На тесном пространстве между двумя ложами Ионасса начала варварский танец.
Критон схватил ее в объятия, посадил к себе на колени. Девушка ласкала его медленно, опытно. Он уже ничего не видел, не слышал, только ощущал это гибкое, надушенное тело, которое терлось о его тело.
Амикла успеха не имела. Сократ гладил ей грудь и все расспрашивал. Откуда она. Чья дочь. Когда покинула отчий дом. Почему. Нравится ли ей здесь. С кем ей приходится…
– Какое тебе дело, мало ли свинских рыл… Матросы, от которых разит всякой вонью! – гневно вскинулась Амикла. – И нечего расспрашивать! Ты сам раб, а не знаешь, что значит прислуживать кому-то?
– Я не раб.
Амикла смягчилась; обхватив Сократа обеими руками за шею, поведала: она тоже не рабыня. Ее отец, владелец грузового судна, до тех пор брал в долг у менял на закупку товаров, пока те не пустили его по миру, а судно проглотили долги…
– И пришлось ему наниматься на работы, какие выполняют только рабы, и вся наша семья впала в нужду. Я тоже, – закончила Амикла.
Сократ все гладил ей грудь.
– И жениха не нашлось? Ты ведь красивая.
Амикла запустила пальцы в кудри на затылке юноши.
– Чтоб прокормиться? Так себе все и представляют: супруг-кормилец. Но пусть теперь меня кормит моя красота! Хочешь ты жениться на мне? Наверное, хочешь, раз так всем интересуешься. Вот и выведи меня отсюда! Возьми в жены! Ты – жених, будто созданный для меня. А я готова на животе поползти хотя бы и за таким босоногим бедняком, как ты!
Она прижалась к нему теснее.
Сократ почувствовал, как по его голой груди ручьем потекли ее слезы. Он только не знал – искренние или притворные.
– Почему ты не ухватилась за моего друга, почему села ко мне?
Амикла понизила голос:
– Право выбирать имеет одна Ионасса. А мне уж что останется.
Сократ молча протянул ей три драхмы – все, что имел. Девушка кинула молниеносный взгляд на матерчатый занавес, из-за которого заглядывал в каморку владелец дома. Нарочито оттолкнула руку Сократа, вскрикнув:
– Зачем щиплешь мне грудь? Больно!
Голова Синдара исчезла. Амикла шепнула:
– Вот теперь давай деньги… Скорей! Спасибо!
Ее поцелуи стали жарче. А Сократ в упоении гладил все ее тело, словно ладони его хотели запомнить очертания этих округлых боков и грудей. Амикла отвечала ему ласками. Опытность рук скульптора – и опытность рук проститутки… Сократ закрыл глаза – наслаждение осязанием было острее.
Вдруг он насторожился. Уловил обрывки разговора между Ионассой и Критоном. Открыл глаза. Те двое уже не сидели – лежали. Но Ионасса все еще отдаляла то, чем должно было завершиться.
– Какой ты нежный… Как сладко пахнут твои волосы и ладони… Я еще никогда не любилась с таким ухоженным мальчиком. Я люблю тебя… Ты должен приходить ко мне! Обещаешь? Будешь приходить, правда?
Руки Сократа замерли на теле Амиклы; он с изумлением прислушался к речам Ионассы, увидел склонившееся к ней лицо Критона – такое знакомое, сейчас оно показалось Сократу совсем чужим…
И еще одно лицо увидел Сократ – то, что высунулось из-за занавеси, – лицо Синдара. Его потные волосы прилипли ко лбу. Сильнее набрякли синие мешочки под глазами. Синдар упивался зрелищем – но вот он дал знак Ионассе заканчивать.
– Я сразу влюбилась в тебя… С первого взгляда! – Ионасса поцеловала Критона. – А ты меня любишь?
– Люблю… Люблю…
– Зачем лжешь?! – вырвалось у Сократа. – Зачем употребляешь это слово всуе? Какая там любовь!
Ионасса надулась:
– Что себе позволяет твой раб? Ты любишь меня, а я тебя…
Сократ заметил – обнимая Критона за шею, Ионасса в то же время нащупывала ногой его кошелек. Между тем она продолжала:
– Никто еще не очаровывал меня так сразу, как ты…
– Лжешь, – бросил ей Сократ с той же злостью, что и Критону.
Ионасса хотела что-то возразить, но ее опередил Критон:
– Как ты смеешь оскорблять ее? Что пристал? Оставь нас в покое!
