окуйте тело мое доспехами р
атными, и, если я немного отступлю от клятв моих, залейте меня живую волнам
и реки Волхова, я не стою земли.
Ц И мы тоже! Ц подхватили все.
Ц Завтра поступаем по общему условию!
Ц Утро вечера мудренее, Ц говорили между собою, расходясь, гости.
Ц Каково же завтра проглянет день?
«Что-то темно! Уж не суждены ли нам вечные сумерки», Ц думали робкие, и ско
ро чудный дом Марфы опустел и замолк как могила.
На одном конце стола, покрытого длинной полостью сукна, стоял ночник: ого
нь трепетно разливал тусклый свет свой по обширной гриднице; на другом к
онце его сидела Марфа в глубокой задумчивости, облокотясь на стол. Ее гру
дь высоко вздымалась. Печаль, ненависть, злоба, сомнение о сыновьях сверк
али в ее глазах.
Ц Итак отныне я не женщина, Ц воскликнула она. Ц Прочь же эти уборы!
Она сорвала с головы своей покрывало, и две длинные косы, иссиня-черные, к
ак вороново крыло, расплелись и скатились волнами на ее могучие плечи.
Когда волнение ее несколько улеглось, ей представился отец Зосима с коро
тким и вместе укоряющим взглядом. От сердца ее отлегло, на душе стало свет
лее и слеза умиления скатилась из ее глаз.
Она вздохнула было с облегчением, но вдруг ее взор упал на лезвие сабли, за
бытой Болеславом Зверженовским.
Вид этой сабли снова напомнил ей все.
Она схватила косу и мгновенно обрезала ее.
«Свершилось!» Ц пронеслось в ее голове.

