- Здрасьти, - ткнулись ему чьи-то горячие жесткие пальцы в ладонь.
- Здра...
- Это вот мы, - не дал ему договорить гость. - Я - механик... ну, с нашей лодки. А это, значит, политработник наш, замповосп, - в ладонь ткнулась уже другая рука, более вялая и совсем не мозолистая. - А это вахтенный офицер...
- Который с наушниками? - вспомнил Тулаев. - Ну, на
рубке, когда в море выходили, стоял?
- Так точно! - обрадовался именно этому воспоминанию вахтенный офицер.
- Значит, это ты их первым увидел?
Собеседник замолчал. Иногда очень хочется, чтобы плохое из прошлого умерло, исчезло навеки, но оно упрямо живет и живет.
- Мы вот вам от экипажа передачу, значит, принесли. - Механик взялся за руку Тулаева и подвинул его пальцы к картонному ящику, дал ощупать шероховатый бок. - Тут все наше, лодочное: соки в банках, галеты, консервы приличные, ну, типа лосося или там сосисок в желе... Короче, не та ерунда, что в госпитале дают. И это... - уже шепотом заговорщически прохрипел он: "Шило" там есть. Поллитра. Попросите мужиков местных, чтобы налили. Токо он того...
- "Шило" - это спирт? - догадываясь, спросил Тулаев.
- Конечно! Девяносто шесть градусиков!
- А почему - "шило"?
- А насквозь прокалывает, когда выпьешь. Будто шило...
Время ловит нас на слова. Услышал - и как крючком вырвало из памяти кусок жизни, связанный с этим словом. Вот и о шиле Тулаев впервые услышал в поездном купе, под кастаньетный перестук колес, услышал от пьяного Вовочки-ракетчика. Воспоминание было горьким, а стало еще горше.
- Скажите, а как фамилия ракетчика, ну, того, - не смог назвать его Вовочкой Тулаев.
- Обычная фамилия - Петров, - первым ответил замповосп. - А так мы его все Володькой звали...
- Петро-ов, - задумчиво протянул Тулаев.
Иногда, чтобы у человека появилась фамилия, он должен умереть.
- Хор-роший офицер был, - сказал, как топором рубанул, механик. Командиром лодки точно бы стал. Сейчас все с севера бегут. Он бы не убежал...
- А что эти... бандиты?
- Только сегодня утром сложили оружие, - ответил за всех механик. Двое суток их уговаривали. Но уже без нас. Там специальные люди приехали из Москвы. Антитеррор. Мать Бороды привезли, сестру одного из бандитов. В общем, обрабатывали их круто. Не выдержали они такого.
И у механика, и у замповоспа были окладистые крестьянские бородки, оба имели примерно одинаковый рост, и в представлении Тулаева они соединились в одно лицо. Он помнил, что видел у кого-то из них забинтованную кисть, и с этой кистью даже было связано что-то героическое, но у кого была эта кисть, он совершенно забыл.
- Вам Балыкин привет передал, - негромко произнес этот сплавившийся воедино человек, хотя говорил, вроде бы, замповосп. Приветы и поздравления - это его дело, а не механика. - А также передал пожелания скорейшего выздоровления. И еще вот это...
В ладонь Тулаева легло что-то твердое, металлическое. Он покатал его пальцами, но так и не понял, единая это вещь или их две.
- Командир от своего имени наградил вас чисто флотской наградой, торжественным голосом объявил замповосп. - Вот это, - заставил он тулаевский палец ощупать что-то небольшое, похожее на медальон, - знак "За дальний поход".
А вот это - подводницкая заколка на галстук...
- Длинная такая? - провел по ней подушечкой указательного пальца Тулаев.
- Да. С изображением нашей лодки...
"Как у Дрожжина", - чуть не сказал Тулаев и вдруг понял,
что это подарок, собственно, не ему, а Межинскому. Для генерала заколка с профилем атомохода - раритет, для
Тулаева - напоминание о горьком промахе.
