Абсолютно равными друг другу людьми. Но все равно один когда-то был капитаном, второй - старшим лейтенантом. А это не забывается никогда...
- О-о, смотри, - показал "милиционер" на шипящий комок в углу ванной комнаты. - Как дьяволенок... На меня прыгнул, чуть в лицо когтями не попал.
Капитан заметил на груди его милицейской рубахи отодранный клочок ткани, но ничего не сказал.
- Пристрелить его, что ли? - повернулся к сумке
"милиционер".
- Мне твой кот надоел, - обернулся к залу капитан.
Выбрось его в форточку.
- А он дерется.
- Отойди!
Капитан властно оттолкнул "милиционера" в бок, шагнул к шипящему комку, с размаху впечатал пудовую черную кроссовку в его голову, подождал, пока кровь не зальет коту правый, кажется, намертво выбитый глаз, и только потом приказал:
- Выкинь в форточку! А то провоняемся тухлятиной!
Брезгливо отвернув голову, "милиционер" поднял бесчувственного Прошку, на вытянутых руках пронес на кухню и вытолкнул через приоткрытую форточку на улицу.
- Высоко... Разобьется насмерть, - посмотрел он на спичечные коробки машин внизу.
- Он уже сдох! - процедил сквозь крупные, хищные зубы капитан. Хватит сюсюкать! Осмотри квартиру. Надо точку для стрельбы выбрать...
_47
После разговора с Межинским, который продолжался не менее двух часов, Тулаев перестал ощущать себя героем. Ему, конечно, польстило, когда начальник на первых же минутах беседы похвалил его и прозрачно намекнул о возможной награде. А потом понесся такой поток информации, что он чуть не утонул в нем.
Только теперь Тулаев отчетливо понял, что не он один составляет личный состав отдела "Т". Люди, которых он никогда не видел в глаза, а может, никогда и не увидит, сумели добыть факты, без которых его схема на листке бумаги так и осталась бы схемой.
Теперь же из нее сделали яркую, объемную картину, и он, вглядываясь в изменившиеся, ставшие какими-то иными персонажи, с удивлением замечал, каким простым оказывалось то, что он считал сложным. И точка, которую он поставил выстрелом в Наждака, сразу превратилась в запятую.
Настроение к концу разговора резко испортилось. А когда Межинский сказал: "Билет купишь на завтрашний самолет", - Тулаев с жалостью подумал о Прошке. Куда девать кота на время командировки, он не мог представить. И от этой мысли настроение стало еще хуже. Межинский принял его похмурневшее лицо за проявление собранности и, пожимая на прощание руку, добавил:
- Форму одежды, документы и командировочные получишь у меня
завтра с утра. А сейчас...
- Разрешите штатное оружие сдать? - напомнил ему Тулаев.
- Ладно. Сдавай, - согласился он. - Но потом позвони мне.
Вечером в одно интересное место нужно съездить...
У него было очень загадочное лицо, но Тулаев этого не заметил.
Сдав "макаров" в "Вымпеле", он неожиданно вспомнил эту странную фразу начальника, посмотрел на часы и вначале с безразличием отметил, что до "вечера" Межинского еще не меньше трех часов.
Потом взгляд упал на стоящий в оружейном станке его родной снайперский "винторез", и три часа показались уже чуть приятнее, чем до этого. А когда он узнал, что его группа через полчаса выезжает на омздоновское стрельбище, то эти три часа представились уже одним бесконечным удовольствием.
Тулаев любил свой "винторез". И дело было не в отдаче при стрельбе, которая у "винтореза" оказалась гораздо слабее, чем у штатной для "Вымпела" снайперской винтовки Драгунова, знаменитой СВД, а в том, что Тулаев слишком накрепко привыкал ко всему, что какое-то время сопровождало его по жизни. Даже когда ушла жена, он, твердо зная, что она его не любит, все равно страдал, как по вещи, прикосновения к которой как бы отдали этой вещи часть его самого. Время отучало его от этих ощущений. Время размыло его тоску по ушедшей жене. Но оно же раз за разом давало ему новые встречи и новые вещи. Прошка стал роднее любого человека на земле, и он не мог представить, как они расстанутся. Как ни крути, а коты живут меньше людей. Межинский воспринимался начальником, который всю жизнь был только его, Тулаева, начальником, и он бы, наверное, ощутил ревность, если бы всего раз вживую увидел рядом с Межинским еще хотя бы одного его подчиненного. "Винторез" был самой родной вещью. Он столько месяцев, а может, и лет - если сплюсовать все часы тренировок и все сутки в "горячих точках" - провел с ним, как ни с кем на земле. Он наизусть знал деревянный рисунок его приклада, знал все вырезы на ободе резиновой прокладки приклада, им же сделанные, чтобы подогнать прокладку точно под свое плечо, знал его характер и норов. Только из него он мог послать три пули на одной задержке дыхания в медный пятак с двухсот метров. Из других винтовок, даже из хваленой СВД-У, как ни старался, это почему-то не получалось. Эти винтовки были холодны и безразличны к нему. Они чем-то напоминали его ушедшую жену. Его родной "винторез" казался теплым и живым.
