«Купите! Купите! Лучшие селедки, самые дешевые! Сюда, сюда! Даром отдаю!»
– Хайре, Сократ!
– Будь весел, Дион! И ты, Фарнака! Что торговля?
– Эй, Сократ! У меня свежие фиги! Возьми – за доброе слово!
Он подошел к старой женщине, продающей семечки нута. Почти каждый день покупает он у нее. Покупает? – Получает даром в знак уважения.
– Как могу я брать с тебя деньги, добрый человек? Бери сколько хочешь! Я у тебя в долгу… Читай!
На дощечке неумелой рукой, но старательно вырезано:
«У МЕНЯ ПОКУПАЕТ СОКРАТ!»
Смеются все вокруг, Сократ говорит:
– Ты бы, Фиона, после слова «покупает» написала: «за так!»
– Ах, что же это ты говоришь о себе, словно о воришке!
– А он и есть воришка! – добродушно хохочет сосед, торговец оливками. – У меня он выкрал тайну моей души! – Сократ оборачивается к нему, и торговец спешит объяснить: – Заставил меня сознаться, что я колочу жену… Но я больше не делаю этого, Сократ!
Остановились у лавочки их приятеля Пистия. Ныне Пистий уже самостоятельный мастер, продает свои изделия – чеканные украшения из бронзы, серебра, золота. Лавочка его на самом краю рынка, чтоб было перед ней место для носилок, в которых рабы носят благородных красавиц или гетер.
Пистий, широко улыбаясь Сократу, делится своей радостью:
– Богач Ментин заказал мне золотой обруч на шею, по египетскому образцу. Тяжелое, великолепное украшение. И знаешь, для кого? Ты ее хорошо знаешь! – Он переходит на шепот. – Для гетеры Феодаты. Сама приходила ко мне мерку снимать. Заработаю, пожалуй, драхм восемьсот! Что скажешь?
– Что Ментин на твоем месте заработал бы тысячу восемьсот! Поступи и ты так же. У него есть чем заплатить! – смеется Сократ.
– Ладно, – потирает руки Пистий. – А теперь складываю товар и запираю лавчонку! Хочу послушать, как ты будешь гонять этого космополита, хе-хе!
– Как бы он не загонял меня, милый Пистий! Заходи как-нибудь вечерком, если сможешь…
– Я бы рад, да жена…
– Ага! – усмехнулся Сократ. – Держит тебя на коротком поводке… А ты не давайся!
– Говорят, и ты женишься?
– Уже и тебе про это известно?
– На рынке известно все… – И, наклонившись к Сократу, Пистий шепнул: – Керамик – прелестная Ксантиппа…
7
Сократ с друзьями вошел под сень портика. Возле огромной фрески Полигнота, которая изображала битву под Марафоном, стояла кучка софистов и их приверженцев – они ждали молодого, но уже прославленного по всем греческим городам софиста Гиппия из Элиды.
Пришли послушать диспут между Сократом и Гиппием и риторы. Здесь был Лисий из Сиракуз – один из старейших логографов и верный демократ. И Антифонт, сочинитель судебных речей, сторонник олигархов – давний противник Сократа.
Тот, со своими, остановился подальше от софистов. Вокруг тех и других собрался народ.
– Прямо два войска перед битвой! – усмехнулся Сократ. – Но у наших противников крепкий исторический тыл – за ними Марафон…
– Марафон – прошлое, – возразил Критон. – Нам же важно будущее.
Между тем толпы граждан облепили и ступени портика, и пространство перед ним. Все знали, что здесь предстоит.
В дальнем конце портика появился стройный мужчина. Он приближался неторопливой походкой вельможи. Густая окладистая борода придавала ему важный вид. На нем был длинный, в пышных складках хитон, по которому вышит золотом без конца повторяющийся мотив: египетская пирамида, пальма и сфинкс. Этот роскошный хитон ниспадал до самых пят, а поверх него была наброшена хламида цвета топаза. В тщательно завитые волосы была воткнута веточка лавра, вычеканенная из серебра. Увешанный золотыми украшениями – которые сам изготовил, – человек этот держал в руке эбеновый посох с золотым набалдашником. Весь облик его – образец изысканной утонченности и надменности.
А против него – босоногий Сократ, простой, загорелый, сильный, как аттический крестьянин.
Толпа приветствовала обоих философов рукоплесканиями. Антифонт кинулся навстречу знатному гостю. Тот первым приблизился к Сократу с учтивым приветствием.
– Я – Гиппий из Элиды, учитель мудрости.
– Это видно, – заметил Сократ. – А я – Сократ, любитель мудрости.
