- Я знаю. Тогда вы, наверное, поймете, в чем щекотливость моего положения? Как старый друг вашего отца, я не могу причинить вам вреда. Как член одной из партий, я обязан содействовать разгрому партии противостоящей. И ради вас, какие бы я ни питал к вам чувства, я не могу пренебречь своим долгом, своими обязательствами перед известными лицами...
- Я все прекрасно понимаю, - кивнул д'Артаньян. - Но разве я просил вас о снисхождении? Черт побери, я его от вас и не приму! В конце концов, я - не малое дитя и совершенно сознательно выбираю свою дорогу!
- Это достойный гасконского дворянина ответ, - произнес де Тревиль удрученно. - Но попробуйте представить, какие душевные терзания меня ждут, если когда-нибудь придется...
- Что вас больше волнует - моя участь или собственное душевное спокойствие?
- Положительно, д'Артаньян, вы слишком быстро повзрослели...
- Это все Париж, - сказал д'Артаньян. - Такой уж это город, тут взрослеют быстро, потому что жизнь не знает ни снисхождения, ни благодушия по отношению ко всем нам...
- Я мог бы вам помочь.
- Каким образом? - с любопытством спросил д'Артаньян.
- Вы совсем молоды, и вас никак нельзя назвать закосневшим сторонником кардинала, и никак нельзя сказать, что вы бесповоротно отрезали себе дорогу к отступлению...
- Черт побери, что вы понимаете под отступлением? - взвился д'Артаньян. - Я сроду не отступал и не собираюсь этому учиться!
- Простите, я неточно выразился, - примирительно произнес де Тревиль. - Пожалуй, следовало бы сформулировать иначе.... Вам еще не поздно расстаться с прежними заблуждениями, исправить те ошибки, что вы совершили по юношеской горячности. Я выражаю не собственные мысли... то есть не только собственные мысли, но и намерения известных лиц...
- Проще говоря, ее величества?
- Ну хорошо, хорошо... - поморщился де Тревиль. - Без всякой дипломатии... Вот именно, ее величества. Был разговор... Ее величество осознает, что вы - еще совсем молодой человек с неустоявшимися взглядами и убеждениями. Королева готова помочь вам выбрать правильную дорогу. Черт побери, вы зарекомендовали себя сильным и опасным человеком, а с такими сплошь и рядом торгуются. Вам, моему земляку, повезло, быть может, еще сильнее, чем мне: с вами готова торговаться сама королева Франции. Право же, это большая честь!
- Не спорю.
- Вы готовы?
- Выслушать я всегда могу... Меня от этого не убудет.
- Отлично, - сказал де Тревиль со вздохом облегчения. - Ее величество предлагает вам оставить нынешнюю, совершенно не подходящую для вас компанию и перейти на ее сторону. Ей нужны такие люди, как вы. Одно ваше слово - и вы выйдете из этого кабинета гвардейцем мушкетеров короля. Я, со своей стороны, клянусь чем угодно, что прежние недоразумения будут сглажены, прежняя рознь забыта, и я приложу все силы, чтобы покровительствовать сыну моего старого друга. Вы далеко пойдете и подниметесь гораздо выше, чем мог бы вас поднять кардинал. Чересчур опасно полагаться на министра, на временщика...
- Ну, а как быть, если этот временщик служит Франции?
- Мы все служим Франции, д'Артаньян...
- В самом деле? - усмехнулся гасконец. - Странные кое у кого представления о благе Франции, господин граф... Считается совершенно естественным ради блага Франции вступать в заговоры с иностранными державами, принимать у них золото и оружие, обещать им пограничные крепости и города, готовить убийство министров и даже самого короля...
В глазах де Тревиля сверкнула молния:
- Следите за выражениями, д'Артаньян! Я не замешан ни в чем подобном!
- Не сомневаюсь, - сказал д'Артаньян. - Но другие все это проделывали... и, боюсь, проделают еще не раз. Более того, ваше благородство служит той ширмой, за которой вольготно разместились менее благородные помыслы. Знаете, совсем недавно мне довелось столкнуться со случаем, когда карточные мошенники из квартала Веррери устроили притон в доме одного старого и благородного дворянина с наилучшей в свете репутацией. Он служил им именно такой вот ширмой, за которой очищали карманы глупцов с помощью фальшивых козырей и налитых свинцом костей... Господин граф, вы знаете герцогиню де Шеврез и герцога Анжуйского... впрочем, уже Орлеанского, гораздо лучше меня. Неужели вы всерьез верили, что эти люди движимы исключительно благородной целью избавить государство от негодяя Ришелье? Что они будут рисковать всем, что имеют, ради того, чтобы вздохнули свободно благородные люди вроде вас? Вы искренне полагаете их бескорыстными благодетелями?
