Новоявленная мать, словно безумная, протянула к ребенку руки и, мокрого, скользкого, прижала его к себе, воя вместе с ним от боли и радости.
– Я хочу, чтобы Ник увидел его! – всхлипывала она. – Он мне нужен.
– Тише, все хорошо, я знаю, знаю. – Элисон Вудкок отерла лицо Магдалены холодным полотенцем.
– Нет, не знаешь! – Магдалена оттолкнула ее. – Ведь у тебя есть муж и отец твоих детей!
Кусая губы, госпожа Вудкок отступила и обменялась взглядом с повитухой.
– Вот, заверни его, а то простудится. – Женщина подала Магдалене льняной лоскут и одеяло, чтобы та за заботами о малыше отвлеклась от мучительных переживаний.
Магдалена с благодарностью взяла вещи. Счищая с ребенка слизь, она рассматривала его изящные правильные черты. Ладошки – руки Николаса в миниатюре, крошечный носик в один прекрасный день станет мужской копией ее собственного, нежные веки обрамляют ресницы цвета темной бронзы. Ее сердце разрывалось от нестерпимой муки. Николас никогда не увидит сына, а их дитя никогда не будет знать отца и составит представление о нем только по чужим рассказам.
О гибели «Императрицы» ей сообщил Стивен Трейб, но он мог бы ничего и не говорить. Едва увидев его неделю назад на пороге своего дома, она сразу поняла, что с Николасом случилась беда. Ее первым порывом было захлопнуть дверь перед его носом и отгородиться от его вестей. Не знать их, и тогда они не станут правдой. Но Трейб колотил в дверь рукояткой меча, громогласно возвещая о своем приходе на всю улицу, и ей пришлось впустить его и позволить ему разрушить ее мир.
– Ник – опытный моряк, он ни за что не допустил бы пожара на корабле, – возразила она.
Трейб пожал плечами.
– Всяко бывает, – коротко ответил он, избегая ее взгляда.
– Почему же никто не спасся? Почему они не покинули корабль и не попытались добраться к берегу на веслах?
– Может, не успели. Или задохнулись в дыму. Кто знает? Мы там не были, и гадать теперь не имеет смысла. – Решительно положив конец разговору, он препроводил ее в дом Мартина и Элисон Вудкоков, явно стремясь поскорее избавиться от взятого на себя обязательства. С тех пор она жила в мире, где властвовало одно лишь отчаяние. Оно покидало ее только во сне, и потому большую часть времени она дремала за закрытыми ставнями в комнате верхнего этажа. Ей не с кем было откровенно поговорить. Элисон Вудкок она могла лишь изливать свое горе, и они вместе оплакивали Николаса, но, поскольку жену Мартина Магдалена знала не очень хорошо, сделать ее своей наперсницей она не решалась. Сам Мартин все еще находился в море, и потому она не могла поделиться с ним своими сомнениями и страхами или высказать ему свои догадки относительно причин гибели корабля и его экипажа, которые категорически отказался обсуждать с ней Стивен Трейб.
И вот минувшей ночью у нее начались схватки. Она радовалась острой физической боли, воспринимала ее почти как должное, обязательное дополнение к душевным страданиям. Теперь же, когда на руках у нее лежал новорожденный сын, а матка все еще сокращалась, пытаясь вытолкнуть послед, горе и радость захлестнули ее с новой силой.
– Как назовем малыша? – спросила повитуха, осторожно дергая за пуповину, чтобы вышел из матки роженицы послед.
– Николасом. В честь его отца и в память о нем, – надтреснутым голосом ответила Магдалена, поднося укутанного в одеяло младенца к своей груди. И, когда крошечный ротик схватил сосок, терзающая боль в чреслах усилилась, разбухла и подступила к самому сердцу.
Глава 29
Николас знал, что холод убьет его раньше, чем он пойдет на дно. Он видел, как погибают в ледяном море люди, зимой – за несколько минут. Сколько времени сам он находится в воде, Николас не мог бы сказать, но конечности уже едва чувствовал. Он сознавал, что загребает ногами и руками, как пловец, но моря ни под собой, ни вокруг себя не ощущал, и каждый очередной толчок в воде давался ему труднее, чем предыдущий.
Ему хотелось подчиниться морю, уносившему его в усыпляющий зеленый мрак. Эта мысль становилась все назойливее. Зачем сопротивляться? И вдруг он увидел подле себя отца, у которого была глубокая рана в боку. Неумолимый, он плыл рядом, повторяя движения сына и вынуждая его продолжать борьбу.
