Наконец она нашла нужную лавку, но ее хозяин уже собрался уходить. Мириэл чарующе улыбнулась, строя ему глазки, и тот, сдавшись на ее уговоры, опять выложил свой товар. Она набрала материи на два комплекта нижнего белья, а для верхней одежды купила отрез нарядной серой шерсти с вкраплениями из темно-зеленой нити. Ее взгляд с тоской задержался на рулоне мягкой материи сливового цвета, почти такой же, из которой было пошито ее любимое платье в Линкольне, но девушка устояла перед соблазном. Раз уж она представилась вдовой, значит, должна пока довольствоваться строгими нарядами темных оттенков.
Когда потемнело, а с реки потянуло вечерним холодом, Мириэл пошла домой. Из окон домов доносились запахи готовящейся пищи и горящих свечей. Она шла в потоке людей, разбредавшихся к своим очагам, и это дарило ей ощущение сопричастности. В толпе она чувствовала себя менее одинокой.
В своем маленьком домике она развела огонь и налила в котелок воду, потом, напевая себе под нос, зажгла свечи в железных подсвечниках. Пока вода грелась, она поужинала сыром и хлебом и принялась разбирать покупки. Красновато-коричневое платье будет ее повседневным нарядом, решила девушка, сине-серое – для более торжественных случаев. С иголкой и ниткой она управляется ловко, а потому подпалина – не проблема. Нижнее белье тоже шить недолго, ну а красивое платье из серо-зеленой ткани она закажет у швеи.
Мириэл со вздохом обвела взглядом маленькую голую комнату, лишенную каких бы то ни было украшений, некогда создававших домашний уют. От ее прежнего хозяина здесь ничего не осталось. Пожалуй, только опрятный вид помещения и свидетельствовал о том, что это было пристанище холостяка, не обремененного большой семьей. При этой мысли Мириэл мрачно улыбнулась. И опять здесь поселилось одиночество: изменились только пол и возраст нового жильца. Девушка тряхнула головой. Завтра же она купит тюфяк на постель и яркое одеяло, стены завесит драпировкой, полку заставит керамической посудой с зеленой обливкой, и комната из монашеской кельи сразу превратится в уютное жилье.
Теперь наступил момент, которого она ждала с огромным нетерпением. Мириэл разложила на коленях чехол и с благоговением извлекла из пурпурного шелка корону. На золото легли блики пламени, и драгоценные камни замерцали темным блеском, отражая переливы жемчуга. У Мириэл возникло искушение примерить корону, но суеверный страх удержал ее от соблазна. Только королеве дано такое право, да и то лишь милостью Божией. Но эта корона символизировала могущество, которым некогда обладала женщина. Тем она и влекла Мириэл.
Облако пара, поднимающееся из котелка, вывело ее из раздумий. Она аккуратно завернула корону в кусок шелка, убрала ее в чехол и спрятала под двумя платьями. Потом занялась собой. Ненавистное серое платье полетело в угол. Она подумала, что надо бы сжечь это одеяние, но затем решила дать ему еще один шанс. Пожалуй, она попробует поколотить его в кипятке, сдобренном средством от паразитов. В худшем случае платье сядет, но поскольку сейчас оно все равно висит на ней, как полог на кровати, то это даже к лучшему.
Раздевшись догола, Мириэл взяла ножницы и отрезала квадратный кусок от купленного полотна. При виде укусов вшей, особенно обильных под мышками и в паху, девушка содрогнулась и, смочив тряпку в воде, теперь уже почти нестерпимо горячей, принялась мыть себя.
Ее белое тело, от холода покрывшееся гусиной кожей, под энергичными движениями ее руки быстро розовело. Где-то в сознании пульсировала мысль, что вместе с грязью она сейчас смывает с себя прошлое и превращается в новую личность, которая отныне сама будет устанавливать правила. Она тщательно скребла каждую складку в паху, бездумно и без всякой стыдливости касаясь своего интимного естества, которое монахини считали греховным местом, а многие священники сравнивали с вратами ада. От пощипывания между ног в животе приятно защемило, но она не стала прислушиваться к этим ощущениям. Дом отсырел за время долгого пустования, и в комнате, несмотря на пылающий очаг, по-прежнему было зябко. К тому же еще надо было вымыть волосы – жалкую щетину на голове.
