А-П

П-Я

 

Зато сама она при венчании предпочла выглядеть моложе и занизила свой возраст на три года.
Сложнее понять, каков был истинный возраст отца. Если предположить, что возраст Константина Артемьевича был завышен Георгием Константиновичем на то же число лет, что и возраст Устиньи Артемьевны, то тогда в действительности отцу маршала при вступлении во второй брак должно было быть 44 года. В таком случае он должен был бы родиться в 1848 году, в крайнем случае, – в конце 1847-го. Но на памятнике, как мы помним, Георгий Константинович указал, что в марте 1921 года отцу было полных 76 лет, т. е., он должен был родиться в 1844 году или в начале 1845 года. 1844-й и представляется мне наиболее вероятным годом рождения Константина Артемьевича Жукова. Скорее всего, при венчании и жених, и невеста омолодили себя в разной степени. Устинья Артемьевна сочла, что достаточно назваться 26-летней. Убавлять себе 7 лет, как это сделал будущий супруг, резона не было – на 21-летнюю девочку не единожды уже рожавшая Устинья никак не походила. Константину же Артемьевичу убавлять себе всего три года, как это сделала будущая жена, тоже было бы неудобно. Ведь в этом случае слишком велик оказывался разрыв в возрасте между молодыми – 19 лет. Поэтому он решил омолодить себя на целых семь лет. В действительности же накануне бракосочетания Устинье Артемьевне исполнилось 29 лет, а Константину Артемьевичу было около 48-ми.
Остается загадкой, почему и в автобиографии 1938 года, и в мемуарах Жуков значительно завышал возраст своих родителей. Ведь памятник отцу он поставил в 60-е годы, когда работал над «Воспоминаниями и размышлениями». Следовательно, отчетливо представлял подлинный возраст отца и матери и никак не мог случайно состарить Устинью Артемьевну на целых шесть лет. Может быть, ему по каким-то причинам еще в 20-е и 30-е годы необходимо было подчеркнуть дряхлость матери? Например, чтобы объяснить, почему она не работает в колхозе?
И у Устиньи, и у Константина их брак был вторым. Впервые Константин Жуков женился 19 апреля 1870 года, взяв в жены «крестьянскую дочь Анну Иванову». Отмечу, что Иванова здесь – отчество, а не фамилия. 18-летняя Анна из Стрелковки была бесфамильной. В 1874 году она родила мужу сына Григория, а в самом начале 1884-го – второго сына, Василия, но он через два года умер. А 16 апреля 1892 года чахотка унесла Анну Ивановну. Константин Артемьевич остался вдовцом, но уже через пять месяцев женился на Устинье Артемьевне.
Устинья до второго замужества фамилии не имела. 7 января 1885 года она сочеталась браком с Фаддеем Стефановичем из села Турбина Спасской волости. Муж был младше жены на три года и, как и она, бесфамильный. 18 марта 1886 года у них родился сын Иван, а через четыре года Фаддей, который, прожив на свете всего 23 года, помер от чахотки. Чтобы прокормить ребенка, Устинья подалась в прислуги в соседние деревни. Убирала дом, помогала по хозяйству зажиточным крестьянам. В автобиографии Георгий Константинович писал, что мать до того, как вышла замуж за отца, «батрачила». Но батрачить Устинье приходилось не только на огороде, но и в постели. 30 декабря 1890 года в селе Запажье вне брака она родила сына Георгия, отец которого в метрическую книгу записан не был. Вероятно, рождение первого Георгия и породило в последующем слухи о том, будто маршал Георгий Константинович Жуков был незаконнорожденным. Ничего общего с действительностью они не имеют.
Можно предположить, что отец старшего Георгия был жителем Запажья и какую-то помощь матери своего ребенка все же оказывал. Во всяком случае, Устинья продолжала жить в этом селе вплоть до кончины младенца. Уже через год, 2 января 1892 года, его отпели в запажской церкви как умершего от «сухотки». Думаю, читателям не надо объяснять, что сухотка спинного мозга – это последняя стадия сифилиса, которым, очевидно, в наследственной или благоприобретенной форме страдал отец ребенка. Поскольку детям Устиньи, родившимся позже, «французская болезнь» не перепала, можно предположить, что Устинья либо счастливо избежала сифилиса, либо довольно быстро вылечилась от него. Но репутация вдовы, родившей вне брака, была основательно подмочена. Нового жениха теперь надо было искать не в родной деревне, да и особо выбирать не приходилось. Что жених оказался не первой молодости и крепко выпивал – так это пережить можно. А что сапожник и подолгу в Москве пропадает – так даже хорошо. Может, слухи о легкомысленном поведении невесты не успели дойти до его ушей.