V. Новгородская бывальщина


Багровая заря взошла на небо и бросила свой красноватый отблеск на землю
. Настало раннее утро. Погода была переменчива. Порой ветер разгонял обла
ка и показывалось солнышко, то опять оно заволакивалось тучами, черным с
аваном повисшими над Новгородом.
Снова, как и вчера, ударили в вечевой колокол со двора Ярославова, и пронзи
тельный звук его разлился по окрестностям. Народ, только что успокоенный
накануне Феофилом, не знал, как и разгадать причины нового призыва на общ
ественный совет. Улицы заволновались, и ропотный шум толпы все усиливалс
я и усиливался на Софийской площади.
Около самых ворот веча, осажденных со всех сторон народом, стоял старик с
длинной, седой как серебро бородой, в меховой шапке с куньей оторочкой и д
линными подвязными наушниками, зипун на нем был серый, на овчинном подбо
е, в руках держал он толстую, суковатую палку, с широким литым набалдашник
ом из меди. Хотя морщины складками облегали его лицо, но глаза, из-под седы
х нависших бровей, горели огнем юности, особенно когда он, рассказывая пр
о былую старину окружавшим его любопытным, приправлял свой рассказ разн
ыми прибаутками, присказками и присловьями и, переносясь на много лет на
зад, подражал молодецким движениям.
Ц И что за времена настали нонеча! Ц говорил он. Ц Чуть враг за лишком
Ц и поникнут головами так низко, что шапка валится. Со страха, вестимо, ис
кра кажется больше полымя. Износил я на плечах своих десятков семь с золо
тником годов, и изучился видеть, что черно, что бело. Бывало, кто не слыхал, к
то не видал Новгорода Великого далеко? Тот город то-то привольный, то-то м
огучий! Ц говаривали и немчины, и литвины, и все иноземные людины: ганзей
цы и мурмане, гречины и татары, бывшие в нем не как врага, а как гости, Ц люб
или заглядываться на позолоченные главы церквей его, разгуливать по шир
оким улицам и любоваться на площадях и в балаганах всеми товарами заморс
кими! Тут раскиданы и меха пермские, и полотна фламсендские, и ковры перси
дские, и соболи сибирские, и камки хрущатые, и бахромы золотниковые, и всяк
ие снадобья хитротканные, и седла азиатские, и камни самоцветные, и жемчу
га бурлицкие, и уздечки поборные, и всякие узорья выписные. Всего грудами
навалено было перед чужеземными зеваками Ц отдай деньги и бери добра ск
олько хочешь, сколько можешь.
В мирное время задает всякий пир на весь мир! Отъедайся, отпивайся душа, хо
ди стена на стену, али заломи набок шапку отороченную, крути ус богатырск
ий да заглядывайся на красоточек в окошечки косящатые; затронул ли опять
кто, отвечай огнем, да копьем, да стрелами калеными, прослышат ли про кара
ван ливонский, али чей-либо ненашенский Ц удальцы новгородские разом о
скачат его, подстерегут и накинутся с быстротой соколиной раскупориват
ь копьями добро, зашитое в кожи, а меж тем Ц косят часто головы провожатых
, как маковинки. Бывало, одурь возьмет, как давно нет дела рукам; ну что, сиди
на печи, да гложи кирпичи Ц разучишься и шевелить мечом; ждешь, не дождеш
ься, когда-то грохнет вечевой колокол, а уж как закатится, любо сердцу мол
одецкому, вспрыснет его словно живою водою радость удалая. Уж так забьет
ся, так заскачет ретивое, как конь необъезженный в чистом поле, того и гляд
и, что выскочит в пригоршню. А бились мы с Чудью и с Ямью, и с своими, и с чужим
и, и морем, и сухим путем, и Наровою, и Волгою, и по Нову-озеру неслось наше оп
олчение на несчетных судах. На кого наскочили, тот разведывайся; куда при
шли, там и дома. В Кострому ли, в Тверь ли, в Ярославль ли, под Астрахань ли бо
гатую, рады не рады Ц принимайте гостей, выносите калачей на золотых блю
дах, на серебряных подблюдниках, выкатывайте бочки медов годовалых и чок
айтесь с ними зазванными пирами; а если хозяева попросят расплаты, рассч
итывайся мечами, да бердышами, да бери с них сдачи ушами да головами, а там
снимай, удалая дружина, и мчись восвояси. А где лихой народец, как примером
сказать бы в ближних пригородах ливонских, да еще где застанешь его не вр
асплох и выступят против тебя хозяева-то в железных обручах, да начнут пе
ресыпаться с гостями своим свинцовым горохом, затепливай скорей его лач
угу со всех четырех сторон и тут-то вот и привольно бывает погреться: шум,
гам, гик, вопль, стены трещат, рушатся, растопленное железо рекой течет, а л
юд словно воск тает. Натешилась душа, и заливай пожарище вражеской кровь
ю; ведь как булат разогреется, от него пар валом валит, острие притупится х
лестать по телам да по костям, а еще хочется. Ведь это не то, чтобы мы напрас
линно нападали на соседей, и они при случае не спустят. Обоз ли отбит у наш
их, девушек ли захватит, золота ли без счета пограбит, да передушив старик
ов и малых детей Ц это им обычно; да не удавалось проклятым в частую, как н
ам приходилось, напрашиваться не в любые для них гости. А как опять мирова
я, так и мы бывало придерживаемся присловья: «В поле враг, дома гость, сади
сь под святые
В передний угол.
, починай седову; в лесу Ц кистенем, а в саду Ц огурцом». И ведется ре
чь любезно, и ходим об руку попарно, и любуются, не насмотрятся наши гости,
как красуется град наш, а в нем рдеют девицы красные, да разгуливают молод
цы удалые, и бросаются им всякие диковинки редкие, и стали звать, прозыват
ь его давно-предавно, чуть прадеды помнят, и чужие и свои славным, богатыр
ем, Великим Новгородом.
Взоры слушателей, впившиеся в рассказчика, сверкнули огневой отвагой, а
старик, откашлянувшись, продолжал:
Ц И ноне придерживаются этого старики, да не обеими руками, с тех пор, как
Иоанн московский залил наши поляны родной нашей кровью. Все как-то пошло
на разлад: старики шатаются от старости, молодые трясутся от страха, а род
ина гибнет. Молодечество
Разбой.
иные стали считать делом зазорным, а по силе грамот отнимать Ц это
им нипочем. Укажите-ка мне, кто теперь поспорит, постоит и словом, и делом, и
языком, и плечом за отчизну. Разве один Чурчила с своими удалыми удальцам
и! Если бы ономнясь не отшатнулся бы он добывать добра в Ливонию, в замок Г
ельмст, попятил бы московскую дружину так, что некому было бы и до Москвы д
обежать. Он хоша и не словесен, да рука-то его речиста, что твой кистень.
Ц Краснобай ты, старинушка, но кривы уста твои, да нас-то по что изобидел т
ы? Чем мы не молодцы? Загуди только труба воинская, все побратаемся скинут
ь головы свои или вражеские, выменять на косную жизнь, на славную смерть!
Ц воскликнули окружавшие старика.
Ц Все красно, ребятушки, да не так как солнце! Ц возразил он. Ц Прежде бы
вало, московские князья засылали к нам гонцов и велеречиво просили через
них подмоги. Дмитрий Иоаннович не знал, как чествовать нас, когда на Кулик
овом поле четыредесять тысяч новгородцев отстаивали Русь против поган
ой татарвы, хоть после и озлобился на нас, что мы въяве и без всякого отчет
а стали придерживаться своего самосуда, да делать нечего, из Москвы-то ст
ало пепелище, так выжгли ее татары, что хоть шаром покати, не за что зацепи
ться; кой где только торчали верхи, да столбы, да стены обгорелые. Видно, по
надобилось ему золото новгородское Ц подступил. Мы не прочь, выбирай лю
бое: деньги али битву. Взял первое, да и пошел отстраиваться, а к нам-то тата
ры никогда и ноги не заносили неприязненно. Соберем дань, пошлем в Москву,
и разделывайся ей московский князь с ордой, как рассудит. Нынешний-то лих
что-то, а то, бывало, указывали мы путь обратный и московской в литовской д
ружинам; вольница-то новгородская не очень робела и тех и других. Как посл
ышим: поднимается на нас враг Ц и в ус не дуем; каждый новгородец накинет
шапку молодецки на одно ухо, подопрется и ходит козырем; по нем хоть трава
не расти, готов и на хана и на пана! Вам грозят, а на вече голосят: не спугнеш
ь ножами, когда ножа не боимся. Впервые, что ли, нам слушать угрозы московс
кие? Кассы наши полны, закрома тоже, да и железное снадобье отпущено. Что н
ам? Мы своих боярей имеем, нам свои грамоты оставлены Ярославом Великим, с
сылаемся на них, да на крепкие головы земляков своих Ц и с нами Бог, умрем
за святую Софию.
Ц И вестимо! Ц подхватили слушатели. Ц Московский князь нас не поит, не
кормит, а нас же обирает: что ж нам менять головы на шапки. Званых гостей пр
имем, а незваных проводим. Умрем за святую Софию!

