Продол-
жал бы я делать то, что я делаю? И так спрашивать - всегда,
во всем. Я называю это: мерить верною мерою смерти. Лишь
то во мне имеет право на бытие, что выдерживает это испы-
тание, что выходит из него нетронутым и по-новому оправ-
данным. А то, что от этого прикосновения блекнет, выцветает,
свертывается, - то лишь выдает себя за жизнь; оно должно
быть вырвано и отброшено. Очищенная от этого сора, жизнь
становится божественно-напряженной" (32; 61-62).
296
Предстоящее небытие с жутким названием "смерть"
действительно "торопит", "подстегивает", "будоражит", "трево-
жит", "страшит" и таким образом "давит на психику", вызывая
у каждого человека психическую напряженность, несущую
отрицательный эмоциональный заряд. Смерть как неотврати-
мость и как постоянная опасность небытия действительно
придает жизни (по мере ее истечения) все возрастающую
напряженность. Однако возвышенность, ценность и смысл
жизни придает не смерть и не страх перед смертью, а прин-
ципиально иное - любовь к жизни. Ни отрицательные, за-
щитно-оборонительные мотивы, ни вытеснение и сублимация
не могут определить способ жизни и сообщить ей смысл. Че-
ловек, озабоченный мыслью о том, как бы подольше прожить
или вообще не умереть, тут же перестает жить в собственно
человеческом измерении. Из субъекта, автора и хозяина своей
жизни, он превращается в объекта, исполнителя, раба смерти,
не просто признающего, а часто, как водится, даже воспе-
вающего своего "господина".
Потому, ознакомившись с позицией Н.М.Бахтина,
также с точкой зрения НЛ.Бердяева, для которого смерть -
событие более глубокое, более основное для жизни, более
метафизическое, чем рождение (36; 301-3021, имеет смысл
продолжить поиск истины в этом направлении.
Рождение - это творение нового, созидание. Смерть -
уничтожение, разрушение. Как же акт и факт творения может
быть менее "метафизическим", чем акт разрушения? Чтобы
согласиться здесь с Н.А.Бердяевым, прийдется сперва отож-
дествить по смыслу и значению творение и разрушение, а
затем возвысить последнее над первым. Такого рода мысли-
тельные "игры со смертью" небезопасны, если перейти от ме-
тафизических абстракций к их практической реализации, а
именно: практике умерщвления того, что осмелилось родиться
или даже только претендует на рождение. В этом смысле
более привлекательной представляется, например, теорема
Г.Лейбныца о бессмертии души, или те философско-психо-
логические построения, в которых главный мотив челове-
ческой жизни усматривается в "свободе для...", не нуждаю-
щейся в стимуляции со стороны "свободы от..." и не пола-
гающей последнюю в качестве своей причины и основания.
В своей жизни человек не может избежать всевозмож-
ных ограничений и связанных с ними страхов. Неизбежен
страх перед ограничением жизни смертью. Однако означает
ли это необходимость признания страха смерти единственным
297
или главным стимулом полноценной жизни и развития лич-
ности? Может ли отрицательная мотивация умирания рож-
дать положительный стимул жизнетворчества? Насколько
имеет смысл человеческое счастье выводить из ужасающей
перспективы небытия?
Э.Фромм иначе, чем Н.М.Бахтин и Н.А.Бердяев, от-
вечает на этот вопрос. По его мнению, существует только
один путь преодоления экзистенциальных дихотомий и наи-
более существенной из них - дихотомии жизни и смерти,
бытия и небытия: вглядываясь в лицо истине, признать, что
вне человека не существует силы, способной за него решить
его проблемы. Человек должен взять на себя ответственность
за самого себя и признать, что только собственными усилия-
ми он может придать смысл собственной жизни, что только
постоянная включенность, активность и настойчивость могут
защитить, уберечь нас от неудачи в достижении полного раз-
вития наших сил в пределах, которые заданы законами на-
шего существования. Если он посмотрит в лицо истины без
паники, то поймет, что в жизни нет иного смысла, кроме того,
какой человек сам придает ей, раскрывая свои силы, живя
плодотворно [См. 292; 44-50).
