Им можно воспользоваться снова. Ты — удача Соргатани, так зовут мою племянницу. Позже тебе нужно будет выбрать. Занавесь заколыхалась, будто подхваченная дыханием ветра. В мерцающих глубинах она надеется увидеть все пути к той земле, где странствуют и живут кераиты среди такой высокой травы, которая может полностью скрыть всадника на лошади. Здесь, в ее мечтах, она видит грифонов. Вдали, скрытый утренним туманом, стелющимся по земле, виднеется лагерь бирменов, народа, испытывающего страх перед кентаврами. Белые палатки трепещут на ветру, их стенки изгибаются от сильных порывов то внутрь, то наружу, будто они живые существа. Ветер доносит до нее запах расплавленного металла. Орел лениво парит над лагерем, как вдруг камнем падает вниз. Молодая женщина бродит вдалеке с другой стороны лагеря, она одета в золотое платье, кажется, будто оно соткано из солнечных лучей. Пересекая разделяющее их расстояние, Соргатани произносит: — Иди ко мне, удача. Ты в опасности. Ханна почувствовала, что может пройти сквозь шелковые занавеси и оказаться в далекой земле, в той дикой местности, туманным утром. Но она не двигается. Она говорит: — Я еще не нашла для вас слугу. Нет такого красивого человека, которого я могла бы привести к вам. Солнце вспыхнуло сквозь туман, поднимаясь все выше, и яркий свет отразился в глазах Ханны. — Лиат! — кричит она, ей кажется, будто она видит Лиат в переливающемся золотом воздухе, мягко шуршит шелк, она пытается пройти сквозь завесу, чтобы добраться до Лиат, но наталкивается на раба, молчаливо стоящего рядом с открытой дверью. Жестом, он приглашает ее следовать за ним, через коридор, где тихо спят уставшие солдаты. Сердце ноет от какого-то нехорошего предчувствия, как будто она пропустила что-то важное, на что необходимо было обратить внимание, но она медленно следует за ним в зал… Ханна резко проснулась оттого, что чья-то рука блуждала по ее телу, грубо лаская. В лицо пахнуло зловонным дыханием, и она почувствовала на себе тяжесть мужского тела. Ханна ударила изо всех сил, больно и точно. Изрытая проклятия, человек скатился вниз и упал на другого, который тоже зашел навестить спящих служанок. Женщины кричали и ругались. Меха валялись в стороне, поскольку все тут же проснулись. Одна женщина, задыхаясь от криков, пыталась справиться с грузным человеком, навалившимся на нее.Появились управляющие и слуги, кто-то из них освещал дорогу факелами, и началась драка. Полдюжины людей шли впереди принца Бояна, появившегося в дверях, он был разъярен оттого, что его подняли с постели. Унгрийские солдаты, охранявшие его день и ночь, ликуя, устремились к дерущимся. К тому времени, как подошла епископ, сопровождаемая слугами, несущими красивые керамические светильники, дерущиеся были разведены по разные стороны: служанки жались друг к другу, сидя на своих кроватях, и так громко ругались, что Ханна боялась оглохнуть; управляющие и слуги сидели в стороне, зализывая раны, а лорд Уичман и свора его собак — дюжина покалеченных, дерзких, нахальных молодых дворян — толпились у тлеющего очага.— Почему меня потревожили? — Альберада держала в руке светильник в форме грифона. Пламя вырывалось у него с языка. В этот момент, величественная и разгневанная, она не была похожа на женщину, с которой стоило шутить. — Уичман, вы имеете наглость насиловать моих служанок в моем собственном дворце? Так вы хотите отплатить мне за мое гостеприимство?— Много дней у меня не было женщины! Эти девки сами того желали. — Уичман небрежно махнул в сторону столпившихся служанок, и на мгновение показалось, что его товарищ готов снова броситься туда. — Мы все не можем довольствоваться овцами, как Эддо. — Его товарищи хихикали. — Так или иначе, они простолюдинки. Я бы не прикоснулся к вашим монахиням.— Вы еще пьяны и неразумны, словно животное.Язвительный упрек Альберады растворился в воздухе.В это время один из товарищей Уичмана начал ласкать себя, охваченный желанием. От вида его двигающихся рук Ханну чуть было не вырвало. За спиной епископа толпились вооруженные солдаты.— Отведите их в башню. Пусть они проведут там всю ночь, я не позволю нарушать спокойствие в этом зале. Утром они уедут обратно к герцогине Ротрудис: уверен, ваша мать будет более снисходительна, чем я, Уичман.