Сократ ушам своим не поверил. Не слова Критона – их враждебный тон изумил его. Задумчиво провел он ладонью по волосам Амиклы. Та шепнула:
– Ты прав – она лжет! Уже сколько лет она любовница Синдара… – И добавила с ненавистью: – Потому и позволено ей выбирать. Нам-то – нет…
Сократ глянул на уродливое лицо Синдара, наблюдавшего за действиями Ионассы с Критоном. И с таким чудовищем будет делиться мой Критон!
Амикла уже нетерпеливо сказала:
– Ты имеешь на меня право… Ну же!
Но Сократ, рассерженный, повернулся к Критону:
– Ты что, на голову свалился, что не распознаешь фальшь, с какой ластится к тебе эта девчонка? И не догадываешься почему?
– Не оскорбляй ее! Я запрещаю! – крикнул Критон, и лицо его перекосилось от злобы.
– Зря я тебя взял с собой, голубок. Попадаешься на сладкие словечки какой-то шлюхи… Вставай! Уходим отсюда. – И Сократ шагнул к нему.
Критон схватил со столика железный светильник, замахнулся:
– Не отстанешь?! Чего привязался? Смотри, брошу!
– Бросай!
Критон швырнул в него светильник, Сократ поймал его на лету. Фитиль погас, масло разлилось.
Ионасса легла на спину, притянула к себе Критона.
– Возьми и ты меня… – позвала Сократа Амикла.
Но в этот момент раздался крик. Чья-то смуглая рука оттолкнула Синдара, сорвала занавес, и появился загорелый, бородатый моряк. Это был Драбол, который возит товары из Пирея на Эгину, а в день Афродиты посещает Ионассу, щедро расплачиваясь. Быть может, он не знал, что Ионасса – любовница Синдара, а может, и знал, но ему это было безразлично – во всяком случае, Драбол был здесь постоянным и уважаемым посетителем.
Увидев свою Ионассу на ложе в объятиях красивого юноши, Драбол взревел, как тур, раненный стрелой в глаз.
Ионасса слишком поздно почуяла опасность, но делала, что могла, чтоб обелить себя. Повернулась на бок, притворяясь, что отбивается от Критона, закричала:
– Зря канючишь! Не хочу тебя! Пусти, говорю! Отпусти, а то укушу!
– Проклятая сука! – разразился бранью Драбол. – Сколько я тебе денег перетаскал! А она тут с каким-то молокососом возжается! Нынче – мой день! И мой час! Рожу тебе разобью!
Ионасса зашла еще дальше в своем притворном отвращении к Критону:
– На, смотри, хочу я тебя или нет! – И она плюнула ему в лицо.
Тот никогда не испытывал подобного унижения. Он побледнел – и в ту же секунду тяжелая рука Драбола опустилась на лицо Ионассы.
Критон уже поднимался с ложа, когда моряк схватил его жилистыми руками за шею и начал душить. Критон сипел, хрипел, брыкался, но тиски Драболовых лап не разжимались. Сократ кинулся на помощь другу, но тут, по знаку Синдара, явился чернокожий исполин, схватил Критона и Сократа, выволок обоих из дому, стукнул несколько раз головами и отшвырнул к противоположной стене, как паршивых котят.
Поднявшись с трудом, оба со всей возможной быстротой двинулись к Длинным стенам и стали подниматься к Афинам.
Критон остановился, упершись лбом в стену: его рвало. Сократ подумал: грязь снаружи, грязь внутри – вот и рвется вон. Я и сам блевал бы, будь у меня желудок послабее…
Двинулись дальше. Критон шел медленно, еле передвигая ноги. Сократ спросил:
– Тебе еще плохо?
– Плохо… А главное, я сам себе противен! Как я обращался с тобой! Плохо мне, тошнит от самого себя… Можешь ты простить меня, Сократ?
– Уже простил.
– Ты-то сразу распознал эту подлость…
– Потому что знал то, чего не знал ты. Эта твоя «любовь» каждую ночь валяется со своей любовью – Синдаром. – Сократ решил не щадить друга.
Критон закрыл руками лицо, не находя слов, чтобы выразить брезгливое отвращение.
– А заметил ты, сколько красок в этом вертепе? Все цвета радуги, и главное – все яркие, кричащие. Лишь одного цвета там нет – белого.
– Потому что там ему не место, – сказал Критон.
– Вот именно. Но ты, кажется, не расплатился?
Критон невольно взялся за пояс – кошелька не было.
– Расплатился, – буркнул он. – Все деньги украли. А было почти тридцать драхм! Но кто мог их взять? Эта девка? Или содержатель?
Сократ усмехнулся:
– Радуйся тому, что мы сегодня испытали!
– Чему тут радоваться? Я еще и сейчас чувствую на лице плевок этой девки, еще и сейчас будто тону в этой грязи…
– Нет, мы оба должны радоваться…
– Но чему, скажи?
