У него заныла челюсть, от недостатка воздуха закружилась голова. Ощутив легкий толчок внизу, он вдавил ее бедра в свои, чтобы чувствовать острее, пока возбуждение не завладело им настолько, что он невольно застонал и оторвался от ее губ, хватая ртом воздух.
Она тоже задыхалась, ее глаза блестели. Она потерлась о него, и всякие намерения Николаса положить этому конец, последние искры благоразумия – все потонуло в стихии страсти, физической потребности и испепеляющего желания, так долго теснившегося в глубинах его сознания, что теперь, прорвавшись, оно захлестнуло его, словно приливная волна, сопротивляться которой было бесполезно.
В темноте, рассеиваемой мерцанием светильника и блеском короны, он расстелил на полу свой плащ и потянул за собой Мириэл на меховую подстилку.
Дрожащими руками он расстегнул концы ее платка, высвобождая шелковистые волосы, уже отросшие ниже плеч. Она была женой другого человека, но то, что они делали, не ассоциировалось у него с прелюбодеянием. Он принадлежал ей с того самого дня, когда она нашла его на болоте; она принадлежала ему с той минуты, когда сбежала от него с короной, теперешним безмолвным свидетелем их вступления в права обладания друг другом.
– Это безумие, – прошептала Мириэл, не переставая обнимать его. Ее пальцы проникли под его тунику и рубаху, лихорадочно ощупывая его кожу. Он понял, что ею владеет желание еще более острое, чем то, что испытывал он сам, желание на грани отчаяния. Как будто она приняла решение и теперь стремилась достичь поставленной цели, не растрачивая себя на заигрывания и ласковые слова. Ослепленный, тоже изнывающий от нетерпения, Николас не заставил себя ждать. Ему понадобились считанные мгновения на то, чтобы поднять на ней платье, раздеться и накрыть ее тело своим.
Он погрузился в нее и тут же почувствовал, как она напряглась, застыла под ним, услышал, как она охнула сквозь стиснутые зубы. Она впилась в него ногтями, но он знал, что это вызвано не силой ураганной страсти.
По-прежнему прижимаясь к ней, но не двигаясь, он приподнялся и заглянул ей в лицо.
– Тебе больно. Я думал, ты готова.
Она лежала зажмурившись, но при звуке его голоса открыла глаза. Взгляд у нее был озадаченный.
– Я готова. – Она погладила его по лицу кончиками пальцев. – И хочу доставить тебе удовольствие.
– Мне с тобой хорошо, но я тоже хочу доставить тебе радость.
Озадаченность в ее взгляде усилилась, и он вдруг осознал, что она не понимает, о чем он говорит, что, несмотря на ее брак с Робертом Уиллоби, она все еще целомудренна и, вероятно, никогда не знала истинного наслаждения – только легкое волнение. Так огонь, разведенный неумелой рукой, никогда не полыхает, а лишь трепещет слабыми язычками.
– Вот так, например. – Он склонил голову, пощипывая ее шею, мочки ушей, точеный подбородок. Перенеся тяжесть своего тела на одну руку, другой он гладил и ласкал ее, раздувая в ней мощное яркое пламя.
Во влажной духоте «Зеленой ветки» Роберт решал судьбу своего предприятия по торговле шерстью. Выложив на стол мешочек с серебром, он шепотом давал указания мужчине могучего телосложения со шрамами на лице, сидевшему напротив него.
– Несчастный случай, ясно? Все должно выглядеть как несчастный случай.
Серло Рыжебородый, прежде служивший рядовым наемником в армии короля Иоанна, а теперь зарабатывавший на жизнь нерегулярными, но значительно более выгодными заказами, накрыл кулаком мешочек с деньгами и кивнул.
– Можете на меня положиться, – сказал он, обнажая гнилые желтые зубы, разрушенные почти по самые десны. Густая медная борода, из-за которой он и получил свое прозвище, обрамляла его лицо, словно шарф. – Никто ведь не заподозрил, что вы имеете отношение к исчезновению старого ткача, верно?
– Верно, – подтвердил Роберт, водя по столу чашей, которая оставляла на дереве мокрые круги. Было видно, что его гложут сомнения. Порой ему приходилось рисковать, чтобы добиться желаемого, и он был готов к опасностям, но заносчивость де Лаполя, возомнившего, что он может раздавить его, как муху, пошатнула его уверенность. Убрать с дороги Найджела Фуллера и старого ткача было нетрудно. Но Морис де Лаполь – добыча более крупная, и риск, соответственно, больше.