Гиппий обвел его взглядом с головы до босых ног.
– Видно и это – если верить тому, что я о тебе слышал.
Софисты переглянулись с усмешкой: первый удар!
Сократ произнес спокойно и вежливо:
– Добро пожаловать к нам, о Гиппий, познавший мир. Афины для многих распахивают свои ворота. Сердце же – лишь для немногих. Ты пришел из Элиды?
– Родину свою Элиду я почти не вижу в последнее время. Чаще навещаю Спарту, восхищаясь ею. Был я также в Сиракузах, Акраганте и в Египте. Посетил Сарды, Родос, Галикарнасс, Милет, Самос, Эфес и, наконец, фессалийскую Лариссу, откуда и прибыл сюда.
Все это Гиппий перечислял с плохо скрытым хвастовством.
– Я тоже совершил путешествие, – отозвался Сократ. – Ездил в Гуди.
Взрыв смеха в толпе слушателей.
Один из софистов шепнул Гиппию:
– Это деревушка близ Афин…
Гиппий:
– У тебя там имение?
– Именьице. Пятьсот душ. – Каждый кустик винограда Сократ превратил в душу.
– О, это значительное состояние. Но мне говорили, что ты беден?
– Тебе лгали. Я очень богат.
Все изумленно воззрились на Сократа. А он продолжал:
– Есть у меня пятьсот виноградных лоз. Есть крыша над головой и множество верных друзей, и здесь, и там, – он махнул рукой в сторону рынка, где взорвался гром оваций.
– Итак, мы познакомились, Сократ. Это мне очень приятно. Я мечтал побеседовать с тобой, ибо слава о тебе обошла все страны, лежащие на берегах нашего моря. Я слышал о тебе удивительные вещи, особенно же похвалу твоей мудрости.
– Преувеличиваешь, почтенный Гиппий. Кто же может претендовать на мудрость! Если следовать твоему учению, которое велит сомневаться во всем, должно усомниться и в существовании мудрости.
– В этом я не сомневался никогда, ибо сам – учитель мудрости.
– Но вот вопрос: что такое мудрость вообще?
Гиппий слегка занервничал:
– Ах да, я слышал о твоем методе – вытягивать у людей воззрения и знания, дабы путем дедукции прояснять понятия…
Сократ засмеялся:
– Тэхнэ маевтике! Конечно. Тебе не говорили, что моя мать была повитухой? Повивальное искусство я перенял от нее. Человек больше ценит то суждение, которому я помогаю родиться у него, чем то, которое высказал бы я сам.
Гиппий выпятил грудь:
– Я же признаю другой метод: лекцию и состязание в искусстве риторики.
Сократ покачал головой:
– Со мной это не получится. Я привык вести собеседование. Согласен ли ты?
– Я сумею ко всему приспособиться.
– Тему нашей беседы ты, конечно, выберешь сам.
– Просвещение народа – этим ведь занимаешься и ты, Сократ, и я. Я, например, обучаю математике, астрономии, грамматике, музыке, литературе, родословной богов и героев, физике и риторике.
– О горе мне! – вскричал Сократ. – Как же мне вести диспут с ученым, постигшим все, что нас окружает! Мне, жалкому невежде, который занимается только душой человека?!
Жалобное восклицание Сократа дало ему преимущество перед софистом. Гиппий это мгновенно уловил. Отойдя назад, чтоб увеличить пространство между собой и публикой, он передал свой посох Антифонту, желая освободить обе руки для жестикуляции, и начал выспренне:
– Кто повелевает звездами в небесной выси и солнцем? Говорят – олимпийские боги, однако я не вижу никого, кто бы это делал, никто не является нашему зраку, и многое на земле творится по чьей-то таинственной воле, о которой нам ничего не известно. Может ли кто назвать человека, который разгадал бы эту загадку? Вы молчите… Кто должен повелевать человеком? Он ведь и сам знает, по какому пуститься пути, чтоб не вред ему вышел, а польза…
Кто-то зааплодировал. Гиппий посмотрел в ту сторону и слегка поклонился. Затем продолжал:
– Подвяжи крылья птице – она не сможет летать и будет биться в дорожной пыли, беспомощная и убогая. Что же связывает крылья человеку, что пригнетает его к земле, хотя, по твоим, Сократ, словам, душа человека, будучи окрыленной, должна летать?
– Я восхищен тем, как много ты обо мне знаешь, Гиппий, – скромно вставил Сократ.