– Мы узнали, какой страшной силой обладает в известные моменты страсть, инстинкт…
– Ужасная сила! Отвратительная – но непобедимая… Скажи, может ли что-либо побороть ее?
– Не знаю, Критон. Разум и воля слишком слабы перед ней. Может быть, чувство? Может быть, если включить любовь в гармонию красоты, чтоб она дарила блаженство… Не знаю. Слишком это сильно…
8
– Вот тебе сандалии. Нельзя же идти туда босиком, – сказала Фенарета.
Сын посмотрел на нее вопросительно, однако отговариваться не стал. В храм я хожу босой, подумал он, но туда и впрямь неприлично пойти так.
– Еще хитон сейчас принесу. Купила недавно, пускай будет новый, когда пойдешь записываться в эфебы.
Мать вышла, а сын, сидя на своей постели, принялся рассматривать сандалии. Крест-накрест – кожаные полоски. Похожи на коричневых змеек.
Обулся, застегнул пряжки. Брр! Ступню сжимает, давит на подъем – нога не свободна… Встал, притопнул.
Мать вошла, неся белый хитон.
– Тебе к лицу, мальчик! – обняла его. – Да хранит тебя Афина – и успеха тебе. Шагни через порог правой ногой. Ты рад?
– Еще как, матушка! Не каждого приглашают к Периклу…
Не пышным – простым был дом Перикла. Далеко ему было до вилл иных аристократов, зато в нем богатство мыслей – вклад самого хозяина – и тонкий вкус, который внесла в этот дом вторая Периклова супруга, Аспасия. Частыми гостями были в этом доме выдающиеся мужи, философы, ученые, строители, художники, которых Перикл привлекал в Афины со всех концов Афинского союза городов.
Одно из просторных помещений служило рабочим покоем – именно там рождался новый облик Афин. Несколько столов, составленных в ряд, покрывали чертежи. Большой план города, которому собиравшиеся здесь люди назначили расти и расцветать невиданной еще в мире красотой, – этот общий план составлял центр всего. Вокруг были разложены детальные чертежи зданий, уже перестроенных или только перестраиваемых, чертежи и макеты новых зданий, эскизы их внешней и внутренней отделки.
Эти еще воображаемые строения заполнили комнату. Когда же вся эта красота заполнит город? Даже те, кто изо дня в день склоняются над планами, еще не знают ответа; знают только – красота рождается не сразу. Приносят наброски – тут изменить, там добавить что-то новое, – и всякий раз Перикл требует, чтоб это новое было еще богаче и великолепнее.
Великий скульптор Фидий, в чьи руки Перикл собирается отдать руководство всем преобразованием Афин – человек, заросший бородой, с глазами как горячие угольки, – водит указкой по плану города, задерживается там, где ведется строительство, и объясняет Периклу, как продвигается восстановление храмов и городских стен, некогда разрушенных персами.
Закатное солнце пробилось сквозь занавеси, упало на лицо Фидия, которое вдруг выразило непривычное напряжение. Аспасия, сидевшая в резном кресле, наклонилась к Софоклу:
– Посмотри на его лицо!
– Да. Оно не такое, как всегда. Оно взволнованно, и указка беспокойно скользит по планам. Словно у Фидия лихорадка, – шепотом ответил Софокл. – Но гореть – прекраснее, чем охладевать!
Фидий закончил свой отчет. Теперь он взял свитки папируса и развернул их на свободном столе – Парфенон! План сверху, общий вид, эскизы отделки, предложенные самим Фидием. Лес дорических колонн обступил гигантский храм Афины Девственницы. Он высился на темени Акрополя, подобный царскому венцу. Более сорока колонн устремились в вышину, еще увеличенную для человеческого взора благодаря наклону колонн внутрь. Цветная роспись изображала шествие в праздник Панафиней – это шествие будет высечено на фризе. Оба фронтона предложены тоже в красках: синей, красной, желтой.
Воцарилась тишина. Никто не осмеливался заговорить прежде Перикла.
Тот хранил серьезный вид. Полные губы его большого рта были сжаты. У Перикла – узкое лицо, череп вытянут ввысь. За глаза его называли «лукоголовым», в глаза – «олимпийцем». Молча, внимательно изучал Перикл проект Фидия.
Аспасия тихо сказала Софоклу:
– Какой храм! Помню, ты читал нам недавно отрывок из твоей неоконченной трагедии: «Много в природе дивных сил, но сильней человека – нет!»
Перикл озабоченно поморщился.
– Вижу на твоем лице восторг – но и опасение, – сказала ему Аспасия.
– Умница моя, – пробормотал Перикл, не отрывая взгляда от проекта.
