.
Последняя просьба могла показаться курьезной. Герой хал-хингольских событий, грозный укротитель самурайской орды… просил продать несколько метров ситца для дочек и соленой кильки в банках. Что делать? Время было тяжелое. Материального изобилия в стране не было. Не от хорошей жизни он обращался с такой просьбой к работникам торговли».
Жена Жукова с двумя дочерьми приехала в Монголию в сентябре 1939 года. До этого Жуков регулярно писал ей в Смоленск. Например, 26 июля, вскоре после Баин-Цаганского сражения, бодро сообщал: «В районе боевых действий населенных пунктов нет, кругом степь на сотни километров и ни одного дерева. Но степь имеет также свою красоту – очень много дичи и другого зверя. Здесь очень хорошая охота. Козы гуляют прямо стадами (похоже, Георгий Константинович и в боевой обстановке для своей любимой охоты находил время. – Б. С.). Ну, пока, крепко вас целую много, много раз». А в августе, 21-го числа, в дни решающего наступления, прислал только короткую телеграмму: «Здоров. Писать письма нет времени. Круглосуточно занят сложными вопросами. Получил очередное звание. Порученца вышлю в сентябре. Сейчас от Улан-Батора далеко. Обнимаю всех. Жуков».
В середине сентября, перед самым отъездом, Александра Диевна получила от мужа еще одно письмо: «Я жив, здоров. Ты, наверно, из газет уже знаешь сообщения ТАСС о боях на монгальско-маньчжурской границе. Ты, теперь, очевидно, понимаешь, почему так срочно мне пришлось выехать из Смоленска. Тебе также должно быть известно из сообщения ТАСС, что японские самураи разбиты как на земле, так и в воздухе. Но враг очень хитер, и от него приходится ждать всякой каверзы. Это мы хорошо учитываем и всегда готовы на его действия ответить двойным ударом… Как будут развиваться события в дальнейшем – сказать трудно. Мы готовы к полному уничтожению всей этой гадости. Вот Эрочка хотела, чтобы папочка подрался, – это удовольствие сейчас испытываю. Чувствую себя в действиях очень хорошо. Короче, так, как это было в нашу гражданскую войну. Мы потерь имеем мало…».
О величине потерь Георгий Константинович добросовестно заблуждался. В Красной Армии в донесениях вышестоящему начальству командиры всегда сильно занижали собственные потери и завышали потери противника. Последние определялись по старому суворовскому принципу: «Пиши поболе. Чего их, супостатов, жалеть». Так, сразу после финской войны штаб Ленинградского военного округа опубликовал данные, будто советские войска потеряли 48 745 убитыми и умершими от ран, что занижало истинный размер безвозвратных потерь почти втрое. А общие советские потери на Халхин-Голе вплоть до 80-х годов определялись (вероятно, по первоначальным донесениям из войск) всего в 9 824 убитых и раненых. На эти цифры, занижавшие истинные потери почти в два с половиной раза, и ориентировался Жуков, когда писал жене о своих успехах. Да еще мысленно сопоставлял их со столь же фантастическими цифрами донесений о японских потерях в 55 тысяч человек. Впятеро больше уложил «этой гадости», чем потерял своих солдат. Георгий Константинович не поверил бы никаким скептикам. Он искренне верил в свою полководческую гениальность, в то, что во всех сражениях подчиненные ему войска уничтожали больше неприятельских солдат, чем теряли сами, и лишь иногда позволяли себе роскошь потерять столько же, сколько и противник. Но никогда, убеждал себя Георгий Константинович, его дивизии, армии и фронты не теряли людей больше, чем японские или германские «супостаты».
К счастью, когда Александра Диевна, Эра и Элла прибыли в Монголию, войны там уже не было. Эра хорошо запомнила первую в своей жизни зарубежную поездку: «Семь дней мы ехали поездом до Улан-Удэ, а оттуда машиной до Улан-Батора. Мне все было интересно, тем более что мы впервые имели отдельное купе, все в красном дереве и бархате, а вот маленькой Леке было невмоготу, и по ночам она просилась домой. Помню, как проезжая ночью озеро Байкал, о котором писал папа, мы с мамой не могли оторваться от вагонного окна, наблюдая, как белая и пенистая волна озера почти подступает к железнодорожному полотну. Затем очень долго – 600 километров по пыльной дороге – до места назначения добирались на эмке. Папа нас не встретил, хотя, судя по письмам, такое намерение у него было. Добравшись до Улан-Батора, свой быт в новом доме мы устраивали сами с помощью порученца и соседей, которые встретили нас очень радушно».