На лице де Тревиля отражались досада, горечь, неловкость.
- Д'Артаньян, вы еще не искушены в политике, - сказал он, на миг опустив глаза. - Вы плохо понимаете, что порой приходится идти на союз с людьми, быть может, и не вполне достойными, но стремящимися к тем же целям... Такова политика...
- Да провались она ко всем чертям, ваша политика! - закричал д'Артаньян, уже не сдерживаясь. - А если бы мы опоздали и они убили бы короля?! В жизни не поверю, что вы с такой же преданностью служили бы королю Гастону... или королю Бекингэму! Черт побери, де Тревиль, неужели эта ваша политика разрешает сидеть в дерьме по самые уши, милуясь с откровенными подонками?!
- Говорите тише! - воскликнул де Тревиль. - И у стен есть уши...
- Вот она, ваша политика, - тихо продолжал д'Артаньян, грустно кривя губы. - Вы боитесь говорить откровенно в собственном кабинете, в собственном доме...
- Да поймите, мы ни за что не допустили бы того финала, о котором вы упомянули...
- Ах, как все вы чисты и решительны, - усмехнулся д'Артаньян. - Ну, а если другие заранее предусмотрели, что вы не одобрите иных крайностей, и приняли свои меры, чтобы заставить вас замолчать навсегда? Вы уверены, что за спиной у вас не было человека, готового вонзить вам нож в сердце? Что же вы молчите, граф? У некоторых персон были свои персональные убийцы, готовые подправить жизненные и политические планы вышеозначенных персон...
Де Тревиль посмотрел на него с такой затаенной болью, что д'Артаньян на миг преисполнился жалости и сочувствия, но только на миг. В конце концов, слишком серьезными и кровавыми были дела, чтобы поддаваться обычному человеческому сочувствию, и причина не в черствости, отнюдь, - скорее уж в верности и долге...
- Ваше молчание красноречивее любых слов, граф, - тихо произнес д'Артаньян. - В глубине души вы, быть может, прекрасно отдаете себе отчет, во что ввязались, согласившись на эту вашу политику...
- Довольно! - воскликнул де Тревиль. - Я не нуждаюсь в сочувствии мальчишки, романтического и наивного!
- Пару минут назад вы назвали этого мальчишку жестоким и в одночасье повзрослевшим...
Де Тревиль уже совершенно овладел собой. Он сказал холодно:
- Оставим эти словесные игры, д'Артаньян. Поговорим лучше о моем предложении.
- Вряд ли в этом есть особенная нужда, - решительно сказал д'Артаньян. - Я вынужден его отклонить без особенных раздумий. Поверьте, граф, тут нет ничего от юношеской скоропалительности, я все обдумал гораздо раньше... Понимаете ли, это очень просто объяснить. Помните, как я явился к вам, растерянный, чужой в Париже, не знающий никого и ничего? Вы изволили отвергнуть меня. О, поверьте, я нисколечко не обижаюсь на вас, вы были правы, вы поступали так, как подсказывало разумение и опыт... Повторяю, у меня нет ни обиды, ни мстительности - в конце концов, никто не обязан верить явившемуся неизвестно откуда пришельцу без единой рекомендательной строчки, к тому ж с ходу взявшегося вам жаловаться на ваших лучших людей... Так что вы были совершенно правы. Но, видите ли... Нашлись и другие. Они приняли меня в свои ряды, не ища никаких особенных выгод, без далеко идущих целей. Попросту приняли во мне участие, не требуя ничего взамен, любой человек был бы глубоко благодарен за столь доброе отношение, но не в одной благодарности дело, вернее, уже не в благодарности. За это время я стал там своим, вы прекрасно понимаете, где... Я дрался вместе с ними, их цели - мои цели, их задачи - мои задачи, я к этому пришел своим умом, без принуждения и подсказки. Теперь уже вы поймите мое положение. Так сложилось, что все мои друзья - там, а все мои враги - здесь. Меня дурно приняли бы "синие плащи", а "красные" совершенно справедливо посчитали бы перебежчиком и предателем. Все, что я мог бы еще вам сказать, господин граф, пожалуй, заключается в одном-единственном слове - поздно. Ваше предложение запоздало. Было время, когда я принял бы его, себя не помня от искренней и горячей благодарности, и почитал бы вас единственным на свете благодетелем. Но не теперь. Вы опоздали, граф... Я не могу предать своих друзей, единомышленников, тех, кто не далее как сегодня спас мне жизнь и кое-что ещё, что, быть может, важнее моей ничем не выдающейся жизни. Я не могу предать кардинала, потому что служу ему искренне, я понимаю, чего он хочет, и готов в этом сопутствовать...