Можно ли примирить позиции Н.М.Бахтина, Н.А.Бе-
рдяева и Э.Фромма? И да, и нет. Отмеченные авторы едино-
душно признают как единственную возможность субъектного
(через жизнь как поступок) преодоления экзистенциальной
дихотомии жизни и смерти, бытия и небытия. "Поступление"
здесь не ограничивается способностью к смиренному пережи-
ванию тягот бытийствования, к констатации невозможности
до конца снять противоречие между сущностью и существо-
ванием.
Однако, если, согласно Н.М.Бахтину, человек должен
иметь мужество и мудрость признать реальность смерти, ее
неотъемлемость от жизни и, не обманываясь насчет иллюзий
о бессмертии, измерять качество своей жизни ее конечностью,
то Э.Фромм, признавая, что осознание человеком факта его
конечности глубоко влияет на его жизнь, предлагает все же
измерять, оценивать смысл жизни человека не смертью, а
прежде всего стремлением "быть самим собой и для себя", и
достигать счастья "... путем полной реализации дара, состав-
ляющего его особенность, - дара разума, любви и плодотвор-
ного труда" [292; 50].
Логически завершает и исчерпывает себя поступок са-
мовопроишиия в том, что человек, обращаясь к себе самому,
WQ
переживает катарсис самоосуществления, "Он сам совершил
свой поступок. И он сам должен пережить свою реакцию на
него и на самого себя, то есть выразить свои сознательные
устремления, - отмечает В.А.Роменец. Он теперь знает, что
сделал, и вносит оценку в свое действие, соотносит оценку с
эталоном нравственным, познавательным, эстетическим, пото-
му что именно после поступкового действия человек чувству-
ет настоящий драматизм поступка как такового. Он размыш-
ляет над бытием, особенно над тем, во что он внес как ак-
тивное существо свою причастность и наложил на внешний
мир свою печать. И так ли он поступил, как следует? И что
говорит об этом совесть?" [216; 36]. Стремление отыскать
ответы на эти вопросы, в конечном итоге, приводят человека
как субъекта психической жизни и субъекта поступка к опре-
деленной оценке своих жизненных достижений и чувству
удовлетворенности или неудовлетворенности прожитым и
пережитым.
Самоотчет достигшего уровня "акме" человека - пси-
хологически сложный и трудный субъектный акт, требующий
духовной силы и мужества. Драматизм оценки своей соб-
ственной жизни в ее вершинной точке обусловлен невозмож-
ностью самообмана, неискренности, поверхностности. Ведь
основным критерием здесь выступает смысл жизни, соответ-
ствие возможного осуществленному, исчерпанность потенций,
реализованность интенции человеческого бытия, изначально
субъектного (творческого, ответственного, деятельного) отно-
шения человека к собственному существованию как тотально-
му и неповторимому бытию-событию, "автором", "исполните-
лем", "зрителем" и заинтересованным "критиком-оценщиком"
которого, является он сам. Оценка своей жизни как осущест-
вленного замысла дают человеку ощущение завершенности,
чувство выполненного долга, вызывают самоуважение, рожда-
ют душевный покой, внутреннее равновесие и гармонию с
самим собой.
Субъектный характер поступка самовопрошания на
этапе "осуществленной сущности" выражается еще и в том,
что процесс такого рода самооценивания имеет творческий
характер, а его продукт - "Заключение о достигнутом уровне
бытия" - представляет "авторский" текст, окрашенный субъ-
ективным представлением и чувством. Субъект концептуали-
зирует прожитое и пережитое (Н.А.Логинова) на основании
внутренней цензуры, сложившегося образа Я и представлений
о мире.
299
Поступок самовопрошания, таким образом, является
квинтэссенцией онтогенеза субъектности, предполагая целена-
правленное осмысление человеком своего существования и
продуктивные деяния - все более совершенные и умножаю-
щиеся поступки в согласии со своей человеческой сущностью.
Этому и посвящается вся жизнь человека как зрелого субъек-
та вплоть до наступления возрастного этапа инволюции.
