Изумленный господин увидел это и долго стоял на месте, недоумевающе след
я за странной парой.
Когда они вошли в вестибюль театра, Бултырин снял с Мурочки сак, огляделс
я вокруг и мрачно сказал, ухвативши ее за руку:
Ц Ну, идем, что ли!
Ц Постойте… куда вы меня тащите? Оставьте мою руку. Кто же хватает за кис
ть руки?!
Ц А как надо?
Ц Возьмите вот так… под руку… И пожалуйста, оставьте свои нелепые выход
ки. А то я сейчас же уйду от вас.
Бултырин отчаянным жестом уцепился за Мурочкину руку и подумал:
«Врешь! Не сбежишь, подлая. А ругаться ты можешь, сколько тебе угодно».
Когда они сели на места, Мурочка взяла бинокль и стала рассматривать сид
ящих в ложах.
Хитрый Бултырин попросил у нее на минутку бинокль и, сделав вид, что рассм
атривает занавес, потихоньку отвинтил какой-то винтик в передней части
бинокля, после чего хладнокровно передал его Мурочке.
«Посмотри-ка теперь!» Ц сурово усмехнулся он про себя.
Мурочка долго вертела бинокль, сдвигала его, раздвигала и потом, огорчен
ная, сказала:
Ц Не понимаю! Только сейчас было хорошо, а теперь ни туда ни сюда.
Ц Разве теперь мастера пошли? Жулики! Ц отвечал Бултырин. Ц Им бы тольк
о деньги брать. Возьмут да вместо бинокля кофейную мельницу подсунут! Ей-
богу!
В антракте Бултырину захотелось покурить.
«Оставить ее тут рискованно, Ц размышлял Бултырин, с ненавистью погляд
ывая на склоненную Мурочкину голову. Ц В курилку за собой тащить неудоб
но… Хорошо бы запереть ее в какую-нибудь пустую ложу, а самому пойти выкур
ить папиросу… Да не пойдет. Навязалась ты на мою шею! Разве усадить ее в фо
йе на виду, а самому в уголку покурить, чтоб ни-кто не видел?» Он встал.
Ц Пойдем!
Ц Куда? Я здесь посижу.
Ц Нельзя, нельзя! Надо идти.
Ц Да отстаньте вы от меня! Идите себе, куда хотите.
Ц Нет-с, я без вас не пойду…
Ц Пойдете! Ц злорадно сказала Мурочка. Ц Вот возьму и не сдвинусь с мес
та!
Бултырин задумался.
Ц Сдвинетесь! А то скандал сделаю! Думаете, не сделаю? Ей-богу! Возьму да з
акричу, что поймал вашу руку в то время, когда вы за моим бумажником в карм
ан полезли, или скажу, что вы моя беглая жена! Ага! Пока разберут, Ц вы скан
далу не оберетесь.
Мурочка с исковерканным от злости лицом встала.
Ц Какой же вы… негодяй! А этому идиоту Жоржу я завтра глаза выцарапаю. По
йдемте!
«Ты там себе ругайся, милая, сколько хочешь… Ц подумал торжествующий Бу
лтырин. Ц Я ведь знаю, как обращаться с женщинами».
Но моментально веселое выражение сбежало с лица его. К ним приближался м
олодой человек в смокинге и, весело махая программой, приветливо улыбалс
я Мурочке.
Ц А! Марья Констант…
Ц Виноват, молодой человек! Ц заслонил Мурочку Бултырин. Ц Вы бы стыди
лись в таком виде подходить к замужней даме. Человек еле на ногах стоит, а
позволяет себе…
Ц Слушайте! Вы с ума сошли?!
Ц Проходи, проходи! Много вас тут… Смотрите на него, лыка не вяжет.
Ц Прежде всего Ц вы нахал! Я вас не знаю и хотел только поздороваться с г
оспожой Кошкиной…
Недоумевающая публика стала останавливаться около них. Заметив это, Мур
очка сделала молодому человеку умоляющий жест и прошептала:
Ц Ради Бога! До завтра… Заезжайте к мужу. Он объяснит; не подымайте сейча
с истории.
Лицо Мурочки было красно, и на глазах блестели слезы. Пораженный молодой
человек, пожав плечами, поклонился ей и отступил, а Мурочка послала по нап
равлению публики чарующую улыбку, взяла Бултырина под руку и ласково ска
зала:
Ц Проводите меня до уборной.
Ц Зачем?
Ц Какое тебе дело, подлец, Ц глядя на публику с ласковой улыбкой, прошеп
тала Мурочка. Ц С каким бы удовольствием выщипала я по волоску твою боро
ду… Толстое животное!
Ц Ладно, ругайтесь! Пожалуй, пойдем в уборную… Только я видел взгляды, ко
торыми вы обменялись с молодым человеком. Понимаем-с! В уборную я вас одну
не пущу.
Ц Вы форменный идиот, Ц простонала тихонько Мурочка, Ц ведь уборная ж
енская!
Ц Да… там, может, другой ход есть…
Ц Да сак-то мой и шляпа внизу, гнусный вы кретин?!
«Удерет она без сака или нет? Ц подумал Бултырин. Ц Пожалуй, не удерет».