– Поразительно! – выдохнул Софокл.
– Это твой замысел, – обращаясь к Периклу, скромно молвил Фидий. – Мы с архитекторами Калликратом и Иктином помнили все твои пожелания и требования.
– Но все это гораздо великолепнее, чем я себе представлял!
– К залу с шатровой крышей – одеону – у народа Афин прибавится еще одна драгоценность, – сказал Анаксагор.
Перикл по своему обыкновению улыбнулся уголками губ:
– А как же иначе, дорогие. Фукидид поставил себе целью объединить афинских аристократов, чтобы с ними пойти против народа; я же научился мыслить мыслями народа, видеть десятками тысяч его глаз и, решив жить для народа, – строить для него.
– Замысел Парфенона – твой, – повторил Фидий, встревоженный и огорченный тем, что о самом храме Афины Перикл все еще ничего не сказал.
Аспасия кивнула:
– Да, Перикл умеет из-под земли добывать сокровища для города, но сила этой красоты, Фидий, – она от тебя.
– Это какая-то оргия красоты, – восхищенно заметил Анаксагор, а Софокл добавил:
– Такая красота пробуждает в человеке стремление приблизиться к ней.
Однако лицо Перикла не прояснилось. Его большие пытливые глаза все время блуждали по плану, по эскизам архитравов и фриза, на красном фоне которого выделялись синие фигуры. Наконец он заговорил:
– Оргия красоты, говорите вы. Да: видение, возносящееся перед взором человека, заставляя его делаться лучше. Но это устрашающая красота, она и возмущает!
Фидий беспомощно опустил руки. Он понял. Он-то знал, во что обойдется Парфенон. Знал – если Афины увенчают свою главу этим венцом, возникнет новый повод для ненависти и зависти всех полисов – членов Афинского морского союза. Уже и теперь они поносят Афины как беспутную расточительницу, которая увешивает себя драгоценностями за их счет; ведь вовсе не из страха перед персами перевел Перикл казну союза с острова Делос в Афины, а для того, чтобы иметь ее под рукой.
Перикл поднял голову и сказал твердым тоном, каким он обращался к многотысячной афинской экклесии:
– Знаю, о чем вы думаете и что боитесь высказать передо мной. Скажу сам: я беззастенчиво черпаю из союзной кассы, укрытой на Акрополе. Да, я поступаю так – но разве я вор? Или трачу на себя?
Бесшумно вошел раб, доложил Периклу, что пришел Сократ, приглашенный на этот день и час.
– Пускай придет в другой раз. Я потом передам когда, – сказал Перикл.
Анаксагор жестом руки остановил раба и обратился к хозяину дома:
– Когда же попадет к тебе бедный юноша, если ты все дни проводишь над планами? Он и так ждет уже несколько месяцев…
– Кто этот Сократ? – спросила Аспасия. – Кажется, я слышала это имя.
– Сократ – молодой одаренный скульптор, – ответил Фидий. – Я видел у Критона его Силена. Превосходная работа.
– Скульптор – и мой ученик, – дополнил Анаксагор.
– Отлично, – сказал Перикл со свойственной ему легкой полуулыбкой. – Стало быть, у Сократа и у меня один и тот же учитель. Ну, дорогой Анаксагор, если ты сделаешь из него такого же безумца, как я…
И он распорядился провести Сократа в перистиль:
– Пускай там подождет. Я приглашаю его отужинать с нами.
Едва раб вышел, Аспасия озабоченно спросила, что так тревожит Перикла. Он мгновенно вскипел:
– Как будто вы не знаете! Против меня вытащат самое худшее!
Они понимали, что означают эти слова. Перикл был суеверен. Он не мог преодолеть в себе ужаса перед сверхъестественными силами, перед мстительностью богов. Сколько раз видел он их месть осуществленной!
Анаксагор употребил невероятные усилия, стремясь переубедить Перикла, избавить его от суеверия, как врач избавляет больного от недуга. Но перед глазами Перикла все стояла кровь, кощунственно пролитая некогда одним из рода Алкмеонидов – его рода.
Во времена, когда Килон со своими приверженцами пытался захватить власть в государстве, архонтом был Мегакл, потомок Алкмеона. Мятежники были окружены на Акрополе, но нашли убежище у алтаря Афины, что по древним законам обеспечивало им безопасность.
Мегакл обещал мятежникам милость, если они покинут святыню. Но едва они оттуда вышли, Мегакл, нарушив священный обет, велел их перебить. За такое вероломство весь род его был проклят навек.