3. 5. Трансформация субъектности на этапе инволюции
"Стара як малэ", - говорят в Украине, когда хотят
подчеркнуть "детскость", инфантильность поведения, образа
мыслей, переживаний и чувств человека преклонных лет. По
мнению Г.Гегеля, "... детский возраст есть время естественной
гармонии субъекта с собой и с окружением, - в такой же мере
лишенное противоположностей начало, в какой старческий
возраст представляет собой лишенный противоположностей
конец" 172; 811. Такого рода определение, конечно, правомер-
но, но на достаточно высоком уровне абстрагирования от ре-
альности, при котором теряется граница между бытием и
небытием. Ведь "лишенное противоположностей начало" как и
"лишенный противоположностей конец" могут и по определе-
нию должны трактоваться как гармония небытия, гармония
смерти, но не жизни, как ситуация "неразвития".
Правда, у Г.Гегеля есть и другое определение старости,
которое, строится на основе субъектно-деятельностной пара-
дигмы: зрелый муж становится стариком так как деятельность
его перестает находить в своих объектах противодействия,
исчезает противоположность субъекта и объекта, рутина ду-
ховной жизни и притупление деятельности физического орга-
низма ведут к старости {См. Там же; 911.
Не удивительно ли, что Г.Гегель первой предпосылкой
старения называет именно "рутину духовной жизни", а не
телесные причины. Действительно, человек, утвердившийся в
своей духовности, "человечности", субъектности, способности
к поступку, пытается как можно дольше "сохранить" этот свой
статус. Это - далеко нс творческое занятие, которое со вре-
менем становится все более "рутинным" и которое, в связи со
старением всей системы жизнедеятельности, все труднее
удается осуществлять. Кроме того, с годами растрачивается
потенциал субъектной активности, по инерции осуществляе-
мой индивидом, реализовавшим на стадии "мужа" смысл свое-
го существования, "отработавшим" на уровне индивидуальной
жизнедеятельности все ступени становления "духа".
Согласно Г.С.Костюку, наступление периода старости
связано с соматическими возрастными изменениями: "Осла-
бление, угасание жизненных функций в преклонном возрасте
сказывается в психических особенностях личности, в ее рабо-
тоспособности. Оно нередко придает необратимому процессу
онтогенеза обратимый характер на заключительном его этапе"
[123; 791. Действительно, беспомощность дряхлого старика
сродни беспомощности грудного младенца. И реально допус-
тить, что инволюция, рассматриваемая в ракурсе субъектного
подхода, происходит по линии утраты собственно субъектных
качеств, свойств, способностей, а также креативных, созида-
тельных, творческих целей, ценностей и сопровождающих их
мыслей, чувств, переживаний, волевых способностей и т.п.
Онтогенетическая динамика "зависимости-независимости" за-
мыкает начало индивидуальной жизни с ее концом следую-
щим образом: от беспомощности младенца - к автономности,
независимости и самостоятельности зрелого человека, и, за-
тем, обратно - к нарастающей зависимости стареющего чело-
века от ситуации, обстоятельств, других людей.
Однако существуют различные точки зрения, напри-
мер, относительно изменчивости интеллекта у старых людей.
Одни психологи считают, что нет возрастных различий в ин-
теллектуальной компетентности у старых людей и лишь по-
ниженная мотивация препятствует ее высокому проявлению.
Другие, ссылаясь на данные интеллектуальных тестов, дока-
зывают, что в постпенсионном возрасте интеллект снижается.
Однако, как отмечает Л.ИЛнцыфероеа, многие ученые под-
вергают критике заложенный в тестах подход к мышлению,
согласно которому высшей формой интеллекта является фор-
мально-логическая мысль. При этом игнорируются глубинные
слои мышления, особая логика пожилых людей [См. 18; 102].
В исследовании К.Рощака выявлена своеобразная си-
стема потребностей, составляющих основу проявления внут-
реннего мира пожилых людей. Было показано, что для этого
возрастного этапа характерно не столько изменение содержа-
ния потребностей, сколько изменение их иерархии: смещение
ряда ведущих потребностей на нижние ее "этажи"; наряду с
этим происходит как бы децентрализация отдельных ее зве-
ньев. Последние приобретают автономное и во многих случа-
ях однобокое развитие [См. 219].
