А что дальше? Браун в беспокойстве задавал себе этот вопрос всякий раз, как маркиз поднимался, брал свою шляпу и трость и уходил. Ради всего святого, что же дальше?
Пока карета отправлялась в путь, маркиз Ньюбери сумел овладеть своими чувствами, умерить свой гнев и даже привести в порядок свои мысли. Николас Дэмерон, его наследник, оказался не более чем несчастным безмозглым дураком, у которого не было ничего, кроме упрямства, а поэтому его следовало послать ко всем чертям, как он того заслуживал! Он, правда, подметил нечто, что не приходило в голову самому Ньюбери, — странное совпадение, довольно отчетливое, и в чертах, и в цветовой гамме, между этими двумя подстилками — его матерью и Алексой. Может быть, она и впрямь — некий мимолетный грешок кого-нибудь из его дражайших дядюшек? Это вовсе не так уж невероятно. А до чего же это не понравится старой шлюхе, если он ей все выложит да еще и представит доказательства! Неудивительно, что они из одного теста замешены, — обе жадные интриганки, бесстыдные дармоедки, алчущие власти над людьми с той же силой, с какой голодный ищет пищу. Ничего странного в том, что Аделина так хотела убрать с дороги свою молодую соперницу. А Алексе понадобился новый титулованный муж. Ньюбери вдруг издал легкий, почти бесшумный смешок, искрививший его надменные губы. Почему бы нет? Пусть эти две мерзавки вцепятся друг в друга, возможно, в конце концов, они друг друга и уничтожат! В конце концов, они все приходили, послушные его воле, горя желанием целовать ему руки и молить о милостях, о любви! Дряни, сами себя они хотели убедить в том, что ему от них только этого и нужно было. Любовь!
Если только допустить мысль о том, что он мог бы поддаться подобной слабости, это могло быть лишь его чувство к Виктории, жене, которую он сам выбрал, и к той крошке, которую она для него носила под сердцем, испытывая такие мучения. А его мать, эта ведьма, прибери ее душу, Господи, уничтожила их. Он тогда засмеялся, когда она ему сообщила: «Дорогой мой Кевин, говорят, что это из-за гриппа, но, возможно, она убила себя и твое дитя, увидев вот это!» И она положила перед ним вырезку из газеты, в которой говорилось о его смерти. С тех пор он никогда не позволял себе ни единой слабости, которую можно было бы использовать против него.
Он вдруг вспомнил об Айрис. Ньюбери совершенно равнодушно относился к своей волоокой маркизе, которая и понятия не имела о том, откуда и после каких уговоров он приходил в ее постель на одну две минуты, необходимых для того, чтобы выпустить в нее свое семя, и он почувствовал колоссальное облегчение, когда узнал, что этого больше не нужно делать. Что же касается трех его дочерей, он заботился о них, обеспечивая всем необходимым до тех пор, пока они не требовали от него проявления отеческих чувств, — до тех пор, пока они не выйдут замуж за каких-нибудь подходящих людей, а выбирать их будет непременно его мамаша.
Зная привычки своего дяди и будучи в курсе того, где он проводит часть своих вечеров с недавнего времени, лорд Диринг был крайне озадачен, когда ему неожиданно доложили о приезде маркиза.
— Какой неожиданный сюрприз и большое удовольствие видеть вас, сэр! Вы приехали в деревню повидать меня? — произнес Чарльз, запинаясь.
— Надеюсь не испортить тебе удовольствие своим разговором, дорогой Чарльз, — сухо ответил маркиз, передавая прислуге свой плащ и подходя к огню. — А почему ты сегодня дома? Я-то думал, что смогу посетить дом очаровательной леди Трэйверс под тем предлогом, что ищу тебя.
Заметив, как покраснел и поджал губы его племянник, маркиз удивленно поднял брови, слушая Чарльза.
— Это потому, что она решила побыть одна в этот вечер, несчастная кокетка! Клянусь Богом, я начинаю понимать, что ей знакомы все уловки прирожденной хищницы, которые служат ей для того, чтобы довести мужчину до чего угодно, при этом давая одни лишь обещания. Если бы мы были женаты, я бы…
— Тогда следует назначить день свадьбы, дорогой мой мальчик. Тогда ты ее быстро поставишь на место! Может быть, она устала от неопределенности своего положения?