В тот момент Ханна поняла, что Боян выделил ее среди других женщин. Принц смотрел на нее так, словно сам готов был броситься к ней. Он улыбнулся и начал задумчиво подкручивать кончики своих длинных усов. Унгриец подозвал брата Брешиуса и что-то сказал ему, понизив голос.— Прошу вас, ваша светлость, — произнес Брешиус. — Принц Боян просит наказать лорда Уичмана так, как вы пожелаете, после того, как закончится война.Альберада холодно взглянула на него.— В таком случае, как принц Боян предлагает защитить моих служанок от насилия и назойливости?Боян насмешливо ответил ей:— В городе много блудниц. За это я сам заплачу.— Искупать грех, множа его?Он пожал плечами.— Чтобы бороться с куманами, мне нужны солдаты.— Бороться с куманами, — начал Уичман, гордясь собой, как это делают пьяные молодые люди, думающие только о себе. — Мне нужно…— Вы молоды и глупы. — Боян резко толкнул его, чтобы тот замолчал. — Но вы хорошо сражаетесь. Поэтому вы нужны мне сейчас, иначе я выбросил бы вас на растерзание волкам.Раздался пронзительный, раздражающий смех Уичмана.— Если я вам так нужен, мой принц, — произнес он медленно, растягивая слова, — тогда я сам назначу цену, надеюсь, оплачена она будет вдесятеро. — Он сделал неприличный жест в сторону сидящих служанок.Боян двигался очень быстро для человека, которого только что подняли с постели. Он ловко взял Уичмана в захват и крепко держал его. Уичман был выше него, да и моложе Бояна, но на стороне унгрийского принца были праведный гнев и истинная власть; он командовал целыми армиями и пережил бесчисленное количество сражений. Крепкому лорду осталось жить столько, сколько принц пожелал бы этого, и Уичман это знал.— Никогда не смей бросать мне вызов, парень, — мягко произнес Боян, — я избавляюсь от собак, если они мочатся мне на ноги. Я знаю, где найти невольничий рынок, там с радостью возьмут такого, как ты. И я не боюсь гнева твоей матери.На лицо Уичмана набежала тень. В устах любого другого человека эти слова звучали, бы как хвастовство, но, сказанные Бояном, они обжигали.— В бараки. — Боян отпустил Уичмана. Унгрийцы сопровождали лорда и его товарищей.— Я не одобряю вашего решения, — произнесла Альберада, — эти люди должны быть наказаны и выдворены из города.— Они нужны мне, — ответил Боян, — так же как вам и вашему городу.— Получается, что война порождает зло, принц Боян, потому что и хорошее, и плохое достигается дурными путями. Разбрасывают семена зла, из которых произрастают злые дела, управляемые отчаянием или, как это называется, необходимостью.— Мне нечего вам возразить, ваша светлость. Я всего лишь человек, а не святой.— Очевидно, среди нас нет святых, — ответила Альберада с укором в голосе. — Будь мы все святые, не было бы войны, только борьба против язычников и еретиков.— Все же не война первопричина наших грехов, ваша светлость, — вставил Брешиус. — Я бы не согласился, что война породила зло Уичмана, скорее это несдержанность его натуры. Не каждый человек поступил бы так. Большинство солдат, прибывших сегодня, так себя не вели.— Я не единственный здесь грешник, — внезапно возразил Уичман. Он был так возмущен, будто его обвиняли в преступлении, которого он не совершал. — Почему вы не обращаете внимания на моего младшего кузена Эккехарда, что он делает ночами, потеряв своего любимца?Раздался гневный свист Бояна.О Господи, Боян все знал. Как Ханна могла думать, что такой наблюдательный командир, как Боян, не догадывался о происходящем в рядах его армии? Просто он решил не заострять на этом внимание, так же как и на выходке Уичмана. Все, что его волновало, это победа над куманами.Учитывая настоящую ситуацию, Ханна не могла не восхититься его практичностью и рассудительностью.— Что вы имеете в виду, Уичман? — Епископ Альберада стояла, слегка наклонив голову, что делало ее похожей на стервятника, рассматривающего, во что впиться сначала: в мягкий живот или беззащитное горло распростертого перед ним мертвого тела. — Каким грехом очернил себя молодой Эккехард?— Ересью, — ответил Уичман.