– Разумеется, вы всегда можете нанять кого-то другого, если мне не доверяете. – Серло Рыжебородый отодвинул от себя мешочек с серебром.
– Я доверю всякому, пока он остается в поле моего зрения, – рявкнул Роберт. – Ты прекрасно знаешь, что, обратившись к кому-то другому, я поставлю себя под двойной удар.
Рыжебородый ухмыльнулся, но ухмылка быстро слетела с его лица, когда Роберт добавил:
– И чтобы в какой-то степени обезопасить себя, я буду вынужден заплатить тому человеку вдвое больше, дабы избавиться от тебя. Так что не переоценивай себя, господин Рыжебородый. Пока ты справляешься со своей работой и знаешь свое место, ты мне полезен, и я плачу тебе достаточное вознаграждение за твои труды и за молчание. Надеюсь, мы понимаем друг друга, – Он навалился на стол, впившись взглядом в своего собеседника. Тот кивнул и отвел глаза.
– Да, господин, понимаем.
– Вот и отлично. Придешь ко мне, когда дело будет сделано, – получишь вторую половину. – Рыжебородый запихнул деньги в мешочек на поясе, и Роберт предостерегающе поднял палец – Но помни: только не в городе.
– Положитесь на меня, господин. Клянусь, вы будете довольны. – Рыжебородый допил вино и с важным видом пошел из таверны.
Роберт заказал новую бутыль и склонился над своей чашей. Возвращаться домой еще не хотелось. Занятие любовью на брачном ложе, возможно, принесло бы ему облегчение, но прежде пришлось бы дождаться ухода гостя, а он пребывал в сильном душевном волнении.
Подготовка убийства – дело не из приятных, даже если оно необходимо и будет совершено чужими руками. Он глянул на свои ладони, и на мгновение представил, как одной из них, правой, зажимает Герберту нос и рот. То тоже было необходимо, жестокость из милосердия. Старик все равно дышал на ладан. Лучше уж было сразу избавить его от мучений. Чем мгновенная смерть хуже жалкого существования в тяжких страданиях? После удара он все равно протянул бы недолго.
Роберт тряхнул головой, словно разгоняя рой докучливых комаров, и, окинув взглядом таверну, встретился глазами с одной из проституток, полногрудой веснушчатой блондинкой по имени Корисанда. Эта красотка сумела придумать себе необычное имя, значит, она на порядок выше прочих Хильд и Эгги, промышлявших в этом заведении. Не отрывая от нее взгляда, Роберт подкинул монетку, отработанным движением ловко подкрутив ее пальцами. Подбоченившись, женщина ленивой походкой подплыла к нему и налила себе вина из его кувшина.
– О Боже, Господи! – всхлипывала Мириэл, извиваясь и вздрагивая от прикосновения ласкающих пальцев Николаса и нежных уколов его языка. Она даже представить не могла, что такое огонь истинного сладострастия, насколько нестерпимо острыми могут быть ощущения. Это было невыносимо, она умирала. Однако Николас в ней по-прежнему не шевелился, разве что подстраивался под ее порывистые движения.
Она выгибалась, пытаясь одновременно остановить и продлить убивающее ее наслаждение. Бормоча ей в шею слова любви, он задвигался на ней, медленно, лениво. Мириэл вцепилась в его меховой плащ, потом в него самого, губами вдавливаясь в мужское плечо, чтобы заглушить крик, ногтями впиваясь в его спину. Его толчки стали более энергичными, он увеличил темп, но по-прежнему сохранял размеренность, обуздывая свою страсть. Мириэл обвила его ногами. Она услышала собственный голос, задыхающийся, умоляющий его прекратить, пощадить ее, и вдруг драгоценные камни слились в ее лоне в крошечный комок умопомрачительного блаженства и рассыпались на тысячи мельчайших осколков.
Долгое время она не ощущала ничего, кроме собственного прерывистого дыхания, стука сердца в груди и всплесков угасающей страсти. Сознание возвращалось к ней урывками. Прохладный мех его плаща, сквозняк на ее мокром от слез лице, мерцание короны в сиянии светильника… Они сильно рисковали, но все же она не спешила скрыть улики. Усталость и удовлетворение переполняли все ее существо. Впервые в жизни она чувствовала не саднящую боль, а приятную воспаленнность. Она глянула на Николаса. В какой-то момент он отстранился от нее и теперь лежал на животе, подпирая голову на согнутых локтях, и смотрел на нее озабоченно и нежно.