– Что же душит гражданина? Закон – вот тиран человека, вот преступник против свободы; к тому же, не будучи неизменным, он всегда имеет лишь преходящее значение. Закон ограничивает желания и действия человека. Закон ограничивает его свободу. Свобода же, как говорил еще Эсхил, есть наивысшее достояние человечества.
Громкие овации покрыли эти слова. Речь Гиппия была смелой и действовала сильно. Опираясь на Протагорово «человек – мера всех вещей», он развивал этот посыл, искажая его, и свел наконец к тому, что каждый имеет право на неограниченную свободу.
Случайно ли выбрал Гиппий эту тему? Нет, без сомнения. Он отлично знал, какое в Афинах настроение. Ему была известна широкая свобода слова в Афинах. И он знал, чем подкупить слушателей.
Право человека на свободу! И это требование высказывается во время затяжной войны, которая то вспыхивает ярким пламенем, то едва тлеет, но не угасает!
В этот период афинский люд стремился как можно свободнее утолять свои животные и собственнические вожделения. Неограниченная свобода! Какие красивые слова, как легко слетают они с уст, как великолепно звучат в ушах, именно для того и наставленных, чтоб ловить дерзкие призывы и проповеди, которые освобождают человека от всего, что его связывало, утверждая его право на вольность дикаря! Именно теперь и желательно пробуждать в людях тоску по древней свободе, – тоску, до сей поры переходящую от прадедов к правнукам…
Но кому она желательна сейчас, эта тоска? – подумал Сократ, ибо он думал не только о том, что говорит Гиппий, но и о том, кому он говорит, в какое время и по каким побуждениям.
А толпа ликует, славя Гиппия. Ученики Сократа не отрывают взгляда от учителя, который невозмутимо лузгает семечки.
Когда овации стихли, Сократ приблизился к Гиппию.
– Восхищаюсь тобой и преклоняюсь перед твоим умом. Блестящая декламация. Жесты складные, плавные и вместе с тем сильные, энергичные, всегда эффектные, отлично согласованные с ритмом фраз…
Гиппий победоносно озирается на своих друзей олигархов. Но те, зная Сократа, хмурятся: сначала-то хвалит, а что будет потом?
Сократ, не меняя вежливого тона, постепенно оживлялся, становился веселее.
– Из речи твоей, блистающей поэтическими образами и отлично подобранными словами, меня больше всего заинтересовало, как ты сумел свести мудрое изречение Протагора – что человек есть мера всех вещей – к требованию неограниченной свободы для человека. Поистине, посмотреть – прямо Элисий! Позволишь ли мне, почтенный Гиппий, исследовать этот твой тезис?
– Отчего же? Исследуй, дорогой Сократ!
– Благодарю за разрешение. Но, давая его мне, ты, конечно, понимаешь, что тезис твой я буду исследовать на твоем же примере. – Глаза Сократа улыбались, но в лице не дрогнул ни один мускул.
– На чьем же еще? – самодовольно ответил Гиппий. – Речь мою оценили уже все, кто нас слушает: меня немало порадовали рукоплескания, – так стану ли я отказывать тебе в этом? Ты доставишь мне большое удовольствие.
– Итак, разберем сообща твою речь. Ты сказал, что закон – тиран человека?
– Сказал.
– Хорошо ли я тебя понял? Ты считаешь, что не существует неких сверхъестественных, невидимых сил, которые бы эти законы установили?
– Ты понял меня очень хорошо.
– Но в таком случае законы могли установить только сами люди. Согласен, милый Гиппий?
– Конечно. Это подтверждает мой тезис, – твердо ответил софист.
– Но ради чего установили люди законы? Чтоб им было хуже или лучше?
– В одних случаях лучше, в других хуже… – Гиппий слегка повел рукой в сторону слушателей.
Те одобрительно зашумели.
– Не стану этого оспаривать, – неожиданно для Гиппия сказал Сократ. – Но пойдем дальше, рассмотрим законы, с которыми человеку лучше, нежели без них.
– Следую за тобой! – охотно откликнулся Гиппий, уверенный, что, чем ближе подойдет Сократ к некоторым законам, тем легче будет подвергнуть их критике.
Сократ переступил с ноги на ногу, как бы удостоверяясь, что стоять ему удобно, и заговорил о тех законах и реформах, с помощью которых Солон ограничил избыток роскоши у одних и взял под защиту других, обедневших.
– Солон, – сказал Сократ, – назвал единственными виновниками всякого зла и бедствий алчных богачей, эвпатридов, которые наживаются на земле и на труде рабов. Неограниченная свобода выгодна именно им. Твоя речь, милый гость, звучит так, словно ты говоришь богачам: удачи вам, друзья, наживайтесь без затраты своего труда!