Выделенные в этом исследовании типы старения, по
мнению В.Э.Чудновского, фактически характеризуют различ-
ные уровни сформированности "ядра субъективности", позво-
ляющие в большей или меньшей степени адаптироваться к
старости (См. 305; 9]
Как же представить логику трансформации субъект-
ности на этапе инволюции? Какие структуры, механизмы
утрачиваются в числе первых, а какие в числе последних?
Совершенно также, писал З.Фрейд, как сознание мед-
ленно развилось из растительной жизни, в недугах старости,
постепенном приближении смерти и в далеко зашедших ду-
шевных болезнях, оно снова разрешается в нее. Самые выс-
шие, наиболее диффериицированные явления сознания усту-
пают первыми; движения импульсивные, инстинктивные и
рефлекторные снова становятся преобладающими. Фраза
"впасть в детство" выражает сходство между первой стадией и
стадией разложения {См. 289).
Если исходить из представлений об онтогенезе как о
процессе, который характеризуется, в первую очередь, сменой
психических новообразований, то вполне допустимо, считают
Н.К.Корсакова и Е.Ю.Балашова, применение этого понятия
и к, так называемому, возрасту инволюции. Совершенно оче-
видно, что и в этом периоде жизни имеет место внутреннее
переустоНтво психических функций, обусловленное как из-
менениями в состоянии центральной нервной системы, так и
психосоциальными факторами. Старение, как особая фаза
онтогенеза, характеризуется, по мнению авторов, не только
"дефицнтарностью отдельных составляющих психической дея-
тельности, но и мобилизацией новых дополнительных средств
ее оптимизации". Естественно, что в позднем онтогенезе, в
отличие от раннего, на текущую деятельность накладываются
. уже освоенные, личностно адекватные и закрепленные в ин-
дивидуальном опыте опосредующие действия. Значительно
чаще по сравнению с периодом зрелости используются при-
емы опосредования, вынесенные во внешний план психи-
ческой активности, что обусловлено сужением объема психи-
ческой деятельности, осуществляемой во внутреннем интел-
лектуальном пространстве. Вместе с тем на этапе позднего
онтогенеза имеет место своеобразная дивергенция двух уров-
ней психической активности: натуральные когнитивные спо-
собности обнаруживают отчетливую тенденцию к снижению,
в то время как опосредование становится все более самостоя-
тельноп формой активности. Последняя может носить гипер-
2
компенсаторный характер и в этом смысле заменять собой
реализацию актуальных задач и целей [См. 122].
Рассуждая логически, следует полагать, что, по сути,
вся жизнь в старости превращается в борьбу за сохранение
статуса субъекта своей психической жизни, если не по содер-
жанию, то хотя бы по форме. Старики очень болезненно вос-
принимают утрату способности использовать свой жизненный
психологический опыт, но в еще большей степени - непри-
знание у них такового окружающими.
Трудно представить ситуацию, когда бы человек был
полностью удовлетворен результатами своей психической
жизни и собой как ее субъектом. Нередко недоделанное, не-
дожитое, неправедное мучит человека на старости лет, застав-
ляет еще и еще раз возвращаться в прошлое, компенсировать
то, что представляется возможным.
В книге Э.Кюблер-Росс "О смерти и умирании" опи-
сан уникальный феномен "терминальной болезни", которая, в
отличие от -предыдущих, очень влияет на характер людей,
качественно изменяет его и почти всегда в одном и том же
направлении. Человек становится добрее, приветливее. Он
сожалеет об утраченных возможностях добрых дел и о том
зле, которое он сделал другим людям. Красота природы вос-
принимается острее. Чувства приобретают глубину, а любовь
- чистоту и силу.