Дом Эре понравился – стоит на пригорке, светлый, просторный, удобный. Вот климат не радовал – летом жарко и пыльно, зимой холодно и ветрено, даже метели случаются. Приходилось во дворе городка натягивать канаты, чтобы не сбиться с пути во время снежного бурана. И питьевую воду приходилось возить издалека и сливать в стоявший на кухне большой бак. Старшая дочь маршала в мемуарах призналась:
«До сих пор помню вкус этой холодной прозрачной воды, в которой нередко плавали кусочки льда».
Для Жукова год, проведенный в Монголии, думаю, был самым счастливым временем жизни. 42-летний комкор одержал победу в крупном сражении. Он не без оснований рассчитывал на новый взлет своей карьеры. И нe ошибся.
Перед «Грозой»
В мае 1940 года Жукова срочно вызвали из Улан-Батора в Москву. В мемуарах он по этому поводу писал: «…В начале мая 1940 года я получил приказ из Москвы явиться в наркомат для назначения на другую должность. К тому времени было опубликовано постановление правительства о присвоении высшему командному составу Красной Армии генеральских званий. В числе других мне было также присвоено звание генерала армии.
Через пару дней я был принят лично И.В. Сталиным и назначен на должность командующего Киевским особым военным округом».
Здесь есть неточность. Указ о введении в Красной Армии генеральских званий был принят 7 мая, а опубликован 8 мая 1940 года. Однако в тот день в газетах из указов о присвоении персональных званий появился лишь указ о производстве в Маршалы Советского Союза С.К. Тимошенко, Б.М. Шапошникова и Г.И. Кулика. Рядом с ними публиковался указ об освобождении К.Е. Ворошилова от обязанностей наркома обороны и о назначении его заместителем председателя Совета Народных Комиссаров СССР и председателем Комитета обороны при Совнаркоме. Другим указом свежеиспеченный маршал Тимошенко был назначен наркомом обороны. В генералы армии Жуков был произведен указом от 4 июня 1940 года, опубликованным в газетах на следующий день, 5 июня. В данном случае память явно подвела Георгия Константиновича. Возможно, он вольно или невольно слил воедино несколько своих встреч со Сталиным, происшедших в мае-июне 1940 года. Это обстоятельство сильно затрудняет выяснение хотя бы примерной даты самой первой встречи Жукова со Сталиным.
Кроме Сталина, на встрече с Жуковым присутствовали и другие члены Политбюро. Георгия Константиновича расспрашивали о боевых качествах японской армии, о том, как дрались на Халхин-Голе советские войска. Затем Сталин сказал: «К сожалению, в войне с Финляндией многие наши соединения и армии показали себя в первый период плохо. В неудовлетворительном состоянии армии во многом виноват бывший нарком обороны Ворошилов, который длительное время возглавлял вооруженные силы. Он не обеспечил должной подготовки армии, и его пришлось заменить. Тимошенко лучше знает военное дело. Итоги войны с финнами мы подробно обсудили на Пленуме ЦК и наметили ряд мероприятий».
А в конце встречи, по утверждению Жукова, между ним и Сталиным произошел следующий примечательный диалог:
– Теперь у вас есть боевой опыт, – сказал И.В. Сталин. – Принимайте Киевский округ и свой опыт используйте в подготовке войск.
Пока я находился в МНР, у меня не было возможности в деталях изучить ход боевых действий между Германией и англофранцузским блрком. Пользуясь случаем, я спросил:
– Как понимать крайне пассивный характер войны на Западе и как предположительно будут в дальнейшем развиваться боевые события?
Усмехнувшись, И.В. Сталин сказал:
– Французское правительство во главе с Даладье и английское во главе с Чемберленом не хотят серьезно втягиваться в войну с Гитлером. Они все еще надеются толкнуть Гитлера на войну с Советским Союзом. Отказавшись в 1939 году от создания с нами антигитлеровского блока, они тем самым не захотели связывать руки Гитлеру в его агрессии против Советского Союза. Но из этого ничего не выйдет. Им придется самим расплачиваться за свою недальновидную политику.
Жуков признается; что разговор со Сталиным его потряс:
«Возвратясь в гостиницу „Москва“, я долго не мог в ту ночь заснуть, находясь под впечатлением этой беседы».