Ц Ну, идите! Я все равно у дверей сторожить буду.
Когда Мурочка вышла из уборной, она наткнулась на Бултырина, который под
озрительно заглядывал в двери и о чем-то шептался с горничной.
Ц Едем домой! Ц решительно сказала Мурочка.
«Ага! Не выгорело с любовником», Ц злорадно усмехнулся про себя Бултыри
н.
Ц Пожалуй, едем!
Он уцепился за Мурочкину руку, свел Мурочку вниз, одел и, показав язык како
му-то господину, смотревшему, не сводя глаз, на красивую Мурочку, сел с нею
на извозчика.
Ц Жаль, что пьесы не досмотрели, Ц любезно обратился он к ней, когда они п
оехали, Ц забавная, кажется, пьеска…
Мурочка с ненавистью взглянула на его простодушное лицо и сказала:
Ц Подлец, подлец! Дурак проклятый! Тупица!
Ц Чего вы ругаетесь? Ц удивился Бултырин.
Ц Вот же тебе, кретин: когда лягу спать, нарочно отворю окно в спальне и вп
ущу любовника… ха-ха-ха!
Ц Нет, вы этого не сделаете, Ц хладнокровно сказал Бултырин.
Ц Почему это, позвольте спросить?
Ц А я возьму кресло, сяду в спальне и буду сторожить…
Ц Вы с ума сошли! Вы так глупы, что даже не понимаете шуток!
Ц Ладно, ладно. Так и сделаю. А что?! Проговорились, да теперь на попятный? Е
й-богу, сяду в спальне. Даром я, что ли, дал слово Жоржу?!
Ц Посмейте! Я позову дворников, они вас в участок отправят.
Ц А я скандал сделаю! Скажу, что я ваш любовник и вы меня приревновали к ва
шей горничной.
Ц Подлец!
Ц Пусть.

Свеча догорала, слабо освещая спальню… На кровати спала в верхней юбке и
чулках Мурочка, покрытая простыней. Очевидно, она много плакала, так как т
ихонько во сне всхлипывала и глаза ее были красны.
В углу, в мягком большом кресле сидел полусонный Бултырин и, грызя машина
льно вынутый из кармана винтик от бинокля, рассеянно поглядывал на спящу
ю.


