Мы можем более или менее точно датировать, когда состоялась встреча Жукова с Голиковым и Мулиным и обсуждение доноса Юнга. Дело происходит уже после ареста Уборевича, а этот арест произошел 29 мая. И до назначения Жукова командиром 3-го кавалерийского корпуса, последовавшего в июле, остается примерно месяц. Значит, разговор Георгия Константиновича с руководством округа происходил в июне 37-го, скорее всего, уже после того, как Тухачевский и Уборевич были осуждены и расстреляны. Но в этом случае заставить Голикова говорить о Рокоссовском как о враге народа Жуков мог только силой собственного воображения. В июне, равно как и в июле 1937 года, Константин Константинович пребывал на свободе и в добром здравии. Его арестуют позже, в августе месяце. Излагая беседу с Голиковым, Жуков скорее всего придумал ту ее часть, где член Военного совета округа спрашивает о связях с врагами народа, а бравый комдив, рыцарь без страха и упрека, открыто заявляет, что не верит в виновность своих друзей, не считает их врагами народа. Думаю, что Филипп Иванович действительно спросил Георгия Константиновича, дружил ли он с врагом народа Уборевичем. И Жуков честно ответил, что общался с бывшим командующим округом главным образом по служебным делам и понятия не имел, что Иероним Петрович замыслил заговор. Другие военачальники, названные Жуковым, в те дни еще на свободе гуляли. Например, Петр Александрович Смирнов был арестован только год спустя, 30 июня 1938 года. Из Белорусского же округа его перевели еще в 1935 году. А летом 1937 года Смирнов занимал высокий пост начальника политуправления РККА. Ему непосредственно и подчинялся Голиков, который, следовательно, никак не мог сменить «мужественного и талантливого военачальника» в Минске.
Кстати сказать, люди, знакомые с порядками кадровых перемещений в Красной Армии, сразу отметят: Представлению Военного совета Белорусского военного округа о назначении Жукова командиром 3-го кавкорпуса наверняка предшествовало указание со стороны Ворошилова и Буденного (вряд ли назначения командиров-кавалеристов производились без консультаций с Семеном Михайловичем).
Вскоре над головой Георгия Константиновича действительно сгустились тучи. Вот что он написал в «Воспоминаниях и размышлениях» о начале службы в 3-м кавкорпусе: «По прибытии в корпус меня встретил начальник штаба корпуса Д. Самарский. Первое, о чем он мне доложил, – это об аресте как „врага народа“ комиссара корпуса Юнга, того самого Юнга, который написал на меня клеветническое донесение Ф.И. Голикову. Внутренне я как-то даже был доволен тем, что клеветник получил по заслугам». Здесь мне хочется подчеркнуть, что доносчик пострадал только потому, что Ворошилов успел уже сделать свой выбор в пользу Жукова. Николая Альбертовича благополучно расстреляли в 1938 году.
Обстановка, по свидетельству Жукова, была мрачной: «…В большинстве частей корпуса в связи с арестами резко упала боевая и политическая подготовка командно-политического состава, понизилась требовательность и, как следствие, ослабла дисциплина и вся служба личного состава. В ряде случаев демагоги влияли голову и пытались терроризировать требовательных командиров, пришивая им ярлыки „вражеского подхода“ к воспитанию личного состава… Находились и такие, которые занимались злостной клеветой на честных командиров с целью подрыва доверия к ним со стороны солдат и начальствующего состава. Пришлось резко вмешаться в положение дел, кое-кого решительно одернуть и поставить вопрос так, как этого требовали интересы дела. Правда, при этом лично мною была в ряде случаев допущена повышенная резкость, чем немедленно воспользовались некоторые беспринципные работники корпуса. На другой же день на меня посыпались донесения в округ с жалобой к Ф.И. Голикову, письма в органы госбезопасности, „о вражеском воспитании кадров“ со стороны командира 3-го конного корпуса Жукова».
Далее Георгий Константинович рассказывает, как на партсобрании заступился за командира одной из дивизий корпуса В.Е. Белокоскова, которого обвиняли в близких отношениях с только что разоблаченными врагами народа Уборевичем, Сердичем, Юнгом и др. Несчастному грозило исключение из партии с практически неизбежным последующим арестом. Жуков же будто бы подчеркнул, что отношения Белокоскова с этими людьми носили чисто служебный характер, и предложил ограничиться обсуждением без каких-либо оргвыводов. Так и поступили.
