Обратил я внимание и на дату поступления доноса на Егорова в канцелярию наркома – 26 января 1938 года. В самом тексте письма никаких дат нет, а говорится только, что последний раз с Тюленевым автор разговаривал «сегодня» – Значит, письмо к наркому должно было поступить в тот же день, когда было написано, и передал его, скорее всего, сам доносчик. Следовательно, 26 января 1938 года командир по фамилии Жуков должен был находиться в Москве. Напомню, что 28 января того же года партсобрание вкатило Георгию Константиновичу выговор. Кто бы стал за два дня до этого посылать комкора в Москву?
Полагаю, у читателей уже исчезли последние сомнения, что Жуков ни с какого боку не причастен к доносу на Егорова и сам этот донос в глаза не видел. Но кто же был автором рокового для Александра Ильича письма? В ответе на этот вопрос нам помогут «Воспоминания и размышления». Рассказывая о своей службе в 1919 году в 4-м кавполку 1-й Московской кавалерийской дивизии, Георгий Константинович целую страницу посвятил встрече со своим однофамильцем: «…Я познакомился с комиссаром дивизии, моим однофамильцем, Жуковым Георгием Васильевичем. Это произошло при следующих обстоятельствах. Однажды ранним утром, проходя мимо открытого манежа, я увидел, что кто-то „выезжает“ лошадь. Подошел ближе, вижу, сам комиссар дивизии. Зная толк в езде и выездке, захотел посмотреть, как это делает комиссар.
Не обращая на меня внимания, комиссар весь в поту отрабатывал подъем коня в галоп с левой ноги. Но как ни старался, конь все время давал сбой и вместо левой периодически выбрасывал правую ногу. Я не удержался и крикнул:
– Укороти левый повод!
Комиссар, ничего не говоря, перевел коня на шаг, подъехал ко мне и, соскочив, сказал:
– А ну-ка, попробуй.
Мне ничего не оставалось делать, как подогнать стремена и сесть в седло. Пройдя несколько кругов, чтобы познакомиться с конем, я подобрал его и поднял в галоп с левой ноги. Прошел круг – хорошо. Прошел другой – хорошо. Перевел с правой – тоже хорошо. Перевел с левой – идет без сбоя.
– Надо вести лошадь крепче в шенкелях, – наставительно заметил я.
Комиссар рассмеялся:
– Ты сколько лет сидишь на коне?
– Четыре года. А что?
– Так, ничего. Сидишь неплохо.
Разговорились. Комиссар спросил, где я начал службу, где воевал, когда прибыл в дивизию, когда вступил в партию. О себе он рассказал, что служит в кавалерии уже десять лет. Член партии с 1917 года. Привел в Красную Армию значительную часть кавалерийского полка из старой армии. По всему было видно, что это настоящий комиссар… С комиссаром Г.В. Жуковым я встречался потом не раз, мы беседовали с ним о положении на фронтах и в стране. Однажды он предложил мне перейти на политработу. Я поблагодарил, но сказал, что склонен больше к строевой. Тогда он порекомендовал поехать учиться на курсы красных командиров. Я охотно согласился. Однако осуществить это не удалось».
Здесь бросается в глаза сразу несколько деталей, делающих Георгия Васильевича весьма реальным кандидатом на авторство антиегоровского доноса. Раз он вступил в партию в 1917 году и прямо из старой армии в Красную привел большую часть кавполка, то в январе 38-го, как и доносчик, должен был состоять в рядах ВКП(б) и РККА 20 полных лет. Стаж же Георгия Константиновича был меньше. К началу 1938 года в партии будущий маршал состоял 18 лет и 10 месяцев, а в Красной Армии – 19 лет и 4 месяца. Можно предположить, что Г.В. Жуков был председателем полкового комитета. В этом качестве он действительно мог привести к большевикам большинство однополчан и стать делегатом армейского съезда.