Ее голова была опущена в колодезное ведро, в ушах стоял шум от собственного прерывистого дыхания и скрежета пальцев по намыленной голове, и потому она не услышала тихий стук в дверь и мгновением позже щелчок повернувшегося ключа в смазанном замке.
Пожилой мужчина переступил порог и остановился как вкопанный. Его глаза едва не вылезли из орбит, а на шее вздулись жилы при виде обнаженного стройного тела молодой женщины. Она мыла голову, и ее маленькие груди подрагивали в такт ее массирующим движениям; с затвердевших розовых сосков стекали капли воды. Видя это, он почувствовал возбуждение – почти забытое им ощущение.
– О Господи, – хрипло произнес он, не зная, уйти ему или остаться.
Неожиданно почувствовав на себе порыв холодного воздуха, Мириэл подняла голову, прищурившись, глядя на дверь сквозь жгучую мыльную пелену, и тут же с криком вскочила на ноги.
– Нет, госпожа, нет! – Он спешно закрыл дверь и всплеснул руками, опровергая ее подозрения. – Не бойся, умоляю тебя. Я – Герберт Вулмэн, домовладелец. Госпожа Брайдлсмит сообщила мне про тебя, и я просто зашел представиться. Я не думал, что ты… что ты… – Красный как рак, он выкинул вперед руку и сдавленно сглотнул.
От потрясения у Мириэл участилось дыхание, и защелкали зубы. Она сдернула с постели отрез полотна и прикрылась им.
– Почему вы не постучали? – спросила девушка срывающимся от страха и ярости голосом. Оглядевшись в поисках орудия самозащиты, она схватила свободной рукой подсвечник и замахнулась им. Пламя свечи опалило ее жаром, оставив на коже след копоти.
– Я постучал, госпожа, клянусь. Ты должна была слышать. – Он дышал так же часто, как и Мириэл; его белая борода тряслась. На вид девушка дала ему лет шестьдесят. Судя по опоясанному ремнем респектабельному брюшку, обтянутому рубахой из очень дорогой ярко-синей шерсти, он был человек состоятельный, – Умоляю, поставь подсвечник. Я не причиню тебе зла.
Мириэл еще крепче стиснула в руке подсвечник. Ужас сменился неистовым негодованием, и только слово «домовладелец» несколько остудило ее пыл, а то бы ему не поздоровилось.
– Вы хотите, чтобы я заплатила сейчас? – спросила она с ледяной учтивостью в голосе, кулаком прижимая к груди обернутый вокруг туловища отрез полотна.
Он сглотнул слюну и, мотая головой, попятился к выходу.
– Нет, нет, можно завтра. По правде говоря, я глубоко сожалею, что потревожил тебя, госпожа.
Мириэл молчала. Застыв в гордой позе, она дождалась, когда он скрылся за дверью и повернул в замке ключ, и только потом, дрожа от холода и потрясения, поставила подсвечник на место и рухнула на постель.
Он – владелец дома, и, разумеется, у него должен быть второй ключ. Как она сразу об этом не подумала? Он может приходить, когда ему заблагорассудится, а значит, полная безопасность ей здесь не гарантирована. Хоть он и стар, кто знает, что у него на уме? Трясущимися руками она медленно вытерлась, решив, что завтра же приделает на дверь засов, дабы впредь он не мог застать ее врасплох.
По возвращении домой Герберт Вулмэн закрыл дверь и, тяжело отдуваясь, прислонился к ней спиной. Сердце едва не выскакивало из груди. Зря он так быстро поднимался в гору, зря распалял свое воображение. Мужчине его возраста это ни к чему. Однако он не мог не думать о стройной обнаженной женщине, не мог забыть, как по ее грудям струилась вода, как она гневно смотрела на него, – завернутая в полотно языческая богиня с точеными, безупречными чертами.
Прижимая руку к вздымающейся груди, Герберт доковылял до дубового буфета, где его слуга Сэмюэль оставлял для него кувшин вина и золоченый кубок. Дрожащими руками он отмерил свою дозу и осушил одним глотком, даже не успев оценить богатый тонкий вкус красного вина.