Эти наблюдения позволили прийти к выводу о смерти
как "последней стадии роста". Приближение смерти освобож-
дает наше истинное "Я" от условностей, от необходимости
жить чужими мыслями и действовать под давлением чужих
требований. Рост состоит в том, что отбрасываются "цепи"
принуждения, зависимость от ситуации и человек (может
впервые в жизни) становится самим собой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57
жал бы я делать то, что я делаю? И так спрашивать - всегда,
во всем. Я называю это: мерить верною мерою смерти. Лишь
то во мне имеет право на бытие, что выдерживает это испы-
тание, что выходит из него нетронутым и по-новому оправ-
данным. А то, что от этого прикосновения блекнет, выцветает,
свертывается, - то лишь выдает себя за жизнь; оно должно
быть вырвано и отброшено. Очищенная от этого сора, жизнь
становится божественно-напряженной" (32; 61-62).
296
Предстоящее небытие с жутким названием "смерть"
действительно "торопит", "подстегивает", "будоражит", "трево-
жит", "страшит" и таким образом "давит на психику", вызывая
у каждого человека психическую напряженность, несущую
отрицательный эмоциональный заряд. Смерть как неотврати-
мость и как постоянная опасность небытия действительно
придает жизни (по мере ее истечения) все возрастающую
напряженность. Однако возвышенность, ценность и смысл
жизни придает не смерть и не страх перед смертью, а прин-
ципиально иное - любовь к жизни. Ни отрицательные, за-
щитно-оборонительные мотивы, ни вытеснение и сублимация
не могут определить способ жизни и сообщить ей смысл. Че-
ловек, озабоченный мыслью о том, как бы подольше прожить
или вообще не умереть, тут же перестает жить в собственно
человеческом измерении. Из субъекта, автора и хозяина своей
жизни, он превращается в объекта, исполнителя, раба смерти,
не просто признающего, а часто, как водится, даже воспе-
вающего своего "господина".
Потому, ознакомившись с позицией Н.М.Бахтина,
также с точкой зрения НЛ.Бердяева, для которого смерть -
событие более глубокое, более основное для жизни, более
метафизическое, чем рождение (36; 301-3021, имеет смысл
продолжить поиск истины в этом направлении.
Рождение - это творение нового, созидание. Смерть -
уничтожение, разрушение. Как же акт и факт творения может
быть менее "метафизическим", чем акт разрушения? Чтобы
согласиться здесь с Н.А.Бердяевым, прийдется сперва отож-
дествить по смыслу и значению творение и разрушение, а
затем возвысить последнее над первым. Такого рода мысли-
тельные "игры со смертью" небезопасны, если перейти от ме-
тафизических абстракций к их практической реализации, а
именно: практике умерщвления того, что осмелилось родиться
или даже только претендует на рождение. В этом смысле
более привлекательной представляется, например, теорема
Г.Лейбныца о бессмертии души, или те философско-психо-
логические построения, в которых главный мотив челове-
ческой жизни усматривается в "свободе для...", не нуждаю-
щейся в стимуляции со стороны "свободы от..." и не пола-
гающей последнюю в качестве своей причины и основания.
В своей жизни человек не может избежать всевозмож-
ных ограничений и связанных с ними страхов. Неизбежен
страх перед ограничением жизни смертью. Однако означает
ли это необходимость признания страха смерти единственным
297
или главным стимулом полноценной жизни и развития лич-
ности? Может ли отрицательная мотивация умирания рож-
дать положительный стимул жизнетворчества? Насколько
имеет смысл человеческое счастье выводить из ужасающей
перспективы небытия?
Э.Фромм иначе, чем Н.М.Бахтин и Н.А.Бердяев, от-
вечает на этот вопрос. По его мнению, существует только
один путь преодоления экзистенциальных дихотомий и наи-
более существенной из них - дихотомии жизни и смерти,
бытия и небытия: вглядываясь в лицо истине, признать, что
вне человека не существует силы, способной за него решить
его проблемы. Человек должен взять на себя ответственность
за самого себя и признать, что только собственными усилия-
ми он может придать смысл собственной жизни, что только
постоянная включенность, активность и настойчивость могут
защитить, уберечь нас от неудачи в достижении полного раз-
вития наших сил в пределах, которые заданы законами на-
шего существования. Если он посмотрит в лицо истины без
паники, то поймет, что в жизни нет иного смысла, кроме того,
какой человек сам придает ей, раскрывая свои силы, живя
плодотворно [См. 292; 44-50).