— От неопределенности? — Чарльз весь вспыхнул, сразу же попавшись на эту удочку. — Как раз все наоборот, знаете ли! Теперь она уже заявляет, что не готова к новому замужеству так скоро после смерти ее первого мужа, а тем временем мне не дают покоя мои кредиторы, потому что объявление о нашей свадьбе еще не напечатано. Я уже начинаю думать, что она просто использовала меня для того, чтобы отомстить Эмбри, так я полагаю; а, кроме того, ей надо было положить конец сплетням, возвестив о нашей помолвке! Она меня дурачит, вот что она делает! Сначала уговорила меня отправиться с ней в деревню потому-де, что она и дня не может прожить без моего общества, а теперь…
— О, пощади меня, пожалуйста! — произнес Ньюбери раздраженно, жестом руки прервав на полуслове излияния племянника, а затем продолжал в своем обычном тоне: — Конечно, она тебя дурачит, мой юный родственник. Так будут поступать все женщины, если ты им это позволишь, пойми. Один из способов сделать их более покладистыми и развлечь от скуки — почаще укладывать их в постель да действовать при этом энергично, это я знаю по личному опыту. Попробуй овладеть ею где-нибудь на природе, ради новизны ощущений, например, в стоге сена, как молочницей, или, например, на конюшне, если она не возражает против запаха лошадей и конюхов. Вперед, Чарльз, вперед! Твоя безынициативность меня разочаровала, знаешь ли. — Говоря все это, он внимательно вглядывался в надутое и довольно расстроенное лицо племянника, потом сделал паузу и произнес более вкрадчиво: — Ведь ты с ней спишь, не так ли, Чарльз? Ты хоть раз делал это?
— Только один раз, черт ее возьми! — сердито признался Чарльз, все более заливаясь краской. — Да и то она была холодна как лед. Проститутка, и та вела бы себя искуснее! Она даже крайне редко разрешает мне поцеловать свои нежные губки, а когда той ночью ее целовал передо мной этот скот Эмбри, то, клянусь вам… Да что там, дьявол, как только она слышит, что кто-то упомянул имя этого ублюдка, она даже меняется в лице. Фактически, знаете ли, я даже стал сомневаться, а не находила ли она удовольствие в том, чтобы разыгрывать перед ним девку! Почему, например, она до сих пор не сняла эту чертову золотую цепь, которую он повесил ей на бедра, как будто она его дрессированная сука? Мне сказала, что для этого надо идти к ювелиру, а она стесняется. Но я думаю, она лжет, маленькая тварь. А что, если бы сам Эмбри не признался, что пришлось ее заковать, потому что иначе она… — Тут внезапно у него словно открылись глаза, и он произнес недоверчивым шепотом: — Нет! Эмбри не мог… Он никогда не был таким донкихотствующим идиотом, чтобы… Вы думаете?
— Ах, — произнес маркиз своим самым благодушным тоном, — если ты и в самом деле хочешь знать, что я думаю по этому поводу, мой дорогой племянник, я считаю, что мы сумеем докопаться до истины сами, не правда ли? А после того как мы все обнаружим, твоя маленькая стыдливая невеста будет просто счастлива выйти за тебя замуж, и чем скорее, тем лучше!
Глава 45
Как сильно все здесь подчинялись «сезонам», подумала Алекса и, слегка вздрогнув, отвернулась от окна спальни. Лондонский сезон сменялся массовым исходом в загородные поместья, охотой, затем следовала Европа и модные водные курорты, потом снова надо было возвращаться в Лондон и начинать все сначала. Она позволила себе саркастически усмехнуться: «На круги своя». Можно подумать, что она сама так давно этим всем занимается, что смертельно устала от светской круговерти. Ома случайно увидела себя в зеркале, висевшем над камином, и сменила улыбку на лице гримасой. Скучно! Конечно, так и должно было случиться, если принять во внимание, какие настроения обуревали ее с недавних пор. Она устала от деревни, от лисьей охоты, от вечеров, сопровождаемых дилетантской игрой на фортепиано и дрожащими тонкими сопрано, что-то поющими после обеда из шести или семи блюд, но — и это всего ужаснее — ей смертельно надоел несчастный Чарльз.
Подойдя к камину, Алекса не могла сдержать непроизвольное содрогание, когда мысленно возвращалась к подробностям той ночи две недели назад, которая обернулась ужасным фиаско, несмотря на все ее старания создать заранее особую атмосферу, раз уж она сама себя настроила на то, что она должна, просто обязана ради собственного спокойствия последовать циничному, но вполне логичному совету своей тетки и «разрешить» ему уложить себя в постель.