Когда Эва Брайдлсмит сообщила ему, что в доме его брата появился новый обитатель – молодая вдова, он даже представить себе не мог, что его взору предстанет столь юная и цветущая женщина. А какое упругое у нее тело! Наверняка она не выносила и не выкормила ни одного младенца. Он мог бы в том поклясться. Его жена, скончавшаяся пять лет назад, на первых порах после замужества была полногрудой пышкой, но, измученная неоднократными родами, со временем стала рыхлой и бесформенной, как мешок капусты. Он не любил ее той любовью, какую воспевают в песнях трубадуры, но за годы супружества привязался к ней всей душой и теперь тосковал без нее.
Тосковал по женскому присутствию в доме, по мелочам, которым не придавал значения Сэмюэль, хотя он был рачительным и преданным слугой.
Вино разливалось по жилам, согревая и успокаивая его. Герберт почувствовал себя лучше и опустился в резное кресло у очага. Потирая ноющие колени, он задумался, почему у нее такие короткие волосы. Может, остриглась в знак скорби по мужу, как это прежде делали женщины? Какова бы ни была причина, с коротким ежиком она казалась щемяще трогательной, как подросток, оттого-то у него и участилось сердцебиение и взыграла кровь.
Он успокоился, – проверять это не имело смысла. Но искра возбуждения в нем еще теплилась, ожидая, чтобы ее раздули вновь. Ему хотелось знать больше о «госпоже Мириэл». Откуда она родом? На какие средства намерена содержать себя теперь, когда ее мужа нет в живых? Как домовладелец он вправе это знать, и имеет все возможности, чтобы выяснить. Герберт щелкнул пальцем по металлическому кубку, отозвавшемуся ласкающим слух звоном. Завтра он преподнесет ей в подарок вино и свои извинения. Довольный своим решением, он развалился в кресле и опустил подбородок на грудь.
Глава 10
Постепенно Мириэл обустроилась в Ноттингеме. Она купила драпировку на стены и глиняную посуду с зеленой глазурью, тюфяк и ворсистое одеяло в красно-зеленую полоску. По ее просьбе плотник приделал изнутри на дверь крепкий засов, чтобы отныне никто не смог нагрянуть к ней с неожиданным визитом, как это случилось в первый вечер. Обеспечив себе полное уединение, она выкопала яму в углу жилой комнаты, опустила туда шесть мешочков серебра и корону Матильды в простом деревянном ларце, затем утрамбовала землю, а сверху раскидала солому и поставила новый сундук, в котором хранила одежду.
Кончилась осень, наступила зима – пора бездействия и коротания времени у очага в ожидании более светлых дней и ясной погоды. Несмотря на холод, беспрестанные дожди и потоки грязи на улицах, образовавшие зловонное болото у ворот Святого Петра, Мириэл чувствовала себя счастливой. По крайней мере, теперь у нее было удобное жилье, приличная теплая одежда, она могла довольствоваться разнообразной горячей пищей. Никто не поднимал ее с постели среди ночи. Никто не заставлял часами молиться, сидя на жесткой деревянной скамье в холодной часовне. Никто не хлестал ее по рукам за опоздания и медлительность. Она жила так, как ей нравилось.
Воспоминания о монастыре Святой Екатерины не оставляли ее, но с каждым днем свободы она все чаще думала о том времени как о чем-то нереальном, больше похожем на кошмарный сон, от которого она наконец-то пробудилась. Это впечатление усиливали порой тревожившие ее по ночам видения с участием сестры Юфимии, гоняющейся за ней по болоту с ивовым прутом в кулаке. Погоня была бесконечной, и, хотя схватить Мириэл ей никак не удавалось, девушке приходилось мчаться со всех ног, чтобы оставаться в недосягаемости. Иногда из какой-нибудь ямы неожиданно выскакивал Николас и, раскинув руки, тоже пытался задержать ее. Она просыпалась с воплем ужаса на устах. По телу ее струился пот, а сердце трепетало в груди так", будто она и впрямь спасалась бегством.
Днем о монастыре Святой Екатерины она вспоминала редко, а вот о Николасе задумывалась. Пыталась представить, как он повел бы себя, доведись им встретиться вновь. Воображала их разговор, сцены с выражением разных чувств – от убийственного гнева до прощения и восхищения. Первое, как она подозревала, было наиболее вероятно, и потому старалась гнать эту картину из головы. Гораздо приятнее мечтать о несбыточном – словах примирения и похвалах.
Разумеется, у нее сразу появились поклонники. Несколько холостяков из округи не преминули засвидетельствовать свое почтение молодой вдове. На их знаки внимания Мириэл отвечала холодным равнодушием, заявляя, что женщине, недавно потерявшей мужа, не пристало развлекаться в обществе мужчин.