Двумя годами раньше Георгия, 20 марта 1894 года, у Жуковых родилась дочь Мария, а сын Алеша появился на свет 11 марта 1899 года, когда будущему маршалу исполнилось два года. Алеша, однако, прожил недолго – полтора года. От рождения он был очень слабым – сказался возраст родителей: Устинье под сорок, Константину под шестьдесят. Мать горько плакала и говорила: «А от чего же ребенок будет крепкий? С воды и хлеба, что ли?» Но сама не имела возможности присмотреть за Алешей.
Как и многие крестьяне в ту пору, Устинья поздней осенью и зимой, когда не надо было трудиться в поле, отправлялась на заработки в город. Она возила бакалейные товары из уездного Малоярославца торговцам в Угодский Завод. За поездку зарабатывала не больше рубля двадцати копеек. Жуков вспоминал:

«Мать была физически очень сильным человеком. Она легко поднимала с земли пятипудовые мешки с зерном и переносила их на значительное расстояние. Говорили, что она унаследовала физическую силу от своего отца – моего деда Артема, который подлезал под лошадь и поднимал ее или брал за хвост и одним рывком сажал на круп» (непонятно, правда, зачем дедушка издевался над бедным животным).
Через несколько месяцев после рождения Алеши мать вновь поехала на заработки, хотя, как признает Жуков, «соседи отговаривали ее, советовали поберечь мальчика, который был еще очень слаб и нуждался в материнском молоке. Но угроза голода всей семье заставила мать уехать, и Алеша остался на наше попечение (т. е., на попечение двух детей пяти и семи дет. – Б. С.)… Осенью похоронили его на кладбище в Угодском Заводе. Мы с сестрой, не говоря уже об отце с матерью, очень горевали об Алеше и часто ходили к нему на могилку».

Здесь Георгий Константинович немного сдвинул хронологию событий. В действительности несчастный Алеша умер не в первую свою осень, а во вторую. Он скончался 18 августа 1900 года, в неурожайное, голодное время. Ранее, в апреле того же года, Константин Жуков в числе других нуждающихся получил овес из общинных запасов.
Вопреки тому, что писал Георгий Константинович в анкетах и автобиографиях, Жуковы не были бедняками, а, как и большинство жителей Стрелковки, числились середняками, хотя по меркам, скажем, западноевропейских стран и даже более богатых земледельческих регионов Российской империи, вроде Области Войска Донского, Кубани или Юга Украины, их жизнь надо счесть скудной. Тем не менее в годы коллективизации многих из стрелковских середняков, ничем не отличавшихся по своему имущественному положению от родителей маршала, объявили кулаками и выслали из родных мест.
Середняком считался, в частности, тот, кто не имел недоимок по уплате налогов. В январе 1896 года, перед уходом в Москву на заработки, Константин Жуков полностью заплатил все налоги за предыдущий год в размере 17 рублей 3 копеек. И это тогда, когда недоимки числились почти за половиной жителей деревни. Впервые же недоимка за отцом Георгия Константиновича образовалась только в 1901 году, когда он платил за два тягла – свое и взрослого сына Григория, переселившегося в Москву.
В ухудшении положения Жуковых, как и других стрелковских крестьян, главную роль сыграли не неурожаи 1899-1900 годов, а экономический кризис, разразившийся на рубеже веков. Земля в Калужской губернии родила плохо, так что и в урожайные годы прокормиться с надела не было никакой возможности. Главный доход приносили отхожие промыслы. Например, за 1898 год сапожники-отходники из Стрелковки, к числу которых принадлежал и Константин Артемьевич, заработали в среднем 90 рублей – столько же, сколько и кузнецы, уступив в этом отношении только слесарям. Таких денег тогда вполне хватало для относительно безбедной жизни. Ведь летом того же 1898 года в Угодском Заводе пуд мяса стоил 4 рубля 40 копеек, пуд муки – 2 рубля 50 копеек, яйца – по 2 рубля десяток, а ведро вина – 5 рублей 60 копеек. Однако экономический кризис резко уменьшил спрос на услуги и кузнецов, и сапожников, и слесарей. Заработков стало не хватать. Тут еще часть денег у Жуковых отняла постройка нового дома взамен обвалившегося. И дошло дело до того, что Георгия и его сестру Марию порой соседи вынуждены были подкармливать щами и кашей.