Прежде чем перейти к анализу довольно странной концовки беседы, замечу, что, возможно, именно Георгия Константиновича в те дни, когда он, ожидая вызова к Сталину, и потом, перед отъездом в Киев, жил в гостинице на Тверской, запечатлел Константин Симонов в поэме «Далеко на Востоке»:
Майор, который командовал танковыми частями
в сраженье у плоскогорья Баин-Цаган,
сейчас в Москве,
на Тверской,
с женщиной и друзьями,
сидит за стеклянным столиком
и пьет коньяк и нарзан.
А трудно было представить себе
это кафе на площади,
стеклянный столик,
друзей,
шипучую воду со льдом,
когда за треснувшим триплексом
метались баргутские лошади
и прямо под танк бросался смертник с бамбуковым шестом.
Ты сидишь за столом с друзьями.
А сосед не успел.
Ты недавно ездил в Пензу, к его жене,
отвозил ей часы и
Письма с обугленными краями.
за столом в кафе сидит человек с пятью орденами:
большие монгольские звезды
и Золотая Звезда.
Люди его провожают внимательными глазами,
они его где-то видели,
но не помнят,
где и когда.
Может быть, на первой странице «Правды»?
Может быть, на параде?
А может быть, просто с юности откуда-то им знаком?
На первый взгляд, герой Симонова имеет с Жуковым мало общего. Перед нами майор-танкист, а не комкор-кавалерист. И еще уточняется, что майор командовал советскими танковыми частями в Баин-Цаганском сражении. Но нам, равно как и поэту, хорошо известно, что командовавший танковой бригадой у Баин-Цагана комбриг М.П. Яковлев погиб в бою 12 июля 1939 года, возглавив с гранатой в руке атаку залегшей было под огнем неприятеля пехоты, и звания Героя Советского Союза был удостоен посмертно. А вот Жуков, командовавший всеми войсками у Баин-Цагана, уцелел. И мог пить на Тверской коньяк и нарзан, сидеть в ресторане с друзьями и любимой женщиной (в Москву Георгий Константинович вернулся вместе с женой). И наград у него к тому времени было ровно столько же, сколько у майора из поэмы: пять орденов и Золотая Звезда. Среди орденов был один Красного Знамени, два Ленина и две «больших монгольских звезды», полученных за Халхин-Гол: ордена Красного Знамени Монголии и Тувы. Эти два последних по размеру действительно были очень большими, значительно больше советских орденов, и имели форму звезды. Для полноты картины упомянем юбилейную медаль «XX лет РККА», которой Жуков вместе со многими другими командирами Красной Армии был награжден в феврале 1938 года.
Попробуем определить, когда же именно наш герой вернулся из Монголии в Москву и когда произошла его первая встреча со Сталиным. Из жуковских мемуаров следует, что вызов пришел в начале мая. Также и в составленных в 1957 году «Кратких биографических сведениях» о маршале временем окончания его службы в Монголии указан апрель 1940 года, с апреля по июнь Жуков числится в распоряжении наркома обороны, а с июня – командующим Киевским особым военным округом. В «Личном листке по учету кадров», заполненном Жуковым в 1948 году, окончание службы в Монголии датировано апрелем, а вступление в командование войсками КОВО – маем 1940 года. М.М. Пилихин утверждает: «В мае 1940 года Георгий телеграфировал нам в Москву: „Будем 15 в Москве. Встречайте. Жуков“. На автобазе (НКВД. – Б.С.), где я работал, стоял „оппель-кадет“ Марины Расковой. Я попросил у нее машину – встретить Г.К. Жукова с семьей из Монголии. Разрешение получил, и мы с Клавдией Ильиничной и дочкой Ритой поехали встречать Георгия с семьей на Ярославский вокзал. Пришла машина и из Наркомата обороны. Подошел поезд, и мы пошли к вагону, в котором прибыл Жуков с семьей. Но он уже шел нам навстречу, с первой Золотой Звездой Героя Советского Союза на груди и орденами Монгольской Народной Республики. Он с большой радостью обнял нас и сказал: „Вот мы опять все вместе!“
Через несколько дней Жуков был принят И. В. Сталиным. Г.К. Жуков подробно доложил ему о защите Монголии от японских захватчиков. Сталин предложил Жукову должность командующего Киевским особым военным округом. Георгий пригласил меня провести отпуск в Киеве. Пробыл я у него около месяца, знакомился с городом. Ездили с Егором на охоту, он отлично стрелял».
