- Стараемся! - отметил Остап Моисеевич.
- Конечно стараетесь, - подтвердил я. - Еще бы!.. Если и вы лично,
начальник отделения милиции, бдительно, в свое свободное время продолжаете
работать, извините, сыщиком, даже у Долланского...
- Позвольте! - будто припоминая, воскликнул Липкин, и от волнения
облизал свои припухшие губы, как и там, в спортзале у Долланского. - Вы
тоже ходите заниматься?! - спросил он.
"Ну... Отродье!.. И притворяться же умеет!.." - подумал я.
- Да, - торжествующе подтвердил я слова Остапа Моисеевича.
- Так... - сказал он, обращаясь ко мне, - вы принесли положенные
документы? - Видимо, он продолжал вынуждать меня прийти в ярость, в
раздражение. Он думал, что я сорвусь, и он все же, разведя руками в
непонимании, наберет телефонным диском задуманные 03.
- Вот они, - ответил я, полез в карман и вытащил бумаги.
- Хорошо! - недовольно подытожил Липкин. - Идите сейчас, пожалуйста,
с Васильевым, - и он бросил короткий, ножевой взгляд на молчаливого
следователя и снова обратился ко мне и добавил, - и сдайте эти документы
ему.
Васильев усиленно посмотрел мне в глаза, будто завуч на
провинившегося ученика в присутствии директора школы.
- И все же, - настойчиво сказал я, - я недоволен вашими действиями и
считаю мх противозаконными!..
- Скоро, очень скоро все, что вы задумали, - сбудется! - сказал
Липкин.
- Не понял... - озадаченно возмутился я, - что сбудется?
- Читайте последние постановления партии и правительства, - то ли
съязвил, то ли неумело пошутил Остап Моисеевич.
"Ну, это уже слишком, - подумал я. - Какая тупая наглость!.. При чем
тут партия, постановления и правительство?! Абсурд или очередная уловка? В
дураках меня хочет выставить!"
- А вы сегодня будете у Долланского? - неожиданно даже для самого
себя спросил я.
Остап Моисеевич помолчал... Васильев тем временем уже вышел из
кабинета. Я оказался один на один с Липкиным.
- Советую вам не уходить отсюда в таком настроении, - будто о чем-то
предупредил меня Липкин и состроил дружелюбную физиономию.
- А что может случиться? - поинтересовался я.
- Всякое может произойти, - ответил Остап Моисеевич и добавил: -
Птицы - великолепное зрелище, не правда ли?
- Да... - вслушиваясь и анализируя, произнес я.
- Всегда хорошо, что в меру хорошо! - сказал Остап Моисеевич.
- Не понял? - насторожился я.
- Дело в том, что если птицы очень большие, то они могут и заклевать
насмерть! - заключил Липкин.
- Это предупреждение? - спросил я.
- Это размышления вслух, - ответил Остап Моисеевич и снова гадко
улыбнулся.
Я вышел из кабинета. Поднялся к Васильеву, отдал ему документы и
молчаливо покинул мрачное здание законности.
На улице, сразу же напротив отделения милиции, находилась бочка с
пивом на колесах. Возле нее стоял Остап Моисеевич. Он залпом сдул
одуванчик пены со своей кружки и начал пить прозрачно-коричневый настой из
нее, искоса провожая меня брезгливым взглядом.
Я свернул за угол...
Прямо в автобусе я решил проехать свою остановку, выйти на конечной и
направиться в церковь!
Так я и сделал.
В метрах ста от храма за мной увязался какой-то цыганенок лет
девяти-двенадцати на вид. Я шел очень быстро, а он перебирал ножками по
ледяному асфальту, поскальзывался, но семенил рядом со мною и приставал:
- Дядь! Дядя!
- Отстань, - говорил я.
- Дядь! Дай двадцать копеек! - не унимался мальчуган.
Наконец я остановился, оценил своего просителя: растерзанные ботинки
вместо шнурков завязаны веревкой, а там, где должны быть шнурки - торчат
клочки снега; пальто нараспашку, в бахроме, а глаза - озорные и липучие!
Я сунул ему в замурзанную ладонь двадцать копеек.
- Держи, - сказал я и пошел дальше.
Но мой преследователь вовсе и не подумал от меня отставать. Он снова
побежал рядом.
- Дядя! Дядя! - опять повторял он.
Я продолжал идти быстро и молчал.
- Дядь! Дядя! Рвусь-Русь! Россия - Рос и я - Россия! Сэр - Эсер -
СССР!..