– Отстань, гад, – задыхаясь, вымолвил Николас и тут же закашлялся, хлебнув полный рот соленой воды.
– Хотел умереть в собственной постели, да?
Слова прозвучали в его голове, и Николас сообразил, что это, должно быть, он сам мысленно произнес их. Отец был всего лишь видением, игрой его больного воображения.
Он подумал, что надо бы бросить вызов призраку и просто уйти под воду, но тот своими размеренными ритмичными взмахами, пусть и воображаемыми, заставлял его плыть вперед.
– Молодец, – похвалил его отец тем же снисходительным тоном, которым он при жизни подбадривал своих собак и сына. – Уже недалеко.
«Недалеко до чего?» – в недоумении подумал Николас, не осмеливаясь задать вопрос вслух, дабы вновь не хлебнуть морской воды. Явно не до берега. Нападение на корабль было совершено, когда тот находился посреди пролива, на удалении десятков миль от суши. Вплавь такого расстояния ни за что не преодолеть. Значит, до смерти, до того момента, когда он сам превратится в такую же тень, что плывет сейчас рядом с ним.
И тут он услышал живые звуки – тихий плеск весел, скрип уключин, приглушенные голоса. Николас задумался. Стоит ли звать на помощь? Не исключено, что он просто покружил в море и вернулся к тем, кто хотел убить его. Впрочем, смерть от удара кинжала мало чем отличается от гибели в воде. Какая разница, как умирать? Пожалуй, стоит попробовать. Николас глубоко вздохнул и из последних сил закричал.
Скрип уключин прекратился. Он крикнул еще раз, поперхнулся, захлебнулся и вновь закричал. Далекие голоса о чем-то невнятно заспорили, потом кто-то быстро ответил ему на французском. Весла опять заработали, и из темноты проступили мокрые очертания небольшого нефа цвета крови. На нижнем фальшборте горел фонарь, и в его свете Николас различил бледные очертания бородатых лиц, всматривающихся в воду.
– Сюда! – закричал он, размахивая руками. – Сюда!
Кто-то на борту заорал и показал на него. Маленькое судно приблизилось к нему, и Николас, сделав последние несколько гребков, ухватился за протянутое весло. Моряки вытащили его на палубу, словно огромную треску, и испуганно сгрудились вокруг него. Один из его спасителей продолжал всматриваться в море, светя на воду фонарем, потом резко повернулся и обратился к Николасу:
– С тобой был кто-нибудь еще?
Прижимаясь щекой к холодным доскам палубы, конвульсивно содрогаясь всем телом, Николас изрыгнул морскую воду и обессиленно мотнул головой:
– Нет.
– Я мог бы поклясться, что видел двоих…
– Вторым, наверно, был мой отец, – прохрипел Николас, – только его уж двенадцать лет как нет в живых.–..Он обмяк и затих, смутно сознавая, как его сначала раздели догола и затем, словно младенца, завернули в грубые сухие одеяла. Тело его сотрясалось будто в припадке. Гребцы заняли свои места и дружно взмахнули веслами. Изможденный, Николас устало смежил веки и провалился в сон, в глубокое забытье сродни смерти.
Пробудился он на рассвете. Открыв глаза, он увидел розовато-серые клочья облаков, пронизанные лучами восходящего солнца. Маленький неф, зарываясь носом в невысокую волну, держал курс к бугорку суши на горизонте. Поднятый парус в яркую зелено-золотую полоску полнился ветром. Николас взглянул на хлопающую парусину и облизнул губы. Жгучий вкус засохшей соли на языке воскресил воспоминания. Он понятия не имел, кто его спасители, но благодаря им он остался жив.
Робко, осторожно он приподнялся и сел. Парусником управляли четверо мужчин и юноша, почти мальчик, и все они делали свое дело с энтузиазмом, бодро, как люди, не только радующиеся скорому возвращению домой, но и чувствующие себя абсолютно уверенно и непринужденно в обществе друг друга.
Мальчик первым заметил, что Николас проснулся, и сообщил об этом рослом белокурому мужчине, сидевшему за кормовым веслом. Тот кивнул, передал весло подростку и вразвалку, как и подобает бывалому моряку, подошел к Николасу.
– Повезло тебе, – обратился он к Николасу, пристально щуря свои серые глаза. – Мало кому из потерпевших кораблекрушение или упавших за борт случается быть подобранным в море. – Он говорил по-французски, но со странным акцентом, который был Николасу незнаком.