— Дорогая моя, женщина всегда сначала считает, что первый мужчина, которому она отдается, и есть тот единственный, кого она будет любить всю жизнь, пока она не поймет впоследствии, что нет лучшего способа судить о мужчинах, чем сравнивать их друг с другом! Я надеюсь, ради тебя же самой, что ты не настолько глупа, чтобы влюбиться!
В самом деле, она влюблена! Разве не решила она давным-давно, что никогда-никогда себе не позволит поддаться этому глупому и расслабляющему результату расстроенного воображения? А Чарльз ее просто спас, предложив ей руку, несмотря на те скандальные сплетни, которые о ней ходили. Он сказал ей, что всегда любил ее, боготворил ее и хотел лишь одного — стремиться всячески ей угождать. Какая резкая разница между… Алекса на всякий случай прикусила губу, чтобы не думать о нем. Николас Дэмерон, виконт Эмбри, который, несмотря на все свои испанские страсти, ни секунды не колеблясь, вышвырнул ее из своей жизни.
— Где, черт побери, может быть сейчас этот Эмбри? — недавно ей довелось услышать такую фразу от одной дамы на обеде. — Я думала, что он прибудет сюда на охоту.
И она услышала, как кто-то ей ответил с ехидным смешком:
— Возможно, он оказывает знаки внимания своей маленькой невесте скуки ради, я полагаю. Интересно, почему до сих пор нет официального уведомления о свадьбе?
Без сомнения, он сейчас вместе с Элен в родовом поместье Ньюбери близ шотландской границы, подумала Алекса и удивилась, почему она испытывает такую злость. С чего ей злиться: она помолвлена с Чарльзом, у Николаса есть невеста, Элен, он же всегда этого хотел.
— Я надеюсь, что мы нигде не встретим лорда Эмбри? — ~Ј спросила она Чарльза вскоре после этого эпизода, и он тут же уверил ее, что Эмбри, судя по всему, отправился погостить к «„е“ друзьям во Францию или что-то в этом роде. Он, слава Создателю, даже в деревню не поехал. Но все равно она никак не могла перестать думать о нем, Николасе Дэмероне, виконте Эмбри, хоть и против своей, воли, не могла она и не утомляться обществом Чарльза Лоуренса. Что с ней происходит? Она и сама не могла бы дать отчет в своих чувствах. Когда-то она думала, что если сумеет овладеть искусством поведения куртизанки, то сможет оставаться равнодушной, но при одном виде Чарльза все в ней восставало. Она совершенно не сумела привязать его к себе, притворившись страстной, она только и могла, что лежать с ним рядом, позволяя ему пользоваться своим телом, а сама в это время старалась подавить в себе неприятное чувство. Ах, Соланж была права! Несмотря на все уроки этого „мастерства“, она не только не стала куртизанкой, но даже не могла искусственно разжечь в себе страсть!
Она все продолжала ходить от окна к зеркалу и обратно. Может быть, ей тоже поехать на некоторое время за границу? Ей все равно где находиться, только бы не здесь, лицом к лицу с непреодолимой скукой, испытываемой ею в обществе Чарльза. Может быть, ей стоит принять приглашение Пердиты и снова отправиться в Рим ненадолго? Может быть… И вдруг внезапно перед ее мысленным взором встало его лицо — так ясно и четко, а схватив себя руками за щеки, она с болью в сердце вспомнила, как нежно и бережно это делал он, прежде чем поцеловать ее так же нежно. О Господи, Николас! Алекса испугалась и закрыла рот ладонью, чтобы не произносить вслух его имя. Как же все это случилось? Что случилось? Она не хотела Чарльза, она никогда в жизни не сможет выйти за него замуж, никогда не сможет быть с ним в одной постели. Она хотела… Она все продолжала, как большинство людей, мечтать о том, что было совершенно непостижимо, вопреки всем законам логики. А то, за что ей бы следовало благодарить Бога, то, что было у нее в руках, — раздражало ее! Она взглянула в зеркало, и почти чужое лицо в золотой раме показалось ей слишком бледным и измученным. Алекса ли это? Она даже почувствовала удивление, и ей захотелось дотронуться до незнакомки в зеркале, которая смотрела на нее провалившимися глазами. У незнакомки были тщательно причесанные волосы и элегантный наряд, но губы ее были горестно сжаты. Казалось, в глубине души эта женщина знает, что ей нужно, но она не может пренебречь рамками приличий, в которые ее поставил свет, ей не хватает для этого мужества. «Хэриет!» — вдруг подумалось ей. Бедняжка Хэриет, она так и не смогла понять, что ей нужно, потому что разыгрывала из себя скромницу, — это было модно и для всех привычно. Юная порывистая красавица и циничная угрюмая старуха так не похожи были друга на друга.