– Ты ведешь себя очень мудро, дорогая, – сказал ей Герберт в один из своих визитов. Он регулярно навещал ее, – как правило, не столько с целью взимания платы, сколько для того, чтобы потешить себя ее обществом, в котором было отказано его более молодым соперникам. – Они добиваются тебя ради обладания твоим имуществом и телом, – изрек он, багровея на глазах.
Его забота о ее благополучии вызвала у Мириэл удивление и легкую досаду. Она догадывалась, что Герберт возмущался бы гораздо меньше, будь она уже не первой молодости.
– Пусть добиваются, это их право. Лично я не имею ни малейшего намерения вновь выходить замуж, – беспечно отвечала она, ставя в ведро лапник, купленный на рынке утром. Близилось Рождество. В доме дедушки они всегда встречали праздник с ветками остролиста, плюща и ели, а в очаг клали большое полено.
– Держите. – Она дала Герберту веточку плюща. Тот взял молоток и сапожным гвоздем прибил плющ к стене. Торговец шерстью чем-то напоминал ей дедушку. Он был одного с ним возраста, имел такую же мягкую белую бороду и такое же круглое брюшко. Как и ее дедушка, он смотрел на мир глазами старика, был привередлив, педантичен и любил, чтобы все было так, как хочет он. Однако, в отличие от дедушки, Герберт был менее циничен и по-детски эмоционален, что очень нравилось Мириэл.
После первой встречи, одинаково неловкой для обоих, их отношения заметно выровнялись. Герберт принес ей извинения вместе с бутылью вина, она благосклонно приняла и то, и другое, согласившись с тем, что им следует забыть неприятный инцидент и познакомиться заново. С тех пор Герберт обязательно навещал ее не менее одного раза в две недели, проверяя, в порядке ли содержится дом, и при этом всегда приходил с маленьким подарком – вином, коробочкой пряностей или восковыми свечами.
Для Мириэл его побуждения не были тайной, и она старалась, не обижая старика, держать его на почтительном расстоянии – задача весьма непростая, требовавшая огромного такта и дипломатичности. Это искусство она постигла за годы общения с дедушкой.
Герберт отступил на середину комнаты, оценивая плоды своего труда.
– Неужели ты намерена до конца дней своих оставаться вдовой? Ты же еще так молода.
Мириэл пожала плечами:
– Почему бы нет? – Она поправила украшение на стене. – Что даст мне супружество, кроме большого брюха и мужа, который приберет к рукам все мое имущество и меня заодно?
От изумления лицо Герберта стало до того забавным, что она едва сдержала смех. Мириэл знала, что ее прямолинейность ставит его в тупик. Он часто говорил ей, что его удивляет, почему такая молодая женщина благородного воспитания позволяет себе выражаться столь же откровенно, как солдаты в таверне. Однако это не удерживало его от дальнейших визитов.
– Должно быть, у тебя весьма нелестные представления о браке, – грубовато заметил он. – Значит, ты была несчастна со своим мужем?
Теперь Мириэл обратила на него взор, быстро перебирая в памяти все, что она говорила ему о себе в предыдущие встречи, дабы не обронить нечто такое, что противоречило бы ее прежним высказываниям.
– Это касается только меня, – сдержанно ответила она.
– Что ж, ладно. – Переминаясь с ноги на ногу, Герберт взъерошил волосы, кашлянул и глянул на нее исподлобья, словно пес, вымаливающий сахарную кость. – Если у тебя нет других планов, может, ты согласишься встретить Рождество в моем доме? Все же веселее, чем ужинать в одиночестве.
Мириэл покачала головой:
– Это было бы… Герберт вскинул руку.
– Н-не сочти мое предложение за д-дерзость, мы б-будем не одни, – произнес он с запинкой, спеша уверить ее в своих честных намерениях. – У меня соберутся друзья и знакомые – другие т-торговцы и их жены. Придет также моя крестница с мужем.
Это было сказано с таким серьезным видом, что губы Мириэл невольно дрогнули в усмешке.
– Значит, алчущих холостяков там не будет?
– Боже упаси! – воскликнул Герберт без тени юмора в голосе.
Усмешка на губах Мириэл сменилась настоящей улыбкой.