- Вам звонок из Москвы, - прощебетал женский голосочек. - Давайте я проведу вас к аппарату.
- Ну, мы тогда это... пойдем, - загрохотали стульями подводники. - А то в Тюленью губу автобусы плохо ходят.
- А мы пешком, - радостно сообщил молчавший почти весь разговор вахтенный офицер.
Тулаев воспринимал его только в мутоновой шапке и с наушниками, нацепленными на нее. Ему и сейчас казалось, что вахтенный офицер стоит в палате с шапкой и наушниками на голове.
- Передавайте привет от меня Балыкину и всему экипажу,
по очереди пожимая руки, попросил Тулаев.
- Вас же Москва ждет! - пропищала громче обычного сестричка-канареечка. - Знаете, сколько каждая минута по междугородке стоит?!
- Ему ничего не стоит, - ответил он, но за маленькой диктаторшей все же пошел.
Межинский поздоровался виноватым голосом. Они уже разговаривали по телефону сразу после возвращения лодки в Тюленью губу. Тогда генерал ощущался усталым и раздраженным, и только в конце беседы, когда узнал, что Тулаев потерял зрение и самостоятельно вернуться в Москву не сможет, скомкал служебный тон разговора, выразил сочувствие и торопливо попрощался.
- Мой человек уже вылетел в Мурманск, - объяснял он теперь Тулаеву. К вечеру будет у тебя. У него два билета на Москву. Здесь я уже договорился. Ляжешь в клинику Федорова. Они мне объяснили, что так, заочно, диагноз поставить нельзя.
- Понятно, - самым расхожим флотским словом ответил
Тулаев.
Здесь, на севере, если нечего было сказать, то говорили: "Понятно". Вроде как произнес слово, а вроде как и не произносил.
- Президент дал указание представить тебя к Герою. Бумаги я уже отправил по инстанции.
- Понятно.
- Четверику я тоже послал. На орден Мужества.
- А кто это?
- Капитан. Он взял Зака.
Тулаев почувствовал себя смущенно. Он впервые услышал фамилию еще одного оперативника отдела "Т", а это напоминало ознакомление с секретом, который ему не положено знать. Дурацкое "Понятно" в ответ уже не годилось, а сказать что-нибудь в адрес Четверика он не мог, потому что это был бы, скорее всего, вопрос, а значит, стремление узнать еще больше секретов.
- Он тоже чуть не погиб, - первым после паузы подал голос все-таки Межинский. - Но зато террорист номер один у нас в руках.
- Значит, он в Москве был?
- Скорее, в Подмосковье. Но взяли его на Можайке. Он проехал мимо связной точки - горящего окна - на Кутузовке в сторону от центра.
- Окна? - удивился Тулаев.
- Да, окна. Ему этим окном сигнализировали, что Миус с дружками и двести миллионов долларов улетели на ТУ в сторону Латинской Америки...
- Они... улетели? - ошарашенно спросил Тулаев.
В самые трудные минуты на лодке, когда он крепил гранаты на уязвимые точки люка в центральный пост, и будущее выглядело совершенно неопределенным, он не мог себе даже представить, что Кремль пойдет на такие уступки террористам. Неужели после Буденновска и Кизляра мы научились только потакать бандитам? Неужели слабость стала главной чертой Государства Российского?
- Я обманул их, - с плохо скрываемой гордостью сказал Межинский.
- Посадили самолет на ближайшем аэродроме в России?
- Нет, я сделал инсценировку. Настоящие Миус, Наждак и Цыпленок остались в камере. Их роли играли похожие на них люди. Связной Зака, который наблюдал из здания аэропорта за ними, даже если он знал кого-то из них в лицо, не мог досконально разглядеть все с такой дистанции. А уж когда привезли на инкассаторском броневике деньги - а доллары были настоящими - у него не должно было остаться никаких сомнений.
- Круто, - по-современному отреагировал Тулаев.