Жуковский адъютант в Монголии М.Ф. Воротников пишет, будто Георгий Константинович уехал в Киев в апреле 1940 года. Вероятно, здесь характерная ошибка памяти. Для Михаила Федоровича отъезд Жукова из Улан-Батора ассоциировался с его назначением в Киев. Вероятно, конец апреля – это фактическое время отбытия Георгия Константиновича из Монголии.
Дочь Жукова Эра вспоминает: «Из Монголии в Москву мы летели уже самолетом вместе с папой. Для нас всех это было первое воздушное путешествие, и мы очень волновались. В Москве нас разместили в знаменитой в те годы гостинице „Москва“, где мы прожили более месяца, вплоть до получения папой нового назначения в Киев и отъезда туда».
Казалось бы, между свидетельствами М. М. Пилихина и Э.Г. Жуковой есть одно вопиющее противоречие. Михаил Михайлович рассказывает о том, что его двоюродный брат вернулся в Москву поездом, а Эра Георгиевна настаивает, что возвращались они все самолетом, и вполне можно верить, что первое воздушное путешествие не могло не запомниться ей на всю жизнь. Думаю, однако, что на самом деле никакого противоречия тут нет. Просто от Улан-Батора до Улан-Удэ Жуковы действительно летели на самолете, чтобы не трястись 600 километров на автомашине по пыльной проселочной дороге. От Улан-Удэ же ехали до Москвы поездом, с комфортом, в одном, а то и в двух отдельных купе первого класса, украшенных красным деревом и бархатом. Как мы помним, Александра Диевна с детьми добиралась от Москвы до Улан-Удэ семь суток. Очевидно, обратный путь занял столько же. Еще день потребовался, чтобы добраться от Улан-Батора до Улан-Удэ самолетом (не прямо же к отходящему поезду Жуковы прилетели!). Следовательно, путешествие от Улан-Батора до Москвы должно было занять не менее восьми дней. Если Георгий Константинович выехал из Монголии в конце апреля или в самом начале мая, то в столицу он должен был прибыть где-то между 7 и 10 мая, но никак не 15-го числа. Хотя, конечно, мог задержаться в Улан-Удэ или где-то еще в пути. Может быть, М.М. Пилихин ошибся, когда говорил о приезде брата в Москву именно 15-го числа? Да и слова Э.Г. Жуковой о том, что они прожили в Москве больше месяца. Прежде чем вместе с отцом отправились в Киев, как будто согласуется с более ранней датой приезда в Москву. Ведь в Киев Жуков отбыл около 15 июня.
Посмотрим, когда мог состояться прием Жукова Сталиным. В журнале посетителей кремлевского кабинета вождя первый раз Георгий Константинович упомянут только 2 июня 1940 года. Жуков был у Сталина и на следующий день, 3-го числа, а затем 13-го. Более они в 1940 году, если верить тетрадям записи посетителей, не встречались. Однако до сих пор не опубликованы журналы, где фиксировались посетители сталинских подмосковных дач. Кроме того, у историков нет уверенности, что сохранились все тетради с записями, и вообще, что в журнал заносились все посетители. Поэтому нельзя утверждать, что Иосиф Виссарионович и Георгий Константинович не встречались раньше, в мае 40-го.
В мемуарах Жуков оставляет у читателей впечатление, что до отъезда в Киев он лишь однажды виделся со Сталиным. Но легко убедиться, что в действительности это не так. Даже если принять, что первая встреча состоялась только 2 июня, всего до отъезда в Киев Жуков приходил к Сталину как минимум три раза. Очевидно, в «Воспоминаниях и размышлениях» маршал, вольно или невольно, содержание нескольких своих разговоров со Сталиным свел к одному. Попробуем понять, что из приведенного в жуковских мемуарах собеседники могли говорить друг другу в то или иное время.
Интересно, что Жуков высказывает Сталину свое удивление пассивным характером войны на Западе. Напомню читателям, что германское наступление здесь началось 10 мая 1940 года, и уже 11 мая Жуков узнал бы об этом из газет. В таком случае, первое свидание Жукова и Сталина должно было произойти не позднее 11 мая. Иначе жуковские слова об отсутствии активных боевых действий между германскими и англо-французскими войсками годились бы только для пьесы театра абсурда, а не для разговора с всесильным советским вождем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90
Последняя просьба могла показаться курьезной. Герой хал-хингольских событий, грозный укротитель самурайской орды… просил продать несколько метров ситца для дочек и соленой кильки в банках. Что делать? Время было тяжелое. Материального изобилия в стране не было. Не от хорошей жизни он обращался с такой просьбой к работникам торговли».