Она вдруг оробела под его пристальным взглядом, устыдясь не близости с ним, а собственной уязвимости, полной утраты самоконтроля в его объятиях. И ей не терпелось выяснить, сколь хорошо владеет собой он. Готовясь применить свои скромные, но весьма важные познания, она нахмурилась и заметила:
– Ты сделал мне бесценный подарок, но сам не получил удовольствия.
В его чертах промелькнуло удивление, словно он не ожидал от нее такой проницательности, но потом он склонился к ней, кончиками пальцев убирая завиток с ее лица.
– Потому что, как ты сама сказала, это был мой подарок, бесценный подарок. Я не хотел, чтобы ты забеременела. Бог свидетель, мы и так сильно рискуем.
Мириэл качнула головой:
– Ты зря боялся. Я точно знаю, что бесплодна. Мы с Робертом женаты вот уже почти год, и он исправно, дважды в день, пользуется своими супружескими правами во все дни, дозволенные церковью. Если б это было возможно, я бы уже давно забеременела. – Она скривилась – Порой мне кажется, что это меня Бог наказывает за то, что я сбежала из монастыря Святой Екатерины, но, если честно, я особо не расстраиваюсь, да и Роберт говорит, что для него это не важно. Мне нужна независимость, чтобы успешно заниматься своим ремеслом; ничто не должно привязывать меня к очагу. К тому же роды – дело опасное. – Повернув голову, она уткнулась носом в его теплое плечо. – И все-таки ты поступил по-рыцарски. Сомневаюсь, что найдется много мужчин, которые столь же внимательны к женщинам. – Она склонилась над ним и стала осыпать его поцелуями, сначала едва касаясь, затем все настойчивее. Ее ладонь заскользила вниз по его телу, обвела бедро, стала теребить кончик возбужденной плоти. Он с шипением втянул в себя воздух. Теперь она была в своей стихии, инициатива принадлежала ей. Она играла с ним, как прежде он играл с ней, ласкала его то быстрее, то медленнее, то пылко, то сдержанно. Вены на его шее вздулись, плоть в ее кулаке окаменела, изогнулась, как лук.
Мириэл обезумела от вожделения, ибо теперь она знала, что такое наслаждение, а искаженное сладострастием лицо Николаса лишь еще больше распаляло ее. Она убрала руку и без всякого стеснения забралась на него, приняла в себя, ногами зажимая его бедра.
Теперь он хватался за нее и стонал, мял ее спину, прижимался лицом к ее плечу, содрогаясь в ней.
Мириэл всхлипнула и в исступлении вдавилась в него всем телом, ее вновь захлестнули нестерпимо восхитительные ощущения. О Боже, от этого можно умереть, словно в тумане думала она, прислушиваясь к утихающему в ней возбуждению. Ей хотелось навечно сохранить это чувство, но оно улетучилось так же быстро, как пар, поднимающийся из кипящего котелка.
Нехотя она поднялась с него и оправила на себе измятое платье. Николас, все еще тяжело дыша, тоже оделся и, повернувшись на бок, взглянул на нее в свете оплывающей свечи.
– Это должно было произойти по-другому, – произнес он. – Если б только ты не сбежала в ту ночь в Ноттингеме.
Мириэл замерла.
– Насколько я помню, ты не хотел иметь дела с беглой монахиней, боялся потерять свободу. Мне пришлось всеми правдами и неправдами добиваться, чтобы ты проводил меня до города. Если ты потом и передумал, я об этом ничего не знала.
– Я просто не успел тебе сказать!
– Значит, опять я виновата. – Она начала высвобождаться из его объятий, но он задержал ее и вновь привлек к себе.
– Мы оба виноваты, – сказал Николас, – а выяснять, кто виноват больше, не имеет смысла. Просто мне очень жаль, что это произошло так, а не иначе. – Он погладил ее по щеке.
Она сглотнула комок в горле:
– Мне тоже.
Николас прижался губами к ее шее.
– Уйдем со мной, – пробормотал он. Мириэл зажмурилась, чтобы побороть слезы.
– Не могу, – ответила она срывающимся голосом, силясь сохранить самообладание. – Время, когда мы могли быть вместе, пришло и ушло. – Она зарылась пальцами в его волосы, едва не воя от мучительной радости, все глубже поселявшейся в ней с каждым ударом сердца. – Нам был отпущен только этот вечер.
– Никогда с этим не смирюсь, – прошептал Николас, водя губами по ее коже. – До конца дней своих буду умирать от желания, вспоминая эти мгновения.
