.. Если и спустя две тысячи лет, когда точное понятие "знаю" в любой области человеческого существования вытеснило зыбкое "верю", вера эта, подаренная Христом, по-прежнему сильна и могущественна. Сруби ветку - и я там, подними камень - и ты найдешь меня под ним... Почему я, думал Петр, должен молиться Христу, изображенному на золотом распятии, украшенном драгоценными камнями, стоящем в богатом храме среди икон в золотых ризах? Он был - нет, пока точнее слово "будет" - распят на свалке, посреди людского, шумного моря, среди нищих и убогих, отчаявшихся и уверовавших, среди тех, ради которых он жил, служил и пошел на смерть.
Высокопарно, но - факт. Он жил среди грешников и умер, провожаемый ими. На грешном месте, ибо что есть свалка?.. И очень не любил праведный Храм за то, что тот велик, богат и надменен.
Парадоксально, но с приходом христианства ничего не изменилось. Во имя Христа понастроили великие, богатые и надменные храмы. То, что он не принимал всем существом своим. Интересно, если бы он увидел наяву то, о чем только начал рассказывать ему Петр, какова была бы реакция?..
Теоретический вопрос. Опустим его...
"Ты слышишь меня, Иешуа?" - спросил мысленно Петр.
И почувствовал ответ:
"Слышу, Кифа".
"Не ставь блок. Я хочу говорить с тобой. Ты не против?"
"Нет, Кифа. Говори. Мне будет легче..."
"Тебе тяжело ?"
"Я не крест имею в виду. Я чувствую себя предателем..."
Петр предполагал это.
"Кого ты предал? Тех, кто верил и верит в тебя? Они не остановятся... Знаешь, как. будет называться новая Религия, которую начал ты?.. Христианство. От греческого "Христос".
"То есть Машиах?.. Ты говорил, что все будет освящено моим именем..."
"Прости мне высокий стиль, но сейчас ты идешь путем к бессмертию. И своему, и нашей Веры".
"Ты всегда был склонен к высокому стилю... Странное сочетание: умереть, чтобы стать бессмертным... Я останусь жить?"
"Иешуа, ты меня спрашиваешь?.. Это в твоих силах. Умри для всех - это дело техники".
"Да, я смогу".
"И отключи боль".
"Это совсем просто".
"Один вопрос, если можно... Что тебе шепнул Пилат?"
"Он нормальный мужик, только - раб обстоятельств. Он сказал, что не может спасти меня, но очень хочет. Я ему ответил, что не в обиде на него и не держу зла. Ион успокоился. Ему, как и многим, хватило слов..."
"Человеку нужны слова... Ты сам говорил: кто-то ищет в них отражение жизни, кто-то - ее глубинный смысл".
"Я говорил иначе".
"Суть та же. Вера, которую ты принес и которую назовут христианством, основана всего на четырех коротких историях твоей жизни, на четырех евангелиях..."
"С греческого-"благая весть"?"
"Правильно. Их создателями назовут четырех твоих учеников. Они принесут в мир благую весть о Христе".
"Кого именно и почему только назовут?"
"Иешуа, тебе не тяжело нести крест? Ты же весь изранен..."
"Кифа, не отвлекайся. Ты же знаешь, что я умею убирать боль, а крест не так и тяжел..."
"Между прочим, по евангелиям римляне забрали у тебя крест, потому что ты ослаб и не мог его нести, и отдали некоему крестьянину Шимону Киринеянину, шедшему с поля".
"Так не будет! Что за глупость! Мой крест - мне и нести. Каждый должен сам нести свой крест".
"Хорошие слова! Они станут крылатыми для будущих христиан".
"Ты так думаешь?"
"Я знаю это. Они уже стали крылатыми":
"Их же никто не слышал, кроме тебя..."
"Значит, услышат. Или от меня, или от тебя - если ты не забудешь к месту сказать их после своего Воскресения".
"Воскресение - это по евангелиям ? Ты не ответил: кого назовут их создателями? И почему моя простенькая мысль о своей ноше так противоречит содержанию евангелий ? Я об этом Шимоне:.."
"Кто создатели?.. Очень трудный вопрос. По моему разумению; двоих мы знаем. Это наш брат Йоханан и бывший мытарь Левин, прозванный Матфеем. Во всяким случае, их имена стоят во главе текстов, а они ли написали или с их слов... Даст Бог - узнаем... Еще одно будет приписано Марку, племяннику Йошиягу, левита, который нас третьего дня впустил в Храм через Овечьи ворота. Он войдет в число твоих ближайших учеников, апостолов, под именем Варнава. А четвертое припишут некоему Луке. Кто он -пока не знаю. Но именно у него в тексте есть ключ к тому, как будут созданы эти четыре твоих жизнеописания. "Как передали нам то бывшие с самого начала очевидцами и служителями Слова, то и рассудилось мне, по тщательному исследованию всего с начала, по порядку описать..."