Жена Жукова с двумя дочерьми приехала в Монголию в сентябре 1939 года. До этого Жуков регулярно писал ей в Смоленск. Например, 26 июля, вскоре после Баин-Цаганского сражения, бодро сообщал: «В районе боевых действий населенных пунктов нет, кругом степь на сотни километров и ни одного дерева. Но степь имеет также свою красоту – очень много дичи и другого зверя. Здесь очень хорошая охота. Козы гуляют прямо стадами (похоже, Георгий Константинович и в боевой обстановке для своей любимой охоты находил время. – Б. С.). Ну, пока, крепко вас целую много, много раз». А в августе, 21-го числа, в дни решающего наступления, прислал только короткую телеграмму: «Здоров. Писать письма нет времени. Круглосуточно занят сложными вопросами. Получил очередное звание. Порученца вышлю в сентябре. Сейчас от Улан-Батора далеко. Обнимаю всех. Жуков».
В середине сентября, перед самым отъездом, Александра Диевна получила от мужа еще одно письмо: «Я жив, здоров. Ты, наверно, из газет уже знаешь сообщения ТАСС о боях на монгальско-маньчжурской границе. Ты, теперь, очевидно, понимаешь, почему так срочно мне пришлось выехать из Смоленска. Тебе также должно быть известно из сообщения ТАСС, что японские самураи разбиты как на земле, так и в воздухе. Но враг очень хитер, и от него приходится ждать всякой каверзы. Это мы хорошо учитываем и всегда готовы на его действия ответить двойным ударом… Как будут развиваться события в дальнейшем – сказать трудно. Мы готовы к полному уничтожению всей этой гадости. Вот Эрочка хотела, чтобы папочка подрался, – это удовольствие сейчас испытываю. Чувствую себя в действиях очень хорошо. Короче, так, как это было в нашу гражданскую войну. Мы потерь имеем мало…».
О величине потерь Георгий Константинович добросовестно заблуждался. В Красной Армии в донесениях вышестоящему начальству командиры всегда сильно занижали собственные потери и завышали потери противника. Последние определялись по старому суворовскому принципу: «Пиши поболе. Чего их, супостатов, жалеть». Так, сразу после финской войны штаб Ленинградского военного округа опубликовал данные, будто советские войска потеряли 48 745 убитыми и умершими от ран, что занижало истинный размер безвозвратных потерь почти втрое. А общие советские потери на Халхин-Голе вплоть до 80-х годов определялись (вероятно, по первоначальным донесениям из войск) всего в 9 824 убитых и раненых. На эти цифры, занижавшие истинные потери почти в два с половиной раза, и ориентировался Жуков, когда писал жене о своих успехах. Да еще мысленно сопоставлял их со столь же фантастическими цифрами донесений о японских потерях в 55 тысяч человек. Впятеро больше уложил «этой гадости», чем потерял своих солдат. Георгий Константинович не поверил бы никаким скептикам. Он искренне верил в свою полководческую гениальность, в то, что во всех сражениях подчиненные ему войска уничтожали больше неприятельских солдат, чем теряли сами, и лишь иногда позволяли себе роскошь потерять столько же, сколько и противник. Но никогда, убеждал себя Георгий Константинович, его дивизии, армии и фронты не теряли людей больше, чем японские или германские «супостаты».
К счастью, когда Александра Диевна, Эра и Элла прибыли в Монголию, войны там уже не было. Эра хорошо запомнила первую в своей жизни зарубежную поездку: «Семь дней мы ехали поездом до Улан-Удэ, а оттуда машиной до Улан-Батора. Мне все было интересно, тем более что мы впервые имели отдельное купе, все в красном дереве и бархате, а вот маленькой Леке было невмоготу, и по ночам она просилась домой. Помню, как проезжая ночью озеро Байкал, о котором писал папа, мы с мамой не могли оторваться от вагонного окна, наблюдая, как белая и пенистая волна озера почти подступает к железнодорожному полотну. Затем очень долго – 600 километров по пыльной дороге – до места назначения добирались на эмке. Папа нас не встретил, хотя, судя по письмам, такое намерение у него было. Добравшись до Улан-Батора, свой быт в новом доме мы устраивали сами с помощью порученца и соседей, которые встретили нас очень радушно».
