Сейчас мы устроим евреям праздничек. Сейчас мы распнем их посреди толпы...
– Стой! - тоже заорал и вскочил Петр. - Стой, солдат! И ты, Понтий, погоди, не пори горячку. Успеешь их распять. Я еще не все досказал... - И солдату: - Давай отсюда, мухой!
Тот исчез, как не было. Мухой.
– Чего это ты у меня раскомандовался, а, эллин? - удивленно спросил Пилат. Выпил он, похоже, не очень подъемное для себя количество галилейского, потому что опьянение уже давало о себе знать. - Тоже на крест хочешь? Я не посмотрю...
Петр подошел к нему, обнял за потные плечи, усадил, сел обок, налил обоим вина:
– Выпили...
Против этого предложения Пилат не возражал. Выпили споро, Закусили бараниной. Пережаренной она была. Все-таки могучий организм был у пятого прокуратора, всадника Пилата. Опьянение опьянением, а сообразиловка работала, как хороший швейцарский хронометр. Эпизод с требованием немедленно распять арестованных и наездом на высокого гостя, рискнувшего отменить приказ хозяина, подумал Петр, был, похоже, всего лишь этаким мимолетным представлением именно для гостя; хотя и усиленным, конечно, винными парами. Но, покончив с означенным представлением и залив его очередной порцией спиртного, Пилат спросил вполне трезво:
– Почему бы нам не арестовать этого галилеянина? Прямо сейчас. И тоже распять... Это мы на раз. И Храм уж точно целым останется, старый пердун Кайафа нам за это бочку вина выкатит...
– В яблочко попал, - радостно согласился Петр-Доментиус. - Силен ты, гегемон! Сколько до меня выжрал винища, сколько со мной, а соображаешь, как новенький... Надо арестовать. Только не тебе. Тебе-то зачем светиться?
– Что значит - светиться? Ты за кого меня принимаешь? Евреем больше, евреем меньше - кто считает?
– Слушай, Понтий, твоя нелюбовь к евреям доведет тебя когда-нибудь до ссылки. Ты что, думаешь, Тиберию нужно восстание в Иудее? Да, ты его подавишь, у тебя под рукой - больше сотни конных воинов, если не ошибаюсь, да пехоты в Кесарии - до пяти тысяч мечей...
– Сейчас четыре, - уточнил Пилат.
– Все равно - сила. Ну подавишь ты мятеж, который поднимут против тебя те пять тысяч сторонников галилеянина, что сейчас просочились в Иершалаим, А вони сколько будет? До Тиберия дойдет - у тебя там только друзья, врагов нет?
– Как нет? Есть. У кого их нет? Только у покойника...
– Они тебя и свалят. Должность гегемона Иудеи хоть и грязная, но денежная, желающие найдутся. Ты и так уж натворил здесь дел с точки зрения тех, кто на тебя зуб точит... Вспомни знамена с профилем Тиберия? Хотел установить в Храме - так ведь не дали. А золотые щиты с твоим именем и именем императора? Тоже сейчас не в Иершалаиме, не в крепости Антония, а в Кесарии... - Петр мог бы еще легко предсказать Пилату грядущий скандал с деньгами на строительство сорокаметрового акведука, которые он внаглую реквизировал из казны Храма. Но не стал. Только пророчеств прокуратору и не хватало!.. - Пока тебе в Риме все прощали, но не умножай же ты сущностей сверх необходимого... - не удержался, выдал классическую цитату за свою мысль. Прошло спокойно.
– Вообще-то ты прав, - задумчиво сказал Пилат. - Есть там гады в Риме, которые на меня давно тянут...
– Вот и не лезь. Пусть галилеянина арестуют люди Кайафы. Они к этому готовы. Я ж хочу, как лучше, ты ж мне - свой... Арестуют, приговорят потихоньку к смерти...
– Они все равно ко мне явятся, - уныло сообщил Пилат. - Только я могу разрешить казнить или не разрешить.
– А ты не разреши. Ты с ним побеседуй, вдруг он тебе понравится...
– Еврей? - В голосе Пилата было столько изумления, замешанного на презрении и брезгливости, что Петру на секунду стало противно.
Но из роли он не вышел.
– Евреи тоже разные бывают. Есть умные. Говорят, этот галилеянин - очень умен.
– Ну не разрешу я... А дальше?
– А дальше люди первосвященника начнут на тебя наезжать.
– Это еще с чего? - Опять презрение, но уже с негодованием.
– Да все с того же. Он поднимает народ против Рима, а ты, мол, его поддерживаешь. Значит, пригрозят доносом Тиберию... Так что поломаешься и согласишься. Но вслух заявишь, что делаешь это против собственных воли и разумения. А если евреи хотят крови честного человека, так пусть они и несут на себе бремя вины.