Можно ли примирить позиции Н.М.Бахтина, Н.А.Бе-
рдяева и Э.Фромма? И да, и нет. Отмеченные авторы едино-
душно признают как единственную возможность субъектного
(через жизнь как поступок) преодоления экзистенциальной
дихотомии жизни и смерти, бытия и небытия. "Поступление"
здесь не ограничивается способностью к смиренному пережи-
ванию тягот бытийствования, к констатации невозможности
до конца снять противоречие между сущностью и существо-
ванием.
Однако, если, согласно Н.М.Бахтину, человек должен
иметь мужество и мудрость признать реальность смерти, ее
неотъемлемость от жизни и, не обманываясь насчет иллюзий
о бессмертии, измерять качество своей жизни ее конечностью,
то Э.Фромм, признавая, что осознание человеком факта его
конечности глубоко влияет на его жизнь, предлагает все же
измерять, оценивать смысл жизни человека не смертью, а
прежде всего стремлением "быть самим собой и для себя", и
достигать счастья "... путем полной реализации дара, состав-
ляющего его особенность, - дара разума, любви и плодотвор-
ного труда" [292; 50].
Логически завершает и исчерпывает себя поступок са-
мовопроишиия в том, что человек, обращаясь к себе самому,
WQ
переживает катарсис самоосуществления, "Он сам совершил
свой поступок. И он сам должен пережить свою реакцию на
него и на самого себя, то есть выразить свои сознательные
устремления, - отмечает В.А.Роменец. Он теперь знает, что
сделал, и вносит оценку в свое действие, соотносит оценку с
эталоном нравственным, познавательным, эстетическим, пото-
му что именно после поступкового действия человек чувству-
ет настоящий драматизм поступка как такового. Он размыш-
ляет над бытием, особенно над тем, во что он внес как ак-
тивное существо свою причастность и наложил на внешний
мир свою печать. И так ли он поступил, как следует? И что
говорит об этом совесть?" [216; 36]. Стремление отыскать
ответы на эти вопросы, в конечном итоге, приводят человека
как субъекта психической жизни и субъекта поступка к опре-
деленной оценке своих жизненных достижений и чувству
удовлетворенности или неудовлетворенности прожитым и
пережитым.
Самоотчет достигшего уровня "акме" человека - пси-
хологически сложный и трудный субъектный акт, требующий
духовной силы и мужества. Драматизм оценки своей соб-
ственной жизни в ее вершинной точке обусловлен невозмож-
ностью самообмана, неискренности, поверхностности. Ведь
основным критерием здесь выступает смысл жизни, соответ-
ствие возможного осуществленному, исчерпанность потенций,
реализованность интенции человеческого бытия, изначально
субъектного (творческого, ответственного, деятельного) отно-
шения человека к собственному существованию как тотально-
му и неповторимому бытию-событию, "автором", "исполните-
лем", "зрителем" и заинтересованным "критиком-оценщиком"
которого, является он сам. Оценка своей жизни как осущест-
вленного замысла дают человеку ощущение завершенности,
чувство выполненного долга, вызывают самоуважение, рожда-
ют душевный покой, внутреннее равновесие и гармонию с
самим собой.
Субъектный характер поступка самовопрошания на
этапе "осуществленной сущности" выражается еще и в том,
что процесс такого рода самооценивания имеет творческий
характер, а его продукт - "Заключение о достигнутом уровне
бытия" - представляет "авторский" текст, окрашенный субъ-
ективным представлением и чувством. Субъект концептуали-
зирует прожитое и пережитое (Н.А.Логинова) на основании
внутренней цензуры, сложившегося образа Я и представлений
о мире.
299
Поступок самовопрошания, таким образом, является
квинтэссенцией онтогенеза субъектности, предполагая целена-
правленное осмысление человеком своего существования и
продуктивные деяния - все более совершенные и умножаю-
щиеся поступки в согласии со своей человеческой сущностью.
Этому и посвящается вся жизнь человека как зрелого субъек-
та вплоть до наступления возрастного этапа инволюции.