«Скажи мне, где фантазии родятся: в сердце или в голове?» Для Шекспира вся жизнь — цепь трагедий и комедий, карты лежат на столе вверх рубашкой, и ты берешь одну с замиранием сердца, думая, повезет ли, ждет ли удача? Или ты отказываешься от своего шанса и бросаешь карты. Почему бы нет? Какая же она дура, просто дура! И одного сезона не провела в Лондоне, а уже начала мыслить так же, как и все, ее сбили с толку их мнения, постоянное ощущение, что ей необходимо их одобрение, постоянный страх осуждения. Словно яркая вспышка света озарила изнутри ее мозг и освободила ее мысли.
Внезапно у Алексы закружилась голова, ее охватило чувство полета, и это так ее взволновало, что она готова была рассмеяться в полный голос. Что стало с ее прямотой, чистотой и честностью? Что с ней, ведь она всегда осуждала лицемерие и маски, а теперь сама же и надела одну из них — и причем как легко все это получилось! Общество — горстка людей, которая так пугала слабых и чьи хорошие манеры прикрывали всевозможные пороки и темные делишки. Неужели прежде ее стало бы заботить их мнение? Она никогда не позволила бы этим людям влиять на ее поступки, идущие вразрез с ее инстинктами, что непременно привело бы к утрате ею честности и правдивости. Она же в них не нуждалась. Ей они все даже не нравились! Она тосковала, ей было невыносимо противно, а она притворялась довольной. Она не решалась загорать голой, потому что голое тело оскорбляло принятые у них нормы, и вообще все естественное и доброе становилось в их глазах нехорошим и неестественным, они всячески поощряли ложь, обман и лицемерие. И она попала прямо к ним в сети — к тем людям, которых всей душой презирала.
«Посмотрите на мои волосы! — думала Алекса, только теперь она уже смеялась снова, показывая ямочки на щеках. — Я так ненавижу эти взбитые букли, а ношу их потому, что так принято причесываться! Возможно, если я завтра появлюсь где-нибудь с распущенными волосами и заявлю, что это последняя парижская мода, не исключено, что на следующий день они все так причешутся! И почему я посещаю дома, где мне бывает нестерпимо скучно, зачем хожу на все эти балы, суаре и рауты, для чего я должна показываться то здесь, то там, когда мне это совсем неинтересно и я от этого не получаю никакого удовольствия? Зачем вообще я ношу тесные корсеты, в которых мне так душно, и все эти нижние юбки и…» Ее смех внезапно оборвался, и она с новой силой, почти болезненно вернулась к тем же мыслям.
«Почему я испугалась кривотолков, почему не встретилась с ним лицом к лицу и не доверила ему все свои сомнения, когда он так просил меня об этом? Когда он переступал через все эти условности и обычаи и пытался повести меня за собой, почему я не приняла его искренне и радостно? То, что он делал, не поддавалось отчету, это было инстинктивно. И он никогда не использовал просто мое тело, как это сделал Чарльз. Он занимался со мной любовью и думал прежде о том, чтобы доставить удовольствие мне, а потом уже — себе. И я была настолько глупа, что ради этих скотов прикидывалась, что совершенно ничего не чувствую, хотя на самом деле я чувствовала все, и если бы мои инстинкты не были подавлены мною же, я уверена, что он чувствовал то же».