"Сначала было Слово?.."
"Как всегда. И как всегда, слово было - Бог".
"Хорошо, Лука не был очевидцем, я не знаю никого под этим именем. Но Йоханан и Матфей - вон они идут..."
"Не знаю, Иешуа, честно - не знаю. Йоханан говорил мне, когда еще был Крестителем, что делает какие-то записи. Я их не читал. Возможно, он напишет сам. Возможно, кто-то - с его слов... Матфей - человек грамотный, бывший мытарь, тоже может сам написать. Но так ли будет -не ведаю... Поживем увидим..."
"Поживем, Кифа?"
"Иного не мыслю..."
Он даже не пытался блокироваться потому что и вправду иного не мыслил, нечего было скрывать от собеседника.
Тот шел легко, улыбаясь мысленной беседе, и люди, бежавшие впереди и сзади процессии, передавали друг другу: он улыбается. Он улыбается - значит, он что-то задумал, как всегда, как обычно. Еще не конец, надейтесь, люди... Хотя были и те, кто не знал о Машиахе, а если знал, то не верила него, кто швырял вслед процессии гнилые фрукты и даже камни, что заставляло солдат - поскольку фрукты и камни не выбирали цели - замахиваться на толпу копьями, больно бить щитами подвернувшихся под бок неловких любопытных. Ну и крики, конечно: "Машиах, мы верим тебе!" - с одной стороны, а с другой - "Кого ты можешь спасти, самозванец, если не спас себя?" Что-то в этом роде, Петр особенно не прислушивался...
Петр и остальные ученики шли позади солдат, поэтому Петр только чувствовал улыбку Иешуа, но не видел лица. Путь оказался не столько длинным, сколько медленным - из-за того, что и солдаты не спешили, и осужденные еле-еле ноги передвигали - это о Варавве и его напарнике, они же не владели способностями Иешуа управлять своим организмом, - да и пока шли на север по отнюдь не широкому Терапийону, очень мешала толпа. Но как только выбрались за городскую стену, повернули к югу, к Иродовым башням, дело пошло быстрее. В два часа шесть минут пополудни были на месте.
Место оказалось - полностью из представлений о нем Петра. Сам он ни разу не гулял, естественно, по свалкам, но имел о них более-менее четкое представление хотя бы по старательно загаженным ближним окрестностям жилья бедноты за городскими стенами. По этим пристеночньм полупещерным муравейникам, где никто не удосуживался отнести пищевые отходы, прочий мусор, экскременты даже пусть на полкилометра от места сна и еды, чтоб не смердило. Чтоб детишки не болели... Грязное все же животное - человек, и так - во все времена. В современных Петру мегаполисах тоже были свои бидонвилли, куда нормальные люди старались не попадать. Тот же север Гарлема в Нью-Йорке - ничего там за минувшие двести лет не изменилось! Бедность и грязь - сводные сестры...
Вокруг невеликого по размерам, зато обильно загаженного и зловонного холма, что позже назовут Голгофой, тоже теснились пещерки, сложенные из неотесанных кусков известняка, откуда, при виде процессии с крестами, немедленно выползли любознательные обитатели. Еще бы: зрелище грядет! Кто-то узнал Машиаха, кто-то не знал его, поэтому реакция местной публики на явление казнимых оказалась той же, что и внутри города. Кто-то вопил славу Учителю, кто-то - хулу. Все это пролетало мимо Иешуа, он не слышал ни славы, ни хулы, он был сосредоточен, как богомол, даже от Петра на время отключился, поскольку предстояла самая страшная - и зрелищная для малопочтенной публики! - церемония: распятие.
Осужденные свалили кресты на землю. Трое солдат начали сноровисто копать ямы для них. Процесс шел легко, земля была податлива, видимо, копана-перекопана не раз, вон - Петр заметил - неподалеку валялись еще не разграбленные, не пошедшие в огонь остатки прежних крестов. Место казни не выбирали - оно существовало и ранее. Как существовали подобные, видал Петр, и на других близких пригородных пустырях. Солдат во все времена понапрасну далеко не ходит и глубоко не роет...