И когда он взялся за него, плохое настроение стало медленно исчезать. Ствол винтовки губкой впитывал его в себя.
На стрельбище по плану группа отрабатывала мишень "Захват заложника". На ней было изображено то, что предполагалось как самый типичный случай огромный матерый террорист, прикрываясь жертвой, пытается уйти от погони, но на самом деле именно такого ракурса Тулаев не видел никогда. Хотя им показывали немало фильмов о террористах. Возможно, композиция мишени представляла собой нечто среднее изо всех возможных вариантов. А может, ее вырезали вообще от балды. Но только террорист на ней был таким крупным и мясистым, что казался копией Цыпленка. Наверное, если бы Цыпленку удалось во дворе поймать в такие объятия Тулаева, то, скорее всего, ни этого стрельбища, ни завтрашнего отъезда в командировку, ни "вечера" Межинского не существовало бы уже никогда.
Мишень была расчерчена полосами сверху вниз. И у каждой - свой цвет. Красная, как кровь, пятибалльная полоса лежала на голове, груди и животе террориста. По правилам тренировок попасть нужно было в нее. Синие сектора справа и слева от нее дали бы только четверки, а попадания в желтые руки грозили сделать такого стрелка троешником.
Тулаев, хоть и переоделся в камуфляж, все равно
подстелил на утрамбованную в асфальт глину полигона старую плащ-палатку. Глаз привычно окунулся в окуляр оптики. Она была совсем не "винторезовская". В "Вымпеле" они так и не привыкли к странной прицельной сетке "винтореза" - двум дугам. Предполагалось, что стоит вбить плечи жертвы между этими дугами, и пуля точно поразит цель. В жизни так не получалось. Даже стационарная ростовая мишень не хотела подтверждать великий замысел создателей оптического прицела для "винтореза". Все оперы, в том числе и Тулаев, сменили его на прицел от СВД.
Вот и сейчас правый глаз видел не две дуги, а созданную короткими штришками букву Т, на ножку которой гирляндой были нанизаны треугольнички. Верхний - стометровик, нижний - четырехсотметровик.
С окуляра оптики уже давным-давно Тулаевым был снят резиновый обод. Он раздражал кожу вокруг глаза. А теперь, после того, как Тулаев привык прицеливаться не прилипая глазом к оптике, а с пяти-шести сантиметров, обод уже и не требовался вовсе.
Совместив нижний треугольничек с бычьей шеей террориста, Тулаев мягко надавил на спусковой крючок и неприятно удивился чистоте красной шеи. Пуля легла на выкрашенное в синюю краску плечо. Наверное, это попадание в реальности заставило бы террориста забыть о жертве и вспомнить о собственном здоровье, но по правилам стрельб требовалась большая точность.
Пуля ушла левее красной полосы, и Тулаев чуть сместил вправо барашек прицельной сетки. Потом он плотнее утрамбовал себя на плащ-палатке, глубже надвинул на лоб козырек кепки, вновь прицелился и вдруг ощутил, что прежнее сладкое чувство, которое он испытывал раньше на стрельбище, если и пришло, то пришло каким-то смазанным, робким. Неужели оно ослабло вчера после рвоты? Неужели вид упавшего Наждака так сильно изменил что-то в душе?
Его так долго учили убивать, но он - если честно - никогда не задумывался об этом. Стрельба казалась детским развлечением, игрой. Даже в боевиков он стрелял не просто как в людей, а как в камуфляжные пятна. Винтовка мягкой отдачей напомнила о себе. Глаз всмотрелся в оптику и нашел на плече террориста новую родинку. Она лежала уже ближе к груди, но до красной линии осталось еще с пару сантиметров. "Винторез" упорно не хотел "убивать" террориста.