После того, как отец окончательно осел в Стрелковщине, его единственными заказчиками стали такие же бедняки, как и он сам. Жуков вспоминал: «Мать часто ездила в город за грузом, а отец с раннего утра до поздней ночи сапожничал. Заработок его был исключительно мал, так как односельчане из-за нужды редко могли с ним расплатиться. Мать часто ругала отца за то, что он так мало брал за работу».
Несмотря на пристрастие к «зеленому змию», Константин Артемьевич Жуков пользовался уважением среди односельчан. Его не раз избирали представителем Стрелковки на волостной сход и ходатаем по общественным делам. Эти должности отнимали довольно много времени, а жалованья за них не полагалось. Вот когда в конце 1902 года Константина избрали полицейским десятским, низшим полицейским служащим, то за эту должность жалованье, пусть скромное, платили. Кстати, в протоколе об избрании десятских был указан и возраст Жукова – 58 лет, что тоже указывает на 1844-й как год рождения Константина Артемьевича.
Когда Егору исполнилось одиннадцать лет, родители решили, что настала пора сыну ехать в город и самостоятельно зарабатывать на жизнь. И Жуков отправился в Москву. О том, как это произошло, Георгий Константинович оставил запоминающийся рассказ в своих мемуарах; «Отец спросил, какое ремесло думаю изучить. Я ответил, что хочу в типографию. Отец сказал, что у нас нет знакомых, которые могли бы помочь определить меня в типографию. И мать решила, что она будет просить своего брата Михаила взять меня в скорняжную мастерскую. Отец согласился, поскольку скорняки хорошо зарабатывали. Я же был готов на любую работу, лишь бы быть полезным семье.
В июле 1908 года в соседнюю деревню Черная Грязь приехал брат моей матери Михаил Артемьевич Пилихин. О нем стоит сказать несколько слов.
Михаил Пилихин, как и моя мать, рос в бедности. Одиннадцати лет его отдали в ученье в скорняжную мастерскую. Через четыре с половиной года он стал мастером. Михаил был очень бережлив и сумел за несколько лет скопить деньги и открыть свое небольшое дело. Он стал хорошим мастером-меховщиком и приобрел много богатых заказчиков, которых обирал немилосердно.
Пилихин постепенно расширял мастерскую, довел число рабочих-скорняков до восьми человек и, кроме того, постоянно держал еще четырех мальчиков-учеников. Как тех, так и других эксплуатировал беспощадно. Так он сколотил капитал примерно в пятьдесят тысяч рублей».
Здесь мне хочется прервать Жукова для короткого комментария. Мышление у маршала, когда он работал над «Воспоминаниями и размышлениями», было вполне социалистическим. Георгий Константинович, похоже, верил, что его дядя исключительно по природной жадности дерет втридорога со своих заказчиков-богатеев, тогда как отец исключительно по причине добросердечия брал очень мало со своих односельчан. На самом деле в обоих случаях действовал законы рынка. Михаил Пилихин мог брать со своих клиентов ровно столько, сколько они готовы были заплатить с учетом качества работы и скорости исполнения заказа. Если бы мастер заломил втридорога, никто бы не стал у него шить шубы – ведь хороших скорняков в Москве и без Пилихина хватало. Точно также сапожник Константин Жуков не мог требовать с нищих крестьян больше, чем они могли заплатить. Иначе они продолжали бы ходить в рваных сапогах или перешли бы на лапти.
Георгий Константинович стремился представить родного, дядю эксплуататором-кровососом и показать читателям, что ничего общего с братом матери никогда не имел и расположением богатого родственника не пользовался. Жуков так описал свое знакомство с Пилихиным: «Вот этого своего брата мать и упросила взять меня в ученье. Она сходила к нему в Черную Грязь, где он проводил лето, и, вернувшись, сказала, что брат велел привести меня к нему познакомиться. Отец спросил, какие условия предложил Пилихин.
– Известно какие, четыре с половиной года мальчиком, а потом будет мастером.
– Ну что ж, делать нечего, надо вести Егорку к Михаилу. Через два дня мы с отцом пошли в деревню Черная Грязь. Подходя к дому Пилихиных, отец сказал:
– Смотри, вон сидит на крыльце твой будущий хозяин. Когда подойдешь, поклонись и скажи: «Здравствуйте, Михаил Артемьевич».
– Нет, я скажу: «Здравствуйте, дядя Миша!» – возразил я.