3 Казалось, будто Лиат медленно шла внутри прекрасной жемчужины. Жар Луны затуманивал ее зрение, вещество было молочного цвета, светлое, как воздух, но настолько густое, что когда она вытягивала руку вперед, едва могла различить кольцо с лазуритом — ее путеводную звезду, — которое Алан подарил ей когда-то. Но она прекрасно слышала, что происходит вокруг. Ее слух уловил легкий шорох движения, скрытого в жемчужном эфире, который окутывал ее со всех сторон. Земная твердь, хотя, конечно, она не шла по тому, что могло напоминать землю, казалась достаточно устойчивой, покатая тропинка подобно серебряной ленте вела ее по спирали все выше и выше.Она не знала, чего ожидать, но этот перламутровый свет, это море пустоты, казалось, предвещали что-то печальное. Невдалеке мерцали едва заметные волны, словно иллюзорные завесы, трепещущие от неуловимого ветра. Она ступила за ворота только для того, чтобы оказаться внутри самой Луны?Перед ней мелькнула чья-то фигура, так близко, что ее волосы коснулись лица Лиат, пощекотав губы. Но тут же растворилась в эфире. Спустя мгновение или вечность появилась вторая фигура, потом третья, вспышки из прошлого. Как вдруг их обладатели, туманные формы которых были изменчивы, словно вода, начали метаться и скользить перед ней подобно маленьким рыбкам.Они танцевали.Тогда она смогла узнать их: это были братья Джерны, более блестящие, не такие бледные; некоторые из дэймонов, заключенные Анной в тюрьму в Берне, чтобы стать ее слугами, без сомнения, прибыли из лунной сферы.Они были удивительно прекрасны.Очарованная, восхищенная, она остановилась, залюбовавшись ими. Размеренные движения пульсировали сквозь эфир. Была ли это музыка сфер? Стремительно пронеслись яркие тона Эрекес и богатой мелодии Соморхас. Великолепие Солнца звучало подобно сонму тысяч рогов и отражалось нежными переливами арфы, знаменующими постоянные переходы Луны, нарастание и убывание. Джеду разразился смелым военным ритмом. Мок подал голос величественной мелодией, неторопливой и серьезной, а мудрый Атурна ответил густым басом, лежащим в основе всего остального.Они поворачивались и двигались, поднимались и опускались, крутились и затихали. Сами их движения были прекрасны, подобно любой вещи, созданной мастером для радости ее созерцания.Она тоже могла танцевать. Они приглашали ее в бесконечное движение Вселенной; если бы она присоединилась к ним, тайный язык звезд раскрылся бы перед нею. Вселенная проявляется в такой простоте, это движение отражает величественный танец, скрытый от понимания смертных, который вращает колесо звезд, судеб и недоступной тайны существования.Ей нужно было только сойти с дорожки. Легче танцевать, оказавшись в облачном сердце Вселенной.— Лиат! — Голос Ханны заставил ее вернуться в реальность. Это было эхо или только ее воображение?Она балансировала на краю пропасти. Еще один шаг, и она сошла бы с дорожки в эфир. Пошатнувшись, Лиат отступила назад, но чуть было не упала с другой стороны, наконец, почти задыхаясь, она обрела равновесие.Танец все еще продолжался. В роскошном пространстве небес она казалась себе столь незначительной. Ее собственная тоска могла довести ее до саморазрушения, но ничто бы ее не остановило, какой бы выбор она ни сделала.Это могло послужить ей уроком: чтобы роза расцвела во всей своей красе, о ней нужно хорошо заботиться. Ее шипы — это шипы безрассудного желания, они могут больно уколоть того, кто попытается сорвать ее, не обратив внимания на то, что она делает.Она была так близка к падению.С горькой усмешкой на губах Лиат продолжала свой путь. Наконец дорожка перед ней разделилась на две узенькие полоски, серебряная тропинка переходила на другую сторону и вилась вдоль бледной железной стены, у которой не было ни основания, ни верхнего края. Огромный шрам рассекал стену, сквозь рваную трещину она увидела невзрачную равнину. Были ли это Ворота Меча, скрывающие за собой сферу Эрекес, быстро передвигающуюся планету, известную как посланница древних языческих богов?Будто мысли ее обрели крылья, тут же из кипящего эфира возникла бестелесная фигура стража, белая, словно высветленная кость. У существа не было рта и глаз, только едва различимый намек на форму лица. Тонкая структура его расправленных крыльев вспыхнула так ярко, будто паук ткал нити, соединяющие кости и ткани. Пылающим мечом, как будто рассекая с шипением эфир, страж преградил ей дорогу.