– Нет, не будешь. Найдешь себе другие развлечения, чтобы утолить голод души. Как прежде. – Она разжала пальцы, пропуская через них его мерцающие пряди, через силу оторвалась от него и поднялась. – Внуши себе, что ничего этого никогда не было. Это единственный выход. – Она принялась заворачивать корону в шелк, но ее ладони так сильно тряслись, что, казалось, не стоит и пытаться.
– Я не смогу забыть. Так же, как и ты, – сердито отвечал он. – Это все равно, что вернуть слепому зрение, а потом запереть его в темной комнате.
– Тебе лучше уйти, – выдавила она, уткнувшись взглядом в свои неуклюжие руки, чтобы не видеть боли в лице Николаса. – Скоро должен вернуться Роберт. Я не хочу встречать его в таком состоянии.
– И как же ты намерена встретить его?
– Как жена. – Мириэл глубоко вздохнула и выпрямила спину. – Он – хороший человек. И я не хочу, чтобы он страдал из-за чужих грехов. – А он будет страдать, если узнает. Потребует, чтобы она поведала ему каждую подробность, не пощадит ни ее, ни себя.
Николас поднялся и, встряхнув плащ, накинул его на плечи.
– Значит, пусть страдают виновные?
– Я связана с ним обязательствами, чувством долга. – Она с мольбой посмотрела на Николаса, молча взывая к его благоразумию.
На мгновение ей показалось, что он сейчас развернется и уйдет, словно обиженный подросток, но Николас, сделав два шага, поравнялся с ней.
– Если передумаешь, ты знаешь, где меня искать. – Он взял ее за плечи, привлек к себе и смял ее губы в поцелуе, так что она едва не задохнулась. – Или если возникнет нужда.
Он ушел, и с его уходом погасла оплывшая свеча. Мириэл стояла в леденящей темноте, пропитавшейся запахом жженого воска, и сжимала в руках корону Матильды.
Роберт вернулся домой очень поздно, всего за несколько часов до рассвета. Мириэл почувствовала, как осел под его тяжестью тюфяк. От него разило винным перегаром и еще чем-то затхлым, напоминающим запах испорченного розового масла. Свернувшись клубочком на краю кровати, она притворилась спящей и ждала, что он вот-вот толкнет ее, заставит повернуться и отдать ему свой супружеский долг. Однако Роберт натянул на себя одеяло, тяжело вздохнул, взбивая подушку, и, не трогая ее, вскоре захрапел.
Обрадованная, она расслабилась. Она плохо представляла себе, как стала бы угождать мужу. Роберт наверняка заметил бы перемену в ее отношении и сразу заподозрил бы ее в связи с другим мужчиной. Она понимала, что страх ее вызван чувством вины, но все равно не могла отделаться от этой мысли. И плохо представляла, как стала бы терпеть надругательство Роберта над своим телом после того, как она познала настоящее блаженство. Все ее существо объяла горестно-сладостная боль. Она вспоминала любовные ласки Николаса и сравнивала их с грубостью Роберта. Это было невыносимо, но она знала, что должна будет смириться. Она не сможет уклоняться от ответственности и своих обязательств, как делала это в монастыре Святой Екатерины. Те обязательства ей навязали ради удобства других, а свою нынешнюю жизнь она выстроила собственными руками и очень гордилась своим успехом. Ей следовало бы знать, что гордыня никогда не доводит до добра. Caveat emptor.
Глава 22
Баржи Николаса везли шерсть и рулоны ткани, закупленные флорентийским торговцем Гвидо на линкольнской ярмарке для продажи на рынках и для обработки в красильнях его родного города. Сам щеголеватый маленький итальянец, оставив товар на Николаса, отправился за новыми партиями сукна в Стамфорд. Николас должен был доставить груз итальянского торговца на его склады в морском порту.
До самого горизонта простирались болотистые равнины, на которых тут и там виднелись башни и колокольни монастырей, специально сооруженных вблизи болот и реки, поскольку это давало им доступ к отвоеванным у воды плодородным землям и пастбищам, рыбным богатствам и путям сообщения. Услышав разнесшийся над рекой колокольный звон, Николас вспомнил монастырь Святой Екатерины и то, как он лежал там в лазарете, слабый и беспомощный, словно младенец, вспомнил, как впервые увидел Мириэл. Обычная монахиня, подумал он тогда, молодая монашка. Как же глубоко он заблуждался, даже в те первые мгновения.