Она вспомнила, как тогда, сидя в спальне, она стала откалывать все свои шиньоны и булавки, когда ждала, что он будет ее насиловать, а он этого не сделал. Она ощутила такое пленительное чувство экстаза, когда он приковал ее руки и ноги — не для того, чтобы ее унизить, а для того, чтобы показать ей, как можно любить каждую часть ее тела, чтобы научить ее, что любовные ощущения и любовный акт — это нечто такое, что можно лишь ощутить, но никогда нельзя научиться по книгам или со слов опытных людей, потому что эмоции вообще не поддаются ни описанию, ни расчету. Он преследовал ее слишком откровенно и беззастенчиво, несмотря на все сплетни, несмотря на Элен, ее бабушку — старую ведьму;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62
Пока карета отправлялась в путь, маркиз Ньюбери сумел овладеть своими чувствами, умерить свой гнев и даже привести в порядок свои мысли. Николас Дэмерон, его наследник, оказался не более чем несчастным безмозглым дураком, у которого не было ничего, кроме упрямства, а поэтому его следовало послать ко всем чертям, как он того заслуживал! Он, правда, подметил нечто, что не приходило в голову самому Ньюбери, — странное совпадение, довольно отчетливое, и в чертах, и в цветовой гамме, между этими двумя подстилками — его матерью и Алексой. Может быть, она и впрямь — некий мимолетный грешок кого-нибудь из его дражайших дядюшек? Это вовсе не так уж невероятно. А до чего же это не понравится старой шлюхе, если он ей все выложит да еще и представит доказательства! Неудивительно, что они из одного теста замешены, — обе жадные интриганки, бесстыдные дармоедки, алчущие власти над людьми с той же силой, с какой голодный ищет пищу. Ничего странного в том, что Аделина так хотела убрать с дороги свою молодую соперницу. А Алексе понадобился новый титулованный муж. Ньюбери вдруг издал легкий, почти бесшумный смешок, искрививший его надменные губы. Почему бы нет? Пусть эти две мерзавки вцепятся друг в друга, возможно, в конце концов, они друг друга и уничтожат! В конце концов, они все приходили, послушные его воле, горя желанием целовать ему руки и молить о милостях, о любви! Дряни, сами себя они хотели убедить в том, что ему от них только этого и нужно было. Любовь!
Если только допустить мысль о том, что он мог бы поддаться подобной слабости, это могло быть лишь его чувство к Виктории, жене, которую он сам выбрал, и к той крошке, которую она для него носила под сердцем, испытывая такие мучения. А его мать, эта ведьма, прибери ее душу, Господи, уничтожила их. Он тогда засмеялся, когда она ему сообщила: «Дорогой мой Кевин, говорят, что это из-за гриппа, но, возможно, она убила себя и твое дитя, увидев вот это!» И она положила перед ним вырезку из газеты, в которой говорилось о его смерти. С тех пор он никогда не позволял себе ни единой слабости, которую можно было бы использовать против него.
Он вдруг вспомнил об Айрис. Ньюбери совершенно равнодушно относился к своей волоокой маркизе, которая и понятия не имела о том, откуда и после каких уговоров он приходил в ее постель на одну две минуты, необходимых для того, чтобы выпустить в нее свое семя, и он почувствовал колоссальное облегчение, когда узнал, что этого больше не нужно делать. Что же касается трех его дочерей, он заботился о них, обеспечивая всем необходимым до тех пор, пока они не требовали от него проявления отеческих чувств, — до тех пор, пока они не выйдут замуж за каких-нибудь подходящих людей, а выбирать их будет непременно его мамаша.
Зная привычки своего дяди и будучи в курсе того, где он проводит часть своих вечеров с недавнего времени, лорд Диринг был крайне озадачен, когда ему неожиданно доложили о приезде маркиза.
— Какой неожиданный сюрприз и большое удовольствие видеть вас, сэр! Вы приехали в деревню повидать меня? — произнес Чарльз, запинаясь.
— Надеюсь не испортить тебе удовольствие своим разговором, дорогой Чарльз, — сухо ответил маркиз, передавая прислуге свой плащ и подходя к огню. — А почему ты сегодня дома? Я-то думал, что смогу посетить дом очаровательной леди Трэйверс под тем предлогом, что ищу тебя.
Заметив, как покраснел и поджал губы его племянник, маркиз удивленно поднял брови, слушая Чарльза.
— Это потому, что она решила побыть одна в этот вечер, несчастная кокетка! Клянусь Богом, я начинаю понимать, что ей знакомы все уловки прирожденной хищницы, которые служат ей для того, чтобы довести мужчину до чего угодно, при этом давая одни лишь обещания. Если бы мы были женаты, я бы…
— Тогда следует назначить день свадьбы, дорогой мой мальчик. Тогда ты ее быстро поставишь на место! Может быть, она устала от неопределенности своего положения?