Иешуа позвал Петра:
"Кифа, пусть будет, как должно быть. Ты же читал, знаешь..."
"Мало ли что я читал!.. Как будет, так и будет, а что написано, то еще не скоро напишут. Успеют придумать..."
"Придумать ?"
"А как ты надеялся? Евангелия о тебе - это притчи, в которых есть, конечно, реальные факты, но подробности этих фактов, во-первых, в разных текстах поданы по-разному, во-вторых, где-то они есть, а где-то их нет. Это всего лишь притчи... Помнишь, что ты сам говорил нам о притче? "Разве в притче надо искать сюжет, а не философский смысл?" Верно сказал. Евангелисты напишут то, что ЗНАЮТ, а не то, что ВИДЕЛИ. Опять твоя мысль: знающих всегда много меньше, чем видевших..."
"Ты запомнил..."
"Я люблю тебя, Иешуа. Хочешь - как брата, хочешь - как сына, хотя сегодня я немногим старше тебя. И я один могу быть и знающим и видевшим... Не отвлекайся. Сейчас придет боль. Сосре-, доточься. Уведи ее. Мы еще вернемся к разговору. А позже я скажу, когда тебе умереть..."
"Я не боюсь..."
Однако страшные слова: "Я скажу, когда тебе умереть"!..
Пожалуй, именно сейчас, впервые после огромного перерыва, Петр снова начал вести своего ученика. Более того, давно переставший быть учеником, давно превратившийся в Учителя, Иешуа снова хочет слушать и знать. Петр вновь для него - Учитель и Ведущий, а он - всего лишь ведомый, поскольку не нынче задуманная, просчитанная и доселе ясная и прямая дорога неожиданно круто изменила направление, свернула неизвестно куда - в темноту. Новое знание, к которому только подошел, прикоснулся, - всегда темнота, в которую страшновато входить. Хочется и колется... Можно, конечно, повернуть назад, на привычный путь, на истоптанные собственными подошвами тропинки, где все знакомо, привычно, не страшно и... уже неинтересно. Потому что есть эта темнота. Иешуа, как тот ребенок, который бесстрашно, с чистым сердцем идет на стук, не ведая кто за дверью. И открывает ее - пан или пропал!
Впрочем, у него есть Петр, который знает, что в темноте. Тогда, похоже, что пан...
Если бы точно знать, горько усмехнулся Петр. Коли и знает что, то приблизительно, понаслышке, ощупью ориентируется - в бесконечных поисках выключателя: найдет - вспыхнет свет. Здесь вспыхнет. А дальше - опять темно.
Это он про свое время может много порассказать, а на что Иешуа подробности его, Петра, времени? Ему бы все понять про день завтрашний или, в лучшем случае, про вечер нынешнего. А что Петр может о том поведать? Что должно быть в очень приближенном варианте. А что на самом деле будет - один Бог знает. Но, как обычно, помалкивает. Иешуа не так давно сам назвал Его - немногословным...
Вот в одном Петр уверен точно: Иешуа не умрет. То есть для всех - да, умрет, затормозит сердце, замедлит ток крови, это он умеет, это несложно. До перелома суток, до шести часов, начала шабата, то есть покоя по-древнееврейски, его похоронят... И не в могиле Иосифа Аримафейского, не знает Петр никакого Иосифа Аримафейского...
Хотя точнее сказать - пока не знает. Вдруг да появится стари-, чок библейский. Он и в Библии, как чертик из табакерки, выскочил - неведомо откуда, нигде до сего момента не упоминался. Высокопоставленный и старый уже поклонник Машиаха, выпросивший у прокуратора разрешение на снятие умершего с креста и захоронение его до начала шабата.
Кстати, а нужно ли на самом деле разрешение?.. Петр никогда о том не слышал. Умер - хорони, если есть куда...
Аромат держался в округе - и не захочешь, а умрешь. Пожалуй, дольше всего в этом броске Петр привыкал - и так до конца и не привык! - к запахам. Восток вообще - дело не только тонкое, но и чрезвычайно пахучее, двадцать второй век тому не исключение. А уж первый - это нечто особенное! Нет, Петр не имел в виду роскошные дворцы типа Иродова, где в залах стоял пряный и сладкий запах давно утерянных во времени благовоний, изготавливаемых как раз в Иудее. Или казарменно-конюшенный запах в крепости Антония - и он ненамного перешибал запахи казарм где-нибудь в Сибири, или в Ливии, или в Нигерии, где приходилось бывать Петру от Службы в качестве члена рутинных инспекционных комиссий. И даже не запахи чистоплотных деревенских домишек, как дом Иосифа-плотника в Назарете или рыбаря Фомы в Капернауме, где вкусно пахло овечьей и козьей шерстью, теплым молоком, хлебом, .и даже примешивающийся ко всему запах мужского пота не мешал жить... С особым обонянием Петра, когда к реальным запахам прибавляются виртуальные запахи человеческих чувств, существовать в любом броске было затруднительно, чувства с их невероятными ароматами перевешивали явь. Но здесь, на Голгофе, явь напрочь перебила острый запах эфира, нападавший на Петра вместе с чувством боли. Своей или чужой - не было разницы.