В течение двух столетий всякое несчастье, постигавшее членов этого рода, почиталось местью богов; проклятие это было весьма удобным оружием для врагов Алкмеонидов – они могли прибегнуть к нему в любой момент.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58
Критон схватил ее в объятия, посадил к себе на колени. Девушка ласкала его медленно, опытно. Он уже ничего не видел, не слышал, только ощущал это гибкое, надушенное тело, которое терлось о его тело.
Амикла успеха не имела. Сократ гладил ей грудь и все расспрашивал. Откуда она. Чья дочь. Когда покинула отчий дом. Почему. Нравится ли ей здесь. С кем ей приходится…
– Какое тебе дело, мало ли свинских рыл… Матросы, от которых разит всякой вонью! – гневно вскинулась Амикла. – И нечего расспрашивать! Ты сам раб, а не знаешь, что значит прислуживать кому-то?
– Я не раб.
Амикла смягчилась; обхватив Сократа обеими руками за шею, поведала: она тоже не рабыня. Ее отец, владелец грузового судна, до тех пор брал в долг у менял на закупку товаров, пока те не пустили его по миру, а судно проглотили долги…
– И пришлось ему наниматься на работы, какие выполняют только рабы, и вся наша семья впала в нужду. Я тоже, – закончила Амикла.
Сократ все гладил ей грудь.
– И жениха не нашлось? Ты ведь красивая.
Амикла запустила пальцы в кудри на затылке юноши.
– Чтоб прокормиться? Так себе все и представляют: супруг-кормилец. Но пусть теперь меня кормит моя красота! Хочешь ты жениться на мне? Наверное, хочешь, раз так всем интересуешься. Вот и выведи меня отсюда! Возьми в жены! Ты – жених, будто созданный для меня. А я готова на животе поползти хотя бы и за таким босоногим бедняком, как ты!
Она прижалась к нему теснее.
Сократ почувствовал, как по его голой груди ручьем потекли ее слезы. Он только не знал – искренние или притворные.
– Почему ты не ухватилась за моего друга, почему села ко мне?
Амикла понизила голос:
– Право выбирать имеет одна Ионасса. А мне уж что останется.
Сократ молча протянул ей три драхмы – все, что имел. Девушка кинула молниеносный взгляд на матерчатый занавес, из-за которого заглядывал в каморку владелец дома. Нарочито оттолкнула руку Сократа, вскрикнув:
– Зачем щиплешь мне грудь? Больно!
Голова Синдара исчезла. Амикла шепнула:
– Вот теперь давай деньги… Скорей! Спасибо!
Ее поцелуи стали жарче. А Сократ в упоении гладил все ее тело, словно ладони его хотели запомнить очертания этих округлых боков и грудей. Амикла отвечала ему ласками. Опытность рук скульптора – и опытность рук проститутки… Сократ закрыл глаза – наслаждение осязанием было острее.
Вдруг он насторожился. Уловил обрывки разговора между Ионассой и Критоном. Открыл глаза. Те двое уже не сидели – лежали. Но Ионасса все еще отдаляла то, чем должно было завершиться.
– Какой ты нежный… Как сладко пахнут твои волосы и ладони… Я еще никогда не любилась с таким ухоженным мальчиком. Я люблю тебя… Ты должен приходить ко мне! Обещаешь? Будешь приходить, правда?
Руки Сократа замерли на теле Амиклы; он с изумлением прислушался к речам Ионассы, увидел склонившееся к ней лицо Критона – такое знакомое, сейчас оно показалось Сократу совсем чужим…
И еще одно лицо увидел Сократ – то, что высунулось из-за занавеси, – лицо Синдара. Его потные волосы прилипли ко лбу. Сильнее набрякли синие мешочки под глазами. Синдар упивался зрелищем – но вот он дал знак Ионассе заканчивать.
– Я сразу влюбилась в тебя… С первого взгляда! – Ионасса поцеловала Критона. – А ты меня любишь?
– Люблю… Люблю…
– Зачем лжешь?! – вырвалось у Сократа. – Зачем употребляешь это слово всуе? Какая там любовь!
Ионасса надулась:
– Что себе позволяет твой раб? Ты любишь меня, а я тебя…
Сократ заметил – обнимая Критона за шею, Ионасса в то же время нащупывала ногой его кошелек. Между тем она продолжала:
– Никто еще не очаровывал меня так сразу, как ты…
– Лжешь, – бросил ей Сократ с той же злостью, что и Критону.
Ионасса хотела что-то возразить, но ее опередил Критон:
– Как ты смеешь оскорблять ее? Что пристал? Оставь нас в покое!
Сократ ушам своим не поверил. Не слова Критона – их враждебный тон изумил его. Задумчиво провел он ладонью по волосам Амиклы. Та шепнула:
– Ты прав – она лжет! Уже сколько лет она любовница Синдара… – И добавила с ненавистью: – Потому и позволено ей выбирать. Нам-то – нет…
Сократ глянул на уродливое лицо Синдара, наблюдавшего за действиями Ионассы с Критоном. И с таким чудовищем будет делиться мой Критон!