Странно, он никогда не думал, что убить человека - это так
трудно. В их отделении, правда, был один "афганец". Поговаривали,
что он "за речкой" завалил не меньше десятка духов. Но он сам
никогда об этом не рассказывал. Впрочем, беседовать с ним Тулаев
не любил. Вроде бы в одном звании, в одной шкуре вымпеловца, а смотрел он на тебя так, словно твердо знал, что ты обречен. Альфовец на себе испытал, как хрупок человек, Тулаев воочию это увидел лишь вчера вечером. Неужели и он сам теперь таким же взглядом смотрит на других?
Он оторвал голову от окуляра. Старший на стрельбище, его бывший командир группы, высоченный, с казацкими усами подполковник, сочувственно спросил, посмотрев на его мишень через прицел своей винтовки:
- Не идет стрельба, Саш?..
- Ветер, - нехотя ответил Тулаев, хотя только сейчас, после вопроса подполковника, заметил, что по стрельбищу гуляет облегчивший московский зной залетный сиверко.
- Ну я ж ветер не отменю. Я таких полномочий не имею...
Вдруг ни с того ни с сего Тулаев пожалел, что ушел из "Вымпела". Дотерпел бы год - и уже расхаживал бы пенсионером. Тебе сорока нет, а ты уже пенсионер. Мечта бездельника.
- Как командировка? - иронично спросил подполковник.
Из окна автобуса в Москве он как-то заметил коренастую фигуру Тулаева, а поскольку настоящими командировками в "Вымпеле" считались только те, что приходились на "горячие точки", то странное исчезновение Тулаева из группы он уже не мог воспринять серьезно.
- Да так себе, - ушел от ответа Тулаев.
- На юге был?
- Скорее, на севере, - вспомнил Тулаев ночную деревню за
Марфино.
- Понравилось?
- До безобразия. Скоро опять в этом же направлении поеду. Только
еще дальше, - подумал Тулаев о предстоящей командировке.
- Счастливый! А у нас тут скучища! - и громко, до хряска скул,
зевнул.
Тулаев отвернулся к мишени. Кажется, его еще о чем-то спросили, но разговаривать больше не хотелось. Когда брал в руки "винторез", казалось, что вот-вот вернется азарт охотника, в вены впрыснется наркотик удовольствия, так часто испытанный раньше на стрельбище, но ничего этого не произошло. Может, виноват в этом оказывался Межинский, загрузивший его голову кучей новостей?
Оказывается, и без его помощи следователь прокуратуры "вычислил" Зака. По телефонному номеру в записной книжке Наждака. Да только и там группу захвата ждало разочарование. Лариса, скорее всего, успела предупредить Зака. Тулаев вспомнил, как она торопилась к нему, как изменилась после звонка "шефа", вспомнил свое прежнее горькое разочарование и ему захотелось побыстрее все это забыть.
Но забыть можно было, лишь увидев себя уже в каком-то другом времени. И на память пришло то, что он узнал у Межинского. Оказывается, на квартире у Зака группа захвата обнаружила еще два устройства, подобных тому, которое убило током инкассатора. И хотя воспоминание опять было о Заке, оно уже не заливало голову горечью.
Еще два устройства. Значит, банде показалось мало украденного миллиарда рублей. Значит, им требовались еще большие суммы денег.
А что там еще стало известно от агентуры? А-а, вот - Свидерский был должником Зака. Причем, давним. Неужели он выбросился из окна только потому, что не мог отдать деньги? Межинский упрямо считает, что все дело в кодах для запуска баллистических ракет, которые Свидерский зачем-то брал из секретки за день до гибели. Но ведь он брал их и раньше. Коды, собственно, и были основной частью его службы.
Неужели эти подозрения возникли у Межинского после слов американки? А что она такого слышала сквозь доски подпола? Что люди Зака хотят захватить какой-то объект на севере, возле Мурманска? Она уверяла, что четко слышала слово "атомная". Может, электростанция?
На Кольском полуострове, в пятнадцати километрах от поселка Полярные Зори, есть атомная электростанция. Четыре реактора с кучей недостатков. Тулаева как-то готовили в составе группы для учебного захвата этой АЭС. Рейд был спланирован на сентябрь 1991 года. Но до сентября случился август, и все захваты отменили. А Тулаев до сих пор помнил, что вокруг корпусов реакторов на той электростанции нет защитной оболочки, схема аварийного дублирования систем охлаждения и безопасности отсутствует, операторы на блоке управления подготовлены плохо и - самое главное для группы захвата в системе охраны и безопасности АЭС столько дыр, что ее вполне может за полчаса захватить один мотострелковый взвод. А что уж говорить о спецгруппе!