Эфир пробивался через вонь Голгофы, когда солдаты начали вбивать в запястья и голени казнимых толстые восьмидюймовые гвозди. И тогда над свалкой внезапно родился и заполнил пространство дикий, звериный, могучий вой. Это кричал Варавва. Пожалуй, не от боли он кричал, крик не усилил для Петра эфирную составляющую. Он кричал от отчаяния, от горечи овеществленного в этих железных гвоздях поражения, от ненависти, потому что она тоже жила в нем, и Петр поймал еле пробившийся в мешанину запахов горький дымок пожара - так для него ощущалась ненависть.
И, прервав вой, Варавва выбросил в духоту дня злые слова:
– Зачем ты соврал мне, нацеретянин? Зачем ты подставил меня, лишенный разума? Умри же в муках, враг, я ненавижу тебя!..
И замолк, как вырубили.
И Петр понял: именно вырубили. Он поймал жесткий приказ, посланный Варавве Иешуа: отключись!
А напарник Вараввы и без того отключился. Слабее вождя оказался, а Пилат сказал: дрались они славно. Или он это об одном Варавве сказал? Забыл Петр... Вот вам, кстати, еще одна житейская аксиома: смерть, особенно ощущаемая физически, сразу проверяет характер.
Похоже, это была последняя мысль Иешуа: "отключись". Петр больше не слышал его. Иешуа отключил свою боль и затаился. Петр чувствовал фон, но еле-еле. Понимал: Иешуа увел себя за пределы сознания, оставив крохотную дырочку для обещанного приказа от Петра: умереть...
Рано было для приказа.
Мать Мария уже не плакала. Она застыла каменным изваянием, смотрела на сына, и глаза ее были пусты и сини, как небо в полдень над Галилеей. Она сейчас не жила - как и сын. Она сама себе отдала приказ. Мария из Магдалы стояла сзади, обняв мать Марию и прижав к себе: боялась, что та упадет. И ученики переживали не лучший момент в своей жизни. Петр чувствовал их всех своим проклятым несчастным носом, он знал, как называлось их состояние, классики литературы давно назвали его красивым термином - "смятение чувств", но для обоняния Петра это "смятение" казалось чрезмерным.
Никогда он так скверно себя не ощущал. Впору самому ложиться и выключаться из реальности. Но не мог, не имел права...
И взлетели в небо черные на контражуре кресты, и закрыли собой солнце, и страшно распахнули руки для смертных объятий еще живые, но уже стоящие за чертой люди.
А солдаты деловито делили одежды распятых, хотя что там были за одежды тряпки затертые. Но они будут не лишними в нищем хозяйстве римских легионеров. И жители окрестных трущоб потихоньку стали расходиться, зрелище закончилось, ничего нового не предвидится. И пришедшие с процессией из Иершалаима молча и убито потянулись назад, в город. Петр и их слышал. Они так и не поняли пока, что произошло. Они все так же, как и там, на месте судилища, у крепости, верили и не верили в случившееся, они еще цепко помнили все слова, говоренные Машиахом, но не могли вспомнить среди них слов: "Я умру..."
Иешуа висел на кресте, будто не гвозди, а только мускульная сила держала его. Прямые руки с шарами бицепсов, выпуклая безволосая грудь, вздувшиеся трапециевидные мышцы, напрягшиеся, широчайшие... Кровь медленно струилась по лицу: крючья терновника мертво впились в кожу...
Один из солдат вдруг уставился на Иешуа, медленно пошел к нему, не понимая чего-то. Петр попытался поймать мысль, но не смог, месиво там какое-то было, ничего толком не сформулировано, пещерный уровень. Но ведь что-то насторожило его в неестественно застывшей фигуре распятого Царя Иудейского, что-то он заподозрил. Он встал внизу, задрал голову. Держал копье на изготовку. И остальные солдаты вдруг заинтересовались поведением товарища, отвлеклись от дележки тряпок, посмотрели на него.