Георгий Васильевич был значительно старше Георгия Константиновича – он родился в 1882 году. Последуй будущий маршал совету старшего товарища, выбери карьеру политработника – и не только не достиг бы высшей ступеньки советской иерархии, но и вряд ли бы остался в живых к началу Великой Отечественной войны. Политработников в 1937-1938 годах уничтожали особенно беспощадно. Георгий Константинович предпочел остаться строевым командиром. Но, что интересно, Георгий Васильевич тоже из комиссаров ушел. После гражданской войны он командовал 9-й Крымской кавдивизией, а с 1927 года был начальником Борисоглебско-Ленинградской кавалерийской школы. Вероятно, учли большой опыт службы в кавалерии. Как и Буденный, Г.В. Жуков окончил в составе Особой группы Военную Академию имени Фрунзе. Однако какой-либо выдающейся карьеры так и не сделал. В феврале 1938 года Георгий Васильевич был всего лишь комбригом. 22 февраля 38-го его наградили орденом Красной Звезды. Возможно, это была плата за донос на Егорова. Я почти не сомневаюсь, что именно Георгий Васильевич был автором того злополучного письма. Для окончательного доказательства данного факта требуется только установить документально, был ли Г.В, Жуков на съезде 1-й армии в ноябре 1917 года. Отмечу также, что «соавтора» доноса, И.В. Тюленева, наградили куда щедрее – он принял освободившийся после Егорова Закавказский округ. Может быть, еще одним запоздалым воздаянием за компромат на Егорова стало производство Георгия Васильевича в июне 1940 года в генерал-лейтенанты. Однако подлость не спасла его от репрессий. В годы Великой Отечественной войны он был арестован и отправлен в лагерь. Георгию Васильевичу посчастливилось дожить до реабилитации. В июне 1953 года тогдашний министр обороны Н.А. Булганин направил в МВД представление о пересмотре дел ряда осужденных ранее генералов. В их списке был указан и Жуков Г.В. Очень вероятно, что его тезка, Г.К. Жуков, в ту пору – заместитель Булганина – подсказал «партийному маршалу» это имя, вспомнив теплые беседы с комиссаром 1-й кавдивизии. После освобождения Георгий Васильевич прожил еще долгую жизнь. Он скончался в 1972 году.
Да, я могу с уверенностью утверждать: Георгий Константинович Жуков доносов не писал. Грехов на нем немало, но этого греха нет. И за Г.В. Жукова маршал ходатайствовал только потому, что не знал о доносе на Егорова. Доносчиков не жаловал и старался изгонять из армии. Хоть и не верил Георгий Константинович в Бога, был членом большевистской партии и служил преступному коммунистическому режиму Ленина – Сталина, но определенным моральным принципам следовал.
Мог унизить человека, даже уничтожить, но открыто, а не с помощью интриг и доносов.
6-м казачьим корпусом Жуков командовал меньше четырех месяцев – до назначения в июне 1938 года заместителем командующего Белорусским военным округом по кавалерии. В его ведении находились и только еще формирующиеся механизированные части. Жуков вынужден был перебраться в Смоленск, где располагался штаб округа. В июне 1939 года последовал неожиданный вызов из Минска в Москву. М.М. Пилихин вспоминал, что Жуков прибыл тогда в столицу сильно взволнованным, опасаясь разделить печальную судьбу Тухачевского, Уборевича, Егорова, Сердича и многих других: «…1 июня 1939 года его вызвали в Москву к К.Е. Ворошилову. Жуков приехал к нам в Брюсовский. Он не знал, что его ждет. Оставил чемоданчик и ушел в Наркомат обороны. Вернулся он очень поздно, первые слова его были! „Я голоден как волк“.
Мы его накормили, напоили, рано утром он уехал на аэродром. Прощаясь с нами, сказал: «Или вернусь с подарками, или не поминайте меня лихом».
Клавдия Ильинична сказала: «Возвращайтесь только с подарками». Куда он уехал, мы не спросили, а вскоре узнали из газет, что комкор Жуков командует войсками, защищающими дружественную нам Монголию от нападения японских захватчиков».
Путь Жукова лежал к реке Халхин-Гол, где советские и монгольские войска с трудом сдерживали натиск японской Квантунской армии.

Халхин-Гол

Много лет спустя после окончания Второй мировой войны Жуков, вспоминая Халхин-Гол, признался писателю Константину Симонову: «Я до сих пор люблю эту операцию». В устах того, кто руководил обороной Москвы в 41-м и брал Берлин в 45-м, эти слова дорогого стоят. Почему же сражение, в котором с каждой стороны дралось по усиленному корпусу, так запало в душу полководцу, командовавшему в Великую Отечественную войну фронтами с сотнями тысяч и миллионами бойцов? Потому, что это было первое выступление Георгия Константиновича на поле боя в роли военачальника. Впервые под началом у Жукова в боевых условиях оказался не эскадрон, а несколько дивизий и бригад. Главное же, дебют оказался весьма успешным.