Амикла уже нетерпеливо сказала:
– Ты имеешь на меня право… Ну же!
Но Сократ, рассерженный, повернулся к Критону:
– Ты что, на голову свалился, что не распознаешь фальшь, с какой ластится к тебе эта девчонка? И не догадываешься почему?
– Не оскорбляй ее! Я запрещаю! – крикнул Критон, и лицо его перекосилось от злобы.
– Зря я тебя взял с собой, голубок. Попадаешься на сладкие словечки какой-то шлюхи… Вставай! Уходим отсюда. – И Сократ шагнул к нему.
Критон схватил со столика железный светильник, замахнулся:
– Не отстанешь?! Чего привязался? Смотри, брошу!
– Бросай!
Критон швырнул в него светильник, Сократ поймал его на лету. Фитиль погас, масло разлилось.
Ионасса легла на спину, притянула к себе Критона.
– Возьми и ты меня… – позвала Сократа Амикла.
Но в этот момент раздался крик. Чья-то смуглая рука оттолкнула Синдара, сорвала занавес, и появился загорелый, бородатый моряк. Это был Драбол, который возит товары из Пирея на Эгину, а в день Афродиты посещает Ионассу, щедро расплачиваясь. Быть может, он не знал, что Ионасса – любовница Синдара, а может, и знал, но ему это было безразлично – во всяком случае, Драбол был здесь постоянным и уважаемым посетителем.
Увидев свою Ионассу на ложе в объятиях красивого юноши, Драбол взревел, как тур, раненный стрелой в глаз.
Ионасса слишком поздно почуяла опасность, но делала, что могла, чтоб обелить себя. Повернулась на бок, притворяясь, что отбивается от Критона, закричала:
– Зря канючишь! Не хочу тебя! Пусти, говорю! Отпусти, а то укушу!
– Проклятая сука! – разразился бранью Драбол. – Сколько я тебе денег перетаскал! А она тут с каким-то молокососом возжается! Нынче – мой день! И мой час! Рожу тебе разобью!
Ионасса зашла еще дальше в своем притворном отвращении к Критону:
– На, смотри, хочу я тебя или нет! – И она плюнула ему в лицо.
Тот никогда не испытывал подобного унижения. Он побледнел – и в ту же секунду тяжелая рука Драбола опустилась на лицо Ионассы.
Критон уже поднимался с ложа, когда моряк схватил его жилистыми руками за шею и начал душить. Критон сипел, хрипел, брыкался, но тиски Драболовых лап не разжимались. Сократ кинулся на помощь другу, но тут, по знаку Синдара, явился чернокожий исполин, схватил Критона и Сократа, выволок обоих из дому, стукнул несколько раз головами и отшвырнул к противоположной стене, как паршивых котят.
Поднявшись с трудом, оба со всей возможной быстротой двинулись к Длинным стенам и стали подниматься к Афинам.
Критон остановился, упершись лбом в стену: его рвало. Сократ подумал: грязь снаружи, грязь внутри – вот и рвется вон. Я и сам блевал бы, будь у меня желудок послабее…
Двинулись дальше. Критон шел медленно, еле передвигая ноги. Сократ спросил:
– Тебе еще плохо?
– Плохо… А главное, я сам себе противен! Как я обращался с тобой! Плохо мне, тошнит от самого себя… Можешь ты простить меня, Сократ?
– Уже простил.
– Ты-то сразу распознал эту подлость…
– Потому что знал то, чего не знал ты. Эта твоя «любовь» каждую ночь валяется со своей любовью – Синдаром. – Сократ решил не щадить друга.
Критон закрыл руками лицо, не находя слов, чтобы выразить брезгливое отвращение.
– А заметил ты, сколько красок в этом вертепе? Все цвета радуги, и главное – все яркие, кричащие. Лишь одного цвета там нет – белого.
– Потому что там ему не место, – сказал Критон.
– Вот именно. Но ты, кажется, не расплатился?
Критон невольно взялся за пояс – кошелька не было.
– Расплатился, – буркнул он. – Все деньги украли. А было почти тридцать драхм! Но кто мог их взять? Эта девка? Или содержатель?
Сократ усмехнулся:
– Радуйся тому, что мы сегодня испытали!
– Чему тут радоваться? Я еще и сейчас чувствую на лице плевок этой девки, еще и сейчас будто тону в этой грязи…
– Нет, мы оба должны радоваться…
– Но чему, скажи?