И вот тогда Петр приказал ученику:
"Умри!"
И из Иешуа в то же мгновение словно некий стержень выдернули: он резко обмяк, провис на сразу расслабившихся руках, уронил голову на правое плечо.
Солдат опустил копье, обернулся и равнодушно крикнул на арамейском товарищам:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63
Высокопарно, но - факт. Он жил среди грешников и умер, провожаемый ими. На грешном месте, ибо что есть свалка?.. И очень не любил праведный Храм за то, что тот велик, богат и надменен.
Парадоксально, но с приходом христианства ничего не изменилось. Во имя Христа понастроили великие, богатые и надменные храмы. То, что он не принимал всем существом своим. Интересно, если бы он увидел наяву то, о чем только начал рассказывать ему Петр, какова была бы реакция?..
Теоретический вопрос. Опустим его...
"Ты слышишь меня, Иешуа?" - спросил мысленно Петр.
И почувствовал ответ:
"Слышу, Кифа".
"Не ставь блок. Я хочу говорить с тобой. Ты не против?"
"Нет, Кифа. Говори. Мне будет легче..."
"Тебе тяжело ?"
"Я не крест имею в виду. Я чувствую себя предателем..."
Петр предполагал это.
"Кого ты предал? Тех, кто верил и верит в тебя? Они не остановятся... Знаешь, как. будет называться новая Религия, которую начал ты?.. Христианство. От греческого "Христос".
"То есть Машиах?.. Ты говорил, что все будет освящено моим именем..."
"Прости мне высокий стиль, но сейчас ты идешь путем к бессмертию. И своему, и нашей Веры".
"Ты всегда был склонен к высокому стилю... Странное сочетание: умереть, чтобы стать бессмертным... Я останусь жить?"
"Иешуа, ты меня спрашиваешь?.. Это в твоих силах. Умри для всех - это дело техники".
"Да, я смогу".
"И отключи боль".
"Это совсем просто".
"Один вопрос, если можно... Что тебе шепнул Пилат?"
"Он нормальный мужик, только - раб обстоятельств. Он сказал, что не может спасти меня, но очень хочет. Я ему ответил, что не в обиде на него и не держу зла. Ион успокоился. Ему, как и многим, хватило слов..."
"Человеку нужны слова... Ты сам говорил: кто-то ищет в них отражение жизни, кто-то - ее глубинный смысл".
"Я говорил иначе".
"Суть та же. Вера, которую ты принес и которую назовут христианством, основана всего на четырех коротких историях твоей жизни, на четырех евангелиях..."
"С греческого-"благая весть"?"
"Правильно. Их создателями назовут четырех твоих учеников. Они принесут в мир благую весть о Христе".
"Кого именно и почему только назовут?"
"Иешуа, тебе не тяжело нести крест? Ты же весь изранен..."
"Кифа, не отвлекайся. Ты же знаешь, что я умею убирать боль, а крест не так и тяжел..."
"Между прочим, по евангелиям римляне забрали у тебя крест, потому что ты ослаб и не мог его нести, и отдали некоему крестьянину Шимону Киринеянину, шедшему с поля".
"Так не будет! Что за глупость! Мой крест - мне и нести. Каждый должен сам нести свой крест".
"Хорошие слова! Они станут крылатыми для будущих христиан".
"Ты так думаешь?"
"Я знаю это. Они уже стали крылатыми":
"Их же никто не слышал, кроме тебя..."
"Значит, услышат. Или от меня, или от тебя - если ты не забудешь к месту сказать их после своего Воскресения".
"Воскресение - это по евангелиям ? Ты не ответил: кого назовут их создателями? И почему моя простенькая мысль о своей ноше так противоречит содержанию евангелий ? Я об этом Шимоне:.."
"Кто создатели?.. Очень трудный вопрос. По моему разумению; двоих мы знаем. Это наш брат Йоханан и бывший мытарь Левин, прозванный Матфеем. Во всяким случае, их имена стоят во главе текстов, а они ли написали или с их слов... Даст Бог - узнаем... Еще одно будет приписано Марку, племяннику Йошиягу, левита, который нас третьего дня впустил в Храм через Овечьи ворота. Он войдет в число твоих ближайших учеников, апостолов, под именем Варнава. А четвертое припишут некоему Луке. Кто он -пока не знаю. Но именно у него в тексте есть ключ к тому, как будут созданы эти четыре твоих жизнеописания. "Как передали нам то бывшие с самого начала очевидцами и служителями Слова, то и рассудилось мне, по тщательному исследованию всего с начала, по порядку описать..."