VI. Чурчила

Гулко раскатились эти крики по площади и послужили как бы призывом для р
ослого и плечистого молодца. Он не вбежал, а скорее влетел в толпу.
Невысокая бархатная голубая шапка с золотым позументом по швам, с соболь
им околышем и серебряной кисточкой на тулье, была заломлена ухарски набо
к; короткий суконный кафтан с перетяжками, стянутый алым кушаком, и лосин
ая исподница виднелись на нем через широкий охабень, накинутый на богаты
рские плечи; белые голицы с выпушкой и кисой с костяной ручкой мотались у
него на стальной цепочке с левого бока; черные быстрые глаза, несколько с
муглое, но приятное открытое лицо, чуть оттененное нежным пухом бороды, с
тройный стан, легкая и смелая походка и приподнятая несколько кверху гол
ова придавали ему мужественный и красивый вид.
Ц Чурчила! Чурчила! Отколе тебя Бог принес? Легок на помине!.. Ну, что, как жи
вешь-можешь? Ц раздавались радостные приветствия в толпе.
Ц Да живется, братцы, как живется, а можется, как можется! Ц отвечал душа
новгородских охотников
Охотниками прозывали молодцов, промышлявших набегами на с
оседние земли.
, снимая шапку и раскланиваясь на все стороны.
Ц Где побывал, добрый молодец, что последним поспел на совет наш? Ц спро
сил его старик рассказчик.
Ц Земляки знают меня, Ц отвечал Чурчила, Ц на схватке я бываю не послед
ним, а думу раздумывать, сознаюсь прямо, не моего ума дело, да и о чем?
Ц Знаю тебя, отъемная голова! Ц заметил старик. Ц В кого ты уродился, Ц
дедовский в тебе норов. Таков был и Абакунов при Дмитрии Иоанновиче, пред
водитель вольной шайки новгородской; он тоже всегда молчал, зато красно
и убедительно говорил его меч-кладенец.
Ц Таперича надо и раздумать, Ц вставил один видный парень из толпы. Ц С
кажи, Чурчила, на какую сторону более склоняется твое ретивое?
Ц Вестимо, к родине лежит, Ц твердо ответил он, Ц и за нее куда придется,
в огонь или в воду, в гору или в пропасть, за кем бежать и кого встречать, Ц
я всюду готов.
Ц А мы за тобой! Ц воскликнули окружающие. Ц Хватайся, ребята, за палку,
кинем жребий, кому достанется быть его подручным…
Ц Постойте, не спешите, ваша речь впереди, Ц остановил их старик и, обрат
ившись к Чурчиле, расправил свою бороду и сказал с ударением. Ц Ты, права
я рука новгородской дружины, смекни-ка, сколько соберется на твой клич, мо
жно ли рискнуть так, что была не была? Понимаешь ты меня Ц к добру ли будет?