Маршал прямо не утверждает, но у читателей «Воспоминаний и размышлений» создается впечатление, будто последующие репрессии по партийной линии могли быть вызваны его принципиальным поведением в деле Белокоскова. Кроме того, Жуков дает понять, что партсобрание, на котором его самого чуть было не исключили из большевистских рядов, состоялось через год или полтора после этого дела, когда он возглавлял уже 6-й казачий корпус, дислоцировавшийся в Осиповичах: «Как-то вечером ко мне в кабинет зашел комиссар корпуса (6-го, – Б.С.) Фомин. Он долго ходил вокруг да около, а потом сказал:
– Знаешь, завтра собирается актив коммунистов 4-й дивизии, 3-го и 6-го корпусов, будут тебя разбирать в партийном порядке.
Я спросил:
– Что же такое я натворил, что такой большой актив будет меня разбирать? А потом, как же меня будут разбирать, не предъявив мне заранее никаких обвинений, чтобы я мог подготовить соответствующее объяснение?
– Разбор будет производиться по материалам 4-й кавдивизии и 3-го корпуса, а я не в курсе поступивших заявлений, – сказал Фомин.
– Ну что же, посмотрим, в чем меня хотят обвинить, – ответил я Фомину.
На другой день действительно собрались человек 80 коммунистов, и меня пригласили на собрание. Откровенно говоря, я немного волновался, и мне было как-то не по себе, тем более что в то время очень легко пришивали ярлык «врага народа» любому честному коммунисту.
Собрание началось с чтения заявлений некоторых командиров и политработников… Указывалось, что я многих командиров и политработников незаслуженно обижал и не выдвигал на высшие должности, умышленно замораживал опытные кадры, чем сознательно наносил вред нашим вооруженным силам. Короче говоря, дело вели к тому, чтобы признать, что в воспитании кадров я применял вражеские методы. После зачтения ряда заявлений начались прения. Как и полагалось, выступили в первую очередь те, кто подал заявления.
На мой вопрос, почему так поздно поданы на меня заявления, так как прошло полтора-два года от событий, о которых упоминается в заявлениях, ответ был дан:
– Мы боялись Жукова, а теперь время другое, теперь нам открыли глаза арестами.
Второй вопрос: об отношении к Уборевичу, Сердичу, Вайнеру и другим «врагам народа». Спрашивается, почему Уборевич при проверке дивизии обедал у вас, товарищ Жуков, почему к вам всегда так хорошо относились Сердич, Вайнер и другие?
Затем выступил начальник политотдела 4-й кавдивизии С.П. Тихомиров… Его речь была ярким примером приспособленца. Он лавировал между обвинителями, а в результате получилась беспринципная попытка уйти от прямого ответа на вопросы, в чем прав и в чем не прав Жуков. Тихомиров уклонился от прямого ответа. Я сказал коммунистам, что ожидал от Тихомирова объективной оценки моей деятельности, но этого не получилось. Поэтому скажу, в чем я был не прав, а в чем прав, чтобы отвергнуть надуманные претензии ко мне.
Первый вопрос о грубости. В этом вопросе; должен сказать прямо, что у меня были срывы, и я был не прав в том, что резко разговаривал с теми командирами и политработниками, которые здесь жаловались и обижались на меня. Я не хочу оправдываться в том, что в дивизии было много недочетов в работе личного состава, проступков и чрезвычайных происшествий. Как коммунист, я, прежде всего, обязан был быть выдержаннее в обращении с подчиненными, больше помогать добрым словом и меньше проявлять нервозность. Добрый совет, хорошее слово сильнее всякой брани.
Что касается обвинения в том, что у меня обедал Уборевич – «враг народа», должен сказать, что у меня обедал командующий войсками округа Уборевич. Кто из нас знал, что он враг народа? Никто. Что касается хорошего отношения ко мне со стороны Сердича и Вайпера – могу сказать, что мы все должны бороться за то, чтобы были хорошие отношения между начальниками и подчиненными. Вы правы, критикуя мое плохое отношение к некоторым командирам, но не вправе критиковать меня за хорошее отношение ко мне Сердича и Вайнера. За это, скорее, надо было бы похвалить, чем бросать двусмысленные намеки и бездоказательные обвинения.