– Ну, если так, я согласна.
Наступило Рождество. Собираясь в гости, Мириэл наряжалась с особой тщательностью. Она надела серое платье с синим отливом, некогда принадлежавшее жене шерифа. Подпалина была спрятана под вышивкой в виде завитков, на рукава и подол пришиты новые оборки из серебристого шелка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48
Когда потемнело, а с реки потянуло вечерним холодом, Мириэл пошла домой. Из окон домов доносились запахи готовящейся пищи и горящих свечей. Она шла в потоке людей, разбредавшихся к своим очагам, и это дарило ей ощущение сопричастности. В толпе она чувствовала себя менее одинокой.
В своем маленьком домике она развела огонь и налила в котелок воду, потом, напевая себе под нос, зажгла свечи в железных подсвечниках. Пока вода грелась, она поужинала сыром и хлебом и принялась разбирать покупки. Красновато-коричневое платье будет ее повседневным нарядом, решила девушка, сине-серое – для более торжественных случаев. С иголкой и ниткой она управляется ловко, а потому подпалина – не проблема. Нижнее белье тоже шить недолго, ну а красивое платье из серо-зеленой ткани она закажет у швеи.
Мириэл со вздохом обвела взглядом маленькую голую комнату, лишенную каких бы то ни было украшений, некогда создававших домашний уют. От ее прежнего хозяина здесь ничего не осталось. Пожалуй, только опрятный вид помещения и свидетельствовал о том, что это было пристанище холостяка, не обремененного большой семьей. При этой мысли Мириэл мрачно улыбнулась. И опять здесь поселилось одиночество: изменились только пол и возраст нового жильца. Девушка тряхнула головой. Завтра же она купит тюфяк на постель и яркое одеяло, стены завесит драпировкой, полку заставит керамической посудой с зеленой обливкой, и комната из монашеской кельи сразу превратится в уютное жилье.
Теперь наступил момент, которого она ждала с огромным нетерпением. Мириэл разложила на коленях чехол и с благоговением извлекла из пурпурного шелка корону. На золото легли блики пламени, и драгоценные камни замерцали темным блеском, отражая переливы жемчуга. У Мириэл возникло искушение примерить корону, но суеверный страх удержал ее от соблазна. Только королеве дано такое право, да и то лишь милостью Божией. Но эта корона символизировала могущество, которым некогда обладала женщина. Тем она и влекла Мириэл.
Облако пара, поднимающееся из котелка, вывело ее из раздумий. Она аккуратно завернула корону в кусок шелка, убрала ее в чехол и спрятала под двумя платьями. Потом занялась собой. Ненавистное серое платье полетело в угол. Она подумала, что надо бы сжечь это одеяние, но затем решила дать ему еще один шанс. Пожалуй, она попробует поколотить его в кипятке, сдобренном средством от паразитов. В худшем случае платье сядет, но поскольку сейчас оно все равно висит на ней, как полог на кровати, то это даже к лучшему.
Раздевшись догола, Мириэл взяла ножницы и отрезала квадратный кусок от купленного полотна. При виде укусов вшей, особенно обильных под мышками и в паху, девушка содрогнулась и, смочив тряпку в воде, теперь уже почти нестерпимо горячей, принялась мыть себя.
Ее белое тело, от холода покрывшееся гусиной кожей, под энергичными движениями ее руки быстро розовело. Где-то в сознании пульсировала мысль, что вместе с грязью она сейчас смывает с себя прошлое и превращается в новую личность, которая отныне сама будет устанавливать правила. Она тщательно скребла каждую складку в паху, бездумно и без всякой стыдливости касаясь своего интимного естества, которое монахини считали греховным местом, а многие священники сравнивали с вратами ада. От пощипывания между ног в животе приятно защемило, но она не стала прислушиваться к этим ощущениям. Дом отсырел за время долгого пустования, и в комнате, несмотря на пылающий очаг, по-прежнему было зябко. К тому же еще надо было вымыть волосы – жалкую щетину на голове.
Ее голова была опущена в колодезное ведро, в ушах стоял шум от собственного прерывистого дыхания и скрежета пальцев по намыленной голове, и потому она не услышала тихий стук в дверь и мгновением позже щелчок повернувшегося ключа в смазанном замке.