Де Тревиль долго молчал, глядя на него с непонятным выражением лица. Странное дело, но д'Артаньян отчего-то почувствовал жалость к этому сильному и незаурядному человеку. В некотором смысле оба они были обречены поступать так, а не иначе - ни честь, ни жизнь, ни судьба не оставляли им другого выбора, и было мучительно больно это осознавать.
- Д'Артаньян, д'Артаньян... - произнес наконец де Тревиль с неподдельным сожалением. - Ну что же, переубедить я вас не могу. Вы поступаете совершенно правильно... но, быть может, делаете ошибку. Как дворянин я восхищаюсь вами, но как верный слуга ее величества вынужден заметить, что вы поступаете крайне неосмотрительно, и это повлечет самые губительные последствия для вашей карьеры.
- Как знать, господин граф, - сказал гасконец. - Как знать...
- Могу вам пообещать одно: лично я никогда не стану ничего умышлять против вас. Но и воспрепятствовать ничему не смогу, в силу взятых на себя обязательств я даже не смогу хотя бы один-единственный раз предупредить вас, если мне что-то станет известно... Вам угрожает нешуточная опасность, вам многого не простят.
- Ну, это мне уже известно, - сказал д'Артаньян. - Что же, спасибо и на том... В сущности, господин де Тревиль, в нашем с вами положении нет ничего нового. Мы с вами всего-навсего смотрим на одно и то же с двух разных точек зрения. Вы давненько не бывали в Гаскони, но, без сомнения, помните, что мы, гасконцы, называем примыкающий к нашей стране залив Гасконским, а наши соседи, испанцы, именуют его Бискайским. Но сам залив - один и тот же. То, что его именуют двумя разными названиями, решительно ничему не мешает и ничего не меняет - те же волны, приливы и отливы, бури и корабли...
И он решительно поднялся, раскланявшись со всей возможной грацией.
- Вы обдумали все? - спросил де Тревиль, тоже поднявшись из-за стола.
- Не сегодня, граф, - сказал д'Артаньян, - Отнюдь не сегодня. У меня было достаточно времени, честное слово.
- Берегитесь. Это все, что я могу вам сказать.
Д'Артаньян, уже повернувшийся было к двери, остановился и, поколебавшись, ответил:
- Право же, господин де Тревиль, я могу от чистого сердца посоветовать вам то же самое. Движимый столь же дружескими чувствами, что и вы...
- Мы более не можем оставаться друзьями.
- Я понимаю. Но ничего не могу изменить, господин граф. В конце концов, мы оба гасконцы и прекрасно понимаем, что иного поворота событий нельзя было и ожидать в данных условиях... Всего наилучшего!
С этими словами д'Артаньян решительно вышел из кабинета, не оглядываясь и стараясь не поддаваться охватившей его смертной тоске, - невероятно тяжело осознавать, что гасконцы способны в одночасье сделаться врагами...

Глава седьмая
Цена головы

К некоторому облегчению д'Артаньяна, за время его отсутствия ни с верным Планше, ни тем более с лошадьми ничего не произошло. Планше дожидался его на огромном вымершем дворе, расхаживая с мушкетом наперевес и зорко озираясь, как примерный часовой.
- Ах, сударь! - воскликнул он с облегчением. - Столько я тут передумал... Двор пустой, смеркается, всякая чушь в голову лезет...
- Успокойся, Планше, - сказал д'Артаньян задумчиво, беря у него поводья. - Мы приятно поговорили с господином капитаном королевских мушкетеров, только-то и всего...
"Если не считать, что королева Франции теперь рассердится на меня еще пуще, - подумал он, вскакивая в седло. - Но об этом не стоит говорить моему славному малому - он, конечно, парень верный, но далеко не всякий отважится и далее служить человеку, которого ненавидит сама королева Франции..."
Когда он поставил лошадь в конюшню и направлялся ко входной двери в неотступном сопровождении Планше с мушкетом, навстречу ему двинулся от тумбы ворот молодой человек в кожаном камзоле и шляпе с пушистым белым пером - наряде, который сам д'Артаньян носил совсем недавно. Правда, гвардеец этот ему был положительно незнаком.