Чурчила молчал.
Старик пристально посмотрел на него и добавил:
Ц Ведомо ли тебе, что весть залетела недобрая в нашу сторону? Московская
гроза, вишь, хочет разразиться над нами мечами и стрелами, достанется и на
наш пай.
Ц Так вы об этом призадумались, об этом разболтали языком вечевого коло
кола? Ц вместо ответа, с презрительным равнодушием спросил Чурчила. Ц Я
ходил в Чертову лощину, ломался там с медведем, захотелось к зиме новую шу
бу на плечи, али полость к пошевням, так мне недосужно было разбирать да пр
ислушиваться: о чем перекоряются между собой степенные посадники.
Ц Подай, вишь, Москве на огнеметы
Пушки.
перелить наш колокол, да на сожженные законные грамоты наши, а посл
е…
Ц Широко шагают, Ц вспыхнул Чурчила, прервав старика, Ц не видали мы их
брата-супостата. Что нам вече Ц тинистое болото, в котором квакают лягуш
ки, что им вздумается. За пригоршню золота да за десяток ядер отступятся о
т прав своих. Так что же вы, братцы, не рассудите до сих пор, Ц окинул он все
х быстрым огневым ответным взглядом. Ц Мы-то что-ж? Пусть их звонят, и кол
околом и языками… Нам то любо. Слышь, трезвонят. Вот так, качай во всю и прип
ляснуть можно!.. Что уж давно звонили?.. А свыклись мы с этим раздольным голо
сом: так и подступает к сердцу смертная охота рвануться на целую ватагу,
Ц а то ведь и мертвым стало не в чем позавидовать живым. Облежались мы до
пролежней без всякого дела… Давайте же руки, братцы, жмите крепче, до слез
. Пусть бояре хитроумничают, а мы затеем свое дело… Кто за мной?
Ц Мы все за тобой, удалой молодец! Ц закричал народ, Ц пойдем мечи остри
ть!
Толпа с воинственным криком кинулась вслед за Чурчилой, почти бежавшим п
о площади.
Ц Прямой сокол, Ц заметил, глядя ему вслед старик, Ц ретивое у него добр
ое, горячо предан родине… Кабы в стадо его не мешались бы козлы да овцы пар
шивые, да кабы не щипала его молодецкое сердце зазнобушка, Ц он бы и сата
ну добыл, он бы и ему перехватил горло могучей рукой так же легко, как сдер
нул бы с нее широкую варежку.

VII. Вече

На вече, между тем, в обширной четырехугольной храмине, за невысоким, но дл
инным столом, покрытым парчовой скатертью с золотыми кистями и бахромой
, сидели: князь Гребенка-Шуйский, тысяцкий, посадники и бояре, а за другим
Ц гости, житые и прожитые люди.
На столах были накиданы развернутые столбцы законов, договорных и разны
х крестоцеловальных грамот. Не всех желающих видеть это собрание, слышат
ь совещание допускали внутрь веча, так как там уже и без того было тесно.
Два копейщика с секирами в руках охраняли двери, около которых на дворе и
на площади, как мы уже видели, толпилось громадное количество народа.
Князи Василий Шуйский-Гребенка с тысяцким Есиповым, в бархатных кожухах
с серебряными застежками, сидели на почетном месте в середине стола, воз
ле них по обе стороны помещались посадники Фома, Кирилл и другие.
Марфа, важно раскинувшись на скамье с задком, в дорогом кокошнике, горяще
м алмазами и другими драгоценными камнями, в штофном струистом сарафане
, в богатых запястьях и в длинных жемчужных серьгах, с головой полуприкры
той шелковым с золотой оторочкой покрывалом, сидела по правую сторону ме
жду бояр; рядом с ней помещалась Настасья Ивановна, в парчовом повойнике,
тоже украшенном самоцветными камнями, в покрывале, шитом золотом по черв
ачному атласу, и в сарафане, опушенном голубой камкой. Сзади них стоял Бол
еслав Зверженовский, в темно-гвоздичном полукафтане, обложенном серебр
яной нитью.
Вокруг них толпился народ, успевший проникнуть в храмину. Подьячий Родьк
а Косой, как кликали его бояре, чинно стоял в углу первого стола и по мере н
адобности раскапывал столбцы и, сыскав нужное, прочитывал вслух всему со
бранию написанное. Давно уже шел спор о «черной, или народной, дани». Миром
положено было собрать двойную и умилостивить ею великого князя. Такого
мнения было большинство голосов.
Возражать встала Марфа Борецкая.
Ц Честные бояре и посадники! Ц сказала она. Ц Думаете ли вы этим или чем
другим, даже кровью наших граждан, залить ярость ненасытного? Ему хочетс
я самосуда, а этой беды руками не разведешь, особенно не вооруженными.
Ц Этого мы и в уме не хотим держать! Ц прервал ее Василий Шуйский, ее личн
ый враг, но и верный сын своей родины. Ц Разве его меч не налегал уже на наш
и стены и тела?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26