– Мы узнали, какой страшной силой обладает в известные моменты страсть, инстинкт…
– Ужасная сила! Отвратительная – но непобедимая… Скажи, может ли что-либо побороть ее?
– Не знаю, Критон. Разум и воля слишком слабы перед ней. Может быть, чувство? Может быть, если включить любовь в гармонию красоты, чтоб она дарила блаженство… Не знаю. Слишком это сильно…
8
– Вот тебе сандалии. Нельзя же идти туда босиком, – сказала Фенарета.
Сын посмотрел на нее вопросительно, однако отговариваться не стал. В храм я хожу босой, подумал он, но туда и впрямь неприлично пойти так.
– Еще хитон сейчас принесу. Купила недавно, пускай будет новый, когда пойдешь записываться в эфебы.
Мать вышла, а сын, сидя на своей постели, принялся рассматривать сандалии. Крест-накрест – кожаные полоски. Похожи на коричневых змеек.
Обулся, застегнул пряжки. Брр! Ступню сжимает, давит на подъем – нога не свободна… Встал, притопнул.
Мать вошла, неся белый хитон.
– Тебе к лицу, мальчик! – обняла его. – Да хранит тебя Афина – и успеха тебе. Шагни через порог правой ногой. Ты рад?
– Еще как, матушка! Не каждого приглашают к Периклу…
Не пышным – простым был дом Перикла. Далеко ему было до вилл иных аристократов, зато в нем богатство мыслей – вклад самого хозяина – и тонкий вкус, который внесла в этот дом вторая Периклова супруга, Аспасия. Частыми гостями были в этом доме выдающиеся мужи, философы, ученые, строители, художники, которых Перикл привлекал в Афины со всех концов Афинского союза городов.
Одно из просторных помещений служило рабочим покоем – именно там рождался новый облик Афин. Несколько столов, составленных в ряд, покрывали чертежи. Большой план города, которому собиравшиеся здесь люди назначили расти и расцветать невиданной еще в мире красотой, – этот общий план составлял центр всего. Вокруг были разложены детальные чертежи зданий, уже перестроенных или только перестраиваемых, чертежи и макеты новых зданий, эскизы их внешней и внутренней отделки.
Эти еще воображаемые строения заполнили комнату. Когда же вся эта красота заполнит город? Даже те, кто изо дня в день склоняются над планами, еще не знают ответа; знают только – красота рождается не сразу. Приносят наброски – тут изменить, там добавить что-то новое, – и всякий раз Перикл требует, чтоб это новое было еще богаче и великолепнее.
Великий скульптор Фидий, в чьи руки Перикл собирается отдать руководство всем преобразованием Афин – человек, заросший бородой, с глазами как горячие угольки, – водит указкой по плану города, задерживается там, где ведется строительство, и объясняет Периклу, как продвигается восстановление храмов и городских стен, некогда разрушенных персами.
Закатное солнце пробилось сквозь занавеси, упало на лицо Фидия, которое вдруг выразило непривычное напряжение. Аспасия, сидевшая в резном кресле, наклонилась к Софоклу:
– Посмотри на его лицо!
– Да. Оно не такое, как всегда. Оно взволнованно, и указка беспокойно скользит по планам. Словно у Фидия лихорадка, – шепотом ответил Софокл. – Но гореть – прекраснее, чем охладевать!
Фидий закончил свой отчет. Теперь он взял свитки папируса и развернул их на свободном столе – Парфенон! План сверху, общий вид, эскизы отделки, предложенные самим Фидием. Лес дорических колонн обступил гигантский храм Афины Девственницы. Он высился на темени Акрополя, подобный царскому венцу. Более сорока колонн устремились в вышину, еще увеличенную для человеческого взора благодаря наклону колонн внутрь. Цветная роспись изображала шествие в праздник Панафиней – это шествие будет высечено на фризе. Оба фронтона предложены тоже в красках: синей, красной, желтой.
Воцарилась тишина. Никто не осмеливался заговорить прежде Перикла.
Тот хранил серьезный вид. Полные губы его большого рта были сжаты. У Перикла – узкое лицо, череп вытянут ввысь. За глаза его называли «лукоголовым», в глаза – «олимпийцем». Молча, внимательно изучал Перикл проект Фидия.
Аспасия тихо сказала Софоклу:
– Какой храм! Помню, ты читал нам недавно отрывок из твоей неоконченной трагедии: «Много в природе дивных сил, но сильней человека – нет!»
Перикл озабоченно поморщился.
– Вижу на твоем лице восторг – но и опасение, – сказала ему Аспасия.
– Умница моя, – пробормотал Перикл, не отрывая взгляда от проекта.
– Поразительно! – выдохнул Софокл.