В толпе слушателей уже какое-то время накипало, и теперь вскипело. Софисты роптали, топали, Антифонт замахал руками:
– Этого Гиппий не говорил!
Но кто-то из стоявших поближе воскликнул:
– Не говорил, но так можно было его понять!
– Хайре, Сократ! Хайре, Сократ! – выскакивали отдельные голоса и скоро слились в единый хор.
Сократ мягкой улыбкой успокоил возбуждение. Вот он протянул к Гиппию обнаженную руку, без браслетов и перстней:
– Мы встретились сегодня впервые, милый Гиппий из Элиды, но твои мудрые речи, которые слышали во всех греческих городах, дошли до меня прежде тебя самого. Буду ли я несправедлив к тебе, если скажу вот здесь, при всех, что никто из учителей мудрости не признает столь открыто, как ты, естественное право человека – против права, установленного и одобренного многими людьми?
– Я горжусь этим, Сократ, – возразил Гиппий. – Каждый человек жаждет естественного права, данного ему природой.
Сократ, словно не зная, как быть дальше, спросил:
– Ты изучаешь историю?
– Конечно, – ответил Гиппий. – Мог ли я обучать истории, если б сам не был ее учеником?
– Очень рад услышать это. Значит, мне уже нет надобности поучать тебя, коли сама история учит, что все права и преимущества забрали себе богатые и могущественные, отказывая в них всем прочим.
Гиппий широким взмахом распахнул хламиду и с большим нажимом произнес:
– Я признаю естественное право за каждым человеком!
На пафос софиста Сократ возразил будничным тоном:
– На словах – да, допускаю. Однако от слов твоих до дел далеко, да последние, пожалуй, никогда у тебя и не родятся. А вот Солон, как тебе известно из истории, ограничил законом неограниченную свободу богачей наживаться корыстно. Так что же – эти законы на пользу или во вред людям, милый Гиппий?
– Зачем ты спрашиваешь меня о том, что знаешь сам? – раздраженно отозвался тот.
– Очень просто, – объяснил Сократ. – В любом утверждении скрыто его частичное отрицание и в любом отрицании – его частичное утверждение. Ты, больше меня повидавший мир, мог бы помочь мне лучше разобраться в этом.
Гиппий в тщеславии своем думал показать себя мудрее Сократа:
– Частичное отрицание еще не отрицает всего утверждения, так же как и частичное утверждение не опровергает отрицания в целом.
– Отлично, Гиппий! – воскликнул Сократ. – Но тогда ты, несомненно, согласишься, что закон одним во вред, другим же на пользу. И тут нельзя умолчать о том, что наши демократические законы – на пользу многим, во вред немногим. Однако… – Сократ почесал бороду. – Ты, Гиппий, если память мне не изменяет, сказал, что признаешь естественное право за всеми.
– Не могу отрицать этого. Здесь много свидетелей тому, что память твоя верна, но я и не собираюсь этого отрицать. – Гиппий самодовольно усмехнулся и процитировал строки из элегии Солона: – «И тех, кто здесь, на родине, влачился в гнусном рабстве, дрожа пред господином, я освободил. Законов мощью это я свершил, соединив умело насилье с правом, и сделал все, что обещал». – Гиппий засмеялся уже громко. – Ты хорошо расслышал, Сократ, слово «насилье»? От кого-нибудь из вас ускользнуло ли слово «насилье»? – обратился он к толпе.
– Ни от кого! Мы слышали! – закричали зрители. – Продолжай, Гиппий!
Гиппий поклонился народу, как бы уже прощаясь.
– Мне нечего больше сказать. Солон умело сочетал право с насильем, и вы ныне живете под этим насильем, подчиняетесь ему, почитаете его, пускай без охоты, как меня в том заверяли во всех городах вашего союза.
Толпа придвинулась ближе к ораторам.
– Благодарю тебя за беседу, – молвил Сократ, – но, прежде чем закончить ее, позволь мне спросить. Почему это естественное право, эту неограниченную свободу, ты проповедуешь во всех городах, на всех островах Афинского морского союза, в то время как – ты сам это сказал – на родине своей, в Элиде на Пелопоннесе, ты менее чем гость, милый Гиппий? Тебе не по нраву строгость ваших законов, правил и обычаев и ты предпочитаешь нашу страну, где царит столь великая свобода слова, что от нее кружится голова у таких, как ты? Или тебе и этого еще мало и ты хотел бы вызвать у нас неповиновение законам и тем самым вернуть нас ко временам глубокого варварства и тирании? Тебе кто-нибудь за это платит?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58
– Хайре, Сократ!