Яд


Ирина Сергеевна Рязанцева


Я сидел в уборной моей знакомой Рязанцевой и смотрел, как она гримировал
ась. Ее белые гибкие руки быстро хватали неизвестные мне щеточки, кисточ
ки, лапки, карандаши, прикасались ими к черным прищуренным глазам, от лица
порхали к прическе, поправляли какуюто ленточку на груди, серьгу в ухе, и м
не казалось, что эти руки преданы самому странному и удивительному прокл
ятию: всегда быть в движении.
«Милые руки, Ц с умилением подумал я. Ц Милые, дорогие мне глаза!» И неожи
данно я сказал вслух:
Ц Ирина Сергеевна, а ведь я вас люблю!
Она издала слабый крик, всплеснула руками, обернулась ко мне, и через секу
нду я держал ее в своих крепких объятиях.
Ц Наконец-то! Ц сказала она, слабо смеясь. Ц Ведь я измучилась вся, ожид
ая этих слов. Зачем ты меня мучил?
Ц Молчи! Ц сказал я.
Усадил ее на колени и нежно шепнул ей на ухо:
Ц Ты мне сейчас напомнила, дорогая, ту нежную, хрупкую девушку из пьесы Г
орданова «Хризантемы», которая Ц помнишь? Ц тоже так, со слабо сорвавши
мся криком «наконец-то» бросается в объятия помещика Лаэртова. Ты такая
же нежная, хрупкая и так же крикнула своим милым сорвавшимся голоском… О,
как я люблю тебя.
На другой день Ирина переехала ко мне, и мы, презирая светскую условность,
стали жить вместе.

Жизнь наша была красива и безоблачна.
Случались небольшие ссоры, но они возникали по пустяковым поводам и скор
о гасли за отсутствием горючего материала.
Первая ссора произошла из-за того, что однажды, когда я целовал Ирину, мое
внимание привлекло то обстоятельство, что Ирина смотрела в это время в з
еркало.
Я отодвинул ее от себя и, обижаясь, спросил:
Ц Зачем ты смотрела в зеркало? Разве в такую минуту об этом думают?
Ц Видишь ли, Ц сконфуженно объяснила она, Ц ты немного неудачно обнял
меня. Ты сейчас обвил руками не талию, а шею. А мужчины должны обнимать за т
алию.
Ц Как… должен? Ц изумился я. Ц Разве есть где-нибудь такое узаконенное
правило, чтобы женщин обнимать только за талию? Странно! Если бы мне подве
рнулась талия, я обнял бы талию, а раз подвернулась шея, согласись сама…
Ц Да, такого правила, конечно, нет… но как-то странно, когда мужчины обвив
ают женскую шею.
Я обиделся и не разговаривал с Ириной часа два. Она первая пошла на примир
ение.
Подошла ко мне, обвила своими прекрасными руками мою шею (мужская шея Ц у
законенный способ) и сказала, целуя меня в усы:
Ц Не дуйся, глупый! Я хочу сделать из тебя интересного, умного человека…
И потом… (она застенчиво поежилась) я хотела бы, чтобы ты под моим благотво
рным влиянием завоевал бы себе самое высокое положение на поприще славы
. Я хотела бы быть твоей вдохновительницей, больше того Ц хотела бы сама з
авоевать для тебя славу.
Она скоро ушла в театр, а я призадумался: каким образом она могла бы завоев
ать для меня славу? Разве что сама бы вместо меня писала рассказы, при усло
вии, чтобы они у нее выходили лучше, чем у меня.
Или что она понимала под словом «вдохновительница»? Должен ли я был всех
героев своих произведений списывать с нее, или она должна была бы изредк
а просить меня: «Владимир, напиши-ка рассказ о собаке, которая укусила за
ногу нашу кухарку. Володечка, не хочешь ли взять темой нашего комика, кото
рый совсем спился, и антрепренер прогоняет его».
И вдруг я неожиданно вспомнил. Недавно мне случилось видеть в театре пье
су «Без просвета», где героиня целует героя в усы и вдохновенно говорит: «
Я хочу, чтобы ты под моим влиянием завоевал себе самое высокое положение
на поприще славы. Я хочу быть твоей вдохновительницей».
Ц Странно, Ц сказал я сам себе.
А во рту у меня было такое ощущение, будто бы я раскусил пустой орех.