3. 5. Трансформация субъектности на этапе инволюции
"Стара як малэ", - говорят в Украине, когда хотят
подчеркнуть "детскость", инфантильность поведения, образа
мыслей, переживаний и чувств человека преклонных лет. По
мнению Г.Гегеля, "... детский возраст есть время естественной
гармонии субъекта с собой и с окружением, - в такой же мере
лишенное противоположностей начало, в какой старческий
возраст представляет собой лишенный противоположностей
конец" 172; 811. Такого рода определение, конечно, правомер-
но, но на достаточно высоком уровне абстрагирования от ре-
альности, при котором теряется граница между бытием и
небытием. Ведь "лишенное противоположностей начало" как и
"лишенный противоположностей конец" могут и по определе-
нию должны трактоваться как гармония небытия, гармония
смерти, но не жизни, как ситуация "неразвития".
Правда, у Г.Гегеля есть и другое определение старости,
которое, строится на основе субъектно-деятельностной пара-
дигмы: зрелый муж становится стариком так как деятельность
его перестает находить в своих объектах противодействия,
исчезает противоположность субъекта и объекта, рутина ду-
ховной жизни и притупление деятельности физического орга-
низма ведут к старости {См. Там же; 911.
Не удивительно ли, что Г.Гегель первой предпосылкой
старения называет именно "рутину духовной жизни", а не
телесные причины. Действительно, человек, утвердившийся в
своей духовности, "человечности", субъектности, способности
к поступку, пытается как можно дольше "сохранить" этот свой
статус. Это - далеко нс творческое занятие, которое со вре-
менем становится все более "рутинным" и которое, в связи со
старением всей системы жизнедеятельности, все труднее
удается осуществлять. Кроме того, с годами растрачивается
потенциал субъектной активности, по инерции осуществляе-
мой индивидом, реализовавшим на стадии "мужа" смысл свое-
го существования, "отработавшим" на уровне индивидуальной
жизнедеятельности все ступени становления "духа".
Согласно Г.С.Костюку, наступление периода старости
связано с соматическими возрастными изменениями: "Осла-
бление, угасание жизненных функций в преклонном возрасте
сказывается в психических особенностях личности, в ее рабо-
тоспособности. Оно нередко придает необратимому процессу
онтогенеза обратимый характер на заключительном его этапе"
[123; 791. Действительно, беспомощность дряхлого старика
сродни беспомощности грудного младенца. И реально допус-
тить, что инволюция, рассматриваемая в ракурсе субъектного
подхода, происходит по линии утраты собственно субъектных
качеств, свойств, способностей, а также креативных, созида-
тельных, творческих целей, ценностей и сопровождающих их
мыслей, чувств, переживаний, волевых способностей и т.п.
Онтогенетическая динамика "зависимости-независимости" за-
мыкает начало индивидуальной жизни с ее концом следую-
щим образом: от беспомощности младенца - к автономности,
независимости и самостоятельности зрелого человека, и, за-
тем, обратно - к нарастающей зависимости стареющего чело-
века от ситуации, обстоятельств, других людей.
Однако существуют различные точки зрения, напри-
мер, относительно изменчивости интеллекта у старых людей.
Одни психологи считают, что нет возрастных различий в ин-
теллектуальной компетентности у старых людей и лишь по-
ниженная мотивация препятствует ее высокому проявлению.
Другие, ссылаясь на данные интеллектуальных тестов, дока-
зывают, что в постпенсионном возрасте интеллект снижается.
Однако, как отмечает Л.ИЛнцыфероеа, многие ученые под-
вергают критике заложенный в тестах подход к мышлению,
согласно которому высшей формой интеллекта является фор-
мально-логическая мысль. При этом игнорируются глубинные
слои мышления, особая логика пожилых людей [См. 18; 102].
В исследовании К.Рощака выявлена своеобразная си-
стема потребностей, составляющих основу проявления внут-
реннего мира пожилых людей. Было показано, что для этого
возрастного этапа характерно не столько изменение содержа-
ния потребностей, сколько изменение их иерархии: смещение
ряда ведущих потребностей на нижние ее "этажи"; наряду с
этим происходит как бы децентрализация отдельных ее зве-
ньев. Последние приобретают автономное и во многих случа-
ях однобокое развитие [См. 219].