Межинский хмуро выслушал его предположение об атомной электростанции, помолчал и все-таки высказался:
- Возможно как вариант. А какой смысл?
- Ядерный шантаж! - пулей выстрелил ответ Тулаев.
Выдумывать ничего не приходилось. Именно так - "Ядерный шантаж"
- называлась сорвавшаяся операция по захвату Кольской АЭС.
- Вот это уже теплее, - вскочил из кресла Межинский, подошел вплотную к вставшему Тулаеву и, понизив голос, вкрадчиво спросил: - А зачем?
- Для шантажа...
Более дурацкий ответ трудно было придумать, но что-то же нужно было говорить. Начальники страсть как любят спрашивать, а подчиненные еще сильнее не любят отвечать. Наверное, они бы так и стояли еще полчаса. Межинский - в ожидании более точного ответа, Тулаев - в ожидании нового вопроса. Но в этом странном напряженном молчании между ними будто ударило искрой. Тулаева ожгло воспоминанием, и он тихо произнес:
- Атомные лодки...
- Тоже один из вариантов, - так же тихо и вкрадчиво ответил Межинский.
Он все еще стоял вплотную, как футбольный судья стоит
перед провинившимся игроком в раздумьи, каким образом наказать
его: желтой карточкой - полегче - или красной - на всю катушку.
- Это все из-за Миуса, - усилием удерживая внутри себя
воспоминание, сказал Тулаев. - Помните, его треугольник на стене?
- Ну и что?
- Это не просто треугольник. Это рубка подводной лодки...
- Я никогда не видел треугольных рубок.
- Но она же... Она же не совсем у него треугольная! Верха-то нет.
- Все равно не похоже. Да и то... Резкие углы у рубки дизельной лодки. У атомных - скругленный контур, - упрямо смотрел в глаза Межинский.
- А точки? - с прежней начальственностью спросил он.
- Нужно подумать.
- Не напрягайся, - остановил его Межинский. - Перед самой смертью Егор Куфяков отправил брату письмо. Последнее письмо.
После его получения Миус изменил рисунок на стене.
Межинский вернулся к столу, выдвинул ящик и торжественно достал из него фотографию. Блеснул цветной глянец. Блеснул острием ножа.
- Снимок сделан сегодня утром. В камере Миуса.
- Их выводили на прогулку?
- У смертников нет прогулок. Раз в месяц их выводят на помывку. Сегодня по моей просьбе их мыли на неделю раньше. Зато мы знаем, что на левой стороне треугольника... вот тут, - повернув снимок на столе, показал ногтем Межинский, - стало после получения письма на одну точку больше. А вот тут, внутри треугольника, у его основания, появился крестик...
Тулаев склонился над цветной фотографией, сумевшей точно передать черно-зеленую плесень на стене над треугольником, разглядел крестик и виновато произнес:
- Виктор Иванович, если бы не Марфино, я бы уже вчера в Бутырку съездил... Вы же знаете...
- Знаю. Потому и не упрекаю.
Межинский достал из ящика папку, полистал ее разнокалиберные и разноцветные страницы, сжатые скоросшивателем, нашел нужное и озвучил его:
- Вот... В последнем письме Егор Куфяков сообщил брату: "Сильно у меня нос заболел. Так заболел, что хуже уже нельзя." Во-первых, это ложь. По уверениям жены и друзей по работе, никаких жалоб на свой нос Куфяков не излагал. А во-вторых...
- Носач! - вспомнил фамилию убитого покупателя "Ческой
збройовки" Тулаев. - Того... ну, в переулке... звали Носач!.. И нос у него действительно был очень длинным...
- Да, Носач, - хмуро согласился Межинский. - По последним данным, гомосексуалист и друг Миуса по последней отсидке. Впрочем, друг относительный... Скорее, любовник. Все-таки по воровской иерархии они стояли на разных ступенях.
- Если я не ошибаюсь... если не ошибаюсь, - поерзал на стуле Тулаев. То, скорее всего, этот... как его...
- Носач, - вяло подсказал Межинский.
- Да-да, Носач!.. Он - один из трех налетчиков. Цыпленок... ну, который огромных размеров... отпадает. Наждака признала американка. Второй - Носач. Третья... - и осекся.