Относительно замечания начальника политотдела 4-й кавдивизии Тихомирова о том, что я недооцениваю политработников, должен сказать прямо: да, действительно, я не люблю и не ценю таких политработников, как, например, Тихомиров, который плохо помогал мне в работе в 4-й кавдивизии и всегда уходил от решения сложных вопросов, проявляя беспринципную мягкотелость, нетребовательность, даже в ущерб делу. Такие политработники хотят быть добрыми дядюшками за счет дела, но это не стиль работы большевика. Я уважаю таких политработников, которые помогают своим командирам успешно решать задачи боевой подготовки, умеют сами работать засучив рукава, неустанно проводя в жизнь указания партии и правительства, и, не стесняясь, говорят своему командиру, где он не прав, где допустил ошибку, чтобы командир учел это в своей работе и не допускал бы промахов.
Организаторы этого собрания, видимо, рассчитывали на то, чтобы исключить меня из партии или, в крайнем случае, дать строгое партийное взыскание, но коммунисты не пошли на это.
После критических выступлений собрание приняло решение, которое явилось для меня серьезной помощью. В решении партактива было сказано: «Ограничиться обсуждением вопроса и принять к сведению объяснение товарища Жукова Г.К.».
Откровенно говоря, для меня выступление начальника политотдела 4-й кавалерийской дивизии С.П. Тихомирова было несколько неожиданным. Мы работали вместе около четырех лет. Жили в одном доме. Как начальник политотдела и мой заместитель по политчасти он меня, безусловно, не удовлетворял (спрашивается, почему же тогда за четыре года Георгий Константинович ни разу не поставил вопрос о замене Тихомирова? – Б. С.), но в частной жизни, как человек, он был хороший во всех отношениях и ко мне всегда относился с большим тактом и уважением (подозреваю, что неудовлетворенность Жукова работой своего заместителя возникла только после злополучного партсобрания. – Б.С.). Он всегда подчеркивал, что как единоначальник я являюсь полноценным политическим руководителем и пользуюсь настоящим партийным авторитетом у командного, состава, в том числе и у политработников.
Когда кончилось собрание, я не утерпел и спросил Тихомирова:
– Сергей Петрович, вы сегодня обо мне говорили не то, что всегда, когда мы работали вместе в дивизии. Что соответствует истине – ваши прежние суждения обо мне или та характеристика, которая была дана вами сегодня?
Он ответил:
– Безусловно та, что всегда говорил. Но то, что сегодня сказал, – надо было сказать. Я вспылил и ответил:
– Я очень жалею, что когда-то считал тебя принципиальным товарищем, а ты просто приспособленец.
С тех пор я перестал считать его своим товарищем. При встречах с ним отвечал только на служебные вопросы».
Опять перед нами сказочный богатырь, легко поражающий врагов, в том числе и оборотня – бывшего друга-комиссара. Симонову же Жуков по этому поводу рассказывал уже нечто совсем апокрифическое. Будто бы Сталин, когда Тимошенко назвал ему «командира кавалерийского корпуса Жукова» (на самом деле тогда – уже заместителя командующего округом) в качестве кандидата на пост командующего на Халхин-Голе, заявил: «Жуков… Жуков… Что-то я не помню эту фамилию». Тогда Ворошилов напомнил: «Это тот самый Жуков, который в тридцать седьмом прислал вам и мне телеграмму о том, что его несправедливо привлекли к партийной ответственности». «Ну, и чем дело кончилось?» – спросил Сталин. Ворошилов, как утверждал Жуков, ответил, что все кончилось благополучно: выяснилось, что для привлечения к ответственности не было оснований.