Обычно неспешное плавание по Уитему до Бостона доставляло ему удовольствие, но сейчас он задыхался.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48
Она тоже задыхалась, ее глаза блестели. Она потерлась о него, и всякие намерения Николаса положить этому конец, последние искры благоразумия – все потонуло в стихии страсти, физической потребности и испепеляющего желания, так долго теснившегося в глубинах его сознания, что теперь, прорвавшись, оно захлестнуло его, словно приливная волна, сопротивляться которой было бесполезно.
В темноте, рассеиваемой мерцанием светильника и блеском короны, он расстелил на полу свой плащ и потянул за собой Мириэл на меховую подстилку.
Дрожащими руками он расстегнул концы ее платка, высвобождая шелковистые волосы, уже отросшие ниже плеч. Она была женой другого человека, но то, что они делали, не ассоциировалось у него с прелюбодеянием. Он принадлежал ей с того самого дня, когда она нашла его на болоте; она принадлежала ему с той минуты, когда сбежала от него с короной, теперешним безмолвным свидетелем их вступления в права обладания друг другом.
– Это безумие, – прошептала Мириэл, не переставая обнимать его. Ее пальцы проникли под его тунику и рубаху, лихорадочно ощупывая его кожу. Он понял, что ею владеет желание еще более острое, чем то, что испытывал он сам, желание на грани отчаяния. Как будто она приняла решение и теперь стремилась достичь поставленной цели, не растрачивая себя на заигрывания и ласковые слова. Ослепленный, тоже изнывающий от нетерпения, Николас не заставил себя ждать. Ему понадобились считанные мгновения на то, чтобы поднять на ней платье, раздеться и накрыть ее тело своим.
Он погрузился в нее и тут же почувствовал, как она напряглась, застыла под ним, услышал, как она охнула сквозь стиснутые зубы. Она впилась в него ногтями, но он знал, что это вызвано не силой ураганной страсти.
По-прежнему прижимаясь к ней, но не двигаясь, он приподнялся и заглянул ей в лицо.
– Тебе больно. Я думал, ты готова.
Она лежала зажмурившись, но при звуке его голоса открыла глаза. Взгляд у нее был озадаченный.
– Я готова. – Она погладила его по лицу кончиками пальцев. – И хочу доставить тебе удовольствие.
– Мне с тобой хорошо, но я тоже хочу доставить тебе радость.
Озадаченность в ее взгляде усилилась, и он вдруг осознал, что она не понимает, о чем он говорит, что, несмотря на ее брак с Робертом Уиллоби, она все еще целомудренна и, вероятно, никогда не знала истинного наслаждения – только легкое волнение. Так огонь, разведенный неумелой рукой, никогда не полыхает, а лишь трепещет слабыми язычками.
– Вот так, например. – Он склонил голову, пощипывая ее шею, мочки ушей, точеный подбородок. Перенеся тяжесть своего тела на одну руку, другой он гладил и ласкал ее, раздувая в ней мощное яркое пламя.
Во влажной духоте «Зеленой ветки» Роберт решал судьбу своего предприятия по торговле шерстью. Выложив на стол мешочек с серебром, он шепотом давал указания мужчине могучего телосложения со шрамами на лице, сидевшему напротив него.
– Несчастный случай, ясно? Все должно выглядеть как несчастный случай.
Серло Рыжебородый, прежде служивший рядовым наемником в армии короля Иоанна, а теперь зарабатывавший на жизнь нерегулярными, но значительно более выгодными заказами, накрыл кулаком мешочек с деньгами и кивнул.
– Можете на меня положиться, – сказал он, обнажая гнилые желтые зубы, разрушенные почти по самые десны. Густая медная борода, из-за которой он и получил свое прозвище, обрамляла его лицо, словно шарф. – Никто ведь не заподозрил, что вы имеете отношение к исчезновению старого ткача, верно?
– Верно, – подтвердил Роберт, водя по столу чашей, которая оставляла на дереве мокрые круги. Было видно, что его гложут сомнения. Порой ему приходилось рисковать, чтобы добиться желаемого, и он был готов к опасностям, но заносчивость де Лаполя, возомнившего, что он может раздавить его, как муху, пошатнула его уверенность. Убрать с дороги Найджела Фуллера и старого ткача было нетрудно. Но Морис де Лаполь – добыча более крупная, и риск, соответственно, больше.
– Разумеется, вы всегда можете нанять кого-то другого, если мне не доверяете. – Серло Рыжебородый отодвинул от себя мешочек с серебром.