– А он что, и против Рима к бунту зовет?
– Да ни в коем случае! - ужаснулся Петр. - Он только против зажравшихся коэнов - фарисеев, саддукеав. Он вообще-то правильный паренек. Его эти псы из Коринфа и Афин втемную разводят. Однако казнить надо... - вздохнул тяжко. - Но вину оставь на первосвященнике. То есть если и будет бунт, то не против Рима, а против коэнов. Но, думаю, обойдется...
– По-моему, ты, всадник, знаешь больше, чем говоришь... - с сомнением сказал Пилат.
– Ты еще скажи, что у меня мозги греются, - возмутился Петр, вспомнив к месту странное обвинение Иешуа в свой адрес. И этот, что ли, паранорм?.. Нет, Петр ничего не чувствовал, сплошная бетонная стена, за которой - обычные мысли обычного, пусть даже весьма неглупого, солдата. - Что знаю, то сказал.
– И когда Кайафа его возьмет?
– Сегодня ночью. Во всяком случае, так должно быть по плану. Утром - суд. Так что к полудню или чуть попозже его приведут к тебе.
Пилат молчал. Петр чувствовал как за бетонной стеной ворочалось тяжелое сомнение, замешанное, с одной стороны, - на ненависти к евреям, которым так хочется устроить хоть какую-нибудь, но пакость, а с другой - на подспудном, не очень ярко выраженном, но все же живущем в подкорке страхе перед Римом, перед отзывом из провинции, перед ссылкой, перед - вот тоже неожиданность! смертью...
– Слушай, Доментиус, а вот ты говоришь: мы знаем, мы работаем, мы внедрили человека к галилеянину... Кто это вы?
– А вот этого тебе лучше не знать, - искренне сказал Петр. - Меньше знаешь - крепче спишь. Одно скажу: пройдет завтра все так, как я расписал, сидеть тебе на месте гегемона Иудеи и Самарии еще долго и выгодно. Десять лет, как минимум, обещаю. Мы тебя поддержим. Поверь, это в наших силах.
– Ладно, - с отчаянием в голосе заявил Пилат, - попробуем, что получится. Попросил - сделаю. Выпили?
Петр опять не отказался.
Обнял прокуратора, мокро поцеловал его в губы. Было против-но, но для хозяина убедительно. Римские нравы...
– Еще одно. Чтобы на тебе перед евреями в этом вонючем случае вообще вины не висело... Ты вот Тору не читал, а там, в Книге Дварим, есть одно местечко. Сейчас вспомню... - Петр потер лоб, нахмурился, словно вспоминая слова из чужой книги. - Ага, вот... "И все старейшины города того, ближайшие к убитому, пусть омоют руки свои... И объявят и скажут: "Руки наши не продлили крови сей, и глаза наши не видели..." Скажи это так, чтобы побольше народу слышало, и при всех умой руки. И все. По их Закону ты невиновен в смерти галилеянина. Пилат смотрел на Петра с восхищением:
– Как ты помнишь?! Я бы ни в жизнь...
– Профессия, - скромно объяснил Петр. - Плюс привычка.
– Это, конечно, красиво, - вслух размышлял Пилат. - омыть... А не стыдно ли мне, римскому всаднику, устраивать спектакль по каким-то вшивым еврейским законам, чтоб, значит, перед ними оправдаться? И это ж придется устраивать судилище не в крепости, а снаружи, чтоб таракашек побольше собралось... А не послать ли мне их?..
– Можно и послать, - согласился Петр. - Но всегда помни: где толпа - там История. В каждой толпе найдется двое-трое типов, которые либо сами запишут, что увидели и услышали, либо расскажут тем, кто запишет и переврет, либо расскажут тем, кто расскажет тем, кто запишет и наверняка переврет... А тут такая простая фраза: "Я умываю руки". То есть вины на мне нет. Ты - человек публичный, известный. Тебе надо думать, что о тебе в Истории сохранится...
– О какой толпе ты говоришь?.. Я всегда провожу суды без лишних свидетелей. Для суда в крепости есть комната секретариума, там много не поместится: только осужденный да свидетели...
– А ты нарушь традицию, - убеждал Петр. - Случай особый. Уникальный. Вынеси суд во двор крепости или даже на площадку перед воротами. Еще раз повторяю; думай об Истории и о людях, которые ее пишут.
– Лучше бы пожить подольше и повеселее, - заметил Пилат, но видно было, что сентенция о месте прокуратора в создаваемой на скаку Истории его задела. Заставила задуматься. Не дурак ведь... - Да не запомню я, что говорить надо! досадливо бросил он последний аргумент.
– А я тебе запишу слова, а ты выучи, выучи, уж постарайся... Дай-ка мне на чем записать...