- Да-а, сейчас выглядит круто. А если бы ты знал, каких трудов мне стоило уговорить президента на такой трюк! Я ждал минуты, когда задержат катер, с которого они посылали генштабовский сигнал на лодку для пуска. А когда доложили, что он обезоружен, я вздохнул с облегчением...
- Они запустили бы и без катера, - неохотно произнес Тулаев.
- Ты серьезно?
- Да... Один из убитых мог соединить блоки пуска напрямую. Без генштабовских кодов...
- А моряки меня уверяли...
- Виктор Иванович, может, не надо мне Героя? С этим... Дрожжиным я все-таки дал промах. Ведь у меня был момент в базе, когда я увидел, что он - левша...
- Это имело отношение к следствию?
- А помните, надпись на бумажке Зака - "Он - Лев."?
Помните? Мы еще тогда посчитали, что это имя предполагаемого
однокашника Миуса, но потом выяснили, что ни одного Льва на
его курсе не было...
- Что-то припоминаю...
- Так вот "Лев." - это было всего лишь сокращение от слова "левша", а буква "л" случайно оказалась чуть крупнее двух других. Или воровка такой ее запомнила, а мы поверили ей и приняли букву за прописную.
- А этот... Дрожжин - левша?
- Совершенно точно. А Комаров - правша, то есть самый
обычный человек.
- М-да... Но про Героя ты зря... Не надо так...
Тулаев больше спорить не стал. Во-первых, с начальниками спорить вообще бесполезно, а, во-вторых, сбоку опять прощебетал пионерский голосочек:
- Товарищ Ту-улаев, к вам врач на осмотр пришел.
Межинский, скорее всего, тоже услышал уведомление медсестры, потому что затягивать разговор не стал.
- Только это... Саша, - в конце загадочно помялся он.
Об этом чэ-пэ журналисты до сих пор не пронюхали. Я уже кое-какие меры принял. Но ты тоже учти: информация о теракте пока засекречена...
- Вы думаете, журналисты ничего не узнают?
- Са-ашенька, - с иронией протянул Межинский, - у нас в стране журналисты узнают только то, что им сообщают властные структуры. Неужели ты не заметил, что больше половины новостей по телевизору - это отчеты с брифингов и пресс-конференций? А если власти промолчат, то и пресса не догадается...
30
От врача пахло старой пепельницей. Ходил он неслышно и легко, будто и сам состоял только из табачного дыма. Зато когда запах пепельницы становился сильнее слева, Тулаев твердо знал, что именно туда, влево, ушел доктор. А когда справа, то, соответственно, наоборот. Сейчас тяжелое сигарное дыхание овевало лицо Тулаева прямо, и именно оттуда донесся чуть хрипловатый бывалый голос:
- Ну что, третьи сутки пошли? Давай-ка проверим. Сними с него повязку...
Спичечные пальчики медсестры пощекотали затылок Тулаева, с век исчезла повязка, и им сразу стало холодно.
- Та-ак... А теперь медленно откройте, - табачными волнами накатил по лицу доктор.
От запаха закружилась голова, и он распахнул глаза, чтобы побыстрее избавиться от мутнинки. Распахнул - и чуть не вскрикнул: вместо черноты в них стоял белесый туман, а внутри тумана обволакиваемые им качались белые, синие, зеленые пятна. Но не яркие, не сочные краски, а похожие на разбавленную акварель.
- Что вы сейчас видите? - настороженно спросил доктор.
При этих словах табачный дух от него почему-то не дошел до ноздрей Тулаева.
- Что?.. Что?.. - он повернул голову вправо, на вплывшее в туман самое яркое, оранжевое пятно, и радостно прокричал: - Вот!.. Вижу солнце!..
- Где солнце? - удивился доктор. - Девушка, кто вас сюда пустил?! Прием окончен!
- Я... я пришла с подводниками и... и... хотела поговорить
с товарищем после них, но мне сказали, что его вызвали к телефону, и я...
- Маша?! - зачарованно глядя на оранжевое, спросил он.
- Да, это я - Маша, - грустно ответила она.
- Я же сказал, прием окончен!