Дом Эре понравился – стоит на пригорке, светлый, просторный, удобный. Вот климат не радовал – летом жарко и пыльно, зимой холодно и ветрено, даже метели случаются. Приходилось во дворе городка натягивать канаты, чтобы не сбиться с пути во время снежного бурана. И питьевую воду приходилось возить издалека и сливать в стоявший на кухне большой бак. Старшая дочь маршала в мемуарах призналась:
«До сих пор помню вкус этой холодной прозрачной воды, в которой нередко плавали кусочки льда».
Для Жукова год, проведенный в Монголии, думаю, был самым счастливым временем жизни. 42-летний комкор одержал победу в крупном сражении. Он не без оснований рассчитывал на новый взлет своей карьеры. И нe ошибся.
Перед «Грозой»
В мае 1940 года Жукова срочно вызвали из Улан-Батора в Москву. В мемуарах он по этому поводу писал: «…В начале мая 1940 года я получил приказ из Москвы явиться в наркомат для назначения на другую должность. К тому времени было опубликовано постановление правительства о присвоении высшему командному составу Красной Армии генеральских званий. В числе других мне было также присвоено звание генерала армии.
Через пару дней я был принят лично И.В. Сталиным и назначен на должность командующего Киевским особым военным округом».
Здесь есть неточность. Указ о введении в Красной Армии генеральских званий был принят 7 мая, а опубликован 8 мая 1940 года. Однако в тот день в газетах из указов о присвоении персональных званий появился лишь указ о производстве в Маршалы Советского Союза С.К. Тимошенко, Б.М. Шапошникова и Г.И. Кулика. Рядом с ними публиковался указ об освобождении К.Е. Ворошилова от обязанностей наркома обороны и о назначении его заместителем председателя Совета Народных Комиссаров СССР и председателем Комитета обороны при Совнаркоме. Другим указом свежеиспеченный маршал Тимошенко был назначен наркомом обороны. В генералы армии Жуков был произведен указом от 4 июня 1940 года, опубликованным в газетах на следующий день, 5 июня. В данном случае память явно подвела Георгия Константиновича. Возможно, он вольно или невольно слил воедино несколько своих встреч со Сталиным, происшедших в мае-июне 1940 года. Это обстоятельство сильно затрудняет выяснение хотя бы примерной даты самой первой встречи Жукова со Сталиным.
Кроме Сталина, на встрече с Жуковым присутствовали и другие члены Политбюро. Георгия Константиновича расспрашивали о боевых качествах японской армии, о том, как дрались на Халхин-Голе советские войска. Затем Сталин сказал: «К сожалению, в войне с Финляндией многие наши соединения и армии показали себя в первый период плохо. В неудовлетворительном состоянии армии во многом виноват бывший нарком обороны Ворошилов, который длительное время возглавлял вооруженные силы. Он не обеспечил должной подготовки армии, и его пришлось заменить. Тимошенко лучше знает военное дело. Итоги войны с финнами мы подробно обсудили на Пленуме ЦК и наметили ряд мероприятий».
А в конце встречи, по утверждению Жукова, между ним и Сталиным произошел следующий примечательный диалог:
– Теперь у вас есть боевой опыт, – сказал И.В. Сталин. – Принимайте Киевский округ и свой опыт используйте в подготовке войск.
Пока я находился в МНР, у меня не было возможности в деталях изучить ход боевых действий между Германией и англофранцузским блрком. Пользуясь случаем, я спросил:
– Как понимать крайне пассивный характер войны на Западе и как предположительно будут в дальнейшем развиваться боевые события?
Усмехнувшись, И.В. Сталин сказал:
– Французское правительство во главе с Даладье и английское во главе с Чемберленом не хотят серьезно втягиваться в войну с Гитлером. Они все еще надеются толкнуть Гитлера на войну с Советским Союзом. Отказавшись в 1939 году от создания с нами антигитлеровского блока, они тем самым не захотели связывать руки Гитлеру в его агрессии против Советского Союза. Но из этого ничего не выйдет. Им придется самим расплачиваться за свою недальновидную политику.
Жуков признается; что разговор со Сталиным его потряс:
«Возвратясь в гостиницу „Москва“, я долго не мог в ту ночь заснуть, находясь под впечатлением этой беседы».