Пожилой мужчина переступил порог и остановился как вкопанный. Его глаза едва не вылезли из орбит, а на шее вздулись жилы при виде обнаженного стройного тела молодой женщины. Она мыла голову, и ее маленькие груди подрагивали в такт ее массирующим движениям; с затвердевших розовых сосков стекали капли воды. Видя это, он почувствовал возбуждение – почти забытое им ощущение.
– О Господи, – хрипло произнес он, не зная, уйти ему или остаться.
Неожиданно почувствовав на себе порыв холодного воздуха, Мириэл подняла голову, прищурившись, глядя на дверь сквозь жгучую мыльную пелену, и тут же с криком вскочила на ноги.
– Нет, госпожа, нет! – Он спешно закрыл дверь и всплеснул руками, опровергая ее подозрения. – Не бойся, умоляю тебя. Я – Герберт Вулмэн, домовладелец. Госпожа Брайдлсмит сообщила мне про тебя, и я просто зашел представиться. Я не думал, что ты… что ты… – Красный как рак, он выкинул вперед руку и сдавленно сглотнул.
От потрясения у Мириэл участилось дыхание, и защелкали зубы. Она сдернула с постели отрез полотна и прикрылась им.
– Почему вы не постучали? – спросила девушка срывающимся от страха и ярости голосом. Оглядевшись в поисках орудия самозащиты, она схватила свободной рукой подсвечник и замахнулась им. Пламя свечи опалило ее жаром, оставив на коже след копоти.
– Я постучал, госпожа, клянусь. Ты должна была слышать. – Он дышал так же часто, как и Мириэл; его белая борода тряслась. На вид девушка дала ему лет шестьдесят. Судя по опоясанному ремнем респектабельному брюшку, обтянутому рубахой из очень дорогой ярко-синей шерсти, он был человек состоятельный, – Умоляю, поставь подсвечник. Я не причиню тебе зла.
Мириэл еще крепче стиснула в руке подсвечник. Ужас сменился неистовым негодованием, и только слово «домовладелец» несколько остудило ее пыл, а то бы ему не поздоровилось.
– Вы хотите, чтобы я заплатила сейчас? – спросила она с ледяной учтивостью в голосе, кулаком прижимая к груди обернутый вокруг туловища отрез полотна.
Он сглотнул слюну и, мотая головой, попятился к выходу.
– Нет, нет, можно завтра. По правде говоря, я глубоко сожалею, что потревожил тебя, госпожа.
Мириэл молчала. Застыв в гордой позе, она дождалась, когда он скрылся за дверью и повернул в замке ключ, и только потом, дрожа от холода и потрясения, поставила подсвечник на место и рухнула на постель.
Он – владелец дома, и, разумеется, у него должен быть второй ключ. Как она сразу об этом не подумала? Он может приходить, когда ему заблагорассудится, а значит, полная безопасность ей здесь не гарантирована. Хоть он и стар, кто знает, что у него на уме? Трясущимися руками она медленно вытерлась, решив, что завтра же приделает на дверь засов, дабы впредь он не мог застать ее врасплох.
По возвращении домой Герберт Вулмэн закрыл дверь и, тяжело отдуваясь, прислонился к ней спиной. Сердце едва не выскакивало из груди. Зря он так быстро поднимался в гору, зря распалял свое воображение. Мужчине его возраста это ни к чему. Однако он не мог не думать о стройной обнаженной женщине, не мог забыть, как по ее грудям струилась вода, как она гневно смотрела на него, – завернутая в полотно языческая богиня с точеными, безупречными чертами.
Прижимая руку к вздымающейся груди, Герберт доковылял до дубового буфета, где его слуга Сэмюэль оставлял для него кувшин вина и золоченый кубок. Дрожащими руками он отмерил свою дозу и осушил одним глотком, даже не успев оценить богатый тонкий вкус красного вина.
Когда Эва Брайдлсмит сообщила ему, что в доме его брата появился новый обитатель – молодая вдова, он даже представить себе не мог, что его взору предстанет столь юная и цветущая женщина. А какое упругое у нее тело! Наверняка она не выносила и не выкормила ни одного младенца. Он мог бы в том поклясться. Его жена, скончавшаяся пять лет назад, на первых порах после замужества была полногрудой пышкой, но, измученная неоднократными родами, со временем стала рыхлой и бесформенной, как мешок капусты. Он не любил ее той любовью, какую воспевают в песнях трубадуры, но за годы супружества привязался к ней всей душой и теперь тосковал без нее.