Я не знаю, как именно проходило то памятное Жукову партсобрание, не знаю, сохранился ли где-нибудь его протокол. Не знаю даже, выступал ли на нем С.П. Тихомиров – один из немногих политработников, кому посчастливилось избежать репрессий в 1937-1938 годах. Зато знаю точно: насчет времени, хода и исхода партсобрания и о посланных Сталину и Ворошилову телеграммах, будто бы приведших к отмене несправедливого решения, Георгий Константинович откровенно врет. Иначе не скажешь. Потому что в автобиографии, датированной 13 июня 1938 года, Жуков прямо писал: «Партвзыскание имею – „выговор“ от 28.1.38 г. за грубость, за зажим самокритики (? – что значит сия абракадабра на партийном жаргоне – я не знаю; зажим критики – еще понять можно: не позволяет подчиненным критиковать командира, но что же такое „зажим самокритики“? То ли Жуков не позволял другим критиковать самих себя, то ли каким-то образом подавлял собственные порывы к самобичеванию? – Б,С.), недооценку политработы, за недостаточную борьбу с очковтирательством. Связи с врагами ни у меня, ни у моей жены не было и нет. С 25 февраля 1938 года выдвинут командиром части 6323 (т. е., командиром 6-го казачьего кавалерийского корпуса. – Б.С.). Проходил проверку при отделе, руководящих парторганов ЦК ВКП(б). Приказом НКО № 063 выдвинут заместителем командующего войсками Белорусского военного округа (в связи с этим и была написана автобиография. – Б. С.)».
Легко убедиться, что партсобрание, о котором рассказал Жуков в своих мемуарах, состоялось 28 января 1938 года, еще в бытность Георгия Константиновича командиром 3-го кавкорпуса. И разбирали там наверняка не события полутора– или двухгодичной давности, а итоги полугодичного командования корпусом. Очевидно, за это время Жуков успел своей грубостью и хамством, что называется, «достать» многих командиров и политработников, которые и выступили инициаторами обсуждения его поведения на собрании. И партийная организация, вопреки жуковскому утверждению в «Воспоминаниях и размышлениях», отнюдь не «ограничилась обсуждением вопроса», а вынесла командиру корпуса полновесный выговор. Только вот никаких политических обвинений против Жукова не было. Иначе никто бы не рискнул выдвинуть его командиром самого мощного в Белорусском округе корпуса. Неслучайно Жуков отмечал в мемуарах, что «6-й корпус но своей подготовке и общему состоянию стоял выше 3-го корпуса» и «по своей боеготовности был много лучше других частей» (получается, что 3-й корпус под жуковским руководством так и не успел стать передовым).
Вот о другом пункте обвинений, насчет очковтирательства, Георгий Константинович в мемуарах предпочел ничего не писать. По всей видимости, речь шла о том, что донесения из частей корпуса приукрашивали показатели боевой и политической подготовки, а Жуков к таким донесениям порой относился некритически.
Для Ворошилова, однако, грубость по отношению к подчиненным большим грехом никогда не являлась. Да и очковтирательство было общераспространенным явлением в Красной Армии, как и во всей стране. Вряд ли 3-й кавкорпус как-то особо выделялся здесь в худшую сторону. Что же касается отраженных в выговоре обвинений в «недооценке политработы» и загадочном «зажиме самокритики», то по сравнению с сотнями и тысячами осужденных «заговорщиков» и «шпионов» это была сущая ерунда. Людей для замещения высших командных должностей, освобождаемых арестованными «врагами народа», катастрофически не хватало. Поэтому командир с неснятым партвзысканием, но зато остающийся на хорошем счету у руководства наркомата обороны, в ту пору был вполне приемлемой кандидатурой для выдвижения на новые ступеньки военной иерархии.
Предшественник Жукова в 6-м кавкорпусе комкор Елисей Иванович Горячев был одним из тех, кто судил Тухачевского, Якира, Уборевича и других участников мнимого «военно-фашистского заговора». Через восемь месяцев после суда он получил повышение: был назначен заместителем командующего Киевским военным округом Тимошенко. Однако вскоре на одном из партсобраний Горячеву припомнили дружбу с тем же Уборевичем, Сердичем и другими «врагами народа». Елисей Иванович неизбежного финала ждать не стал, оказаться в шкуре Тухачевского и испытывать предсмертные унижения не захотел. Он просто застрелился. В то время и руководство Белорусского военного округа успело смениться. Преемник Уборевича командарм 1-го ранга И.П. Белов был арестован 7 января 1938 года. Новый командующий М.П. Ковалев, командарм 2-го ранга (один из немногих носителей этого высокого звания, избежавший репрессий) подбирал кадры для замещения освободившихся вакансий в штабе округа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90