Я остановился. Меня удивил этот необычный способ зарабатывать деньги.
- А как же будет "Мистика"? - спросил я и покосился в улыбке на
цыганенка.
- Мистка? - опешенно переспросил он.
- Нет же, - заулыбался я и повторил по слогам, - мис-ти-ка.
Мальчуган задумался.
- Да... - сказал я, - не знаешь!.. И я, признаться, тоже не знаю. - И
я зашагал было прочь, как цыганенок окликнул меня:
- Дядь! Дядя!
Я замедлил шаги и, продолжая медленно уходить от мальчугана,
обернулся в его сторону.
- Миссия - Мис и Я - Мистика! - проорал мальчуган обрадованно,
помахал мне рукой и увязался за другим прохожим.
"Да... Ты прав, парень... - подумал я, - Наташа и я, Мис и я...
Мистика!.. Это близко..."
Я ступил на паперть городского храма. Десятки больших и малых
колоколов ловко и медно зазвонили. Священник во всем черном угрюмо
подергивал веревочки вразнобой. Вся прохожая зала церкви была пронизана
музыкой перезвона. Мягко и трепетно отозвалась душа...
Я плавал в золотистом аромате храма среди свечечных огоньков и
беззвучно молил Господа услышать меня: "Господи, - говорил я, даже не
шевеля губами, - опереди меня в негодных решениях моих и прегради путь к
ним! Да созреет сердце мое, и пусть оно даст росток радости! Господи!
Останови неуемную волю мою и обступи меня верой Божественной!.."
Я не заметил, как уже плыл по улицам среди расступавшихся прохожих,
говорливых и оборачивающихся мне вслед: я чувствовал это... И так,
беззвучно, я проплавал весь день...
Дома я оказался один.
Мне стало тоскливо. Негодование, вначале бесформенное, а потом
осознанное и направленное, просыпалось, росло и крепло. "Бога нет!.. -
вспоминались слова, - но есть что-то вроде него!.."
Негодование перерастало в ненависть и, наконец, я уже яростно метался
по комнате от окна к дивану.
Я озлобленно отрицал все! Я ненавидел все! Зажимая свое тело в кулак,
я был готов ударить себя о стену, сбросить с пятого этажа, размозжить об
пол! Я орал про себя на себя и на все на свете!
Потом я достал бутылку вина и отпил его...
Вскоре моя сокрушительная жажда притупилась. Я бросил свое тело на
диван, и оно обмякло, теперь уже в сладком блаженстве.
Еще с утра между лопаток на позвоночнике я ощущал необычное - будто
кто-то незримый придавил свинцовым пальцем один из позвонков моих или этот
позвонок налился свинцовой тяжестью. А иногда этот позвонок обозначался
роем шипучих мурашек или его словно кто-то щекотал...
Я еще не заснул, но уже как бы контурно осознавал себя в преддверии
сна.
Тем не менее я все осознавал. Я чувствовал, что позвонок начал
наливаться свинцом все сильнее и сильнее. Затем, неожиданно, свинцовый
сгусток начал передвигаться вверх по позвоночному столбу. Вдруг свинцовый
сгусток остановился на затылке... Он тяжелел и тяжелел, мне казалось, что
он провалится в череп! И тут, интуитивно, я помог ему: мысленно я
передвинул его дальше, выше, по черепу к макушке. Здесь он опять
остановился... Я не знал, что будет сейчас, но вдруг ясно почувствовал,
как еще один сгусток мурашек зашевелился у меня в копчике! Я ожидал, что
же будет дальше. Сгусток мурашек начал расти, будто напористый фонтанчик,
и подниматься по позвоночнику к макушке. Наконец, его напор стал
невыносимо сильным. Мощный фонтан мурашек напирал на свинцовый сгусток,
засевший на макушке. И вот этот свинцовый сгусток, будто пробка из-под
шампанского, выстрелил из макушки и улетел куда-то вперед меня,
растворился, а освободившийся фонтан мурашек вырвался на свободу и хлестал
над моей головой: я ощущал его струи и брызги! Но самое неожиданное
случилось дальше: вдруг все мое тело начало выдвигаться куда-то вперед!