- Вот эта третья и есть самый интересный экземпляр во всей компании. В квартире, из которой она спешно бежала, в платяном шкафу, под бельем, оперативники обнаружили фото.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
- О-о, смотри, - показал "милиционер" на шипящий комок в углу ванной комнаты. - Как дьяволенок... На меня прыгнул, чуть в лицо когтями не попал.
Капитан заметил на груди его милицейской рубахи отодранный клочок ткани, но ничего не сказал.
- Пристрелить его, что ли? - повернулся к сумке
"милиционер".
- Мне твой кот надоел, - обернулся к залу капитан.
Выбрось его в форточку.
- А он дерется.
- Отойди!
Капитан властно оттолкнул "милиционера" в бок, шагнул к шипящему комку, с размаху впечатал пудовую черную кроссовку в его голову, подождал, пока кровь не зальет коту правый, кажется, намертво выбитый глаз, и только потом приказал:
- Выкинь в форточку! А то провоняемся тухлятиной!
Брезгливо отвернув голову, "милиционер" поднял бесчувственного Прошку, на вытянутых руках пронес на кухню и вытолкнул через приоткрытую форточку на улицу.
- Высоко... Разобьется насмерть, - посмотрел он на спичечные коробки машин внизу.
- Он уже сдох! - процедил сквозь крупные, хищные зубы капитан. Хватит сюсюкать! Осмотри квартиру. Надо точку для стрельбы выбрать...
_47
После разговора с Межинским, который продолжался не менее двух часов, Тулаев перестал ощущать себя героем. Ему, конечно, польстило, когда начальник на первых же минутах беседы похвалил его и прозрачно намекнул о возможной награде. А потом понесся такой поток информации, что он чуть не утонул в нем.
Только теперь Тулаев отчетливо понял, что не он один составляет личный состав отдела "Т". Люди, которых он никогда не видел в глаза, а может, никогда и не увидит, сумели добыть факты, без которых его схема на листке бумаги так и осталась бы схемой.
Теперь же из нее сделали яркую, объемную картину, и он, вглядываясь в изменившиеся, ставшие какими-то иными персонажи, с удивлением замечал, каким простым оказывалось то, что он считал сложным. И точка, которую он поставил выстрелом в Наждака, сразу превратилась в запятую.
Настроение к концу разговора резко испортилось. А когда Межинский сказал: "Билет купишь на завтрашний самолет", - Тулаев с жалостью подумал о Прошке. Куда девать кота на время командировки, он не мог представить. И от этой мысли настроение стало еще хуже. Межинский принял его похмурневшее лицо за проявление собранности и, пожимая на прощание руку, добавил:
- Форму одежды, документы и командировочные получишь у меня
завтра с утра. А сейчас...
- Разрешите штатное оружие сдать? - напомнил ему Тулаев.
- Ладно. Сдавай, - согласился он. - Но потом позвони мне.
Вечером в одно интересное место нужно съездить...
У него было очень загадочное лицо, но Тулаев этого не заметил.
Сдав "макаров" в "Вымпеле", он неожиданно вспомнил эту странную фразу начальника, посмотрел на часы и вначале с безразличием отметил, что до "вечера" Межинского еще не меньше трех часов.
Потом взгляд упал на стоящий в оружейном станке его родной снайперский "винторез", и три часа показались уже чуть приятнее, чем до этого. А когда он узнал, что его группа через полчаса выезжает на омздоновское стрельбище, то эти три часа представились уже одним бесконечным удовольствием.
Тулаев любил свой "винторез". И дело было не в отдаче при стрельбе, которая у "винтореза" оказалась гораздо слабее, чем у штатной для "Вымпела" снайперской винтовки Драгунова, знаменитой СВД, а в том, что Тулаев слишком накрепко привыкал ко всему, что какое-то время сопровождало его по жизни. Даже когда ушла жена, он, твердо зная, что она его не любит, все равно страдал, как по вещи, прикосновения к которой как бы отдали этой вещи часть его самого. Время отучало его от этих ощущений. Время размыло его тоску по ушедшей жене. Но оно же раз за разом давало ему новые встречи и новые вещи. Прошка стал роднее любого человека на земле, и он не мог представить, как они расстанутся. Как ни крути, а коты живут меньше людей. Межинский воспринимался начальником, который всю жизнь был только его, Тулаева, начальником, и он бы, наверное, ощутил ревность, если бы всего раз вживую увидел рядом с Межинским еще хотя бы одного его подчиненного. "Винторез" был самой родной вещью. Он столько месяцев, а может, и лет - если сплюсовать все часы тренировок и все сутки в "горячих точках" - провел с ним, как ни с кем на земле. Он наизусть знал деревянный рисунок его приклада, знал все вырезы на ободе резиновой прокладки приклада, им же сделанные, чтобы подогнать прокладку точно под свое плечо, знал его характер и норов. Только из него он мог послать три пули на одной задержке дыхания в медный пятак с двухсот метров. Из других винтовок, даже из хваленой СВД-У, как ни старался, это почему-то не получалось. Эти винтовки были холодны и безразличны к нему. Они чем-то напоминали его ушедшую жену. Его родной "винторез" казался теплым и живым.
