некомпетентными. А слепое следование собственным программам и лозунгам на практике давало результаты, противоположные ожидаемым. Так случилось и в Грузии, и в Азербайджане, где совершенно разные по складу и характерам Гамсахурдиа и Эльчибеи очень быстро вогнали республики в политический и экономический тупик, привели их к кризисам, полному развалу хозяйства и гражданской войне. И в итоге искренне поддерживавшие их народы сами же предпочли их свергнуть и вернуть к власти прежних лидеров - тех же, что правили при социализме. И в Польше Валенса в роли государственного руководителя проявил себя не лучшим образом - и его тоже "попросили". Да и Москва в свое время предпочла "прагматика" Лужкова "политику" Попову - и не пожалела об этом.
Причем вопрос соотношения "революционности" и "прагматизма", политических перемен и реальности, в российском случае цеплялся за другую важную проблему. В те самые рассуждения и убеждения о "строительстве российского государства, которого у нас не было с 1917 года". Да ведь в том-то и дело, что уже было. То же самое советское государство было уже и российским - по крайней мере, в период, предшествовавший падению коммунизма. В последние десятилетия своего существования Советский Союз оставался "империей зла" разве что в штампах западной пропаганды. Сама-то страна была далеко не та, что в 20-х или 30-х. Все же в какой-то мере происходило и "внутреннее перерождение коммунизма", которого так ждала еще первая русская эмиграция, и "конвергенция", на которую возникали надежды после войны. Только не сразу, а постепенно, от поколения к поколению. Что тоже вполне закономерно и хорошо вписывается в упоминавшуюся ранее теорию Л. Н. Гумилева об "антисистемах".
Стоит здесь вернуться к ней еще раз и напомнить, что согласно данной теории, победившая антисистема бывает вынуждена сближаться с обычной, нормальной системой, иначе она должна самоуничтожаться. А это и началось при Сталине - и его преемникам пришлось пойти на реформы и смягчения, чтобы прекратить такое самоуничтожение. Но при Сталине начался уже и другой процесс - восстановление преемственности исторической традиции, возвращение СССР к облику Российской державы. Сперва частичное и в значительной мере декоративное. Но потом постепенно наполнявшееся и новым внутренним содержанием. Менталитет людей, их нравы, традиции, взаимоотношения, создаваемые культурные и материальные ценности все в большей степени носили не коммунистический, а общенародный характер. А коммунистическая идеология, если разобраться, сохранялась лишь в виде паразитирующей оболочки, окрашивающей все это в свои цвета и силящейся удержать внутри себя. Оболочки, которая на одних направлениях национального развития становилась тормозом, другие подавляла, третьи деформировала.
Но как раз идеологическая окраска и подкраска даже совсем казалось бы "непартийных" сторон жизни, специфика антикоммунистической борьбы в нашей стране и особенности крушения прежнего режима породили ряд серьезных побочных явлений. В отличие, скажем, от Прибалтики или Грузии, у нас борьба велась не под национальными, а под демократическими лозунгами. И абстрактные "демократические ценности" взяли верх над вполне конкретными государственными и национальными. Точнее, это государственные ценности, которыми оперировала на последнем этапе существования коммунистическая власть, на которых слишком часто спекулировали советские вожди, вынуждая народ идти на те или иные жертвы, стали восприниматься в качестве пустой и ненужной абстракции. А демократические ощущались вполне конкретно - свобода говорить и читать то, что тебе вздумается, свобода смеяться над обрыдлой коммунистической пропагандой, свобода от надоевшей парткомовской опеки... А поскольку при Горбачеве страна дошла до крайней нищеты, и одним из стимулов борьбы становилось наглядное сравнение жизни "у нас" и "у них", то с демократией связывались и надежды на конкретное материальное благополучие. Раз оно оказалось достижимым при демократии и недостижимым при социализме, значит надо и нам сделать то же самое - только и всего...