"Сначала было Слово?.."
"Как всегда. И как всегда, слово было - Бог".
"Хорошо, Лука не был очевидцем, я не знаю никого под этим именем. Но Йоханан и Матфей - вон они идут..."
"Не знаю, Иешуа, честно - не знаю. Йоханан говорил мне, когда еще был Крестителем, что делает какие-то записи. Я их не читал. Возможно, он напишет сам. Возможно, кто-то - с его слов... Матфей - человек грамотный, бывший мытарь, тоже может сам написать. Но так ли будет -не ведаю... Поживем увидим..."
"Поживем, Кифа?"
"Иного не мыслю..."
Он даже не пытался блокироваться потому что и вправду иного не мыслил, нечего было скрывать от собеседника.
Тот шел легко, улыбаясь мысленной беседе, и люди, бежавшие впереди и сзади процессии, передавали друг другу: он улыбается. Он улыбается - значит, он что-то задумал, как всегда, как обычно. Еще не конец, надейтесь, люди... Хотя были и те, кто не знал о Машиахе, а если знал, то не верила него, кто швырял вслед процессии гнилые фрукты и даже камни, что заставляло солдат - поскольку фрукты и камни не выбирали цели - замахиваться на толпу копьями, больно бить щитами подвернувшихся под бок неловких любопытных. Ну и крики, конечно: "Машиах, мы верим тебе!" - с одной стороны, а с другой - "Кого ты можешь спасти, самозванец, если не спас себя?" Что-то в этом роде, Петр особенно не прислушивался...
Петр и остальные ученики шли позади солдат, поэтому Петр только чувствовал улыбку Иешуа, но не видел лица. Путь оказался не столько длинным, сколько медленным - из-за того, что и солдаты не спешили, и осужденные еле-еле ноги передвигали - это о Варавве и его напарнике, они же не владели способностями Иешуа управлять своим организмом, - да и пока шли на север по отнюдь не широкому Терапийону, очень мешала толпа. Но как только выбрались за городскую стену, повернули к югу, к Иродовым башням, дело пошло быстрее. В два часа шесть минут пополудни были на месте.
Место оказалось - полностью из представлений о нем Петра. Сам он ни разу не гулял, естественно, по свалкам, но имел о них более-менее четкое представление хотя бы по старательно загаженным ближним окрестностям жилья бедноты за городскими стенами. По этим пристеночньм полупещерным муравейникам, где никто не удосуживался отнести пищевые отходы, прочий мусор, экскременты даже пусть на полкилометра от места сна и еды, чтоб не смердило. Чтоб детишки не болели... Грязное все же животное - человек, и так - во все времена. В современных Петру мегаполисах тоже были свои бидонвилли, куда нормальные люди старались не попадать. Тот же север Гарлема в Нью-Йорке - ничего там за минувшие двести лет не изменилось! Бедность и грязь - сводные сестры...
Вокруг невеликого по размерам, зато обильно загаженного и зловонного холма, что позже назовут Голгофой, тоже теснились пещерки, сложенные из неотесанных кусков известняка, откуда, при виде процессии с крестами, немедленно выползли любознательные обитатели. Еще бы: зрелище грядет! Кто-то узнал Машиаха, кто-то не знал его, поэтому реакция местной публики на явление казнимых оказалась той же, что и внутри города. Кто-то вопил славу Учителю, кто-то - хулу. Все это пролетало мимо Иешуа, он не слышал ни славы, ни хулы, он был сосредоточен, как богомол, даже от Петра на время отключился, поскольку предстояла самая страшная - и зрелищная для малопочтенной публики! - церемония: распятие.
Осужденные свалили кресты на землю. Трое солдат начали сноровисто копать ямы для них. Процесс шел легко, земля была податлива, видимо, копана-перекопана не раз, вон - Петр заметил - неподалеку валялись еще не разграбленные, не пошедшие в огонь остатки прежних крестов. Место казни не выбирали - оно существовало и ранее. Как существовали подобные, видал Петр, и на других близких пригородных пустырях. Солдат во все времена понапрасну далеко не ходит и глубоко не роет...
Иешуа позвал Петра:
"Кифа, пусть будет, как должно быть. Ты же читал, знаешь..."
"Мало ли что я читал!.. Как будет, так и будет, а что написано, то еще не скоро напишут. Успеют придумать..."
"Придумать ?"