Прежде чем перейти к анализу довольно странной концовки беседы, замечу, что, возможно, именно Георгия Константиновича в те дни, когда он, ожидая вызова к Сталину, и потом, перед отъездом в Киев, жил в гостинице на Тверской, запечатлел Константин Симонов в поэме «Далеко на Востоке»:
Майор, который командовал танковыми частями
в сраженье у плоскогорья Баин-Цаган,
сейчас в Москве,
на Тверской,
с женщиной и друзьями,
сидит за стеклянным столиком
и пьет коньяк и нарзан.
А трудно было представить себе
это кафе на площади,
стеклянный столик,
друзей,
шипучую воду со льдом,
когда за треснувшим триплексом
метались баргутские лошади
и прямо под танк бросался смертник с бамбуковым шестом.
Ты сидишь за столом с друзьями.
А сосед не успел.
Ты недавно ездил в Пензу, к его жене,
отвозил ей часы и
Письма с обугленными краями.
за столом в кафе сидит человек с пятью орденами:
большие монгольские звезды
и Золотая Звезда.
Люди его провожают внимательными глазами,
они его где-то видели,
но не помнят,
где и когда.
Может быть, на первой странице «Правды»?
Может быть, на параде?
А может быть, просто с юности откуда-то им знаком?
На первый взгляд, герой Симонова имеет с Жуковым мало общего. Перед нами майор-танкист, а не комкор-кавалерист. И еще уточняется, что майор командовал советскими танковыми частями в Баин-Цаганском сражении. Но нам, равно как и поэту, хорошо известно, что командовавший танковой бригадой у Баин-Цагана комбриг М.П. Яковлев погиб в бою 12 июля 1939 года, возглавив с гранатой в руке атаку залегшей было под огнем неприятеля пехоты, и звания Героя Советского Союза был удостоен посмертно. А вот Жуков, командовавший всеми войсками у Баин-Цагана, уцелел. И мог пить на Тверской коньяк и нарзан, сидеть в ресторане с друзьями и любимой женщиной (в Москву Георгий Константинович вернулся вместе с женой). И наград у него к тому времени было ровно столько же, сколько у майора из поэмы: пять орденов и Золотая Звезда. Среди орденов был один Красного Знамени, два Ленина и две «больших монгольских звезды», полученных за Халхин-Гол: ордена Красного Знамени Монголии и Тувы. Эти два последних по размеру действительно были очень большими, значительно больше советских орденов, и имели форму звезды. Для полноты картины упомянем юбилейную медаль «XX лет РККА», которой Жуков вместе со многими другими командирами Красной Армии был награжден в феврале 1938 года.
Попробуем определить, когда же именно наш герой вернулся из Монголии в Москву и когда произошла его первая встреча со Сталиным. Из жуковских мемуаров следует, что вызов пришел в начале мая. Также и в составленных в 1957 году «Кратких биографических сведениях» о маршале временем окончания его службы в Монголии указан апрель 1940 года, с апреля по июнь Жуков числится в распоряжении наркома обороны, а с июня – командующим Киевским особым военным округом. В «Личном листке по учету кадров», заполненном Жуковым в 1948 году, окончание службы в Монголии датировано апрелем, а вступление в командование войсками КОВО – маем 1940 года. М.М. Пилихин утверждает: «В мае 1940 года Георгий телеграфировал нам в Москву: „Будем 15 в Москве. Встречайте. Жуков“. На автобазе (НКВД. – Б.С.), где я работал, стоял „оппель-кадет“ Марины Расковой. Я попросил у нее машину – встретить Г.К. Жукова с семьей из Монголии. Разрешение получил, и мы с Клавдией Ильиничной и дочкой Ритой поехали встречать Георгия с семьей на Ярославский вокзал. Пришла машина и из Наркомата обороны. Подошел поезд, и мы пошли к вагону, в котором прибыл Жуков с семьей. Но он уже шел нам навстречу, с первой Золотой Звездой Героя Советского Союза на груди и орденами Монгольской Народной Республики. Он с большой радостью обнял нас и сказал: „Вот мы опять все вместе!“
Через несколько дней Жуков был принят И. В. Сталиным. Г.К. Жуков подробно доложил ему о защите Монголии от японских захватчиков. Сталин предложил Жукову должность командующего Киевским особым военным округом. Георгий пригласил меня провести отпуск в Киеве. Пробыл я у него около месяца, знакомился с городом. Ездили с Егором на охоту, он отлично стрелял».