ДЕЙСТВИЕ - 4. ЭПИЗОД - 6
ИУДЕЯ, ИЕРУСАЛИМ, 27 год от Р.Х., месяц Нисан
Дом для седера был найден в Нижнем городе, хозяин, бездетный вдовец пятидесяти с лишним лет, добротный мастер резьбы по камню, большой поклонник и почитатель Иешуа, охотно и с радостью согласился впустить к себе всю компанию нынче вечером, только попросил униженно:
– А можно и мне, недостойному, присутствовать на трапезе? Я ведь давно мечтал хоть просто побыть рядом с Машиахом, я же к нему в Кфар-Нахум ходил и на горе Фавор тогда был, когда он чудо с хлебами сотворил...
Петр, проводивший тщательную инспекцию дома и окрестностей, подумал и согласился на просьбу:
– Присутствуй, хозяин. Только больше - никого...
Ни о каких тринадцати на тайной вечере, как станет называться в Библии этот пасхальный седер, речи не шло. Помимо Иешуа и двенадцати учеников, на вечерней трапезе обязательно будут и мать, и Мария из Магдалы, да и прочие ближние родственники. Не выставишь же их за дверь! С кем пришли на Песах - с тем и ужинать должно, негоже нарушать семейные традиции, они куда дороже, чем соблюдение дурацких и лживых канонических соответствий;
Оные соответствия для Петра стали уже дурацкими и лживыми. Сначала Клэр наставила, а теперь и время учит...
Иоанн Кайафу не видел, но дождался посыльного, который принес точные запомнил тщательно! - слова первосвященника:
"Сегодня после полуночи. Все идет по плану".
Значит, ждать коэнов со стражами Храма надо после полуночи. Успеет ли Иешуа попытаться исполнить задуманное и взлелеянное?.. Учитывая увиденное в минувшие дни, Петр полагал, что лучше бы - не успел... А уж как оно выйдет один Бог знает. Судя по разгрому отрядов зилотов и аресту Вараввы, Бог нынче на что-то другое отвлекся, более для него важное, забыл о Иешуа...
Леонардо да Винчи с его роскошной по интерьеру и пространству "Тайной вечерей", конечно же, может отдыхать. Еле-еле собрали в самом доме и по соседям восемь небольших каменных столов, расставили в главной комнате, по соседям же собирали кушеточки для возлежания, ибо это Леонардо всех усадил лицом к зрителю, а правоверный еврей вкушает трапезу полулежа и ни о каком зрителе не подозревает. Что, кстати, евангелия не могли не отметить: "Он возлег с двенадцатью учениками". Не спать же он возлег...
Однако столы-кушетки набрали. Уместили. В тесноте, да не в обиде.
Мария и Мария, а также жены братьев Иешуа, торопясь поспеть к шести вечера, к перелому суток, приготовили мясо на костях, принесенное Петром и Иоанном, сварили картофель и яйца вкрутую, накрыли - вот уж типично русский термин! - столы, не забыв аккуратно положить на каждом горки пресного хлеба, так называемой "охраненной мацы", и пучки горьких трав - сельдерея, петрушки, а также поставить чашки с соленой водой... Так - по традициям, а про мацу и травы записано буквально в книге Шмот. Хозяин свое вино предложил - Петр не отказался, хотя они с Иоанном тоже купили два бата - то есть чуть больше сорока литров - галилейского, а также овощей, фруктов, все это погрузили на вторично одолженную у вчерашнего медника из Виффагии ослицу и доставили в Нижний город. Но известно: много вина надо выпить в вечер седера, и мудрецы израильские все еще спорят - четыре или пять чаш следует пить каждому, кто говорит - четыре, что символизирует четыре обещания, данные Господом народу Моисея, а кто - пять, поскольку было ведь и пятое, но чаще всего пьют больше. Давно повелось: вино это как вода в земле Израильской, есть жажда - пей.
Петр искренне соглашался с этим утверждением: вино было легким, молодым, его пока нигде не умели хранить и выращивать, как это станут делать в будущей Франции, и от малой чаши вина даже ребенок не захмелел бы, а вот вода здесь попросту опасна для питья. Ее мало, ее собирают повсюду - с неба, с земли и из-под земли - и берегут подолгу, используя по нескольку раз одну и оду: для умывания, для питья, для мытья фруктов, посуды или похлеще. Одни Овечьи бассейны - страшненький пример...
К шести вечера, к началу новых суток, собрались все. Еле разместились в тесной для стольких гостей комнате, но все в итоге устроилось, обиженных не нашлось.
Петр отметил: Иешуа сел у стены - лицом к невидному отсюда Храму.