— От неопределенности? — Чарльз весь вспыхнул, сразу же попавшись на эту удочку. — Как раз все наоборот, знаете ли! Теперь она уже заявляет, что не готова к новому замужеству так скоро после смерти ее первого мужа, а тем временем мне не дают покоя мои кредиторы, потому что объявление о нашей свадьбе еще не напечатано. Я уже начинаю думать, что она просто использовала меня для того, чтобы отомстить Эмбри, так я полагаю; а, кроме того, ей надо было положить конец сплетням, возвестив о нашей помолвке! Она меня дурачит, вот что она делает! Сначала уговорила меня отправиться с ней в деревню потому-де, что она и дня не может прожить без моего общества, а теперь…
— О, пощади меня, пожалуйста! — произнес Ньюбери раздраженно, жестом руки прервав на полуслове излияния племянника, а затем продолжал в своем обычном тоне: — Конечно, она тебя дурачит, мой юный родственник. Так будут поступать все женщины, если ты им это позволишь, пойми. Один из способов сделать их более покладистыми и развлечь от скуки — почаще укладывать их в постель да действовать при этом энергично, это я знаю по личному опыту. Попробуй овладеть ею где-нибудь на природе, ради новизны ощущений, например, в стоге сена, как молочницей, или, например, на конюшне, если она не возражает против запаха лошадей и конюхов. Вперед, Чарльз, вперед! Твоя безынициативность меня разочаровала, знаешь ли. — Говоря все это, он внимательно вглядывался в надутое и довольно расстроенное лицо племянника, потом сделал паузу и произнес более вкрадчиво: — Ведь ты с ней спишь, не так ли, Чарльз? Ты хоть раз делал это?
— Только один раз, черт ее возьми! — сердито признался Чарльз, все более заливаясь краской. — Да и то она была холодна как лед. Проститутка, и та вела бы себя искуснее! Она даже крайне редко разрешает мне поцеловать свои нежные губки, а когда той ночью ее целовал передо мной этот скот Эмбри, то, клянусь вам… Да что там, дьявол, как только она слышит, что кто-то упомянул имя этого ублюдка, она даже меняется в лице. Фактически, знаете ли, я даже стал сомневаться, а не находила ли она удовольствие в том, чтобы разыгрывать перед ним девку! Почему, например, она до сих пор не сняла эту чертову золотую цепь, которую он повесил ей на бедра, как будто она его дрессированная сука? Мне сказала, что для этого надо идти к ювелиру, а она стесняется. Но я думаю, она лжет, маленькая тварь. А что, если бы сам Эмбри не признался, что пришлось ее заковать, потому что иначе она… — Тут внезапно у него словно открылись глаза, и он произнес недоверчивым шепотом: — Нет! Эмбри не мог… Он никогда не был таким донкихотствующим идиотом, чтобы… Вы думаете?
— Ах, — произнес маркиз своим самым благодушным тоном, — если ты и в самом деле хочешь знать, что я думаю по этому поводу, мой дорогой племянник, я считаю, что мы сумеем докопаться до истины сами, не правда ли? А после того как мы все обнаружим, твоя маленькая стыдливая невеста будет просто счастлива выйти за тебя замуж, и чем скорее, тем лучше!
Глава 45
Как сильно все здесь подчинялись «сезонам», подумала Алекса и, слегка вздрогнув, отвернулась от окна спальни. Лондонский сезон сменялся массовым исходом в загородные поместья, охотой, затем следовала Европа и модные водные курорты, потом снова надо было возвращаться в Лондон и начинать все сначала. Она позволила себе саркастически усмехнуться: «На круги своя». Можно подумать, что она сама так давно этим всем занимается, что смертельно устала от светской круговерти. Ома случайно увидела себя в зеркале, висевшем над камином, и сменила улыбку на лице гримасой. Скучно! Конечно, так и должно было случиться, если принять во внимание, какие настроения обуревали ее с недавних пор. Она устала от деревни, от лисьей охоты, от вечеров, сопровождаемых дилетантской игрой на фортепиано и дрожащими тонкими сопрано, что-то поющими после обеда из шести или семи блюд, но — и это всего ужаснее — ей смертельно надоел несчастный Чарльз.
Подойдя к камину, Алекса не могла сдержать непроизвольное содрогание, когда мысленно возвращалась к подробностям той ночи две недели назад, которая обернулась ужасным фиаско, несмотря на все ее старания создать заранее особую атмосферу, раз уж она сама себя настроила на то, что она должна, просто обязана ради собственного спокойствия последовать циничному, но вполне логичному совету своей тетки и «разрешить» ему уложить себя в постель.