Жуковский адъютант в Монголии М.Ф. Воротников пишет, будто Георгий Константинович уехал в Киев в апреле 1940 года. Вероятно, здесь характерная ошибка памяти. Для Михаила Федоровича отъезд Жукова из Улан-Батора ассоциировался с его назначением в Киев. Вероятно, конец апреля – это фактическое время отбытия Георгия Константиновича из Монголии.
Дочь Жукова Эра вспоминает: «Из Монголии в Москву мы летели уже самолетом вместе с папой. Для нас всех это было первое воздушное путешествие, и мы очень волновались. В Москве нас разместили в знаменитой в те годы гостинице „Москва“, где мы прожили более месяца, вплоть до получения папой нового назначения в Киев и отъезда туда».
Казалось бы, между свидетельствами М. М. Пилихина и Э.Г. Жуковой есть одно вопиющее противоречие. Михаил Михайлович рассказывает о том, что его двоюродный брат вернулся в Москву поездом, а Эра Георгиевна настаивает, что возвращались они все самолетом, и вполне можно верить, что первое воздушное путешествие не могло не запомниться ей на всю жизнь. Думаю, однако, что на самом деле никакого противоречия тут нет. Просто от Улан-Батора до Улан-Удэ Жуковы действительно летели на самолете, чтобы не трястись 600 километров на автомашине по пыльной проселочной дороге. От Улан-Удэ же ехали до Москвы поездом, с комфортом, в одном, а то и в двух отдельных купе первого класса, украшенных красным деревом и бархатом. Как мы помним, Александра Диевна с детьми добиралась от Москвы до Улан-Удэ семь суток. Очевидно, обратный путь занял столько же. Еще день потребовался, чтобы добраться от Улан-Батора до Улан-Удэ самолетом (не прямо же к отходящему поезду Жуковы прилетели!). Следовательно, путешествие от Улан-Батора до Москвы должно было занять не менее восьми дней. Если Георгий Константинович выехал из Монголии в конце апреля или в самом начале мая, то в столицу он должен был прибыть где-то между 7 и 10 мая, но никак не 15-го числа. Хотя, конечно, мог задержаться в Улан-Удэ или где-то еще в пути. Может быть, М.М. Пилихин ошибся, когда говорил о приезде брата в Москву именно 15-го числа? Да и слова Э.Г. Жуковой о том, что они прожили в Москве больше месяца. Прежде чем вместе с отцом отправились в Киев, как будто согласуется с более ранней датой приезда в Москву. Ведь в Киев Жуков отбыл около 15 июня.
Посмотрим, когда мог состояться прием Жукова Сталиным. В журнале посетителей кремлевского кабинета вождя первый раз Георгий Константинович упомянут только 2 июня 1940 года. Жуков был у Сталина и на следующий день, 3-го числа, а затем 13-го. Более они в 1940 году, если верить тетрадям записи посетителей, не встречались. Однако до сих пор не опубликованы журналы, где фиксировались посетители сталинских подмосковных дач. Кроме того, у историков нет уверенности, что сохранились все тетради с записями, и вообще, что в журнал заносились все посетители. Поэтому нельзя утверждать, что Иосиф Виссарионович и Георгий Константинович не встречались раньше, в мае 40-го.
В мемуарах Жуков оставляет у читателей впечатление, что до отъезда в Киев он лишь однажды виделся со Сталиным. Но легко убедиться, что в действительности это не так. Даже если принять, что первая встреча состоялась только 2 июня, всего до отъезда в Киев Жуков приходил к Сталину как минимум три раза. Очевидно, в «Воспоминаниях и размышлениях» маршал, вольно или невольно, содержание нескольких своих разговоров со Сталиным свел к одному. Попробуем понять, что из приведенного в жуковских мемуарах собеседники могли говорить друг другу в то или иное время.
Интересно, что Жуков высказывает Сталину свое удивление пассивным характером войны на Западе. Напомню читателям, что германское наступление здесь началось 10 мая 1940 года, и уже 11 мая Жуков узнал бы об этом из газет. В таком случае, первое свидание Жукова и Сталина должно было произойти не позднее 11 мая. Иначе жуковские слова об отсутствии активных боевых действий между германскими и англо-французскими войсками годились бы только для пьесы театра абсурда, а не для разговора с всесильным советским вождем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90