– Ты забудь, что он тебе доводится дядей. Он твой будущий хозяин, а, богатые хозяева не любят бедных родственников. Это ты заруби себе на носу.
Подойдя к крыльцу, на котором, развалившись в плетеном кресле, сидел дядя Миша, отец поздоровался и подтолкнул меня вперед. Не ответив на приветствие, не подав руки отцу, Пилихин повернулся ко мне. Я поклонился и сказал:
– Здравствуйте, Михаил Артемьевич!
– Ну, здравствуй, молодец. Что, скорняком хочешь быть? Я промолчал.
– Ну что ж, дело скорняжное хорошее, но трудное.
– Он трудностей не должен бояться, к труду привычен с малых лет, – сказал отец.
– Грамоте обучен?
Отец показал мой похвальный лист.
– Молодец! – сказал дядя, а затем, повернув голову к дверям, крикнул: – Эй, вы, оболтусы, идите сюда!
Из комнаты вышли его сыновья Александр и Николай, хорошо одетые и упитанные ребята, а затем и сама хозяйка.
– Вот, смотрите, башибузуки, как надо учиться, – сказал дядя, показывая им мой похвальный лист. – А вы все на тройках катаетесь.
Обратившись, наконец, к отцу, он сказал:
– Ну что ж, пожалуй, я возьму к себе в ученье твоего сына. Парень он крепкий и, кажется, неглупый. Я здесь проживу несколько дней. Потом поеду в Москву, но с собой его взять не смогу. Через неделю едет брат жены Сергей, вот он и привезет его ко мне.
На том мы и расстались. Я был очень рад, что поживу в деревне еще неделю.
– Ну, как вас встретил мой братец? – спросила мать.
– Известно, как нашего брата встречают хозяева.
– А чайком не угостил?
– Он даже не предложил нам сесть с дороги, – ответил отец. – Он сидел, а мы стояли, как солдаты. – И зло добавил: – Нужен нам его чай, мы с сынком сейчас пойдем в трактир и выпьем за свой трудовой пятачок».
В общем, все ясно. Богатый шурин свысока, с каким-то хамским снисхождением, второпях разговаривает с бедными зятем и племянником. Даже сесть и выпить стакан чаю с дороги им не предлагает. Дает понять, что уже тем облагодетельствовал живущих в нищете родственников, что взял к себе одиннадцатилетнего Егорку, избавил семью от лишнего рта, да еще и доходному ремеслу его обучит. Словом, показал Михаил Артемьевич свою мироедскую сущность.
И жилось Жукову у Пилихиных, если, опять-таки, верить «Воспоминаниям и размышлениям», ох как несладко! Хозяин нещадно эксплуатировал племянника, бил и даже чуть было не сорвал его учебу на вечерних общеобразовательных курсах. Георгий Константинович утверждал: «Минул год. Я довольно успешно освоил начальный курс скорняжного дела, хотя оно далось мне не без труда. За малейшую оплошность хозяин бил нас немилосердно. А рука у него была тяжелая. Били нас мастера, били мастерицы, не отставала от них и хозяйка. Когда хозяин был не в духе – лучше не попадайся ему на глаза. Он мог и без всякого повода отлупить так, что целый день в ушах звенело.
Иногда хозяин заставлял двух провинившихся мальчиков бить друг друга жимолостью (кустарник, прутьями которого выбивали меха), приговаривая при этом: «Лупи крепче, крепче!» Приходилось безропотно терпеть.
Мы знали, что везде хозяева бьют учеников – таков был закон, таков порядок. Хозяин считал, что ученики отданы в полное его распоряжение и никто никогда с него не спросит за побои, за нечеловеческое отношение к малолетним. Да никто и не интересовался, как мы работаем, как питаемся, в каких условиях живем. Самым высшим для нас судьей был хозяин. Так мы и тянули тяжелое ярмо, которое и не каждому взрослому было под силу».
Веселенькая картина, нечего сказать! И написано хорошо, чем-то напоминает «Детство» Горького, а хозяин Пилихин – деда Каширина. «Буревестнику» надо было всячески замаскировать свое купеческое происхождение, вот он и заставил своего автобиографического героя постоянно враждовать с дедом-эксплуататором. Рассказ Жукова тоже многих убедил. Я бы сам, быть может, ему поверил, не попадись мне на глаза воспоминания сына Михаила Артемьевича Пилихина Михаила Михайловича, двоюродного брата Жукова, одного из наиболее близких маршалу людей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90