"А как ты надеялся? Евангелия о тебе - это притчи, в которых есть, конечно, реальные факты, но подробности этих фактов, во-первых, в разных текстах поданы по-разному, во-вторых, где-то они есть, а где-то их нет. Это всего лишь притчи... Помнишь, что ты сам говорил нам о притче? "Разве в притче надо искать сюжет, а не философский смысл?" Верно сказал. Евангелисты напишут то, что ЗНАЮТ, а не то, что ВИДЕЛИ. Опять твоя мысль: знающих всегда много меньше, чем видевших..."
"Ты запомнил..."
"Я люблю тебя, Иешуа. Хочешь - как брата, хочешь - как сына, хотя сегодня я немногим старше тебя. И я один могу быть и знающим и видевшим... Не отвлекайся. Сейчас придет боль. Сосре-, доточься. Уведи ее. Мы еще вернемся к разговору. А позже я скажу, когда тебе умереть..."
"Я не боюсь..."
Однако страшные слова: "Я скажу, когда тебе умереть"!..
Пожалуй, именно сейчас, впервые после огромного перерыва, Петр снова начал вести своего ученика. Более того, давно переставший быть учеником, давно превратившийся в Учителя, Иешуа снова хочет слушать и знать. Петр вновь для него - Учитель и Ведущий, а он - всего лишь ведомый, поскольку не нынче задуманная, просчитанная и доселе ясная и прямая дорога неожиданно круто изменила направление, свернула неизвестно куда - в темноту. Новое знание, к которому только подошел, прикоснулся, - всегда темнота, в которую страшновато входить. Хочется и колется... Можно, конечно, повернуть назад, на привычный путь, на истоптанные собственными подошвами тропинки, где все знакомо, привычно, не страшно и... уже неинтересно. Потому что есть эта темнота. Иешуа, как тот ребенок, который бесстрашно, с чистым сердцем идет на стук, не ведая кто за дверью. И открывает ее - пан или пропал!
Впрочем, у него есть Петр, который знает, что в темноте. Тогда, похоже, что пан...
Если бы точно знать, горько усмехнулся Петр. Коли и знает что, то приблизительно, понаслышке, ощупью ориентируется - в бесконечных поисках выключателя: найдет - вспыхнет свет. Здесь вспыхнет. А дальше - опять темно.
Это он про свое время может много порассказать, а на что Иешуа подробности его, Петра, времени? Ему бы все понять про день завтрашний или, в лучшем случае, про вечер нынешнего. А что Петр может о том поведать? Что должно быть в очень приближенном варианте. А что на самом деле будет - один Бог знает. Но, как обычно, помалкивает. Иешуа не так давно сам назвал Его - немногословным...
Вот в одном Петр уверен точно: Иешуа не умрет. То есть для всех - да, умрет, затормозит сердце, замедлит ток крови, это он умеет, это несложно. До перелома суток, до шести часов, начала шабата, то есть покоя по-древнееврейски, его похоронят... И не в могиле Иосифа Аримафейского, не знает Петр никакого Иосифа Аримафейского...
Хотя точнее сказать - пока не знает. Вдруг да появится стари-, чок библейский. Он и в Библии, как чертик из табакерки, выскочил - неведомо откуда, нигде до сего момента не упоминался. Высокопоставленный и старый уже поклонник Машиаха, выпросивший у прокуратора разрешение на снятие умершего с креста и захоронение его до начала шабата.
Кстати, а нужно ли на самом деле разрешение?.. Петр никогда о том не слышал. Умер - хорони, если есть куда...
Аромат держался в округе - и не захочешь, а умрешь. Пожалуй, дольше всего в этом броске Петр привыкал - и так до конца и не привык! - к запахам. Восток вообще - дело не только тонкое, но и чрезвычайно пахучее, двадцать второй век тому не исключение. А уж первый - это нечто особенное! Нет, Петр не имел в виду роскошные дворцы типа Иродова, где в залах стоял пряный и сладкий запах давно утерянных во времени благовоний, изготавливаемых как раз в Иудее. Или казарменно-конюшенный запах в крепости Антония - и он ненамного перешибал запахи казарм где-нибудь в Сибири, или в Ливии, или в Нигерии, где приходилось бывать Петру от Службы в качестве члена рутинных инспекционных комиссий. И даже не запахи чистоплотных деревенских домишек, как дом Иосифа-плотника в Назарете или рыбаря Фомы в Капернауме, где вкусно пахло овечьей и козьей шерстью, теплым молоком, хлебом, .и даже примешивающийся ко всему запах мужского пота не мешал жить... С особым обонянием Петра, когда к реальным запахам прибавляются виртуальные запахи человеческих чувств, существовать в любом броске было затруднительно, чувства с их невероятными ароматами перевешивали явь. Но здесь, на Голгофе, явь напрочь перебила острый запах эфира, нападавший на Петра вместе с чувством боли. Своей или чужой - не было разницы.