– Будь весел, Дион! И ты, Фарнака! Что торговля?
– Эй, Сократ! У меня свежие фиги! Возьми – за доброе слово!
Он подошел к старой женщине, продающей семечки нута. Почти каждый день покупает он у нее. Покупает? – Получает даром в знак уважения.
– Как могу я брать с тебя деньги, добрый человек? Бери сколько хочешь! Я у тебя в долгу… Читай!
На дощечке неумелой рукой, но старательно вырезано:
«У МЕНЯ ПОКУПАЕТ СОКРАТ!»
Смеются все вокруг, Сократ говорит:
– Ты бы, Фиона, после слова «покупает» написала: «за так!»
– Ах, что же это ты говоришь о себе, словно о воришке!
– А он и есть воришка! – добродушно хохочет сосед, торговец оливками. – У меня он выкрал тайну моей души! – Сократ оборачивается к нему, и торговец спешит объяснить: – Заставил меня сознаться, что я колочу жену… Но я больше не делаю этого, Сократ!
Остановились у лавочки их приятеля Пистия. Ныне Пистий уже самостоятельный мастер, продает свои изделия – чеканные украшения из бронзы, серебра, золота. Лавочка его на самом краю рынка, чтоб было перед ней место для носилок, в которых рабы носят благородных красавиц или гетер.
Пистий, широко улыбаясь Сократу, делится своей радостью:
– Богач Ментин заказал мне золотой обруч на шею, по египетскому образцу. Тяжелое, великолепное украшение. И знаешь, для кого? Ты ее хорошо знаешь! – Он переходит на шепот. – Для гетеры Феодаты. Сама приходила ко мне мерку снимать. Заработаю, пожалуй, драхм восемьсот! Что скажешь?
– Что Ментин на твоем месте заработал бы тысячу восемьсот! Поступи и ты так же. У него есть чем заплатить! – смеется Сократ.
– Ладно, – потирает руки Пистий. – А теперь складываю товар и запираю лавчонку! Хочу послушать, как ты будешь гонять этого космополита, хе-хе!
– Как бы он не загонял меня, милый Пистий! Заходи как-нибудь вечерком, если сможешь…
– Я бы рад, да жена…
– Ага! – усмехнулся Сократ. – Держит тебя на коротком поводке… А ты не давайся!
– Говорят, и ты женишься?
– Уже и тебе про это известно?
– На рынке известно все… – И, наклонившись к Сократу, Пистий шепнул: – Керамик – прелестная Ксантиппа…
7
Сократ с друзьями вошел под сень портика. Возле огромной фрески Полигнота, которая изображала битву под Марафоном, стояла кучка софистов и их приверженцев – они ждали молодого, но уже прославленного по всем греческим городам софиста Гиппия из Элиды.
Пришли послушать диспут между Сократом и Гиппием и риторы. Здесь был Лисий из Сиракуз – один из старейших логографов и верный демократ. И Антифонт, сочинитель судебных речей, сторонник олигархов – давний противник Сократа.
Тот, со своими, остановился подальше от софистов. Вокруг тех и других собрался народ.
– Прямо два войска перед битвой! – усмехнулся Сократ. – Но у наших противников крепкий исторический тыл – за ними Марафон…
– Марафон – прошлое, – возразил Критон. – Нам же важно будущее.
Между тем толпы граждан облепили и ступени портика, и пространство перед ним. Все знали, что здесь предстоит.
В дальнем конце портика появился стройный мужчина. Он приближался неторопливой походкой вельможи. Густая окладистая борода придавала ему важный вид. На нем был длинный, в пышных складках хитон, по которому вышит золотом без конца повторяющийся мотив: египетская пирамида, пальма и сфинкс. Этот роскошный хитон ниспадал до самых пят, а поверх него была наброшена хламида цвета топаза. В тщательно завитые волосы была воткнута веточка лавра, вычеканенная из серебра. Увешанный золотыми украшениями – которые сам изготовил, – человек этот держал в руке эбеновый посох с золотым набалдашником. Весь облик его – образец изысканной утонченности и надменности.
А против него – босоногий Сократ, простой, загорелый, сильный, как аттический крестьянин.
Толпа приветствовала обоих философов рукоплесканиями. Антифонт кинулся навстречу знатному гостю. Тот первым приблизился к Сократу с учтивым приветствием.
– Я – Гиппий из Элиды, учитель мудрости.
– Это видно, – заметил Сократ. – А я – Сократ, любитель мудрости.