И когда он взялся за него, плохое настроение стало медленно исчезать. Ствол винтовки губкой впитывал его в себя.
На стрельбище по плану группа отрабатывала мишень "Захват заложника". На ней было изображено то, что предполагалось как самый типичный случай огромный матерый террорист, прикрываясь жертвой, пытается уйти от погони, но на самом деле именно такого ракурса Тулаев не видел никогда. Хотя им показывали немало фильмов о террористах. Возможно, композиция мишени представляла собой нечто среднее изо всех возможных вариантов. А может, ее вырезали вообще от балды. Но только террорист на ней был таким крупным и мясистым, что казался копией Цыпленка. Наверное, если бы Цыпленку удалось во дворе поймать в такие объятия Тулаева, то, скорее всего, ни этого стрельбища, ни завтрашнего отъезда в командировку, ни "вечера" Межинского не существовало бы уже никогда.
Мишень была расчерчена полосами сверху вниз. И у каждой - свой цвет. Красная, как кровь, пятибалльная полоса лежала на голове, груди и животе террориста. По правилам тренировок попасть нужно было в нее. Синие сектора справа и слева от нее дали бы только четверки, а попадания в желтые руки грозили сделать такого стрелка троешником.
Тулаев, хоть и переоделся в камуфляж, все равно
подстелил на утрамбованную в асфальт глину полигона старую плащ-палатку. Глаз привычно окунулся в окуляр оптики. Она была совсем не "винторезовская". В "Вымпеле" они так и не привыкли к странной прицельной сетке "винтореза" - двум дугам. Предполагалось, что стоит вбить плечи жертвы между этими дугами, и пуля точно поразит цель. В жизни так не получалось. Даже стационарная ростовая мишень не хотела подтверждать великий замысел создателей оптического прицела для "винтореза". Все оперы, в том числе и Тулаев, сменили его на прицел от СВД.
Вот и сейчас правый глаз видел не две дуги, а созданную короткими штришками букву Т, на ножку которой гирляндой были нанизаны треугольнички. Верхний - стометровик, нижний - четырехсотметровик.
С окуляра оптики уже давным-давно Тулаевым был снят резиновый обод. Он раздражал кожу вокруг глаза. А теперь, после того, как Тулаев привык прицеливаться не прилипая глазом к оптике, а с пяти-шести сантиметров, обод уже и не требовался вовсе.
Совместив нижний треугольничек с бычьей шеей террориста, Тулаев мягко надавил на спусковой крючок и неприятно удивился чистоте красной шеи. Пуля легла на выкрашенное в синюю краску плечо. Наверное, это попадание в реальности заставило бы террориста забыть о жертве и вспомнить о собственном здоровье, но по правилам стрельб требовалась большая точность.
Пуля ушла левее красной полосы, и Тулаев чуть сместил вправо барашек прицельной сетки. Потом он плотнее утрамбовал себя на плащ-палатке, глубже надвинул на лоб козырек кепки, вновь прицелился и вдруг ощутил, что прежнее сладкое чувство, которое он испытывал раньше на стрельбище, если и пришло, то пришло каким-то смазанным, робким. Неужели оно ослабло вчера после рвоты? Неужели вид упавшего Наждака так сильно изменил что-то в душе?
Его так долго учили убивать, но он - если честно - никогда не задумывался об этом. Стрельба казалась детским развлечением, игрой. Даже в боевиков он стрелял не просто как в людей, а как в камуфляжные пятна. Винтовка мягкой отдачей напомнила о себе. Глаз всмотрелся в оптику и нашел на плече террориста новую родинку. Она лежала уже ближе к груди, но до красной линии осталось еще с пару сантиметров. "Винторез" упорно не хотел "убивать" террориста.