С этих пор я стал наблюдать Ирину. И чем больше наблюдал, тем больший ужас
меня охватывал.
Ирины около меня не было. Изредка я видел страдающую Верочку из пьесы Лим
онова «Туманные дали», изредка около меня болезненно, с безумным надрыво
м веселился трагический тип решившей отравиться куртизанки из драмы «Л
учше поздно, чем никогда»… А Ирину я и не чувствовал.
Дарил я браслет Ирине, а меня за него ласкала гранд-кокет, обвивавшая мою
шею узаконенным гранд-кокетским способом.
Возвращаясь поздно домой, я, полный раскаяния за опоздание, думал встрет
ить плачущую, обиженную моим равнодушием Ирину, но в спальне находил, к св
оему изумлению, какую-то трагическую героиню, которая, заломив руки изящ
ным движением (зеркало-то Ц ха-ха! Ц висело напротив), говорила тихо, дро
жащим, предсмертным голосом:
Ц Я тебя не обвиняю… Никогда я не связывала, не насиловала свободы любим
ого мною человека… Но я вижу далеко, далеко… Ц Она устремила отуманенны
й взор в зеркало и вдруг неожиданно громким шепотом заявила: Ц Нет! Ближе
… совсем близко я вижу выход: сладкую, рвущую все цепи, благодетельницу см
ерть…
Ц Замолчи! Ц нервно говорил я. Ц Кашалотов, «Погребенные заживо», втор
ой акт, сцена Базаровского с Ольгой Петровной. Верно? Еще ты играла Ольгу П
етровну, а Рафаэлов Ц Базаровского… Верно?
Она болезненно улыбалась.
Ц Ты хочешь меня обидеть? Хорошо. Мучай меня, унижай, унижай сейчас, но об о
дном только молю тебя: когда я уйду с тем, кто позовет меня по-настоящему,
Ц сохрани обо мне светлую, весеннюю память.
Ц Не светлую, Ц хладнокровно поправил я, стаскивая с ноги ботинок и рас
стегивая жилет, Ц а «лучезарную». Неужели ты забыла четвертый акт «Птиц
небесных», седьмое явление?
Она молча, широко открытыми глазами смотрела на меня, что-то шептала стра
дальчески губами и, неожиданно со стоном обрушиваясь на постель, за-крыв
ала подушкой голову.
А из-под подушки виднелся блестящий, красивый глаз, и он был обращен к зер
калу, а рука инстинктивно обдергивала конец одеяла.

Однажды, когда я после какой-то размолвки, напившись утреннего чаю, встал
и взялся за пальто, предполагая прогуляться, она обратила на меня глаза, п
олные слез, и сказала только одно тихое слово:
Ц Уходишь?
Сердце мое сжалось, и я хотел вернуться, чтоб упасть к ее ногам и примирить
ся (все-таки я любил ее), но тотчас же спохватился и выругал себя беспамятн
ым идиотом и разиней.
Ц Слушай! Ц сказал я, укоризненно глядя на нее. Ц Прекратится ли когда-
нибудь это безобразие?.. Вот ты сказала одно лишь слово Ц всего лишь одно
маленькое словечко, и это не твое слово, и не ты его говоришь.
Ц А кто же его говорит? Ц испуганно прошептала она, инстинктивно огляды
ваясь.
Ц Это слово говорит графиня Добровольская («Гнилой век», пьеса Абрашки
на из великосветской жизни, в четырех актах, между вторым и третьим прохо
дит полтора года). Та самая Добровольская, которую бросает негодяй князь
Обдорский и которая бросает ему вслед одно только щемящее слово: «Уходиш
ь?» Вот кто это говорит!
Ц Неужели? Ц прошептала сбитая с толку Ирина, смотря на меня во все глаз
а.
Ц Да конечно же! Ты же сама еще и играешь графиню. Ну, милая! Ну, не сердись…
Будем говорить откровенно… На сцене, Ц пойми ты это, Ц такая штука, може
т быть, и хороша, но зачем же такие штуки в нашей жизни? Милая, будем лучше са
ми собой. Ведь я люблю тебя. Но я хочу любить Ирину, а не какую-то выдуманную
Абрашкиным графиню или слезливую Верочку, плод досугов какого-то Лимон
ова! Я говорю серьезно: будем сами собой!
На глазах ее стояли слезы. Она бросилась мне на шею и, плача, крикнула:
Ц Я люблю тебя! Ты опять вернулся!
Так как она в неожиданном порыве обняла меня под мышками (способ неприня
тый), я многое простил ей за это. Даже подозрительные слова: «Ты опять верн
улся», Ц пропустил я мимо ушей.