Гиппий обвел его взглядом с головы до босых ног.
– Видно и это – если верить тому, что я о тебе слышал.
Софисты переглянулись с усмешкой: первый удар!
Сократ произнес спокойно и вежливо:
– Добро пожаловать к нам, о Гиппий, познавший мир. Афины для многих распахивают свои ворота. Сердце же – лишь для немногих. Ты пришел из Элиды?
– Родину свою Элиду я почти не вижу в последнее время. Чаще навещаю Спарту, восхищаясь ею. Был я также в Сиракузах, Акраганте и в Египте. Посетил Сарды, Родос, Галикарнасс, Милет, Самос, Эфес и, наконец, фессалийскую Лариссу, откуда и прибыл сюда.
Все это Гиппий перечислял с плохо скрытым хвастовством.
– Я тоже совершил путешествие, – отозвался Сократ. – Ездил в Гуди.
Взрыв смеха в толпе слушателей.
Один из софистов шепнул Гиппию:
– Это деревушка близ Афин…
Гиппий:
– У тебя там имение?
– Именьице. Пятьсот душ. – Каждый кустик винограда Сократ превратил в душу.
– О, это значительное состояние. Но мне говорили, что ты беден?
– Тебе лгали. Я очень богат.
Все изумленно воззрились на Сократа. А он продолжал:
– Есть у меня пятьсот виноградных лоз. Есть крыша над головой и множество верных друзей, и здесь, и там, – он махнул рукой в сторону рынка, где взорвался гром оваций.
– Итак, мы познакомились, Сократ. Это мне очень приятно. Я мечтал побеседовать с тобой, ибо слава о тебе обошла все страны, лежащие на берегах нашего моря. Я слышал о тебе удивительные вещи, особенно же похвалу твоей мудрости.
– Преувеличиваешь, почтенный Гиппий. Кто же может претендовать на мудрость! Если следовать твоему учению, которое велит сомневаться во всем, должно усомниться и в существовании мудрости.
– В этом я не сомневался никогда, ибо сам – учитель мудрости.
– Но вот вопрос: что такое мудрость вообще?
Гиппий слегка занервничал:
– Ах да, я слышал о твоем методе – вытягивать у людей воззрения и знания, дабы путем дедукции прояснять понятия…
Сократ засмеялся:
– Тэхнэ маевтике! Конечно. Тебе не говорили, что моя мать была повитухой? Повивальное искусство я перенял от нее. Человек больше ценит то суждение, которому я помогаю родиться у него, чем то, которое высказал бы я сам.
Гиппий выпятил грудь:
– Я же признаю другой метод: лекцию и состязание в искусстве риторики.
Сократ покачал головой:
– Со мной это не получится. Я привык вести собеседование. Согласен ли ты?
– Я сумею ко всему приспособиться.
– Тему нашей беседы ты, конечно, выберешь сам.
– Просвещение народа – этим ведь занимаешься и ты, Сократ, и я. Я, например, обучаю математике, астрономии, грамматике, музыке, литературе, родословной богов и героев, физике и риторике.
– О горе мне! – вскричал Сократ. – Как же мне вести диспут с ученым, постигшим все, что нас окружает! Мне, жалкому невежде, который занимается только душой человека?!
Жалобное восклицание Сократа дало ему преимущество перед софистом. Гиппий это мгновенно уловил. Отойдя назад, чтоб увеличить пространство между собой и публикой, он передал свой посох Антифонту, желая освободить обе руки для жестикуляции, и начал выспренне:
– Кто повелевает звездами в небесной выси и солнцем? Говорят – олимпийские боги, однако я не вижу никого, кто бы это делал, никто не является нашему зраку, и многое на земле творится по чьей-то таинственной воле, о которой нам ничего не известно. Может ли кто назвать человека, который разгадал бы эту загадку? Вы молчите… Кто должен повелевать человеком? Он ведь и сам знает, по какому пуститься пути, чтоб не вред ему вышел, а польза…
Кто-то зааплодировал. Гиппий посмотрел в ту сторону и слегка поклонился. Затем продолжал:
– Подвяжи крылья птице – она не сможет летать и будет биться в дорожной пыли, беспомощная и убогая. Что же связывает крылья человеку, что пригнетает его к земле, хотя, по твоим, Сократ, словам, душа человека, будучи окрыленной, должна летать?
– Я восхищен тем, как много ты обо мне знаешь, Гиппий, – скромно вставил Сократ.