– Знаю, – отвечал он, – и крайне признателен за это и вам, и Господу.
Моряк крякнул:
– Не спеши благодарить судьбу. Не все из нас хотели вытащить тебя из могилы. Некоторые утверждали, что ты – добыча моря и твое место на дне. – Он глянул через плечо на двух моряков, шутливо переговаривающихся друг с другом. В их улыбающихся лицах, озаренных утренним светом, не было и тени злобы.
– Тогда почему же вы не оставили меня на съедение рыбам? – Николас плотнее укутался в одеяло. Он по-прежнему никак не мог согреться; казалось, вместо костей у него лед.
– Из-за твоей одежды. Судя по ней, тебе, возможно, стоит сохранить жизнь. – Его спаситель указал на одежду, болтающуюся на веревке, прикрепленной к мачте. – Судя по всему, человек ты состоятельный, и те, кто тобой дорожат, не поскупятся на богатый выкуп, дабы заполучить тебя назад.
Николас сразу понял, что он находится в плену у пиратов, мало чем отличающихся от тех разбойников, которые напали ночью на его корабль и пытались убить его. Он насмешливо фыркнул, потешаясь над капризами судьбы. Одним пиратам было заплачено за то, чтобы они убили его, другим он должен заплатить сам, чтобы остаться в живых.
– А если моя одежда ввела вас в заблуждение?
Моряк пожал плечами и широко улыбнулся. Одного переднего зуба у него не было.
– Значит, рыбам будет чем поживиться. Только не думаю, что мы заблуждаемся. Сам Господь распорядился так, чтобы ты был спасен, а мы получили вознаграждение до того, как попадем в рай. – Уголки его ухмыляющихся губ были чуть опущены, словно он иронизировал над собой.
Николас улыбнулся ему в ответ, но, поскольку его зубы стучали, улыбка получилась неубедительной.
– В таком случае молитесь, чтобы я дожил до той минуты, когда смогу составить письмо с просьбой о выкупе, – сказал он, – ибо сейчас, боюсь, я не в состоянии написать ни строчки.
– Доживешь, мы уже почти в порту. – Пират отошел и вскоре вернулся с небольшой бутылью. – Галловейское виски, – объяснил он. – Погрей нутро.
Николас знал все достоинства галловейского виски. Он пробовал его однажды, когда английские бароны реквизировали «Императрицу» для дипломатического визита к шотландскому двору, и едва не задохнулся от его жгучей крепости. С опаской отхлебнув маленький глоток, он ощутил знакомое жжение, сменившееся теплым онемением.
– Что за порт? – спросил он, проверяя, повинуются ли ему еще губы и голос.
– Святого Петра на островах Женези, – ответил его похититель. – Меня зовут Гишар Лепешер, и я живу здесь всю жизнь.
Значит, его везут на острова пролива, туда, где прежде укрывался Эсташ Монах, отметил Николас. Он предположил, что Гишар Лепешер, возможно, был прежде головорезом Эсташа, но уточнять это не стал.
– А ты кто? – Пират пихнул Николаса ногой, требуя от него ответа, – ведь сам он открыл пленнику и свое имя, и место жительства.
– Николас де Кан, владелец судов в Бостоне и Саутгемптоне.
Гишар Лепешер с задумчивым видом погладил бороду.
– Вот как? – тихо произнес он. – Интересно. – И, покинув Николаса, вновь сел за кормовое весло.
Николаса держали под домашним арестом в каменном доме неподалеку от причала, где пришвартовался небольшой неф его спасителя. Глядя на парусник со стороны при дневном свете, с трудом верилось, что на этом судне совершаются разбойные нападения. Судя по его конструкции, оно бесшумно, не привлекая внимания, скользило по воде и, скорее, предназначалось для тайных перевозок людей и донесений. Очевидно, с этой целью неф и находился в море, когда его команда подобрала Николаса. Правда, если б они шли на задание, а не возвращались домой, его наверняка бросили бы умирать в воде.
Гишар одолжил Николасу кое-что из своей одежды, которая на его худощавой фигуре висела, словно мешок. Жена Гишара, простая, непосредственная женщина, почти такая же рослая, как ее муж, заставила Николаса съесть гигантскую порцию еды, словно откармливала его на убой. Ключи от всех помещений дома она носила в связке на поясе, исключив для него всякую возможность к побегу. Присматривать за пленником ей помогал дюжий слуга. Николасу давали ясно понять, что стоит ему выказать малейшее неповиновение, и хозяйка посадит его в подвал, приковав цепью к бочке с соленой рыбой.