Оно выдвигалось из моего же тела, лежащего на диване. Я чувствовал себя в
теле, но мое земное тело, будто мумия, оставалось позади меня! Потом
какая-то бездна, полная невесомость, ощущение полета в абсолютно черной
бездонности. Теперь все отчетливо прояснилось: я осознавал и ощущал, что
выдвинулся из своего земного тела, где-то приблизительно по пояс, и я
висел далеко за диваном, пространство комнаты я тоже понимал и мог,
мысленно, ориентироваться в нем. Правда, пошевелиться никак не мог. Очень
хотелось сглотнуть слюну, это мне мешало, я пытался это сделать, но не
получалось, а горло мое клокотало, и я его чувствовал на уровне живота
своего другого тела, и я уже начинал понимать, что это телоастральное! Все
же мне удалось с невероятными усилиями проглотить слюну, промочить
окаменевшее горло земного тела, и тут же я снова ощутил себя в своем
прежнем человеческом состоянии. Астральное тело исчезло, точно его и не
было!

ДВА ЗВОНКА И ВСТРЕЧА
Больше ни на одном из занятий у Долланского Остап Моисеевич не
присутствовал, больше меня никто не тревожил повестками из отделения
милиции, даже все люди вокруг меня стали какими-то обыденными и
невзрачными...
Я продолжал встречаться с Викой. Она все приближалась ко мне, а я
испытывал неловкость, холодность, но вида не подавал! И там, где не
хватало мелодики моих, где-то оборвавшихся, чувств, я доигрывал сам, по
памяти...
Моя мама весьма глубоко и основательно ушла в свою докторскую
диссертацию. Страшно полюбила тематические командировки по стране. Часто
ее не бывало дома по неделям.
Теперь я все больше и больше ощущал одиночество. Мой первый выход в
Астрал вспоминался мне, будто сон, и бывало, что я и не верил в этот
выход! Я считал его нереальным, но и возражал на это каждый раз: ведь
память, память астрального тела жила во мне, как откровение.
Учителю я еще не рассказывал об этом выходе. Я не то чтобы не
решался, а, скорее, берег впечатления астрального тела, осознавал его
молчаливое существование.
Мне казалось, а это потом и подтвердилось, что новое хорошо
осваивается в два, в три приема. Напористость без передышки - путь в
открытую, голую гору, а этапность - ступени в этой горе. С голой горы
легко скатиться, а на любой из ступеней можно свободно и основательно
передохнуть. Так я постигал тайну преодоления препятствий и продвижения.
Новое всегда лучше как бы забывать, а потом опять вернуться к нему, и
происходит удивительное: новое становится хорошо освоенным старым! А все
потому, что оно успело прийти в равновесие с прошлым опытом, можно сказать
- улеглось...
И мое астральное тело тоже улеглось теперь во мне, и я был твердо
уверен, что не так уж и далеко то время, когда память астрального тела,
мой скромный астральный опыт, понадобится мне для совершенства.
Однако требовались консультации. Я боялся натворить чего-нибудь
неисправимого, и потому, сегодня, решил, что обязательно позвоню Ивану.
Эта тишина, которая сформировалась вокруг меня в последнее время,
честно сказать - нравилась мне. Нравилась своим спокойствием и
беззаботностью человеческих отношений.
Но вскоре мне предстояло разочароваться в своем блаженстве, ибо, как
я потом буду понимать, тишина, или затишье в жизни, это первый признак,
что ты на неправильном пути! Это значит, что ты не мешаешь, что ты -
серенький, неопасный, тепленький! Что ты не зажигаешь спичек, не включаешь
ночник души своей и не обнажаешь тем самым шевелящийся мрак чудовищных
теней!
Постольку поскольку я занимался литературой, у меня и среда общения
вычерчивалась своеобразная.
Однако в последние полгода я абсолютно перестал ходить на какие-либо
литературные скопища нашего города. Только иногда меня навещал мой старый
приятель, прозаик и поэт, - Павел Мечетов. Ему нравились эти занудливые,
графоманские объединения и он приносил оттуда вести суетливой простоты.
Сегодня как раз был день одной из таких наших литературных аудиенций.
Обычно мы встречались у меня дома: перетасовывали книги на моих книжных
полках в поисках ответов на причудливые вопросы, возникающие у нас.
В этот раз мы встретились у меня в кинотеатре: сидели, пили чай,
слушали тихую музыку, спорили по обыкновению, размышляли, обменивались
чтением своих литературных опытов...
- Ты прав, конечно, Сергей, - рассуждал Паша. - Любовь, как говорил
Бэкон, лучше отстранять, отличать от главных дел, основных в жизни
занятий. - Паша всегда начинал с того, что соглашался со мной, а потом...