– Я доверю всякому, пока он остается в поле моего зрения, – рявкнул Роберт. – Ты прекрасно знаешь, что, обратившись к кому-то другому, я поставлю себя под двойной удар.
Рыжебородый ухмыльнулся, но ухмылка быстро слетела с его лица, когда Роберт добавил:
– И чтобы в какой-то степени обезопасить себя, я буду вынужден заплатить тому человеку вдвое больше, дабы избавиться от тебя. Так что не переоценивай себя, господин Рыжебородый. Пока ты справляешься со своей работой и знаешь свое место, ты мне полезен, и я плачу тебе достаточное вознаграждение за твои труды и за молчание. Надеюсь, мы понимаем друг друга, – Он навалился на стол, впившись взглядом в своего собеседника. Тот кивнул и отвел глаза.
– Да, господин, понимаем.
– Вот и отлично. Придешь ко мне, когда дело будет сделано, – получишь вторую половину. – Рыжебородый запихнул деньги в мешочек на поясе, и Роберт предостерегающе поднял палец – Но помни: только не в городе.
– Положитесь на меня, господин. Клянусь, вы будете довольны. – Рыжебородый допил вино и с важным видом пошел из таверны.
Роберт заказал новую бутыль и склонился над своей чашей. Возвращаться домой еще не хотелось. Занятие любовью на брачном ложе, возможно, принесло бы ему облегчение, но прежде пришлось бы дождаться ухода гостя, а он пребывал в сильном душевном волнении.
Подготовка убийства – дело не из приятных, даже если оно необходимо и будет совершено чужими руками. Он глянул на свои ладони, и на мгновение представил, как одной из них, правой, зажимает Герберту нос и рот. То тоже было необходимо, жестокость из милосердия. Старик все равно дышал на ладан. Лучше уж было сразу избавить его от мучений. Чем мгновенная смерть хуже жалкого существования в тяжких страданиях? После удара он все равно протянул бы недолго.
Роберт тряхнул головой, словно разгоняя рой докучливых комаров, и, окинув взглядом таверну, встретился глазами с одной из проституток, полногрудой веснушчатой блондинкой по имени Корисанда. Эта красотка сумела придумать себе необычное имя, значит, она на порядок выше прочих Хильд и Эгги, промышлявших в этом заведении. Не отрывая от нее взгляда, Роберт подкинул монетку, отработанным движением ловко подкрутив ее пальцами. Подбоченившись, женщина ленивой походкой подплыла к нему и налила себе вина из его кувшина.
– О Боже, Господи! – всхлипывала Мириэл, извиваясь и вздрагивая от прикосновения ласкающих пальцев Николаса и нежных уколов его языка. Она даже представить не могла, что такое огонь истинного сладострастия, насколько нестерпимо острыми могут быть ощущения. Это было невыносимо, она умирала. Однако Николас в ней по-прежнему не шевелился, разве что подстраивался под ее порывистые движения.
Она выгибалась, пытаясь одновременно остановить и продлить убивающее ее наслаждение. Бормоча ей в шею слова любви, он задвигался на ней, медленно, лениво. Мириэл вцепилась в его меховой плащ, потом в него самого, губами вдавливаясь в мужское плечо, чтобы заглушить крик, ногтями впиваясь в его спину. Его толчки стали более энергичными, он увеличил темп, но по-прежнему сохранял размеренность, обуздывая свою страсть. Мириэл обвила его ногами. Она услышала собственный голос, задыхающийся, умоляющий его прекратить, пощадить ее, и вдруг драгоценные камни слились в ее лоне в крошечный комок умопомрачительного блаженства и рассыпались на тысячи мельчайших осколков.
Долгое время она не ощущала ничего, кроме собственного прерывистого дыхания, стука сердца в груди и всплесков угасающей страсти. Сознание возвращалось к ней урывками. Прохладный мех его плаща, сквозняк на ее мокром от слез лице, мерцание короны в сиянии светильника… Они сильно рисковали, но все же она не спешила скрыть улики. Усталость и удовлетворение переполняли все ее существо. Впервые в жизни она чувствовала не саднящую боль, а приятную воспаленнность. Она глянула на Николаса. В какой-то момент он отстранился от нее и теперь лежал на животе, подпирая голову на согнутых локтях, и смотрел на нее озабоченно и нежно.