– Что же душит гражданина? Закон – вот тиран человека, вот преступник против свободы; к тому же, не будучи неизменным, он всегда имеет лишь преходящее значение. Закон ограничивает желания и действия человека. Закон ограничивает его свободу. Свобода же, как говорил еще Эсхил, есть наивысшее достояние человечества.
Громкие овации покрыли эти слова. Речь Гиппия была смелой и действовала сильно. Опираясь на Протагорово «человек – мера всех вещей», он развивал этот посыл, искажая его, и свел наконец к тому, что каждый имеет право на неограниченную свободу.
Случайно ли выбрал Гиппий эту тему? Нет, без сомнения. Он отлично знал, какое в Афинах настроение. Ему была известна широкая свобода слова в Афинах. И он знал, чем подкупить слушателей.
Право человека на свободу! И это требование высказывается во время затяжной войны, которая то вспыхивает ярким пламенем, то едва тлеет, но не угасает!
В этот период афинский люд стремился как можно свободнее утолять свои животные и собственнические вожделения. Неограниченная свобода! Какие красивые слова, как легко слетают они с уст, как великолепно звучат в ушах, именно для того и наставленных, чтоб ловить дерзкие призывы и проповеди, которые освобождают человека от всего, что его связывало, утверждая его право на вольность дикаря! Именно теперь и желательно пробуждать в людях тоску по древней свободе, – тоску, до сей поры переходящую от прадедов к правнукам…
Но кому она желательна сейчас, эта тоска? – подумал Сократ, ибо он думал не только о том, что говорит Гиппий, но и о том, кому он говорит, в какое время и по каким побуждениям.
А толпа ликует, славя Гиппия. Ученики Сократа не отрывают взгляда от учителя, который невозмутимо лузгает семечки.
Когда овации стихли, Сократ приблизился к Гиппию.
– Восхищаюсь тобой и преклоняюсь перед твоим умом. Блестящая декламация. Жесты складные, плавные и вместе с тем сильные, энергичные, всегда эффектные, отлично согласованные с ритмом фраз…
Гиппий победоносно озирается на своих друзей олигархов. Но те, зная Сократа, хмурятся: сначала-то хвалит, а что будет потом?
Сократ, не меняя вежливого тона, постепенно оживлялся, становился веселее.
– Из речи твоей, блистающей поэтическими образами и отлично подобранными словами, меня больше всего заинтересовало, как ты сумел свести мудрое изречение Протагора – что человек есть мера всех вещей – к требованию неограниченной свободы для человека. Поистине, посмотреть – прямо Элисий! Позволишь ли мне, почтенный Гиппий, исследовать этот твой тезис?
– Отчего же? Исследуй, дорогой Сократ!
– Благодарю за разрешение. Но, давая его мне, ты, конечно, понимаешь, что тезис твой я буду исследовать на твоем же примере. – Глаза Сократа улыбались, но в лице не дрогнул ни один мускул.
– На чьем же еще? – самодовольно ответил Гиппий. – Речь мою оценили уже все, кто нас слушает: меня немало порадовали рукоплескания, – так стану ли я отказывать тебе в этом? Ты доставишь мне большое удовольствие.
– Итак, разберем сообща твою речь. Ты сказал, что закон – тиран человека?
– Сказал.
– Хорошо ли я тебя понял? Ты считаешь, что не существует неких сверхъестественных, невидимых сил, которые бы эти законы установили?
– Ты понял меня очень хорошо.
– Но в таком случае законы могли установить только сами люди. Согласен, милый Гиппий?
– Конечно. Это подтверждает мой тезис, – твердо ответил софист.
– Но ради чего установили люди законы? Чтоб им было хуже или лучше?
– В одних случаях лучше, в других хуже… – Гиппий слегка повел рукой в сторону слушателей.
Те одобрительно зашумели.
– Не стану этого оспаривать, – неожиданно для Гиппия сказал Сократ. – Но пойдем дальше, рассмотрим законы, с которыми человеку лучше, нежели без них.
– Следую за тобой! – охотно откликнулся Гиппий, уверенный, что, чем ближе подойдет Сократ к некоторым законам, тем легче будет подвергнуть их критике.
Сократ переступил с ноги на ногу, как бы удостоверяясь, что стоять ему удобно, и заговорил о тех законах и реформах, с помощью которых Солон ограничил избыток роскоши у одних и взял под защиту других, обедневших.
– Солон, – сказал Сократ, – назвал единственными виновниками всякого зла и бедствий алчных богачей, эвпатридов, которые наживаются на земле и на труде рабов. Неограниченная свобода выгодна именно им. Твоя речь, милый гость, звучит так, словно ты говоришь богачам: удачи вам, друзья, наживайтесь без затраты своего труда!