Эфир пробивался через вонь Голгофы, когда солдаты начали вбивать в запястья и голени казнимых толстые восьмидюймовые гвозди. И тогда над свалкой внезапно родился и заполнил пространство дикий, звериный, могучий вой. Это кричал Варавва. Пожалуй, не от боли он кричал, крик не усилил для Петра эфирную составляющую. Он кричал от отчаяния, от горечи овеществленного в этих железных гвоздях поражения, от ненависти, потому что она тоже жила в нем, и Петр поймал еле пробившийся в мешанину запахов горький дымок пожара - так для него ощущалась ненависть.
И, прервав вой, Варавва выбросил в духоту дня злые слова:
– Зачем ты соврал мне, нацеретянин? Зачем ты подставил меня, лишенный разума? Умри же в муках, враг, я ненавижу тебя!..
И замолк, как вырубили.
И Петр понял: именно вырубили. Он поймал жесткий приказ, посланный Варавве Иешуа: отключись!
А напарник Вараввы и без того отключился. Слабее вождя оказался, а Пилат сказал: дрались они славно. Или он это об одном Варавве сказал? Забыл Петр... Вот вам, кстати, еще одна житейская аксиома: смерть, особенно ощущаемая физически, сразу проверяет характер.
Похоже, это была последняя мысль Иешуа: "отключись". Петр больше не слышал его. Иешуа отключил свою боль и затаился. Петр чувствовал фон, но еле-еле. Понимал: Иешуа увел себя за пределы сознания, оставив крохотную дырочку для обещанного приказа от Петра: умереть...
Рано было для приказа.
Мать Мария уже не плакала. Она застыла каменным изваянием, смотрела на сына, и глаза ее были пусты и сини, как небо в полдень над Галилеей. Она сейчас не жила - как и сын. Она сама себе отдала приказ. Мария из Магдалы стояла сзади, обняв мать Марию и прижав к себе: боялась, что та упадет. И ученики переживали не лучший момент в своей жизни. Петр чувствовал их всех своим проклятым несчастным носом, он знал, как называлось их состояние, классики литературы давно назвали его красивым термином - "смятение чувств", но для обоняния Петра это "смятение" казалось чрезмерным.
Никогда он так скверно себя не ощущал. Впору самому ложиться и выключаться из реальности. Но не мог, не имел права...
И взлетели в небо черные на контражуре кресты, и закрыли собой солнце, и страшно распахнули руки для смертных объятий еще живые, но уже стоящие за чертой люди.
А солдаты деловито делили одежды распятых, хотя что там были за одежды тряпки затертые. Но они будут не лишними в нищем хозяйстве римских легионеров. И жители окрестных трущоб потихоньку стали расходиться, зрелище закончилось, ничего нового не предвидится. И пришедшие с процессией из Иершалаима молча и убито потянулись назад, в город. Петр и их слышал. Они так и не поняли пока, что произошло. Они все так же, как и там, на месте судилища, у крепости, верили и не верили в случившееся, они еще цепко помнили все слова, говоренные Машиахом, но не могли вспомнить среди них слов: "Я умру..."
Иешуа висел на кресте, будто не гвозди, а только мускульная сила держала его. Прямые руки с шарами бицепсов, выпуклая безволосая грудь, вздувшиеся трапециевидные мышцы, напрягшиеся, широчайшие... Кровь медленно струилась по лицу: крючья терновника мертво впились в кожу...
Один из солдат вдруг уставился на Иешуа, медленно пошел к нему, не понимая чего-то. Петр попытался поймать мысль, но не смог, месиво там какое-то было, ничего толком не сформулировано, пещерный уровень. Но ведь что-то насторожило его в неестественно застывшей фигуре распятого Царя Иудейского, что-то он заподозрил. Он встал внизу, задрал голову. Держал копье на изготовку. И остальные солдаты вдруг заинтересовались поведением товарища, отвлеклись от дележки тряпок, посмотрели на него.
И вот тогда Петр приказал ученику:
"Умри!"
И из Иешуа в то же мгновение словно некий стержень выдернули: он резко обмяк, провис на сразу расслабившихся руках, уронил голову на правое плечо.
Солдат опустил копье, обернулся и равнодушно крикнул на арамейском товарищам:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63