Учитывая все сегодняшние события, нет ничего странного в том, что д'Артаньян, держа руку поближе к шпаге, окинул улицу подозрительным взглядом, но нигде не увидел притаившихся злодеев, никто не торопился нападать на него скопом, вечерняя улица была на удивление тиха, безмятежна и пуста...
- Я имею честь видеть шевалье д'Артаньяна? - спросил незнакомец, кланяясь со столичной непринужденностью.
- Совершенно верно, сударь, - вежливо ответил гасконец, не переставая, впрочем, зорко озирать улицу. Ему не понравилось, что молодой человек держался столь скованно и напряженно, что это ощутил бы и менее чуткий человек, не говоря уж о д'Артаньяне, чьи нервы были напряжены до предела...
- Мое имя шевалье де Невилет, - сообщил незнакомец, беспокойно озираясь. - У меня к вам чрезвычайно важное дело, которое не терпит отлагательства... Мы можем подняться к вам?
- Разумеется, - сказал д'Артаньян. - Прошу вас, сударь, идите вперед...
Он смотрел в оба, но, оказавшись на лестнице, умерил подозрительность - уж с одним-единственным злоумышленником, да еще у себя дома, где, как известно, и стены помогают, он как-нибудь справится. Шпага при нем, на стене висит целая коллекция трофейных, есть заряженные пистолеты, поблизости верный Планше...
- Вина? - предложил д'Артаньян на правах радушного хозяина.
- Не откажусь, сударь...
Молодой человек единым махом осушил свой стакан - с видом не закоренелого пьяницы, а опять-таки крайне взволнованного человека.
- Выпейте еще, - сказал д'Артаньян непринужденно. - Мне чудится, любезный де Невилет, или вы в самом деле чем-то ужасно расстроены? Ба, да вы места себе не находите...
- Вы правы, - с принужденным смешком признался странный гость. - Даже не знаю, с чего начать...
- Знаете что? - спросил д'Артаньян. - Начните с самого начала. Это, право же, отличнейший способ, дальше все пойдет, как по писаному, можете мне поверить... Великолепный способ, я его давненько предпочитаю всем прочим... Черт побери, начните же с начала!
- Вы полагаете? - нервно спросил гость.
- Честное слово! - заверил д'Артаньян. - Самый лучший способ!
- Дело в том, господин д'Артаньян, что обстоятельства сложились так... что именно я обязан вас убить...
Школа кардинала - великая школа. Д'Артаньян не двинулся с места, не пошевелился даже, но молниеносно окинул взором и комнату, и гостя, и его шпагу, прикинул мысленно не менее трех вариантов как нападения, так и защиты. И после этого спросил самым непринужденным, даже добродушным тоном, напоминавшим мурлыканье любимого кардинальского кота:
- Дорогой господин де Невилет, а не объясните ли, откуда вдруг у вас возникло подобное желание? О, я человек достаточно широких взглядов и соглашусь, что подобное желание с некоторых точек зрения вполне понятно и объяснимо, хотя сам я, как вы, должно быть, понимаете, отношусь к нему без малейшего восторга, как сторона, безусловно, крайне пристрастная... Я признаю за вами право питать желание меня убить...
- Да что вы! - воскликнул гость растерянно. - Я вовсе не питаю такого желания...
- Как выразился бы мой наставник и покровитель кардинал Ришелье, интрига приобретает интерес... - протянул д'Артаньян. - По-моему, дело запутывается. Сами вы вовсе не горите стремлением меня убить, но обязаны, понимаете ли... Вам кто-то приказал?
- Можно и так сказать...
- Послушайте, дражайший де Невилет, - сказал д'Артаньян, не настроенный разгадывать шарады и ребусы, в противоположность своему доброму знакомому Рене де Карту, коему без этого и жизнь не мила, - вам не кажется, что вы ведете себя странно?
- Простите!
- Нет уж, это вы меня простите! - живо воскликнул д'Артаньян. - У меня был чертовски трудный день, и я устал, как добрая дюжина дровосеков, только и мечтаю об отдыхе. Тут являетесь вы и начинаете разводить загадки вокруг намерения меня убить. Я согласен, тема довольно серьезная, а я - лицо заинтересованное, и все же... Если вы намерены меня убить - что ж, попробуйте прямо здесь и сейчас! Если у вас что-то другое на уме - выкладывайте, черт возьми! Прикажете ломать тут с вами голову всю ночь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41