Выделенные в этом исследовании типы старения, по
мнению В.Э.Чудновского, фактически характеризуют различ-
ные уровни сформированности "ядра субъективности", позво-
ляющие в большей или меньшей степени адаптироваться к
старости (См. 305; 9]
Как же представить логику трансформации субъект-
ности на этапе инволюции? Какие структуры, механизмы
утрачиваются в числе первых, а какие в числе последних?
Совершенно также, писал З.Фрейд, как сознание мед-
ленно развилось из растительной жизни, в недугах старости,
постепенном приближении смерти и в далеко зашедших ду-
шевных болезнях, оно снова разрешается в нее. Самые выс-
шие, наиболее диффериицированные явления сознания усту-
пают первыми; движения импульсивные, инстинктивные и
рефлекторные снова становятся преобладающими. Фраза
"впасть в детство" выражает сходство между первой стадией и
стадией разложения {См. 289).
Если исходить из представлений об онтогенезе как о
процессе, который характеризуется, в первую очередь, сменой
психических новообразований, то вполне допустимо, считают
Н.К.Корсакова и Е.Ю.Балашова, применение этого понятия
и к, так называемому, возрасту инволюции. Совершенно оче-
видно, что и в этом периоде жизни имеет место внутреннее
переустоНтво психических функций, обусловленное как из-
менениями в состоянии центральной нервной системы, так и
психосоциальными факторами. Старение, как особая фаза
онтогенеза, характеризуется, по мнению авторов, не только
"дефицнтарностью отдельных составляющих психической дея-
тельности, но и мобилизацией новых дополнительных средств
ее оптимизации". Естественно, что в позднем онтогенезе, в
отличие от раннего, на текущую деятельность накладываются
. уже освоенные, личностно адекватные и закрепленные в ин-
дивидуальном опыте опосредующие действия. Значительно
чаще по сравнению с периодом зрелости используются при-
емы опосредования, вынесенные во внешний план психи-
ческой активности, что обусловлено сужением объема психи-
ческой деятельности, осуществляемой во внутреннем интел-
лектуальном пространстве. Вместе с тем на этапе позднего
онтогенеза имеет место своеобразная дивергенция двух уров-
ней психической активности: натуральные когнитивные спо-
собности обнаруживают отчетливую тенденцию к снижению,
в то время как опосредование становится все более самостоя-
тельноп формой активности. Последняя может носить гипер-
2
компенсаторный характер и в этом смысле заменять собой
реализацию актуальных задач и целей [См. 122].
Рассуждая логически, следует полагать, что, по сути,
вся жизнь в старости превращается в борьбу за сохранение
статуса субъекта своей психической жизни, если не по содер-
жанию, то хотя бы по форме. Старики очень болезненно вос-
принимают утрату способности использовать свой жизненный
психологический опыт, но в еще большей степени - непри-
знание у них такового окружающими.
Трудно представить ситуацию, когда бы человек был
полностью удовлетворен результатами своей психической
жизни и собой как ее субъектом. Нередко недоделанное, не-
дожитое, неправедное мучит человека на старости лет, застав-
ляет еще и еще раз возвращаться в прошлое, компенсировать
то, что представляется возможным.
В книге Э.Кюблер-Росс "О смерти и умирании" опи-
сан уникальный феномен "терминальной болезни", которая, в
отличие от -предыдущих, очень влияет на характер людей,
качественно изменяет его и почти всегда в одном и том же
направлении. Человек становится добрее, приветливее. Он
сожалеет об утраченных возможностях добрых дел и о том
зле, которое он сделал другим людям. Красота природы вос-
принимается острее. Чувства приобретают глубину, а любовь
- чистоту и силу.
Эти наблюдения позволили прийти к выводу о смерти
как "последней стадии роста". Приближение смерти освобож-
дает наше истинное "Я" от условностей, от необходимости
жить чужими мыслями и действовать под давлением чужих
требований. Рост состоит в том, что отбрасываются "цепи"
принуждения, зависимость от ситуации и человек (может
впервые в жизни) становится самим собой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57