Она вдруг оробела под его пристальным взглядом, устыдясь не близости с ним, а собственной уязвимости, полной утраты самоконтроля в его объятиях. И ей не терпелось выяснить, сколь хорошо владеет собой он. Готовясь применить свои скромные, но весьма важные познания, она нахмурилась и заметила:
– Ты сделал мне бесценный подарок, но сам не получил удовольствия.
В его чертах промелькнуло удивление, словно он не ожидал от нее такой проницательности, но потом он склонился к ней, кончиками пальцев убирая завиток с ее лица.
– Потому что, как ты сама сказала, это был мой подарок, бесценный подарок. Я не хотел, чтобы ты забеременела. Бог свидетель, мы и так сильно рискуем.
Мириэл качнула головой:
– Ты зря боялся. Я точно знаю, что бесплодна. Мы с Робертом женаты вот уже почти год, и он исправно, дважды в день, пользуется своими супружескими правами во все дни, дозволенные церковью. Если б это было возможно, я бы уже давно забеременела. – Она скривилась – Порой мне кажется, что это меня Бог наказывает за то, что я сбежала из монастыря Святой Екатерины, но, если честно, я особо не расстраиваюсь, да и Роберт говорит, что для него это не важно. Мне нужна независимость, чтобы успешно заниматься своим ремеслом; ничто не должно привязывать меня к очагу. К тому же роды – дело опасное. – Повернув голову, она уткнулась носом в его теплое плечо. – И все-таки ты поступил по-рыцарски. Сомневаюсь, что найдется много мужчин, которые столь же внимательны к женщинам. – Она склонилась над ним и стала осыпать его поцелуями, сначала едва касаясь, затем все настойчивее. Ее ладонь заскользила вниз по его телу, обвела бедро, стала теребить кончик возбужденной плоти. Он с шипением втянул в себя воздух. Теперь она была в своей стихии, инициатива принадлежала ей. Она играла с ним, как прежде он играл с ней, ласкала его то быстрее, то медленнее, то пылко, то сдержанно. Вены на его шее вздулись, плоть в ее кулаке окаменела, изогнулась, как лук.
Мириэл обезумела от вожделения, ибо теперь она знала, что такое наслаждение, а искаженное сладострастием лицо Николаса лишь еще больше распаляло ее. Она убрала руку и без всякого стеснения забралась на него, приняла в себя, ногами зажимая его бедра.
Теперь он хватался за нее и стонал, мял ее спину, прижимался лицом к ее плечу, содрогаясь в ней.
Мириэл всхлипнула и в исступлении вдавилась в него всем телом, ее вновь захлестнули нестерпимо восхитительные ощущения. О Боже, от этого можно умереть, словно в тумане думала она, прислушиваясь к утихающему в ней возбуждению. Ей хотелось навечно сохранить это чувство, но оно улетучилось так же быстро, как пар, поднимающийся из кипящего котелка.
Нехотя она поднялась с него и оправила на себе измятое платье. Николас, все еще тяжело дыша, тоже оделся и, повернувшись на бок, взглянул на нее в свете оплывающей свечи.
– Это должно было произойти по-другому, – произнес он. – Если б только ты не сбежала в ту ночь в Ноттингеме.
Мириэл замерла.
– Насколько я помню, ты не хотел иметь дела с беглой монахиней, боялся потерять свободу. Мне пришлось всеми правдами и неправдами добиваться, чтобы ты проводил меня до города. Если ты потом и передумал, я об этом ничего не знала.
– Я просто не успел тебе сказать!
– Значит, опять я виновата. – Она начала высвобождаться из его объятий, но он задержал ее и вновь привлек к себе.
– Мы оба виноваты, – сказал Николас, – а выяснять, кто виноват больше, не имеет смысла. Просто мне очень жаль, что это произошло так, а не иначе. – Он погладил ее по щеке.
Она сглотнула комок в горле:
– Мне тоже.
Николас прижался губами к ее шее.
– Уйдем со мной, – пробормотал он. Мириэл зажмурилась, чтобы побороть слезы.
– Не могу, – ответила она срывающимся голосом, силясь сохранить самообладание. – Время, когда мы могли быть вместе, пришло и ушло. – Она зарылась пальцами в его волосы, едва не воя от мучительной радости, все глубже поселявшейся в ней с каждым ударом сердца. – Нам был отпущен только этот вечер.
– Никогда с этим не смирюсь, – прошептал Николас, водя губами по ее коже. – До конца дней своих буду умирать от желания, вспоминая эти мгновения.