И широкое распространение получило стихийное западничество. Зарубежные модели ложились в проекты реформ, зарубежные стереотипы охватили интеллектуальную сферу, зарубежные мнения воспринимались в качестве неоспоримых истин. Да ведь и бытовые условия преобразовывались зарубежными товарами - так что и сами "демократические ценности" воспринимались порой на примитивном потребительском уровне. Чего греха таить, было в этих настроениях и наивное иждивенчество. Причем базирующееся на чисто русских особенностях мышления. Каждый судит о других по себе, вот и представлялось - дескать, раз мы стали теперь "демократическими", то нам должны бескорыстно, по-братски помогать. Так же, как мы сами помогали странам, которые становились социалистическими - можно сказать, "последнюю рубаху" отдать были готовы.
Впрочем, что касается патриотизма и общенародных ценностей, то наверное, и не могло массовое сознание мгновенно перестроиться из идеологической системы координат, определявшей единство прежней государственной общности, к координатам национально-историческим, которые стали определять эту общность после распада СССР. И в результате даже само понятие "патриотизма" было целиком отдано на откуп коммунистам. Потому что отчасти оно действительно ориентировалось на "советский патриотизм", увязывающий в неразрывное целое силу и величие государства с идеологией и партийным режимом. А отчасти игра на национально-патриотических началах и чувствах была просто перехвачена коммунистами как вакантная идеологическая ниша, которой пренебрегли "демократы". Ну а некий обновленный, именно "российский" патриотизм, мог ли возникнуть сразу, если даже принадлежность к новому государству определилась столь резко, а для многих и случайно - по месту проживания в Москве или Пскове, а не в Киеве или Кутаиси? И в результате вместо рушащейся и разрушаемой "советской" возникала не "российская" а "постсоветская" психология - аморфное эгоцентрическое равнодушие, не выходящее за пределы сферы личного потребления.
Да и вся правительственная политика, все демократические реформы первых постсоветских лет ложились в ту же струю, а "государственное" сплошь и рядом оказывалось в положении пресловутого ребенка, выплескиваемого вместе с грязной водой. Централизация? Долой! Хватит с нас командно-административных методов. Геополитические интересы? А чего мы там забыли? Заводы и фабрики? Срочно приватизировать. Достаточно нам общего и общественного, даешь частное! Армия и ВПК? Да зачем они нужны? Мы же больше не "коммунистические агрессоры", воевать ни с кем не собираемся - значит и на нас никто не полезет. Сепаратизм? Но это право на самоопределение! Вон уже сколько потеряли, так стоит ли еще из-за одного клочка территории беспокоиться? А уж что касается КГБ, тут двух мнений вообще не было, поскольку и сам Ельцин столь мощной организации опасался. Долой "государство в государстве"! Да и действительно, зачем оно? Со шпиономанией коммунистических времен мы тоже покончили - и выходит, КГБ уже совершенно не нужен. Ну а насчет настоящих шпионов и террористов, с которыми он ох как успешно бороться бы мог, то в демократической эйфории об этом вряд ли кто и задумывался. Какие там шпионы, если мы ко всем с открытой душой, и нам скрывать нечего? Какие там террористы, если все у нас "друзья", и мы кому хошь на любые уступки готовы?
И все же надо отдать должное - прагматизм Бориса Николаевича, его опыт руководящей работы, пусть даже и недостаточный на президентском посту, все же позволили ему удержать страну в свистопляске реформ на неком отличном от нуля уровне. Затормозить. Уберечь на грани полного и необратимого развала. Потому что на самом-то деле деструктивные процессы могли пойти и дальше. И здесь мы вольно или невольно подходим к оценке событий октября 1993 г. Рассматривать их с юридической точки зрения, как пытаются это делать многие обозреватели - мол, имел ли право законно избранный президент расстреливать законно избранный парламент, представляется совершенно бессмысленным. Ибо окажется, что в полной неразберихе тогдашнего законодательства все действовали в рамках своих прав.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102