– Это твой замысел, – обращаясь к Периклу, скромно молвил Фидий. – Мы с архитекторами Калликратом и Иктином помнили все твои пожелания и требования.
– Но все это гораздо великолепнее, чем я себе представлял!
– К залу с шатровой крышей – одеону – у народа Афин прибавится еще одна драгоценность, – сказал Анаксагор.
Перикл по своему обыкновению улыбнулся уголками губ:
– А как же иначе, дорогие. Фукидид поставил себе целью объединить афинских аристократов, чтобы с ними пойти против народа; я же научился мыслить мыслями народа, видеть десятками тысяч его глаз и, решив жить для народа, – строить для него.
– Замысел Парфенона – твой, – повторил Фидий, встревоженный и огорченный тем, что о самом храме Афины Перикл все еще ничего не сказал.
Аспасия кивнула:
– Да, Перикл умеет из-под земли добывать сокровища для города, но сила этой красоты, Фидий, – она от тебя.
– Это какая-то оргия красоты, – восхищенно заметил Анаксагор, а Софокл добавил:
– Такая красота пробуждает в человеке стремление приблизиться к ней.
Однако лицо Перикла не прояснилось. Его большие пытливые глаза все время блуждали по плану, по эскизам архитравов и фриза, на красном фоне которого выделялись синие фигуры. Наконец он заговорил:
– Оргия красоты, говорите вы. Да: видение, возносящееся перед взором человека, заставляя его делаться лучше. Но это устрашающая красота, она и возмущает!
Фидий беспомощно опустил руки. Он понял. Он-то знал, во что обойдется Парфенон. Знал – если Афины увенчают свою главу этим венцом, возникнет новый повод для ненависти и зависти всех полисов – членов Афинского морского союза. Уже и теперь они поносят Афины как беспутную расточительницу, которая увешивает себя драгоценностями за их счет; ведь вовсе не из страха перед персами перевел Перикл казну союза с острова Делос в Афины, а для того, чтобы иметь ее под рукой.
Перикл поднял голову и сказал твердым тоном, каким он обращался к многотысячной афинской экклесии:
– Знаю, о чем вы думаете и что боитесь высказать передо мной. Скажу сам: я беззастенчиво черпаю из союзной кассы, укрытой на Акрополе. Да, я поступаю так – но разве я вор? Или трачу на себя?
Бесшумно вошел раб, доложил Периклу, что пришел Сократ, приглашенный на этот день и час.
– Пускай придет в другой раз. Я потом передам когда, – сказал Перикл.
Анаксагор жестом руки остановил раба и обратился к хозяину дома:
– Когда же попадет к тебе бедный юноша, если ты все дни проводишь над планами? Он и так ждет уже несколько месяцев…
– Кто этот Сократ? – спросила Аспасия. – Кажется, я слышала это имя.
– Сократ – молодой одаренный скульптор, – ответил Фидий. – Я видел у Критона его Силена. Превосходная работа.
– Скульптор – и мой ученик, – дополнил Анаксагор.
– Отлично, – сказал Перикл со свойственной ему легкой полуулыбкой. – Стало быть, у Сократа и у меня один и тот же учитель. Ну, дорогой Анаксагор, если ты сделаешь из него такого же безумца, как я…
И он распорядился провести Сократа в перистиль:
– Пускай там подождет. Я приглашаю его отужинать с нами.
Едва раб вышел, Аспасия озабоченно спросила, что так тревожит Перикла. Он мгновенно вскипел:
– Как будто вы не знаете! Против меня вытащат самое худшее!
Они понимали, что означают эти слова. Перикл был суеверен. Он не мог преодолеть в себе ужаса перед сверхъестественными силами, перед мстительностью богов. Сколько раз видел он их месть осуществленной!
Анаксагор употребил невероятные усилия, стремясь переубедить Перикла, избавить его от суеверия, как врач избавляет больного от недуга. Но перед глазами Перикла все стояла кровь, кощунственно пролитая некогда одним из рода Алкмеонидов – его рода.
Во времена, когда Килон со своими приверженцами пытался захватить власть в государстве, архонтом был Мегакл, потомок Алкмеона. Мятежники были окружены на Акрополе, но нашли убежище у алтаря Афины, что по древним законам обеспечивало им безопасность.
Мегакл обещал мятежникам милость, если они покинут святыню. Но едва они оттуда вышли, Мегакл, нарушив священный обет, велел их перебить. За такое вероломство весь род его был проклят навек.
В течение двух столетий всякое несчастье, постигавшее членов этого рода, почиталось местью богов; проклятие это было весьма удобным оружием для врагов Алкмеонидов – они могли прибегнуть к нему в любой момент.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58