– Нет, не будешь. Найдешь себе другие развлечения, чтобы утолить голод души. Как прежде. – Она разжала пальцы, пропуская через них его мерцающие пряди, через силу оторвалась от него и поднялась. – Внуши себе, что ничего этого никогда не было. Это единственный выход. – Она принялась заворачивать корону в шелк, но ее ладони так сильно тряслись, что, казалось, не стоит и пытаться.
– Я не смогу забыть. Так же, как и ты, – сердито отвечал он. – Это все равно, что вернуть слепому зрение, а потом запереть его в темной комнате.
– Тебе лучше уйти, – выдавила она, уткнувшись взглядом в свои неуклюжие руки, чтобы не видеть боли в лице Николаса. – Скоро должен вернуться Роберт. Я не хочу встречать его в таком состоянии.
– И как же ты намерена встретить его?
– Как жена. – Мириэл глубоко вздохнула и выпрямила спину. – Он – хороший человек. И я не хочу, чтобы он страдал из-за чужих грехов. – А он будет страдать, если узнает. Потребует, чтобы она поведала ему каждую подробность, не пощадит ни ее, ни себя.
Николас поднялся и, встряхнув плащ, накинул его на плечи.
– Значит, пусть страдают виновные?
– Я связана с ним обязательствами, чувством долга. – Она с мольбой посмотрела на Николаса, молча взывая к его благоразумию.
На мгновение ей показалось, что он сейчас развернется и уйдет, словно обиженный подросток, но Николас, сделав два шага, поравнялся с ней.
– Если передумаешь, ты знаешь, где меня искать. – Он взял ее за плечи, привлек к себе и смял ее губы в поцелуе, так что она едва не задохнулась. – Или если возникнет нужда.
Он ушел, и с его уходом погасла оплывшая свеча. Мириэл стояла в леденящей темноте, пропитавшейся запахом жженого воска, и сжимала в руках корону Матильды.
Роберт вернулся домой очень поздно, всего за несколько часов до рассвета. Мириэл почувствовала, как осел под его тяжестью тюфяк. От него разило винным перегаром и еще чем-то затхлым, напоминающим запах испорченного розового масла. Свернувшись клубочком на краю кровати, она притворилась спящей и ждала, что он вот-вот толкнет ее, заставит повернуться и отдать ему свой супружеский долг. Однако Роберт натянул на себя одеяло, тяжело вздохнул, взбивая подушку, и, не трогая ее, вскоре захрапел.
Обрадованная, она расслабилась. Она плохо представляла себе, как стала бы угождать мужу. Роберт наверняка заметил бы перемену в ее отношении и сразу заподозрил бы ее в связи с другим мужчиной. Она понимала, что страх ее вызван чувством вины, но все равно не могла отделаться от этой мысли. И плохо представляла, как стала бы терпеть надругательство Роберта над своим телом после того, как она познала настоящее блаженство. Все ее существо объяла горестно-сладостная боль. Она вспоминала любовные ласки Николаса и сравнивала их с грубостью Роберта. Это было невыносимо, но она знала, что должна будет смириться. Она не сможет уклоняться от ответственности и своих обязательств, как делала это в монастыре Святой Екатерины. Те обязательства ей навязали ради удобства других, а свою нынешнюю жизнь она выстроила собственными руками и очень гордилась своим успехом. Ей следовало бы знать, что гордыня никогда не доводит до добра. Caveat emptor.
Глава 22
Баржи Николаса везли шерсть и рулоны ткани, закупленные флорентийским торговцем Гвидо на линкольнской ярмарке для продажи на рынках и для обработки в красильнях его родного города. Сам щеголеватый маленький итальянец, оставив товар на Николаса, отправился за новыми партиями сукна в Стамфорд. Николас должен был доставить груз итальянского торговца на его склады в морском порту.
До самого горизонта простирались болотистые равнины, на которых тут и там виднелись башни и колокольни монастырей, специально сооруженных вблизи болот и реки, поскольку это давало им доступ к отвоеванным у воды плодородным землям и пастбищам, рыбным богатствам и путям сообщения. Услышав разнесшийся над рекой колокольный звон, Николас вспомнил монастырь Святой Екатерины и то, как он лежал там в лазарете, слабый и беспомощный, словно младенец, вспомнил, как впервые увидел Мириэл. Обычная монахиня, подумал он тогда, молодая монашка. Как же глубоко он заблуждался, даже в те первые мгновения.
Обычно неспешное плавание по Уитему до Бостона доставляло ему удовольствие, но сейчас он задыхался.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48