Когда примирение состоялось, я с облегченным сердцем уехал по делам и ве
рнулся только к обеду.
Ирина была неузнаваема.
Театральность ее пропала. Заслышав мои шаги в передней, она с пронзитель
ным криком: «Володька пришел!» Ц выскочила ко мне, упала передо мной на ко
лени, расхохоталась, а когда я, смеясь, нагнулся, чтобы поднять ее, то она по
целовала меня в темя и дернула за ухо (способы ласки диковинные и на сцене
мною не замеченные).
А когда я за обедом спросил ее, не сердится ли она на меня за утренний разг
овор, она бросила в меня салфеткой, сделала мне своими очаровательными р
уками пребольшой нос и, подмигнув, сказала: «Молчи, старый, толстый дурачо
к!» Хотя я не был ни старым, ни толстым, но мне это нравилось больше прежнег
о: «О свет моей жизни! О солнце, освещающее мой путь!» Вечером она уехала в т
еатр, а я сел за рассказ. Не писалось.
Тянуло к ней, к этому большому, изломанному, но хорошему в некоторых порыв
ах ребенку.
Я оделся и поехал в театр. Шла новая комедия, которой я еще не видел. Называ
лась она «Воробушек».
Когда я сел в кресло, шел уже второй акт. На сцене сидела Ирина и что-то шила
, а когда зазвенел за кулисами звонок и вошел толстый, красивый блондин, он
а вскочила, засмеялась, шаловливым движением бросилась перед ним на коле
ни, потом поцеловала его в темя, дернула за ухо и радостно приветствовала:

Ц Здравствуй, старый, толстый дурачок!
Зрители смеялись. Все смеялись, кроме меня.

Теперь я счастливый человек.
Недавно, сидя в столовой, я услышал из кухни голос Ирины. Она с кем-то разго
варивала. Сначала я лениво прислушивался, потом прислушивался внимател
ьно, потом встал и прильнул к полуоткрытой двери.
И по щекам моим текли слезы, а на лице было написано блаженство, потому что
я видел ее, настоящую Ирину, потому что я слышал голос подлинной, без надо
евших театральных вывертов и штучек Ирины.
Она говорила кому-то, очевидно прачке:
Ц Это, по-вашему, панталоны? Дрянь это, а не панталоны. Разве так стирают? А
чулки? Откуда взялись, я вас спрашиваю, дырки на пятках? Что? Не умеете Ц не
беритесь стирать. Я за кружево на сорочках платила по рубль двадцать за а
ршин, а вы мне ее попортили.
Я слушал эти слова, и они казались мне какой-то райской музыкой.
Ц Ирина, Ц шептал я, Ц настоящая Ирина.

А впрочем… Господа! Кто из вас хорошо знает драматическую литературу? Не
т ли в какой-нибудь пьесе разговора барыни с прачкой?..


Сухая Масленица

I

Знаменитый писатель Иван Перезвонов задумал изменить своей жене.
Жена его была хорошей доброй женщиной, очень любила своего знаменитого м
ужа, но это-то, в конце концов, ему и надоело.
Целый день Перезвонов был на глазах жены и репортеров… Репортеры подсте
регали, когда жена куда-нибудь уходила, приходили к Перезвонову и начина
ли бесконечные расспросы. А жена улучала минуту, когда не было репортеро
в, целовала писателя в нос, уши и волосы и, замирая от любви, говорила:
Ц Ты не бережешь себя… Если ты не думаешь о себе и обо мне, то подумай о Рос
сии, об искусстве и отечественной литературе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18