Табачное облако уплыло вправо, туда, где жило живительное солнечное пятно, но и без этого запахового перемещения
Тулаев заметил что-то длинное и белое, что наплыло на оранжевое.
- Покиньте палату!
- Доктор, я вас прошу, не выгоняйте ее, - попросил Тулаев. - Пусть останется. Вы же ненадолго?
- Нет. Не надолго, - все с той же неиспаряющейся с ее губ грустью произнесла она. - Минут на пять.
- Ну вот видите, доктор, всего пять минут!
- Ладно, оставайтесь. Закапаем уже после вашего свидания, товарищ майор, - закончил натужную фразу доктор и, закашлявшись, вышел из палаты.
Все те же тоненькие пальчики вернули на глаза повязку, процокали каблучки, и Тулаев почувствовал, что, хотя пришли к нему, но первым говорить должен он.
- Присаживайтесь, - руками обвел он комнату.
До этой минуты он точно помнил, где стоят стулья, но сейчас забыл, а что-то упорно мешало вспомнить.
- Давайте я вам помогу. - Она взялась своими пальчиками за его кисть, и он снова, как тогда, на берегу Тюленьей губы, ощутил, что они теплее его пальцев. - Вот здесь ваш стул.
- Спасибо, - послушно сел на него Тулаев и стула не почувствовал.
- Я... мне ска... сказали, что вы были последним, кто разговаривал с... папой...
Она упрямо не садилась, но и не отпускала его пальцев. Или это он не отпускал?
- Наверное, да, - после паузы ответил он, хотя хотел сказать: "У люка было несколько человек. Я говорил со всеми. И они говорили между собой. Может, и не я был последним, кто слышал слова боцмана".
- Что он сказал?
- Он?.. Что-то типа: "Я пойду в головной группе"...
Не говорить же, что боцман пробурчал: "Я свое отжил. Мне бояться нечего".
- А как он погиб?
- Он?.. Он погиб героем, - вспомнил Тулаев слова
Межинского о звании Героя России. - Он успел убить двух бандитов...
- А мне сказали, он только ранил одного, а он его...
- Нет-нет, он положил двоих, - отдал боцману своих убитых Тулаев. Если бы не он, могло бы случиться ужасное...
Он вдруг вспомнил, как Маша рассказывала о своих снах, о городе с высокими красивыми домами, и еле сдержал в себе слова: "Маша, выходите за меня замуж". Их нельзя было произносить сейчас. Он горько вздохнул об этом, а Маша, поняв его вздох по-своему, посочувствовала ему:
- У вас должно восстановиться зрение. Я разговаривала с врачом... С другим, не с этим. Он сказал, что это как если на сварку долго смотреть, то в глазах темнеет. А потом проходит...
- Спасибо, - еще крепче сжал он ее пальчики.
- У нас в базе со всех подводников и членов их семей
взяли подписку о неразглашении государственной тайны.
- Правда?
- А какой в этом толк? Если бы это вернуло папу...
На его кисть упала капля. Острая, как льдинка.
- Не плачьте, - вскинул он голову. - Не нужно.
- Вы очень хороший человек... Вы... Я...
Она высвободила свои пальцы и выбежала из палаты. Тулаев вскинул руки к затылку, чтобы сорвать повязку, вернуть в глаза туман и пройти сквозь этот зыбкий туман за нею, за оранжевым солнечным пятном, но тут на колени мешком откуда-то сверху шлепнулся Прошка. Кот вскинул лапки ему на грудь, понюхал подбородок и лизнул в щеку. Прямо как собака.
- Так ты все слышал, брат? - спросил его Тулаев.
Прошка со знанием дела промурчал.
- И ты мой выбор одобряешь?
Шершавым язычком, скользнувшим по щеке, Прошка выразил что-то свое, кошачье. Оно могло означать что угодно, но Тулаев воспринял его так, как ему хотелось в эту минуту.
Жизнь продолжалась. Казалось, что теперь у нее уже никогда не будет конца.

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45