Обстоятельства, в результате которых Жуков оказался на Халхин-Голе, он сам в беседе с Симоновым изложил следующим образом: «На Халхин-Гол я поехал так – мне уже потом рассказали, как все это получилось. Когда мы потерпели там первые неудачи в мае-июне, Сталин, обсуждая этот вопрос с Ворошиловым в присутствии Тимошенко и Пономаренко, тогдашнего секретаря ЦК партии Белоруссии, спросил Ворошилова:
– Кто там, на Халхин-Голе, командует войсками?
– Комбриг Фекленко.
– Ну, а кто этот Фекленко? Что он из себя представляет? – спросил Сталин.
Ворошилов сказал, что не может сейчас точно ответить на этот вопрос, лично не знает Фекленко и не знает, что тот из себя представляет. Сталин недовольно сказал:
– Что же это такое? Люди воюют, а ты не представляешь себе, кто у тебя там воюет, кто командует войсками? Надо туда назначить кого-то другого, чтобы исправил положение и был способен действовать инициативно. Чтобы мог не только исправить положение, но и при случае надавать японцам.
Тимошенко сказал:
– У меня есть одна кандидатура – командира кавалерийского корпуса Жукова…
Охарактеризовал меня с хорошей стороны, сказал, что я человек решительный, справлюсь. Пономаренко тоже подтвердил, что для выполнения поставленной задачи это хорошая кандидатура.
Я… был в округе на полевой поездке. Меня вызвали к телефону и сообщили: завтра надо быть в Москве. Я позвонил Сусайкову. Он был в то время членом Военного совета Белорусского округа. Тридцать девятый год все-таки, думаю: что значит этот вызов? Спрашиваю:
– Ты стороной не знаешь, почему вызывают? Отвечает:
– Не знаю. Знаю одно: утром ты должен быть в приемной Ворошилова.
– Ну что ж, есть!
Поехал в Москву, получил приказание: «Лететь на Халхин-Гол» – и на следующий день вылетел».
Лето 39-го было временем «бериевской оттепели», пришедшей на смену «ежовским заморозкам». Сажали теперь в основном чекистов из числа приверженцев опального наркома внутренних дел. Среди военных арестов стало гораздо меньше. Однако в армии еще не успели осознать происшедший поворот от массового террора к последующей реабилитации (в основном, уже в 41-м, накануне войны) части осужденных военачальников. Жуков, как и многие другие, по-прежнему боялся внезапных вызовов в Москву, к наркому. Помнил, что тех, кого после расстреляли, тоже вызывали к Ворошилову по срочным делам, а кончался вызов арестом, судом и казнью. Но все-таки в разговоре с Симоновым Георгий Константинович несколько сгустил краски: «На меня готовились соответствующие документы, видимо, их было уже достаточно, уже кто-то где-то бегал с портфелем, в котором они лежали. В общем, дело шло к тому, что я мог кончить тем же, чем тогда кончали многие другие. И вот после всего этого вдруг вызов и приказание ехать на Халхин-Гол. Я поехал туда с радостью». Не следует думать, будто командировка в Монголию спасла Жукова от почти неминуемого ареста. Ведь партийное взыскание, к тому же без всякой политической подоплеки, он получил еще в январе 38-го, и в последующие полтора года никаких неприятностей по службе не имел, сделав весьма успешную карьеру.
Новое назначение не только позволило Жукову впервые выступить в роли полководца, но и открыло путь к самым высшим постам в Красной Армии. Только вот само назначение вряд ли происходило так, как описал Жуков со слов то ли Тимошенко, то ли Пономаренко. С чего бы это вдруг Сталин стал обсуждать положение на Халхин-Голе с командующим Киевским округом Тимошенко и белорусским партийным секретарем П.К. Пономаренко, но без командующего Белорусским округом М.П. Ковалева и начальника Генштаба Б.М. Шапошникова? Больше доверия внушает рассказ Буденного о том, как именно был решен вопрос о назначении Жукова в Монголию – на совещании не у Сталина, а у наркома обороны. На этом совещании Семен Михайлович сам присутствовал;
– Видимо, Фекленко не понимает, как ему там надо действовать, – сказал нам К.Е. Ворошилов. – Мне кажется, туда надо послать кавалерийского начальника.