Была прочитана надлежащая молитва, началась трапеза. Как и положено, каждый из гостей взял для начала веточку петрушки обмакнул ее в соленую воду, произнес привычное: "Благословен ты. Господь, Бог наш. Владыка Вселенной, сотворивший плод земли..." Иешуа был задумчив и молчалив, ел неохотно, почти совсем не пил, о четырех чашах, пожалуй, и говорить не стоило, одной пока не выпил. Петр, сидящий от него по правую руку, спросил тихо:
– Устал, Иешуа?
Тот отрицательно покачал головой, ответил тоже тихо, чтобы слышал один Петр:
– Запах...
– Откуда здесь взяться опасности? - удивился Петр. Знал - откуда. И плохо удивился. Иешуа сразу же мимоходом глянул на него и отвернулся. Потом сказал негромко:
– Сказано: "Так говорит Господь, Бог Израилев: отпусти народ Мой, чтобы он совершил Мне служение в пустыне". - Ученики, сидящие и за тем же столом, и за ближайшими к нему, услыхали, прекратили жевать и переговариваться, да и все постепенно смолкли: Учитель говорил. - Почему коэны и левиты так часто опускают слова о пустыне? Они боятся, что кто-то подумает, будто Моисей не спасти свой народ хотел, а лишь вывести в пустыню и остаться там. Заметьте, эти слова в книге Шмот повторяются много раз, и всякий раз Моисей ведет речь только о пустыне, а вовсе не о земле Ханаанской, данной по Завету Богом Аврааму.
– Моисей говорил с фараоном, - вмешался Левий, - он не мог назвать ему истинную цель Исхода. Поэтому и пустыня... Петр мог подсказать термин: дезинформация. Не стал.
– Нет, Левий, ошибаешься. И те, кто боится слова "пустыня" не ошибаются кто невольно, а кто намеренно. Моисей не мог лгать. Господь, вкладывая эти слова в уста Моисея и Аарона, имел в виду именно пустыню, ибо строить новую жизнь, завтрашний день. Царство Божье, наконец, можно только там, где не осталось ничего от прошлого и чужого истинной Вере. Начинать надо сначала, с нуля. А если там, где Бог положил быть Началу, стоит что-то чужое - разрушьте его! Да, я пришел спасти этот мир, но прежде я стану судить его, и вы все, если любите меня, следуйте за мной .и соблюдайте мои заповеди...
Он говорил все это, ни на кого не глядя, даже не обращая внимания, слушают его или отвлеклись. Сказано: имеющий уши да слышит... Но Петр, как обычно, отметил абсолютно противоположную по смыслу, по самой сути, каноническим текстам фразу: "прежде я стану судить его". В Евангелии, которое - может статься! - сочинит сидящий рядом с Петром Иоанн Богослов, бывший Креститель, будет все наоборот: "Я пришел не судить мир, но спасти его..." Но это будет опять следует оговориться: если будет! - Христос, знаемый Иоанном и так понятый им, или кто там воспользуется именем Иоанна и его рассказом, а рядом был Христос истинный, в котором жила, горела, распирала душу и тело одна мысль: мир, окружавший его, уже мертв. И он, Царь Иудейский, осудил его безжалостно и теперь должен добить его и построить новый. Именно в пустыне.
И Петр бы даже не вздумал спорить с учеником, если б тот не понимал все буквально. Да, он пришел спасти мир, а прежде - судить тех, кто разменял веру отцов на кесаревы сребреники. Да, он пришел разрушить старый Храм и выстроить новый - но в сердцах и душах. И он все это сделает, как показывает время, все у него получится! Но - иною ценой...
И все-таки сам Иоанн либо его литературный обработчик, как сказали бы далекие-предалекие потомки, полюбившие мемуары великих, написанные за них или вместо них, - короче, автор не созданного пока Евангелия от Иоанна многое, оказывается, запомнил верно.
– Представьте, - сказал Иешуа, - что я - виноградный куст на поле Господа нашего. Всякую ветвь, не рождающую кисть. Он отсекает, как мертвую, а приносящую кисть - очищает, чтобы ягодам досталось больше солнца. Так вот, вы избранные, вы уже очищены Господом с помощью слова, которое, я принес вам, отдал вам, и оно живет в вас. Вы - во мне, а я в вас. Я-в тебе, Кифа, в тебе, Йоханан, в тебе, Яаков, в тебе, Андрей, в тебе, Филипп, в тебе, Натан, сын Фоломея, в тебе, Фома, в тебе, Левий, в тебе, Яаков, сын Алфея, в тебе, Фаддей, в тебе, Шимон, и в тебе, Иуда из Кариота. - Всех перечислил, никого не забыл. Видно, слишком большое значение придавал этим пасхальным словам. - Вы беременны мной, да простится мне эта мысль, но как иначе сказать об учениках, на которых возлагаешь все надежды?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63