Гишар потребовал выкуп в размере сотни марок, что равнялось восьми сарплерам самой лучшей шерсти.
– Ты стоишь гораздо больше, – сказал он с издевкой, – но я сегодня великодушен. – Он положил перед Николасом лист пергамента, чернила и отточенное птичье перо. – Писать умеешь, или лучше пригласить писца?
– Умею, – ответил Николас, не выдавая голосом всколыхнувшегося в нем гнева, чтобы не раздражать Гишара. Он взял перо. – Выкупом займется мой первый помощник, Мартин Вудкок, Я также напишу жене, сообщу, что я жив-здоров. Она беременна и скоро должна родить.
Гишар кивнул.
– Не возражаю, – отрывисто бросил он и покинул комнату, вновь оставив Николаса на попечение своей великанши-жены. «Интересно, сколько сил и времени потребуется, чтобы одолеть ее?» – подумал Николас, но решил не искушать судьбу. Он окунул перо в чернильницу и начал писать.
Вскоре после того как письма были написаны, вернулся Гишар. От него разило таверной, и сам он был весь красный, но отнюдь не пьяный.
– Я знал, что уже где-то слышал твое имя, – победоносно провозгласил пират. – За твою голову обещано пятьсот марок, их теперь требует команда одного французского судна. Рассказывают всем, кто поит их, что ты утонул, когда твое судно загорелось в проливе.
Николас похолодел:
– Они сказали, кто заказал мое убийство? Гишар покачал головой:
– Ты что – сошел с ума? Такие дела всегда решаются через посредников, но я вот что тебе скажу… – Он взмахнул обезображенным указательным пальцем. – Твой враг, должно быть, человек могущественный, раз может позволить себе такую сумму. – В глазах пирата засветилось любопытство. Было видно, что он заново оценивает пленника.
Николас невесело хохотнул:
– Семейная традиция. Но если ты попросишь меня назвать человека, столь дорого оценившего мою голову, я вынужден тебя разочаровать: не знаю.
– Да ну, брось. Наверняка кого-то подозреваешь.
– Подозрения – это еще не факты. – Николас пожал плечами и уткнулся взглядом в два свитка пергамента на столе. – И, пока у меня нет точных сведений, я не стану никого подозревать.
Гишар одобрительно кивнул и почесал скулу. Потом глянул на жену.
– Сто марок – ничтожная сумма, не то что пятьсот, – заметил он без всякого выражения в голосе.
– Мертвого нельзя убить дважды, – таким же бесстрастным тоном отвечал ему Николас.
В светлой бороде Гишара сверкнула ледяная улыбка.
– Это верно. Но я могу воскресить мертвого за ту же цену.
Мириэл разбудил вой шквального апрельского ветра, бьющегося в ставни спальни. Он гремел перегородками, тряс запоры, словно искал входа в затемненное помещение за закрытыми окнами.
Она села в кровати и унылым взглядом обвела комнату, стенами которой ограничивался ее мир последние три недели, пока она оправлялась после родов, едва не стоивших ей жизни. Большую часть времени она спала. Если заснуть не удавалось, она, чтобы забыться, принимала настой мака в вине, ибо ей нестерпимы были мысли, теснившиеся в ее голове, когда она не спала. Она просто не могла вынести свалившегося на нее несчастья. Николас погиб, их дитя умерщвлено. И хотя она знала, что ребенка у нее отняли, кровь на подкладках у нее между ног служила ей непрестанным укором.
Два дня назад она попросила Элфвен влить ей в вино смертельную дозу снотворного, так, чтобы уснуть и не проснуться. Потрясенная девушка разрыдалась, но не вняла ее мольбам. О просьбе Мириэл было доложено, и надзор за ней усилился. Теперь ее не оставляли одну даже на минуту. Домочадцы опасались, что она либо повесится на простыне, либо опрокинет жаровню и подожжет комнату. Эти мысли часто приходили в голову Мириэл, но оба способа она отвергла, сочтя их ненадежными. Они были чреваты новыми страданиями и не гарантировали мгновенной смерти. Умереть во сне было бы куда проще и спокойнее.
Сейчас она была одна, но знала, что ее одиночество продлится недолго. Либо Элфвен появится, либо Роберт, либо одна из женщин, которых наняли ухаживать за ней. Мириэл протянула руку к чаше на столике у изголовья кровати. Она оказалась пуста. Лишь липкий осадок на дне источал дразнящий запах зелья, которое даровало бы ей забытье.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48