Странно, он никогда не думал, что убить человека - это так
трудно. В их отделении, правда, был один "афганец". Поговаривали,
что он "за речкой" завалил не меньше десятка духов. Но он сам
никогда об этом не рассказывал. Впрочем, беседовать с ним Тулаев
не любил. Вроде бы в одном звании, в одной шкуре вымпеловца, а смотрел он на тебя так, словно твердо знал, что ты обречен. Альфовец на себе испытал, как хрупок человек, Тулаев воочию это увидел лишь вчера вечером. Неужели и он сам теперь таким же взглядом смотрит на других?
Он оторвал голову от окуляра. Старший на стрельбище, его бывший командир группы, высоченный, с казацкими усами подполковник, сочувственно спросил, посмотрев на его мишень через прицел своей винтовки:
- Не идет стрельба, Саш?..
- Ветер, - нехотя ответил Тулаев, хотя только сейчас, после вопроса подполковника, заметил, что по стрельбищу гуляет облегчивший московский зной залетный сиверко.
- Ну я ж ветер не отменю. Я таких полномочий не имею...
Вдруг ни с того ни с сего Тулаев пожалел, что ушел из "Вымпела". Дотерпел бы год - и уже расхаживал бы пенсионером. Тебе сорока нет, а ты уже пенсионер. Мечта бездельника.
- Как командировка? - иронично спросил подполковник.
Из окна автобуса в Москве он как-то заметил коренастую фигуру Тулаева, а поскольку настоящими командировками в "Вымпеле" считались только те, что приходились на "горячие точки", то странное исчезновение Тулаева из группы он уже не мог воспринять серьезно.
- Да так себе, - ушел от ответа Тулаев.
- На юге был?
- Скорее, на севере, - вспомнил Тулаев ночную деревню за
Марфино.
- Понравилось?
- До безобразия. Скоро опять в этом же направлении поеду. Только
еще дальше, - подумал Тулаев о предстоящей командировке.
- Счастливый! А у нас тут скучища! - и громко, до хряска скул,
зевнул.
Тулаев отвернулся к мишени. Кажется, его еще о чем-то спросили, но разговаривать больше не хотелось. Когда брал в руки "винторез", казалось, что вот-вот вернется азарт охотника, в вены впрыснется наркотик удовольствия, так часто испытанный раньше на стрельбище, но ничего этого не произошло. Может, виноват в этом оказывался Межинский, загрузивший его голову кучей новостей?
Оказывается, и без его помощи следователь прокуратуры "вычислил" Зака. По телефонному номеру в записной книжке Наждака. Да только и там группу захвата ждало разочарование. Лариса, скорее всего, успела предупредить Зака. Тулаев вспомнил, как она торопилась к нему, как изменилась после звонка "шефа", вспомнил свое прежнее горькое разочарование и ему захотелось побыстрее все это забыть.
Но забыть можно было, лишь увидев себя уже в каком-то другом времени. И на память пришло то, что он узнал у Межинского. Оказывается, на квартире у Зака группа захвата обнаружила еще два устройства, подобных тому, которое убило током инкассатора. И хотя воспоминание опять было о Заке, оно уже не заливало голову горечью.
Еще два устройства. Значит, банде показалось мало украденного миллиарда рублей. Значит, им требовались еще большие суммы денег.
А что там еще стало известно от агентуры? А-а, вот - Свидерский был должником Зака. Причем, давним. Неужели он выбросился из окна только потому, что не мог отдать деньги? Межинский упрямо считает, что все дело в кодах для запуска баллистических ракет, которые Свидерский зачем-то брал из секретки за день до гибели. Но ведь он брал их и раньше. Коды, собственно, и были основной частью его службы.
Неужели эти подозрения возникли у Межинского после слов американки? А что она такого слышала сквозь доски подпола? Что люди Зака хотят захватить какой-то объект на севере, возле Мурманска? Она уверяла, что четко слышала слово "атомная". Может, электростанция?
На Кольском полуострове, в пятнадцати километрах от поселка Полярные Зори, есть атомная электростанция. Четыре реактора с кучей недостатков. Тулаева как-то готовили в составе группы для учебного захвата этой АЭС. Рейд был спланирован на сентябрь 1991 года. Но до сентября случился август, и все захваты отменили. А Тулаев до сих пор помнил, что вокруг корпусов реакторов на той электростанции нет защитной оболочки, схема аварийного дублирования систем охлаждения и безопасности отсутствует, операторы на блоке управления подготовлены плохо и - самое главное для группы захвата в системе охраны и безопасности АЭС столько дыр, что ее вполне может за полчаса захватить один мотострелковый взвод. А что уж говорить о спецгруппе!