Тосковал по женскому присутствию в доме, по мелочам, которым не придавал значения Сэмюэль, хотя он был рачительным и преданным слугой.
Вино разливалось по жилам, согревая и успокаивая его. Герберт почувствовал себя лучше и опустился в резное кресло у очага. Потирая ноющие колени, он задумался, почему у нее такие короткие волосы. Может, остриглась в знак скорби по мужу, как это прежде делали женщины? Какова бы ни была причина, с коротким ежиком она казалась щемяще трогательной, как подросток, оттого-то у него и участилось сердцебиение и взыграла кровь.
Он успокоился, – проверять это не имело смысла. Но искра возбуждения в нем еще теплилась, ожидая, чтобы ее раздули вновь. Ему хотелось знать больше о «госпоже Мириэл». Откуда она родом? На какие средства намерена содержать себя теперь, когда ее мужа нет в живых? Как домовладелец он вправе это знать, и имеет все возможности, чтобы выяснить. Герберт щелкнул пальцем по металлическому кубку, отозвавшемуся ласкающим слух звоном. Завтра он преподнесет ей в подарок вино и свои извинения. Довольный своим решением, он развалился в кресле и опустил подбородок на грудь.
Глава 10
Постепенно Мириэл обустроилась в Ноттингеме. Она купила драпировку на стены и глиняную посуду с зеленой глазурью, тюфяк и ворсистое одеяло в красно-зеленую полоску. По ее просьбе плотник приделал изнутри на дверь крепкий засов, чтобы отныне никто не смог нагрянуть к ней с неожиданным визитом, как это случилось в первый вечер. Обеспечив себе полное уединение, она выкопала яму в углу жилой комнаты, опустила туда шесть мешочков серебра и корону Матильды в простом деревянном ларце, затем утрамбовала землю, а сверху раскидала солому и поставила новый сундук, в котором хранила одежду.
Кончилась осень, наступила зима – пора бездействия и коротания времени у очага в ожидании более светлых дней и ясной погоды. Несмотря на холод, беспрестанные дожди и потоки грязи на улицах, образовавшие зловонное болото у ворот Святого Петра, Мириэл чувствовала себя счастливой. По крайней мере, теперь у нее было удобное жилье, приличная теплая одежда, она могла довольствоваться разнообразной горячей пищей. Никто не поднимал ее с постели среди ночи. Никто не заставлял часами молиться, сидя на жесткой деревянной скамье в холодной часовне. Никто не хлестал ее по рукам за опоздания и медлительность. Она жила так, как ей нравилось.
Воспоминания о монастыре Святой Екатерины не оставляли ее, но с каждым днем свободы она все чаще думала о том времени как о чем-то нереальном, больше похожем на кошмарный сон, от которого она наконец-то пробудилась. Это впечатление усиливали порой тревожившие ее по ночам видения с участием сестры Юфимии, гоняющейся за ней по болоту с ивовым прутом в кулаке. Погоня была бесконечной, и, хотя схватить Мириэл ей никак не удавалось, девушке приходилось мчаться со всех ног, чтобы оставаться в недосягаемости. Иногда из какой-нибудь ямы неожиданно выскакивал Николас и, раскинув руки, тоже пытался задержать ее. Она просыпалась с воплем ужаса на устах. По телу ее струился пот, а сердце трепетало в груди так", будто она и впрямь спасалась бегством.
Днем о монастыре Святой Екатерины она вспоминала редко, а вот о Николасе задумывалась. Пыталась представить, как он повел бы себя, доведись им встретиться вновь. Воображала их разговор, сцены с выражением разных чувств – от убийственного гнева до прощения и восхищения. Первое, как она подозревала, было наиболее вероятно, и потому старалась гнать эту картину из головы. Гораздо приятнее мечтать о несбыточном – словах примирения и похвалах.
Разумеется, у нее сразу появились поклонники. Несколько холостяков из округи не преминули засвидетельствовать свое почтение молодой вдове. На их знаки внимания Мириэл отвечала холодным равнодушием, заявляя, что женщине, недавно потерявшей мужа, не пристало развлекаться в обществе мужчин.