— Дорогая моя, женщина всегда сначала считает, что первый мужчина, которому она отдается, и есть тот единственный, кого она будет любить всю жизнь, пока она не поймет впоследствии, что нет лучшего способа судить о мужчинах, чем сравнивать их друг с другом! Я надеюсь, ради тебя же самой, что ты не настолько глупа, чтобы влюбиться!
В самом деле, она влюблена! Разве не решила она давным-давно, что никогда-никогда себе не позволит поддаться этому глупому и расслабляющему результату расстроенного воображения? А Чарльз ее просто спас, предложив ей руку, несмотря на те скандальные сплетни, которые о ней ходили. Он сказал ей, что всегда любил ее, боготворил ее и хотел лишь одного — стремиться всячески ей угождать. Какая резкая разница между… Алекса на всякий случай прикусила губу, чтобы не думать о нем. Николас Дэмерон, виконт Эмбри, который, несмотря на все свои испанские страсти, ни секунды не колеблясь, вышвырнул ее из своей жизни.
— Где, черт побери, может быть сейчас этот Эмбри? — недавно ей довелось услышать такую фразу от одной дамы на обеде. — Я думала, что он прибудет сюда на охоту.
И она услышала, как кто-то ей ответил с ехидным смешком:
— Возможно, он оказывает знаки внимания своей маленькой невесте скуки ради, я полагаю. Интересно, почему до сих пор нет официального уведомления о свадьбе?
Без сомнения, он сейчас вместе с Элен в родовом поместье Ньюбери близ шотландской границы, подумала Алекса и удивилась, почему она испытывает такую злость. С чего ей злиться: она помолвлена с Чарльзом, у Николаса есть невеста, Элен, он же всегда этого хотел.
— Я надеюсь, что мы нигде не встретим лорда Эмбри? — ~Ј спросила она Чарльза вскоре после этого эпизода, и он тут же уверил ее, что Эмбри, судя по всему, отправился погостить к «„е“ друзьям во Францию или что-то в этом роде. Он, слава Создателю, даже в деревню не поехал. Но все равно она никак не могла перестать думать о нем, Николасе Дэмероне, виконте Эмбри, хоть и против своей, воли, не могла она и не утомляться обществом Чарльза Лоуренса. Что с ней происходит? Она и сама не могла бы дать отчет в своих чувствах. Когда-то она думала, что если сумеет овладеть искусством поведения куртизанки, то сможет оставаться равнодушной, но при одном виде Чарльза все в ней восставало. Она совершенно не сумела привязать его к себе, притворившись страстной, она только и могла, что лежать с ним рядом, позволяя ему пользоваться своим телом, а сама в это время старалась подавить в себе неприятное чувство. Ах, Соланж была права! Несмотря на все уроки этого „мастерства“, она не только не стала куртизанкой, но даже не могла искусственно разжечь в себе страсть!
Она все продолжала ходить от окна к зеркалу и обратно. Может быть, ей тоже поехать на некоторое время за границу? Ей все равно где находиться, только бы не здесь, лицом к лицу с непреодолимой скукой, испытываемой ею в обществе Чарльза. Может быть, ей стоит принять приглашение Пердиты и снова отправиться в Рим ненадолго? Может быть… И вдруг внезапно перед ее мысленным взором встало его лицо — так ясно и четко, а схватив себя руками за щеки, она с болью в сердце вспомнила, как нежно и бережно это делал он, прежде чем поцеловать ее так же нежно. О Господи, Николас! Алекса испугалась и закрыла рот ладонью, чтобы не произносить вслух его имя. Как же все это случилось? Что случилось? Она не хотела Чарльза, она никогда в жизни не сможет выйти за него замуж, никогда не сможет быть с ним в одной постели. Она хотела… Она все продолжала, как большинство людей, мечтать о том, что было совершенно непостижимо, вопреки всем законам логики. А то, за что ей бы следовало благодарить Бога, то, что было у нее в руках, — раздражало ее! Она взглянула в зеркало, и почти чужое лицо в золотой раме показалось ей слишком бледным и измученным. Алекса ли это? Она даже почувствовала удивление, и ей захотелось дотронуться до незнакомки в зеркале, которая смотрела на нее провалившимися глазами. У незнакомки были тщательно причесанные волосы и элегантный наряд, но губы ее были горестно сжаты. Казалось, в глубине души эта женщина знает, что ей нужно, но она не может пренебречь рамками приличий, в которые ее поставил свет, ей не хватает для этого мужества. «Хэриет!» — вдруг подумалось ей. Бедняжка Хэриет, она так и не смогла понять, что ей нужно, потому что разыгрывала из себя скромницу, — это было модно и для всех привычно. Юная порывистая красавица и циничная угрюмая старуха так не похожи были друга на друга.