Межинский хмуро выслушал его предположение об атомной электростанции, помолчал и все-таки высказался:
- Возможно как вариант. А какой смысл?
- Ядерный шантаж! - пулей выстрелил ответ Тулаев.
Выдумывать ничего не приходилось. Именно так - "Ядерный шантаж"
- называлась сорвавшаяся операция по захвату Кольской АЭС.
- Вот это уже теплее, - вскочил из кресла Межинский, подошел вплотную к вставшему Тулаеву и, понизив голос, вкрадчиво спросил: - А зачем?
- Для шантажа...
Более дурацкий ответ трудно было придумать, но что-то же нужно было говорить. Начальники страсть как любят спрашивать, а подчиненные еще сильнее не любят отвечать. Наверное, они бы так и стояли еще полчаса. Межинский - в ожидании более точного ответа, Тулаев - в ожидании нового вопроса. Но в этом странном напряженном молчании между ними будто ударило искрой. Тулаева ожгло воспоминанием, и он тихо произнес:
- Атомные лодки...
- Тоже один из вариантов, - так же тихо и вкрадчиво ответил Межинский.
Он все еще стоял вплотную, как футбольный судья стоит
перед провинившимся игроком в раздумьи, каким образом наказать
его: желтой карточкой - полегче - или красной - на всю катушку.
- Это все из-за Миуса, - усилием удерживая внутри себя
воспоминание, сказал Тулаев. - Помните, его треугольник на стене?
- Ну и что?
- Это не просто треугольник. Это рубка подводной лодки...
- Я никогда не видел треугольных рубок.
- Но она же... Она же не совсем у него треугольная! Верха-то нет.
- Все равно не похоже. Да и то... Резкие углы у рубки дизельной лодки. У атомных - скругленный контур, - упрямо смотрел в глаза Межинский.
- А точки? - с прежней начальственностью спросил он.
- Нужно подумать.
- Не напрягайся, - остановил его Межинский. - Перед самой смертью Егор Куфяков отправил брату письмо. Последнее письмо.
После его получения Миус изменил рисунок на стене.
Межинский вернулся к столу, выдвинул ящик и торжественно достал из него фотографию. Блеснул цветной глянец. Блеснул острием ножа.
- Снимок сделан сегодня утром. В камере Миуса.
- Их выводили на прогулку?
- У смертников нет прогулок. Раз в месяц их выводят на помывку. Сегодня по моей просьбе их мыли на неделю раньше. Зато мы знаем, что на левой стороне треугольника... вот тут, - повернув снимок на столе, показал ногтем Межинский, - стало после получения письма на одну точку больше. А вот тут, внутри треугольника, у его основания, появился крестик...
Тулаев склонился над цветной фотографией, сумевшей точно передать черно-зеленую плесень на стене над треугольником, разглядел крестик и виновато произнес:
- Виктор Иванович, если бы не Марфино, я бы уже вчера в Бутырку съездил... Вы же знаете...
- Знаю. Потому и не упрекаю.
Межинский достал из ящика папку, полистал ее разнокалиберные и разноцветные страницы, сжатые скоросшивателем, нашел нужное и озвучил его:
- Вот... В последнем письме Егор Куфяков сообщил брату: "Сильно у меня нос заболел. Так заболел, что хуже уже нельзя." Во-первых, это ложь. По уверениям жены и друзей по работе, никаких жалоб на свой нос Куфяков не излагал. А во-вторых...
- Носач! - вспомнил фамилию убитого покупателя "Ческой
збройовки" Тулаев. - Того... ну, в переулке... звали Носач!.. И нос у него действительно был очень длинным...
- Да, Носач, - хмуро согласился Межинский. - По последним данным, гомосексуалист и друг Миуса по последней отсидке. Впрочем, друг относительный... Скорее, любовник. Все-таки по воровской иерархии они стояли на разных ступенях.
- Если я не ошибаюсь... если не ошибаюсь, - поерзал на стуле Тулаев. То, скорее всего, этот... как его...
- Носач, - вяло подсказал Межинский.
- Да-да, Носач!.. Он - один из трех налетчиков. Цыпленок... ну, который огромных размеров... отпадает. Наждака признала американка. Второй - Носач. Третья... - и осекся.
- Вот эта третья и есть самый интересный экземпляр во всей компании. В квартире, из которой она спешно бежала, в платяном шкафу, под бельем, оперативники обнаружили фото.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45