В толпе слушателей уже какое-то время накипало, и теперь вскипело. Софисты роптали, топали, Антифонт замахал руками:
– Этого Гиппий не говорил!
Но кто-то из стоявших поближе воскликнул:
– Не говорил, но так можно было его понять!
– Хайре, Сократ! Хайре, Сократ! – выскакивали отдельные голоса и скоро слились в единый хор.
Сократ мягкой улыбкой успокоил возбуждение. Вот он протянул к Гиппию обнаженную руку, без браслетов и перстней:
– Мы встретились сегодня впервые, милый Гиппий из Элиды, но твои мудрые речи, которые слышали во всех греческих городах, дошли до меня прежде тебя самого. Буду ли я несправедлив к тебе, если скажу вот здесь, при всех, что никто из учителей мудрости не признает столь открыто, как ты, естественное право человека – против права, установленного и одобренного многими людьми?
– Я горжусь этим, Сократ, – возразил Гиппий. – Каждый человек жаждет естественного права, данного ему природой.
Сократ, словно не зная, как быть дальше, спросил:
– Ты изучаешь историю?
– Конечно, – ответил Гиппий. – Мог ли я обучать истории, если б сам не был ее учеником?
– Очень рад услышать это. Значит, мне уже нет надобности поучать тебя, коли сама история учит, что все права и преимущества забрали себе богатые и могущественные, отказывая в них всем прочим.
Гиппий широким взмахом распахнул хламиду и с большим нажимом произнес:
– Я признаю естественное право за каждым человеком!
На пафос софиста Сократ возразил будничным тоном:
– На словах – да, допускаю. Однако от слов твоих до дел далеко, да последние, пожалуй, никогда у тебя и не родятся. А вот Солон, как тебе известно из истории, ограничил законом неограниченную свободу богачей наживаться корыстно. Так что же – эти законы на пользу или во вред людям, милый Гиппий?
– Зачем ты спрашиваешь меня о том, что знаешь сам? – раздраженно отозвался тот.
– Очень просто, – объяснил Сократ. – В любом утверждении скрыто его частичное отрицание и в любом отрицании – его частичное утверждение. Ты, больше меня повидавший мир, мог бы помочь мне лучше разобраться в этом.
Гиппий в тщеславии своем думал показать себя мудрее Сократа:
– Частичное отрицание еще не отрицает всего утверждения, так же как и частичное утверждение не опровергает отрицания в целом.
– Отлично, Гиппий! – воскликнул Сократ. – Но тогда ты, несомненно, согласишься, что закон одним во вред, другим же на пользу. И тут нельзя умолчать о том, что наши демократические законы – на пользу многим, во вред немногим. Однако… – Сократ почесал бороду. – Ты, Гиппий, если память мне не изменяет, сказал, что признаешь естественное право за всеми.
– Не могу отрицать этого. Здесь много свидетелей тому, что память твоя верна, но я и не собираюсь этого отрицать. – Гиппий самодовольно усмехнулся и процитировал строки из элегии Солона: – «И тех, кто здесь, на родине, влачился в гнусном рабстве, дрожа пред господином, я освободил. Законов мощью это я свершил, соединив умело насилье с правом, и сделал все, что обещал». – Гиппий засмеялся уже громко. – Ты хорошо расслышал, Сократ, слово «насилье»? От кого-нибудь из вас ускользнуло ли слово «насилье»? – обратился он к толпе.
– Ни от кого! Мы слышали! – закричали зрители. – Продолжай, Гиппий!
Гиппий поклонился народу, как бы уже прощаясь.
– Мне нечего больше сказать. Солон умело сочетал право с насильем, и вы ныне живете под этим насильем, подчиняетесь ему, почитаете его, пускай без охоты, как меня в том заверяли во всех городах вашего союза.
Толпа придвинулась ближе к ораторам.
– Благодарю тебя за беседу, – молвил Сократ, – но, прежде чем закончить ее, позволь мне спросить. Почему это естественное право, эту неограниченную свободу, ты проповедуешь во всех городах, на всех островах Афинского морского союза, в то время как – ты сам это сказал – на родине своей, в Элиде на Пелопоннесе, ты менее чем гость, милый Гиппий? Тебе не по нраву строгость ваших законов, правил и обычаев и ты предпочитаешь нашу страну, где царит столь великая свобода слова, что от нее кружится голова у таких, как ты? Или тебе и этого еще мало и ты хотел бы вызвать у нас неповиновение законам и тем самым вернуть нас ко временам глубокого варварства и тирании? Тебе кто-нибудь за это платит?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58