- Да, - продолжал он, - любовь должна дополнять, а не доминировать!..
Но!.. Может ли любовь быть наполовину?.. Можно ли на какое-то расстояние
отодвинуть свои чувства в сторону, а потом, по желанию, возвратить их
обратно?.. Не кажется ли тебе, что чувства либо есть, либо их нет, а
поскольку и любовь тоже - чувство, то, значит, она тоже: либо существует,
либо нет!
По-моему, невозможно любовь где-то оставлять, забывать на какое-то
время или отбрасывать ее; как бы не пришлось потом потратить времени
больше на ее поиски или возвращение, нежели выиграть свободы от нее на
сотворение больших дел? А? Как ты думаешь?
- Я полагаю, что ты прав, Паша, но прав - однобоко, искривленно
как-то, - сказал я.
- Почему же? - возразил Паша.
- А вот почему: любовь - это состояние, ты согласен? - спросил я, ибо
памятовал о том, что в разговоре с Мечетовым всегда необходимо иметь
представление о его платформе, иначе можно было уйти в такие дебри, что и
не отыщешь друг друга.
- Да, - согласился Мечетов, - любовь - это состояние, но состояние,
сформированное из чувств, из комплекса чувств!
- Хорошо, - сказал я, - идем дальше... Зачем же смотреть на любовь
так спектрально, я сказал бы - не по-литературному, Паша! Ведь, смотри: к
чему же свою любовь привязывать, определять навек среду ее обитания?! Она
ведь и так выродиться может, или привести к сумасшествию, или
ограничить!.. Такая любовь - горе и невзгоды! Пожалуй, при такой любви из
постели-то не выберешься, и от ее губ не оторвешься, молчать будешь, и
дальше ее груди - ничего не увидишь! Мне кажется, Бэкон прав: надо
научиться отодвигать любовь, а я уточнил бы по-своему! Любовь надо уметь
переносить с объекта на объект.
- Ну, это оправдание для разврата, - возмутился Мечетов.
- Послушай, Паша: мы сейчас не будем с тобою, если ты не возражаешь,
углубляться в подобные, я считаю, мелкие переносы любви. Это, я тебе
скажу, кому как вздумается - заниматься развратом или еще чем... Давай-ка
остановимся поближе к Бэкону! Согласен?
- Ну, давай! - согласился Мечетов.
- Бэкон имел в виду, - продолжал я, - отстранение любви от главных
дел, а главное дело для человека, по большому счету, это все-таки путь к
истине, не правда ли?
- Согласен, - сказал Мечетов.
- Так вот, - уверенно заговорил я дальше. - Я и определяю, что надо
научить свою любовь переносить от конкретного, любимого человека и
превращать эту любовь в устремленность к истине. Любовь - это энергия
устремленности, ее очарование!
- Ну, хорошо! - вмешался Мечетов. - Ты отвел свою любовь от любимого
человека, а он, этот человек - раз, и все, его нет, ушел, предположим, и
навсегда!
- Я понимаю, что ты имеешь в виду, Паша, - сказал я - И сейчас
постараюсь тебе объяснить, почему я так думаю...
Да, конечно же, я согласен, что если любимого человека, словно куклу,
отвергать и привлекать по своему желанию, то это мало к чему хорошему
приведет... Но здесь необходим бумеранговый такт! Запустил бумеранг, а
пока он возвращается, мало того, что он успеет сделать что-то важное -
поразить необходимую цель, ты, ко всему прочему, имеешь полное ощущение,
что этот бумеранг принадлежит лишь тебе, и он обязательно вернется, и ты
даже знаешь когда, и все это радует тебя, но у тебя есть свободное от него
время и восторг встречи - впереди!.. Ты меня понимаешь, Паша?
- Начинаю понимать, но как это будет выглядеть на практике, так
сказать, в жизни?! Говорить-то хорошо и легко! У меня вон трое детей, и
куда их и жену забумерангивать, и как?! - спросил Мечетов и, тяжело
вздохнув, добавил, - писать не дают.
Мы немного помолчали. Я посматривал на Пашу, а он на меня.
Паша на два года был моложе меня, но, действительно, чудотворец, не
иначе, - уже имел троих детей!
Выглядел он измученно, но был подвижен в жестах и мимике... Сам
невысокого роста, но широкоплечий. Вечно в старых одеждах, еще бы, -
зарплата у него сто рублей, - охранник на заводе: работа - сутки на трое,
"один к трем" - как любил шутить он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54