«Скажи мне, где фантазии родятся: в сердце или в голове?» Для Шекспира вся жизнь — цепь трагедий и комедий, карты лежат на столе вверх рубашкой, и ты берешь одну с замиранием сердца, думая, повезет ли, ждет ли удача? Или ты отказываешься от своего шанса и бросаешь карты. Почему бы нет? Какая же она дура, просто дура! И одного сезона не провела в Лондоне, а уже начала мыслить так же, как и все, ее сбили с толку их мнения, постоянное ощущение, что ей необходимо их одобрение, постоянный страх осуждения. Словно яркая вспышка света озарила изнутри ее мозг и освободила ее мысли.
Внезапно у Алексы закружилась голова, ее охватило чувство полета, и это так ее взволновало, что она готова была рассмеяться в полный голос. Что стало с ее прямотой, чистотой и честностью? Что с ней, ведь она всегда осуждала лицемерие и маски, а теперь сама же и надела одну из них — и причем как легко все это получилось! Общество — горстка людей, которая так пугала слабых и чьи хорошие манеры прикрывали всевозможные пороки и темные делишки. Неужели прежде ее стало бы заботить их мнение? Она никогда не позволила бы этим людям влиять на ее поступки, идущие вразрез с ее инстинктами, что непременно привело бы к утрате ею честности и правдивости. Она же в них не нуждалась. Ей они все даже не нравились! Она тосковала, ей было невыносимо противно, а она притворялась довольной. Она не решалась загорать голой, потому что голое тело оскорбляло принятые у них нормы, и вообще все естественное и доброе становилось в их глазах нехорошим и неестественным, они всячески поощряли ложь, обман и лицемерие. И она попала прямо к ним в сети — к тем людям, которых всей душой презирала.
«Посмотрите на мои волосы! — думала Алекса, только теперь она уже смеялась снова, показывая ямочки на щеках. — Я так ненавижу эти взбитые букли, а ношу их потому, что так принято причесываться! Возможно, если я завтра появлюсь где-нибудь с распущенными волосами и заявлю, что это последняя парижская мода, не исключено, что на следующий день они все так причешутся! И почему я посещаю дома, где мне бывает нестерпимо скучно, зачем хожу на все эти балы, суаре и рауты, для чего я должна показываться то здесь, то там, когда мне это совсем неинтересно и я от этого не получаю никакого удовольствия? Зачем вообще я ношу тесные корсеты, в которых мне так душно, и все эти нижние юбки и…» Ее смех внезапно оборвался, и она с новой силой, почти болезненно вернулась к тем же мыслям.
«Почему я испугалась кривотолков, почему не встретилась с ним лицом к лицу и не доверила ему все свои сомнения, когда он так просил меня об этом? Когда он переступал через все эти условности и обычаи и пытался повести меня за собой, почему я не приняла его искренне и радостно? То, что он делал, не поддавалось отчету, это было инстинктивно. И он никогда не использовал просто мое тело, как это сделал Чарльз. Он занимался со мной любовью и думал прежде о том, чтобы доставить удовольствие мне, а потом уже — себе. И я была настолько глупа, что ради этих скотов прикидывалась, что совершенно ничего не чувствую, хотя на самом деле я чувствовала все, и если бы мои инстинкты не были подавлены мною же, я уверена, что он чувствовал то же».
Она вспомнила, как тогда, сидя в спальне, она стала откалывать все свои шиньоны и булавки, когда ждала, что он будет ее насиловать, а он этого не сделал. Она ощутила такое пленительное чувство экстаза, когда он приковал ее руки и ноги — не для того, чтобы ее унизить, а для того, чтобы показать ей, как можно любить каждую часть ее тела, чтобы научить ее, что любовные ощущения и любовный акт — это нечто такое, что можно лишь ощутить, но никогда нельзя научиться по книгам или со слов опытных людей, потому что эмоции вообще не поддаются ни описанию, ни расчету. Он преследовал ее слишком откровенно и беззастенчиво, несмотря на все сплетни, несмотря на Элен, ее бабушку — старую ведьму;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62