– Согласен с вами, Климент Ефремович, – поддержал Ворошилова Шапошников. – Нельзя сказать, что Фекленко не умеет воевать, но в Монголии действительно, нужен хороший кавалерист. По-моему, туда надо послать комбрига Жукова (к тому времени Георгий Константинович был уже комдивом. – Б.С.)». Присутствовавшие предложение Шапошникова поддержали. С кандидатурой Жукова Ворошилов отправился к Сталину, и Иосиф Виссарионович это назначение одобрил. Шапошников, неоднократно инспектировавший маневры Белорусского военного округа, очевидно, давно уже заметил Жукова как толкового и решительного командира.
В «Воспоминаниях и размышлениях» о своем прибытии в Монголию Георгий Константинович написал так: «К утру 5 июня мы прибыли в Тамцак-Булак, в штаб 57-го особого корпуса… Из доклада было ясно, что командование корпуса истинной обстановки не знает… Оказалось, что никто из командования корпуса, кроме полкового комиссара М.С. Никишева, в районе событий не был. Я предложил комкору немедленно поехать на передовую и там тщательно разобраться в обстановке. Сославшись на то, что его могут в любую минуту вызвать к аппарату из Москвы, он предложил поехать со мной М.С. Никишеву… Оценивая обстановку в целом, мы пришли к выводу, что теми силами, которыми располагал наш 57-й особый корпус в МНР, пресечь японскую военную авантюру будет невозможно, особенно если начнутся одновременно активные действия в других районах и с других направлений.
Возвратившись на командный пункт и посоветовавшись с командованием корпуса, мы послали донесение наркому обороны. В нем кратко излагался план действий советско-монгольских войск: прочно удерживать плацдарм на правом (восточном – Б. С.) берегу Халхин-Гола и одновременно подготовить контрудар из глубины. На следующий день был получен ответ. Нарком был полностью согласен с нашей оценкой обстановки и намеченными действиями. В этот же день был получен приказ наркома об освобождении… Н.Ф. Фекленко от командования 57-м особым корпусом и назначении меня командиром этого корпуса».
То же самое о своих первых шагах на Халхин-Голе Жуков говорил Симонову: «Первоначальное приказание было такое: „Разобраться в обстановке, доложить о принятых мерах, доложить свои предложения“. Я приехал, в обстановке разобрался, доложил о принятых мерах и о моих предложениях. Получил в один день одну за другой две шифровки: первая – что с выводами и предложениями согласны. И вторая: что назначаюсь вместо Фекленко командующим стоящего в Монголии особого корпуса».
Здесь Жукову можно верить. Скорее всего, он уже тогда предложил Москве начать постепенно наращивать силы для будущего контрудара. Вот только где и как наносить этот контрудар он еще, разумеется, не мог сказать ничего определенного. А о том, кто же именно предложил и спланировал тот контрудар, что советские войска нанесли в августе, по сей день не утихают споры. Жуков в мемуарах прямо не пишет, что конкретный замысел наступательной операции принадлежал ему. Ограничивается расплывчатыми фразами: «Командование советско-монгольских войск тщательно готовилось к проведению не позже 20 августа генеральной наступательной операции с целью окончательного разгрома войск, вторгшихся в пределы Монгольской Народной Республики. Для ее проведения по просьбе Военного совета в 1-ю армейскую группу войск (в нее был преобразован 57-й особый корпус 9 июля 1939 года, а четырьмя днями раньше была сформирована Фронтовая группа под командованием Г.М. Штерна. Ей подчинялись войска в Монголии и обе Отдельные Дальневосточные армии. – Б. С.) спешно перебрасывались из Советского Союза новые силы и средства, а также материально-технические запасы. Дополнительно подвозились две стрелковые дивизии, танковая бригада, два артиллерийских полка и другие части. Усиливалась бомбардировочная и истребительная авиация».
Однако еще в дни последних боев на Халхин-Голе среди подчиненных Жукова ходили слухи, будто он был не только исполнителем, но и автором плана окружения и уничтожения японских войск. Константин Симонов свидетельствует: «Как-то во время одного из своих заездов на Хамар-Дабу мне пришлось впервые столкнуться в военной среде с теми же самыми спорами о талантах и способностях, и притом почти в той же непримиримой форме, в какой они происходят у братьев писателей… Я сидел в одной из штабных палаток и разговаривал с командирами-кавалеристами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90