– Ты ведешь себя очень мудро, дорогая, – сказал ей Герберт в один из своих визитов. Он регулярно навещал ее, – как правило, не столько с целью взимания платы, сколько для того, чтобы потешить себя ее обществом, в котором было отказано его более молодым соперникам. – Они добиваются тебя ради обладания твоим имуществом и телом, – изрек он, багровея на глазах.
Его забота о ее благополучии вызвала у Мириэл удивление и легкую досаду. Она догадывалась, что Герберт возмущался бы гораздо меньше, будь она уже не первой молодости.
– Пусть добиваются, это их право. Лично я не имею ни малейшего намерения вновь выходить замуж, – беспечно отвечала она, ставя в ведро лапник, купленный на рынке утром. Близилось Рождество. В доме дедушки они всегда встречали праздник с ветками остролиста, плюща и ели, а в очаг клали большое полено.
– Держите. – Она дала Герберту веточку плюща. Тот взял молоток и сапожным гвоздем прибил плющ к стене. Торговец шерстью чем-то напоминал ей дедушку. Он был одного с ним возраста, имел такую же мягкую белую бороду и такое же круглое брюшко. Как и ее дедушка, он смотрел на мир глазами старика, был привередлив, педантичен и любил, чтобы все было так, как хочет он. Однако, в отличие от дедушки, Герберт был менее циничен и по-детски эмоционален, что очень нравилось Мириэл.
После первой встречи, одинаково неловкой для обоих, их отношения заметно выровнялись. Герберт принес ей извинения вместе с бутылью вина, она благосклонно приняла и то, и другое, согласившись с тем, что им следует забыть неприятный инцидент и познакомиться заново. С тех пор Герберт обязательно навещал ее не менее одного раза в две недели, проверяя, в порядке ли содержится дом, и при этом всегда приходил с маленьким подарком – вином, коробочкой пряностей или восковыми свечами.
Для Мириэл его побуждения не были тайной, и она старалась, не обижая старика, держать его на почтительном расстоянии – задача весьма непростая, требовавшая огромного такта и дипломатичности. Это искусство она постигла за годы общения с дедушкой.
Герберт отступил на середину комнаты, оценивая плоды своего труда.
– Неужели ты намерена до конца дней своих оставаться вдовой? Ты же еще так молода.
Мириэл пожала плечами:
– Почему бы нет? – Она поправила украшение на стене. – Что даст мне супружество, кроме большого брюха и мужа, который приберет к рукам все мое имущество и меня заодно?
От изумления лицо Герберта стало до того забавным, что она едва сдержала смех. Мириэл знала, что ее прямолинейность ставит его в тупик. Он часто говорил ей, что его удивляет, почему такая молодая женщина благородного воспитания позволяет себе выражаться столь же откровенно, как солдаты в таверне. Однако это не удерживало его от дальнейших визитов.
– Должно быть, у тебя весьма нелестные представления о браке, – грубовато заметил он. – Значит, ты была несчастна со своим мужем?
Теперь Мириэл обратила на него взор, быстро перебирая в памяти все, что она говорила ему о себе в предыдущие встречи, дабы не обронить нечто такое, что противоречило бы ее прежним высказываниям.
– Это касается только меня, – сдержанно ответила она.
– Что ж, ладно. – Переминаясь с ноги на ногу, Герберт взъерошил волосы, кашлянул и глянул на нее исподлобья, словно пес, вымаливающий сахарную кость. – Если у тебя нет других планов, может, ты согласишься встретить Рождество в моем доме? Все же веселее, чем ужинать в одиночестве.
Мириэл покачала головой:
– Это было бы… Герберт вскинул руку.
– Н-не сочти мое предложение за д-дерзость, мы б-будем не одни, – произнес он с запинкой, спеша уверить ее в своих честных намерениях. – У меня соберутся друзья и знакомые – другие т-торговцы и их жены. Придет также моя крестница с мужем.
Это было сказано с таким серьезным видом, что губы Мириэл невольно дрогнули в усмешке.
– Значит, алчущих холостяков там не будет?
– Боже упаси! – воскликнул Герберт без тени юмора в голосе.
Усмешка на губах Мириэл сменилась настоящей улыбкой.
– Ну, если так, я согласна.
Наступило Рождество. Собираясь в гости, Мириэл наряжалась с особой тщательностью. Она надела серое платье с синим отливом, некогда принадлежавшее жене шерифа. Подпалина была спрятана под вышивкой в виде завитков, на рукава и подол пришиты новые оборки из серебристого шелка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48