Его голос звучал, подобно металлу.— Куда вы пытаетесь найти вход?— Я хочу перейти в сферу Эрекес.— Кто вы такая, что желаете войти туда?— Меня называли Светлой и Дитя Пламени. Внезапно, будто отвечая на ее слова, страж двинулся на нее, атакуя, Лиат отпрыгнула назад и инстинктивно выхватила друга Лукиана, меч, который всегда был с ней. Защищаясь им, она отразила удар, и искры посыпались при соприкосновении хорошо закаленного металла друга Лукианас блестящим мечом стража. Он снова ударил, Лиат задержала меч, отскочила назад, оглянулась посмотреть, находится ли она на дорожке, и попыталась обойти его со спины.Но там, где его не было секунду назад, страж появился в этот же момент с поднятым вверх мечом.— В вас слишком много смертной сущности, вы не можете пересечь ворота, — торжествующе произнес он, его голос звучал подобно ударам молота кузнеца по железу.Обжигающее дыхание ветра с темной равнины Эрекес придавило ее к земле. Она была слишком тяжелая, чтобы перейти туда. Но она не будет повержена. Не падет, не повернет сейчас назад.— Возьмите этот меч, если я должна вам что-то оставить, — крикнула она, бросив его в сторону стража.Меч прошел насквозь. Существо распалось на тысячи блестящих кусочков светящегося металла. Внезапно сильный ветер подхватил ее, и она, кувыркаясь через голову, оказалась в черном как смоль царстве Эрекес.
4 К крайнему неудовольствию Бояна, через два дня был суд. Удивительно, но Сапиентия отказалась вмешиваться в дела тети, и пока епископ Альберада демонстрировала свое твердое желание — или упорство — рассмотреть иные причины плотских грехов, она твердо стояла на позиции ереси.Постоянно шел дождь, поэтому жизнь в окрестностях дворца становилась все более мрачной и несчастной. Совершенно невозможно стало переносить зловоние дыма, исходящее ото всех каминов во дворце. Простуда, сопровождаемая насморком и кашлем, проникала во все щели, оставляя позади своих больных жертв, пронеслась сквозь ряды армии, застряв во дворце и бараках.Поэтому большинство присутствующих кашляли, чихали и сопели, когда Совет епископа собрался в главной зале. Альберада председательствовала в центре, слева от нее сидели Боян и Сапиентия, по правую руку расположились около дюжины монахов-писцов. Обвинение в ереси было настолько серьезным делом, что монахи Альберады должны были записывать ход судебного разбирательства, а также решение суда, и все эти отчеты потом передавались скопос, чтобы Матери Клементин стало известно о том, насколько ее паства поражена вирусом разложения.Обычно Альберада приглашала еще двух епископов присутствовать на собрании, чтобы обеспечить законность и правильность рассматриваемого дела. Но, учитывая время года и отчаянное положение, поскольку с городских стен часто видели вдалеке армии куманов, она пригласила только аббата и аббатису из местной церкви, расположенной в безопасном пространстве стен Хайдельберга. Это были услужливые люди, несколько не от мира сего, которые не станут возражать словам епископа, что бы она ни сказала.Как «королевская орлица», Ханна должна была присутствовать на этом тоскливом судебном процессе, с тем чтобы потом подробно сообщить королю о грехах его сына и справедливом рассмотрении этого дела епископом, старшей сводной сестрой Генриха.Эккехарду предложили сесть на стул, стоящий прямо напротив его обвинителей. Оставшаяся часть обвиняемых еретиков должна была встать за ним согласно их рангам, свидетели располагались впереди. После нескольких бесконечно долгих часов рассмотрения доказательств Альберада вынесла приговор:«Королевский сын, пользуясь своей властью и влиянием, заразил несчастных невинных людей чумой ереси. И в то время как некоторые его жертвы, столкнувшись с гневом королевского епископа, долго не раздумывая, отреклись от всего, другие остались верны его нечестивому учению».Эккехард выслушал все это с выражением такого величественного негодования на лице, состоящего из ужаса, неуверенности и фанатической решимости, которое может быть свойственно только юному человеку, не достигшему шестнадцати лет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67